Текст книги "Кровная месть"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

33

   Во искупление своих чиновничьих замашек Костя Меркулов приехал в воскресенье к нам на дачу, что было даже для меня полной неожиданностью. В этот день у нас гостила Эльвира, дочь моего бывшего отчима Павла Петровича, у которой с матерью были близкие дружеские отношения, и они вдвоем выпали из нашего общества, живо и конспиративно обсуждая очередное душевное потрясение немолодой уже девушки.

   Ирина была очень рада появлению Кости, я и сам был польщен, что ко мне приехал, можно сказать, член правительства.

– Чего же ты своих не привез? – Спросил я.

   – Ничего, – замялся он, – это, можно сказать, деловой визит.

   Пока готовили стол, Костя беседовал с Ириной, передавая ей приветы и многочисленные пожелания, а также интересуясь здоровьем. Поскольку эта тема была теперь для Ирины основной, то разговор у них состоялся насыщенный.

Накрывая стол, я то и дело переходил от переживаний своей беременной жены к переживаниям душевно надломленной Эльвиры.

   Наконец мы сели к столу. Эльвира, знавшая про Меркулова понаслышке, была рада его появлению. Тема террористов немедленно возникла и не угасала вплоть до чая. Потом мы с Костей оставили женщин, поднялись на второй этаж и вышли на огромный балкон. Дачу в свое время строил Павел Петрович на имя матери, и именно ему мы были обязаны этой роскошью.

   День был солнечный, разве что легкий ветерок нагонял прохладу. Мы сели в плетеные кресла, впервые вынесенные туда после зимы, и некоторое время блаженно щурились на солнце. Я курил, но Костя нашел в себе силы воздержаться. Видимо, его специальные сигареты начали давать результат.

   – Я потому приехал, – начал он, – что в прокуратуре теперь буду появляться не часто.

   – Что такое? – насторожился я. – Тебя от нас забирают?

   – Временно, – сказал Костя. – Я сам на себя накликал. В общем, организована президентская комиссия для противодействия пропаганде Суда Народной Совести. Именно об этом я там в четверг и разговаривал.

– С Президентом? – восхитился я.

   – Нет, но с его ближайшими помощниками. Это команда, которая вырабатывает все его решения. Очень серьезные люди, хотя и молодежь.

– Значит, они тебя поддержали? Он вздохнул.

– Не совсем.

– Что значит – не совсем?

   – Они согласны со мной, что речь идет о промывке мозгов, что кто-то пытается спустить на нас лавину, но они считают эту проблему лишь одной среди многих. Я даже подумал, что они знают об этом больше, чем я сам.

– Интересный вариант, – кивнул я.

   Он покосился на меня с иронией, отметая тем самым мои подозрения.

   – Я имею в виду, что они тоже наблюдают за ситуацией и делают выводы.

– А я имею в виду, – сказал я, – что уровень организации очень высокий. В прежние времена это мог быть только комитет. Ну а в нынешние...

Я многозначительно промолчал.

   – Отставить, – буркнул Меркулов. – Ты человек прошлой эпохи, Саша. Ты никак не избавишься от подозрительности в отношении правительственных кругов. Тебе трудно понять, что к власти пришли другие люди.

   – Почему же, я это прекрасно понимаю. Они связно говорят, научились лучезарно улыбаться, и может, даже полны самых светлых идеалов. Но власть есть власть, Костя. Это как радиоактивность. Ходишь, радуешься жизни, а она накапливается. Очнулся, а ты уже инвалид.

   – Какой ты сегодня мрачный, Турецкий,– вздохнул Меркулов.

   Он всегда реагировал так или подобным образом на все мои сентенции по поводу власти и номенклатуры. Сам являясь элементом этой власти, этой новой номенклатуры, он наверное не мог поступать иначе. Я вдруг подумал, что эта конспиративная комиссия для Кости может стать ступенью к посту генерального прокурора.

– Так что же они сказали? Меркулов пожал плечами.

   – Сначала они меня долго проверяли. Интересовались политическими симпатиями и связями. Это был темный момент в нашей беседе.

– Как ты на них вышел?

   – Написал письмо прямо Президенту с моими мыслями о Суде Народной Совести. Я так или иначе связан с людьми, близкими к аппарату Президента, как тебе известно.

   – По-моему, вы и лично с ним встречались, – напомнил я.

   – Это уже давно забыто, – вздохнул Меркулов. – Другая эпоха. Так вот, я изложил им все мои мысли о том, что речь идет о социальной провокации, что в деле чувствуется опытная организация, что они наступают неотвратимо, потому что мы ничего не делаем в этом плане. Я предложил ряд мероприятий, о которых думал в последнее время. Хватит фантазировать, давайте рассуждать реально. Ведь речь идет не о народных заступниках, это лишь очередной виток борьбы за власть. Значит, и разоблачать их надо как авантюристов и обманщиков.

   – Хорошая идея, – согласился я. – Только даже я могу ее оспорить. Все твои разоблачения вполне покрываются гранатой Дюка. Уж он-то никого не обманывал, он вышел на бой и славно погиб. Конечно, когда во всем разберемся, мы выясним, что и эта сцена была подстроена, но заявлять это сейчас невозможно.

Он задумчиво кивнул.

   – В том-то и дело. Нужны дела, а не слова. Нужно внедряться.

   – Это ты умно придумал,– сказал я с иронией.– У Грязнова уже наготове с десяток оперативников для внедрения. Если бы был хоть один канал!

   – Короче, они рассуждали похоже,– кивнул Меркулов. – Дескать, вы прокурор, вам и карты в руки. Воюйте.

– Правильно рассуждали.

   – Да неправильно это! – с досадой воскликнул Меркулов. – Для этой войны нужна не только прокуратура, нужны люди, газеты, средства... Потому что скоро начнутся акции, рожденные уже не планом организации, а стихийным порывом одиночек. У нас накапливается огромная масса безработных, их только направь.

   – А самое страшное, что и я, и ты их прекрасно понимаем. Это зло рождено вовсе не Судом Народной Совести, Костя.

   Он посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом.

– Ты давно так изменился? – спросил он.

  – Это не я изменился, – с горечью сказал я. – Это ты изменился. Так что тебе еще сказали светочи новой политики?

Некоторое время он молчал.

   – Пришел Анохин, – сказал он. – Один из ближайших соратников Президента, помощник по безопасности. Он и изменил ситуацию. Президент тоже обеспокоен ростками терроризма и ждет от нашего совещания реальных предложений. Тогда и было решено создать закрытую комиссию для противодействия разлагающей идеологии. Средства на комиссию пойдут из президентского фонда. Отчет только перед Президентом.

   – Ну а чем вы там будете заниматься? – спросил я недоуменно.– Контролировать работу правоохранительных органов?

   – Нет, речь идет о контрпропагандистской работе, – ответил Меркулов. – Создание общественного мнения, обратного идеям Народной Совести.

– Разве это твоя профессия? – спросил я с сожалением.

   – Что делать, если никто больше не хочет этим заниматься.

– И ты ясно чувствуешь необходимость такой работы?

   – Да! – воскликнул он. – Ясно чувствую. Саша, ты тоже попал под их вредное влияние! Ты чудовищно романтизируешь этих бездушных убийц, тайно восхищаешься ими. Очнись! Кучка замшелых партократов пытается раскрутить новый виток классовой ненависти! Тебе это надо?

Я закурил еще одну сигарету.

   – Но это такая профанация, – сказал я. – Теперь ты будешь мелькать в президиумах на собраниях общественности, где одни и те же люди будут говорить одни и те же слова об опасности пробуждения стихии.

   – Собраний не предполагается, – с достоинством отозвался он.

– А что предполагается?

   – Проблемные статьи, передачи телевидения, использование элементов народной пропаганды... Я имею в виду анекдоты, слухи. Предполагаются даже встречные акции.

   – Короче, широкая операция в духе славной памяти КГБ, – восхитился я.

Он сдержанно вздохнул и кивнул. – Да.

   Ему и самому этот путь не казался идеальным, но других путей он не видел. Я даже пожалел его в этот момент, но не сдержался и спросил:

   – А встречные акции какого рода? Цепь убийств бывших членов Политбюро?

Он улыбнулся, это было признаком здоровья.

   – Нет, там предполагаются какие-то провокации, – стал он рассказывать без большой охоты. – Например, неудавшееся покушение и моментальный арест террориста сразу снимает с него ореол неуязвимости. Не все же такие, как твой Бэби. Обнаружение склада с оружием говорит о том, что организация явно не стихийная, перехваченные счета с большими суммами и все такое. Еще они хотят организовать показательные судебные процессы над членами Суда Народной Совести, где не будет убийств, а будут общественные приговоры, гневные речи и сожжение чучел уголовной мафии на площадях перед ресторанами.

Я потрясенно молчал, и он встревоженно спросил:

– Тебе это не нравится?

– А тебе?

Он пожал плечами.

   – Это работа, Саша. Конечно, я надеялся на большую открытость, гласность, искренность, если хочешь. Но политика делается другими средствами. И вообще, они больше всего обеспокоены нарастанием конфликта Президента и Верховного Совета. Некоторые даже считают, что этот конфликт отодвинет на второй план Суд народников, отвлечет внимание от террористических актов, если такие возобновятся, и сведет на нет всю их пропаганду.

   – Чтобы затмить терроризм, надо довести этот конфликт до гражданской войны, – сказал я.

   – Знаешь, я ведь пришел к тебе все рассказать не для того, чтобы ты меня поучал. Я сам переполнен сомнениями. Но если ты такой остроумный, то предложи свое решение.

   – Сажать надо,– сказал я, вспомнив краснодарского полковника Коршикова. – Это мое главное предложение. Я считаю, что Бэби жив и что он приведет нас к этому самому Народному Суду.

Он покачал головой и усмехнулся.

   – Кстати о Верховном Совете, – вспомнил я. – Я просил тебя организовать встречу с депутатом Сосновым.

   – Сегодня вечером он прилетает из Голландии, – сказал Меркулов. – А завтра в одиннадцать ждет тебя в своем кабинете в «Белом доме».

   – Надо торопиться, – сказал я. – Пока конфликт не разгорелся.

   В общем, он не показался мне вдохновленным, но и значительного разочарования в нем не замечалось. Если я мог себе позволить снисходительное отношение к президентской рати, то он был обязан верить в их устремленность к светлым идеалам. К моей радости, он все еще не нашел себя в номенклатурной среде правительственных чиновников.

   В понедельник я созвонился с секретаршей Соснова, чтобы уточнить время возможной беседы, и она подтвердила приглашение на одиннадцать часов. Ровно в одиннадцать я вошел в его приемную, и милашка секретарша дежурно мне улыбнулась.

   – Вы – Турецкий? Проходите, Вадим Сергеевич вас ждет.

   В этом кабинете мы уже беседовали, поэтому ничего нового из сладкой жизни наших депутатов я для себя не открыл. Соснов, просматривая какие-то бумаги, поздоровался со мной и предложил сесть. Большого внимания он ко мне не проявил, но и грубым этот прием не казался. Просто мне подсказывали, что депутат чрезвычайно занят и я должен ценить предоставленное мне право беседовать с ним.

   – Так что, Александр Борисович, – спросил он, заглянув в свои записи, чтобы вспомнить мои имя и отчество, – вы опять по тому же делу?

–Да.

– Всплыли новые факты?

–     Всплыли, – подтвердил я. – Например, про дискету. Он нахмурился.

   – Про какую дискету? Простите, но я ведь не могу помнить все.

   – Про дискету, из-за которой убили Ратникова. Там был компрометирующий материал для вашей комиссии. Ведь так?

Он смотрел на меня мрачно и неприветливо.

– Кто это вам рассказал?

   – Об этом говорится в материалах другой комиссии, – напомнил я. – Вы ведь в ней тоже работали, не так ли?

   – Да, работал, – кивнул он. – Но ничего об этой работе рассказать не могу.

   – Какая жалость, – сказал я. – А ведь я только ради этого и пришел.

Он сощурился.

   – Чего вы добиваетесь, Турецкий? Вы что, меня в чем-то подозреваете?

   – Ну что вы, Вадим Сергеевич. Конечно, нет. Еще не хватало подозревать председателя комиссии по законности и правопорядку.

– Тогда к чему этот нелепый разговор?

   – Все материалы той, второй комиссии у меня в деле, – предупредил я. – Вы спокойно можете об этом ничего не говорить. Но вы не сможете теперь утверждать, что вам ничего не известно о дискете.

   Он раздраженно выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет и раскрыл ее.

– Курите, – предложил он мне. Я не посмел отказаться.

   – Конечно, я помню про эту дискету, – сознался Соснов. – Хотел бы забыть, да не получается.

– Почему они искали ее у Ратникова? – спросил я.

   Он помолчал, покуривая и стряхивая пепел чуть ли не после каждой затяжки.

   – Понимаю, куда вы клоните, – сказал он наконец. – К сожалению, вы недалеки от истины. Это произошло из-за меня.

Я дал ему время объяснить все, но он курил и молчал.

– Как это случилось?

   – Не знаю, – сказал он. – Это случайная оговорка. Кому-то по телефону, который, как мне было известно, прослушивался гэбэшниками, я сказал, что спрятал дискету у хорошего друга. Мог ли я предвидеть, чем это кончится?

– А на что вы рассчитывали?

   – Я думал таким образом высветить, кто этой дискеты больше всего боится. Вот и высветил...

   – Но ведь вы сознательно поставили под удар семью своего друга?..

   – Как я мог это знать! – воскликнул он с досадой.– Чтобы КГБ использовал маньяков-садистов!.. Это мне и в голову прийти не могло.

– А дискета? Она действительно пропала?

   – Никуда она не пропадала, – вздохнул Соснов. – Она все время была у меня, да и информация, там содержащаяся, уже пришла к нам по другим каналам. Но после того, что там случилось, я уже не мог ею воспользоваться.

   – Хорошо, Вадим Сергеевич, я вас прекрасно понимаю. Глупое и трагическое недоразумение. Но потом была вторая комиссия, и вы приехали, как мне кажется, отомстить. Не так ли?

Он пожал плечами.

– Может быть.

– Вы знали убийц Ратникова? Он кивнул.

– Чекалин и Тверитин? – спросил я. Он посмотрел на меня чуть удивленно.

   – Вы-то как на них вышли? По этому вопросу не осталось никакой документации.

– Что с ними стало? Один из их бывших коллег сказал мне, что они были наказаны. Поскольку два года условно наказанием назвать нельзя, я хотел бы знать, что с ними.

– Они погибли, – сказал Соснов.

– Как и когда?

   – Вскоре после этого нелепого суда. В составе спецназа их направили в Карабах и там попросту пристрелили.

– Вы сами об этом позаботились?

– Нашлись люди. Что вас еще интересует?

   Он и так сказал мне слишком много, и даже если бы у меня еще оставались вопросы, я бы не стал их задавать. Мы очень сухо распрощались, и я оставил его роскошный кабинет.

   А по возвращении меня ждала бумага из ФСК, где сообщалось, что бывшие сотрудники Краснодарского краевого управления службы безопасности лейтенант Георгий Чекалин и лейтенант Андрей Тверитин действительно были завербованы в состав добровольческого формирования для ведения боевых действий в районе Нагорного Карабаха на армянской стороне. Оба пропали там без вести в первые же дни. Предполагается гибель во время боевого задания.

34

   Нина добилась своего, Аня снова проживала вместе с ней. Она и сама не знала, зачем ей это понадобилось, но, видимо, ей нужно было все время проявлять заботу о ком-то слабом и беззащитном. Аня для этого вполне подходила.

   Жизнь их на Юго-западе была весьма бестолковой. Ели, пили, смотрели телевизор, гуляли в лесополосе неподалеку, ходили по магазинам. Спали раздельно, и, хотя Аня то и дело порывалась перевести отношения в большую близость, Нина ее грубо осаживала.

   – Вот родится у тебя малыш, – говорила она мечтательно, – и будут у него сразу две мамы. Не так уж плохо, а?

   – А на что мы будем жить? – спрашивала Аня, которая уже длительное время не показывалась на работе.

   – Как-нибудь, – отвечала Нина. – А то давай уедем отсюда, а? К югу поближе. На юге жить легче, там солнца больше.

– Как хочешь, – Аня только сладко улыбалась.

– Сначала давай родим, – сказала Нина. – Тут столица, медицина на уровне. У нас знаешь какой процент детской смертности был?.. Жуть.

   Она полагала, что сведения об истинных убийцах мужа придут к ней каким-нибудь чудесным путем, вроде откровения во сне или нечаянной встречи. Устроив целый ряд убийств людей, связанных с гибелью ее детей, она считала это длительным восхождением к поднебесной истине. В ней просыпалась древняя языческая вера в гармонию небесных сфер, и она служила восстановлению этой гармонии. Теперь она могла и пожалеть убитых ею людей, но даже сейчас она не отказывалась ни от одного из убийств.

   Феликс Захарович появлялся у них не слишком часто. Его не радовало размещение Ани в той же квартире, но спорить с Ниной он не стал. В это время в организации начинался период активной деятельности, и он был подолгу занят. Однажды он пришел среди дня и довольно резко попросил Аню сходить в магазин за хлебом.

– У нас полно хлеба, – сказала Аня обиженно.

– Тогда за чаем, – сказал Феликс Захарович.

– Да и чай у нас есть.

   – Ветчины у вас нет, – сказал Феликс Захарович. – Вот и сходи.

Она ушла в обиженном недоумении, а Нина спросила:

– Что нибудь случилось?

   – Ну во-первых,– сказал Феликс Захарович,– этот следователь из прокуратуры, Турецкий его фамилия, так вот он нашел-таки тех двоих.

Нина медленно поднялась.

– Как? – произнесла она тихо.

   – Да вот раскопал,– развел руками Феликс Захарович. – Но ты не радуйся. Они уже давно покойники.

Нина покачала головой.

– Не может быть.

   – Проверено,– отрезал Феликс Захарович,– И даже поговаривают, их специально там подставили, чтобы они не позорили ряды. Они ведь из наших были, из комитетчиков.

   – КГБ? – спросила Нина. – Моих детей убили люди из КГБ?

   – Да бандиты они, – буркнул Феликс Захарович. – Одуревшие от безнаказанности маньяки. Мы таких и раньше вылавливали. Такая у нас практика была, изменников до суда не доводить. Вот и их подставили или шлепнули. Можешь не сомневаться.

   – Нет, – сказала Нина. – Во мне нет чувства, что я сделала все. Они, должно быть, живы.

Феликс Захарович не стал спорить.

   – И второе, – сказал он. – Пора тебе обретать постоянное место жительства.

– О чем ты? – не поняла Нина.

   – Не здесь же тебе век коротать? – Феликс обвел взглядом ее пристанище. – Есть у меня для тебя и квартира, и документы, и даже машина подходящая. Будешь ты шикарной бабой, дорогуша. – Он заулыбался.

– А Аня? – спросила Нина. Феликс Захарович пожал плечами.

   – Ей документы не понадобятся. Она со своими может жить.

– Мы там разместимся вдвоем? – спросила Нина. Он радостно улыбнулся.

– Я надеюсь.

– И ты будешь нас навещать? – спросила Нина. Феликс Захарович протяжно вздохнул.

   – Всенепременно. Но я должен тебе сказать, что мое положение может измениться каждую минуту. Я остаюсь оплотом консервативных сил, и со мной решительно борется новая генерация. Если они меня поборют, я останусь не у дел.

   – Тебе давно пора остаться не у дел, – сказала Нина. – Зачем тебе эти склоки? Сам говоришь, деньги у тебя есть. Вот и шел бы на пенсию.

   – Я не за деньги работаю, – обиделся Феликс Захарович. – Я, можно сказать, последний рыцарь идеи. Когда я уйду, от идей органического общества не останется даже воспоминаний.

   – Я никогда не понимала твоего органического общества.

   – Конечно, – кивнул Феликс Захарович. – Сегодня это мало кто может понять. Это общество будущего.

– Коммунизм? – усмехнулась Нина.

   – В каком-то смысле да. Но без тоталитаризма, без догматизма, без подлецов в президиуме. Это развитие самых лучших идей, малышка. Ни социализм, ни капитализм, ни какой иной «изм» планету не спасет. Нужны новые идеи, объединяющие людей. Сейчас у нас в России идет рождение этих идей. Понимаешь, мы отказываемся определять за людей пути их развития, мы призываем их к инициативе, но не для одного только самовыражения, а для общего развития.

   – Все равно понять трудно, – сказала Нина. – Я что-то не вижу этих новых идей, если ты не имеешь в виду ваучеризацию.

Феликс Захарович усмехнулся.

   – Речь идет о прорастании, – сказал он. – Новые идеи еще в земле, еще солнце не пригрело. Они уже закалены морозами и готовы активно расти. Дайте время, и вы не узнаете этого мира.

Нина улыбнулась, покачав головой.

   – Ты мечтаешь, дед. Тебя ничему не научил опыт построения коммунизма. В конце концов в президиумах опять окажутся подлецы, только лозунги уже будут ваши, про счастливое органическое общество.

– Не будем спорить, – только и сказал он.

   На самом деле ему очень хотелось спорить, доказывать, убеждать, потому что его вера в светлое органическое будущее была безмерна. Конечно, он мог бы рассказать ей о проблемах западного общества, о том, как основы органического социума обсуждались на совместных совещаниях, о том уповании на успех в России новых идей, которое имеют люди, фактически управляющие миром. Нет, это не было очередной утопией, это был проект мирового масштаба.

   Но Нина, когда не занималась какой-нибудь очередной акцией, становилась обычной женщиной, милой, где-то даже обаятельной, заботливой, и растолковывать ей основы органического общества было немыслимо.

   Он вернулся домой и застал там Ваню Лихоносова, активно занятого работой на компьютере.

   – Это что значит? – спросил Феликс Захарович с подозрением.

   – Председатель срочно требует ключ к шестому параграфу двенадцатого раздела, – пояснил тот, ничуть не смутившись. – Я пытаюсь пробиться согласно твоим указаниям.

   – Он так и попросил, – поинтересовался Феликс Захарович, – чтобы ты искал ключ без меня?

– Нет, он этого не касался, – сказал Лихоносов. – Но я уже битых два часа сижу у тебя дома, а тебя все нет. Вот я и занялся попытками... Ты знаешь, я тут почерпнул кое-что и для себя.

   Феликс Захарович не удостоил его ответа, сел к компьютеру и занялся работой. Одной рукой он щелкал клавишами, другой водил мышью. Лихоносов наблюдал за ним с улыбкой.

   – А известно ли тебе, старче, – сказал он, – что в рядах федеральной прокуратуры не спешат признавать смерть твоего Бэби за действительную.

Феликс Захарович на него даже не глянул.

– В каком смысле? – спросил он холодно.

   – Сомневаются они, – сказал Лихоносов. – Вот если бы ты сам его опознал, то было бы дело, а так что!..

Феликс Захарович посмотрел на него озадаченно.

– Ты серьезно?

   – Ты же видел фотографии, – продолжал Лихоносов, – значит, можешь сказать, он это или нет.

   – Ты издеваешься, что ли? – рассердился Феликс Захарович. – Чушь какая-то...

   Он включил принтер, нажал кнопку печати, и вскоре оттуда выполз лист с текстом.

– Вот твой ключ, – сказал он, подавая лист Лихоносову. Тот посмотрел, пожал плечами.

   – Кто придумал эту ступенчатость? – недоумевал он. – Почему не довести проект до всех желающих, чтобы мы знали, что строим?

   – В свое время, – сказал Феликс Захарович. – Чего ты там наплел про Бэби? Кто в нем сомневается?

   – Следователь Турецкий. – Лихоносов уже хорошо знал фамилию. – Такой прыткий молодой человек. Я все думаю, а почему бы ему не попасть под машину, а?

   – Наши акции могут касаться лишь заведомо враждебных обществу персон, – возразил Феликс Захарович. – Чем он тебе насолил, этот следователь?

   – Плетет интриги против нашего человека в прокуратуре, – сказал Лихоносов. – Такой, знаешь, шустрый молодой человек. Из тех, что святее самого римского папы.

   – Ты понимаешь, что ты говоришь? – гневно повернулся к нему Феликс Захарович. – Ты вообще понимаешь, чем мы занимаемся?

Лихоносов улыбнулся и беззаботно покачал головой.

   – Не-а, не понимаю. Все мне пытаются объяснить, а я не понимаю. Мне кажется, этого никто не понимает.

   Феликс Захарович смотрел на него с некоторым изумлением, как на животное, которое вдруг заговорило. Он вполне допускал, что глубинную суть проекта постигают лишь немногие, но он никогда не думал, что кто-то по этому поводу испытывает переживания. Меньше всего он ждал этого от Вани Лихоносова, который прекрасно устроился в новой жизни.

   – Во всяком случае, в проекте категорически запрещены всякие выступления против органов власти, – наставительно произнес Феликс Захарович. – Психология нового общества строится на благоговейном уважении властных структур. Без этого немыслимо единство.

   – Ну это не ваше изобретение, – протянул в ответ Лихоносов.– Понятие божественного происхождения власти возникло еще у шумеров.

   – В проекте нет ничего нового, – улыбнулся Феликс Захарович.– Это свод положительного опыта человеческой истории.

   – Все это попахивает примитивным масонством,– буркнул Лихоносов.– Тайна, чрезмерно преувеличенная конспирация, знаки и шифры. – Он указал пальцем на лист с ключевыми обозначениями. – Мне это всегда представлялось какими-то детскими играми взрослых людей.

   – Я не собираюсь тебя переубеждать, – сказал Феликс Захарович. – Но ты охотно вовлекся в эти игры, не так ли? Они приносят тебе немалую выгоду.

   – Организация забирает большую часть моей выгоды,– буркнул Лихоносов,– но я не собираюсь роптать. Мне бы только хотелось яснее понять правила этой игры. В детстве мои родители часто закатывали преферанс с друзьями в гостиной, и я из своей комнаты слышал их фразы: «Вист, пас, мизер» – и прочее. Мне это казалось каким-то волшебным царством. Но уже в двенадцать лет я обыгрывал своих родителей в преферанс, и волшебное царство растаяло.

   – Да, – улыбнулся Феликс Захарович. – Все повторяется.

   Финансовые дела не позволяли Лихоносову находиться в квартире у Феликса Захаровича столько, сколько ему несомненно хотелось. Феликс Захарович понимал это и специально вел много разговоров на общие темы, не спеша вводить его в секреты ключевой программы. Впрочем, и сам Ваня как будто не проявлял особого рвения, понимая, что старик должен сдавать дела не сразу, а постепенно. Со стороны послушать, они были чрезвычайно деликатны и вежливы, но это была не более чем чиновничья дипломатия. Когда-то Ваня Лихоносов был подчиненным Феликса Захаровича, но любви к начальнику не испытывал никогда. Начальник это всегда понимал и не требовал от него большего, чем он мог дать.

   Уже на пороге, надев легкий плащ и легкомысленную молодежную шляпу, Лихоносов обернулся к провожавшему его Феликсу Захаровичу и, чуть улыбнувшись, спросил;

   – Скажи мне, пожалуйста, а на что тебе эти бабы, которых ты содержишь на Юго-западе? Ты еще на что-то способен?

   Ему бы надо было покраснеть, но Феликс Захарович чувствовал, как кровь, напротив, отливает от лица. Он давно не испытывал такого страха.

   – Зачем ты за мной следишь? – спросил он, пытаясь контролировать свои интонации.

   – Случайно получилось, – усмехнулся тот. – Вижу, ты закрутился, пытаешься от хвоста избавиться. Дай, думаю, посмотрю, к кому это он с такими предосторожностями пробирается. Остальное – дело техники.

   – Это моя внучатая племянница, – сказал Феликс Захарович. – Она сбежала от мужа-алкоголика из Твери, и я ее временно прячу у себя.

Двусмысленная улыбка не сползала с лица Лихоносова.

– Ну-ну, – сказал он ехидно. – Которая из двух?

– Вторая – ее подруга.

   – Ну передавай поклон,– он коснулся рукой полей шляпы. – Я заходил к ним под видом соседа, дожидавшегося жены с ключом, и мы познакомились. Милые девушки.

– Я передам, – сухо сказал Феликс Захарович. Лихоносов хмыкнул, жизнерадостно улыбнулся и ушел, насвистывая что-то веселенькое.

   Лишь только за ним закрылась дверь, Феликс Захарович почувствовал, как у него подогнулись колени. Он неожиданно сел на пол в прихожей, прислонившись спиной к стене. Все, что он считал прекрасно организованной акцией, теперь разваливалось на части. Надо было думать о радикальных срочных мерах.