Текст книги "Кровная месть"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

21

   Стукалов пел, как канарейка. Он теперь был суперзвездой российского преступного мира, его фотографии были во всех газетах, его слова повторялись всеми. Его допрашивали в МУРе, в федеральной прокуратуре, в Московской городской и даже на Лубянке. Телевизионщики жаждали устроить грандиозное шоу с его участием, министры в обширных интервью комментировали его появление, депутаты устроили закрытое заседание Верховного Совета, чтобы ознакомиться с показаниями этого мерзавца. Конечно, больше всего их интересовал список лиц, приговоренных Судом Народной Совести, это было главной темой дня, и даже популярные телевизионные передачи с модными ведущими были полны измышлений на эту тему. Например, пригласили с десяток молодых дельцов и интересовались их мнением о существовании Суда Народной Совести. Дельцы были уверены, что это провокационная вылазка «бывших», говорили о грандиозной пользе, какую они приносят обществу, но выглядели при этом очень жалко.

   В эти дни я виделся с героем дня чаще других, потому что оказался ведущим следователем по его делу. А если быть более точным – следователем, ведущим его дело. Знакомые названивали мне, чтобы выяснить, не включили ли и их в этот пресловутый список, но Стукач не называл ни одного имени. Даже мать была убеждена, что мой бывший отчим, бессовестный делец Паша Сатин, приговорен Судом НС, и умоляла предупредить его об опасности. Она не знала, что сам Паша названивал мне чуть ли не каждый вечер, хотя помнил, что наше расставание не предполагало возобновления отношений. Вместе со многими другими нуворишами Паша собрался отсидеться где-нибудь на теплом Западе, и я пожелал ему счастливого пути.

   После первых звездных выступлений Стукалов быстро стал сникать, начал путаться в показаниях, дерзить и врать. Из него выжали условное имя его ведущего, некоего Гризли, как он уверял, бывшего сотрудника девятого отдела КГБ, отдела личной охраны видных партийных и государственных деятелей. Проверкой было установлено, что этот самый Гризли, Григорий Злобин, был уволен из рядов чекистов еще при Чебрикове и никогда не занимал значительных постов. Самого Злобина не нашли, но его ближайшие родственники уверяли, что не видели его лет пять. Во всяком случае, официально он выписался с места проживания еще весной девяносто первого года и с тех пор формально являлся как бы бомжем. Грязнов полагал, что это гэбистские фокусы с консервированием агентов, но у меня и у Меркулова все это вызывало серьезные сомнения.

   Таким же образом, настойчивостью и упорством, мы вытянули из Стукалова его адрес. Судя по его выступлениям, он не был москвичом, и квартира у него была служебная. Оказалось, его однокомнатная квартира перешла к нему от одинокого старичка, умершего за год до всех наших событий, которого он якобы опекал. Поскольку сам он появился в Москве лишь восемь месяцев назад, до этого проходя службу в астраханском ОМОНе, то и опекал старичка не он. Так открылась новая форма нелегального распределения жилой площади в столице. Сколько еще старичков опекали люди из Суда Народной Совести, было неизвестно. Теперь по закону квартира принадлежала Стукалову, и проживавшая там девица предъявила нам документы на право владения ею. Мы (я и Дроздов) для порядка пригрозили ей конфискацией жилья и имущества, но уверенности в том, что мы имеем на это право, у нас не было.

   В остальном же многое из того, о чем пел Стукалов, было не более чем вольной импровизацией, его свободным толкованием разговоров с Гризли, и практического интереса для следствия не представляло.

   – Так все-таки чего же ты пришел сдаваться? – недоумевал я. – Все твои сотни будущих «стрелков», это же что-то вроде коммунизма в светлом будущем. Нет же никаких мстителей, одни разговоры.

– Это вы так думаете, – отвечал Стукалов.

– Ты их видел? Хоть одного?

   – Послушайте, следователь,– горячилась суперзвезда.– Не хотите ли вы сказать, что все эти Гудимировы, Клементьевы и Кисловские скончались от обжорства? Вы сами прекрасно знаете, что их шлепнули, а значит, и мстители есть.

   Где он действительно стоял насмерть, так это в вопросе денег. Тут уж ни упорством, ни настойчивостью пронять его было невозможно.

   – Поймите сами,– говорил он вполне откровенно, – это моя главная надежда. Пройдет волна, закончится мой срок, и я заживу спокойно и честно. Вы же хотите, чтобы я жил честно, так ведь?

Но тут оставалось место для большого сомнения.

– Слушай, Стукалов, – наседал на него я. – Я ведь считать умею. Нынче в Москве заказное убийство стоит три – пять тысяч долларов. Ты прихлопнул четверых, значит, твоих запасов, если вычесть всякие расходы, максимум тысяч пятнадцать– двадцать. Это деньги, которые какой-нибудь банкир выбрасывает за неделю проживания где-нибудь в Монте-Карло. И за такие деньги ты пришел сдаваться по подрасстрельной статье?

   – Явка с повинной, – начинал считать он, – да содействие следствию. Плюс общественное мнение, смею надеяться, сочувствующее. Какой там расстрел, мне даже пятнашку не дадут. Максимум червонец. А там мало ли какие перемены могут быть в нашем обществе?

– За двадцать тысяч баксов? – настаивал я.

   – Кто знает, – не выдержав, хихикнул он, – может, у вас, Александр Борисович, с арифметикой нелады.

   – Вот тут, – ухватился я, – ты прав. С арифметикой я мог и ошибиться. Если тебе заплатили не только за убийства, но и еще за что-то, а?

   Я научился нутром чувствовать подследственных, и, когда у Стукалова забегали глаза после моего вопроса, я понял, что попал в точку.

   – Так за что же тебе могли заплатить? – стал я размышлять вслух. – Может, за явку с повинной, а? Сиди, мол, Алексей, спокойно, а мы тебе отстегнем.

– Кто же теперь за это платит? – криво усмехнулся он.

   – Вот и я об этом думаю, – кивнул я. – По моей арифметике тебе за эту явку должны отстегнуть больше, чем за дела. Так кто же за это платит?

   – Выдумываете вы все это, гражданин следователь,– отвечал Стукалов.

   – Кто знает, – сказал я. – Только в таком варианте ты должен понять одно, Стукалов. Может так случиться, что не придется тебе радоваться своему богатству. Не доживешь ты до счастливых дней свободы.

Тут он даже занервничал.

– Чего это вы меня пугаете? Я к вам со всею душой...

   – И душа у тебя тут не вся, – возразил я. – И пугать тебя мне вовсе не хочется. Но в таком раскладе избавиться от тебя должны именно они, твои заботливые хозяева.

   – Какой им прок? – не понимал Стукалов. – Я уже выложил все, что знал, а им никакого убытка!

– В том-то и затея, – сказал я. – Если они будут продолжать начатую игру, то должны продемонстрировать себя ярко и однозначно. Суд Народной Совести непримирим к отступникам. Понятно?

   Было видно, что он понял и испугался, но, совершив над собой усилие, заставил себя улыбнуться.

   – Как страшно вы рассказываете, гражданин следователь! Аж мурашки по спине. Но это неправда, и вы сами это знаете. Придумали вы все.

   – Ладно, не пугайся, – сказал я. – Мы будем тебя охранять, Стукалов. Ты у нас сейчас как примадонна в заезжей опере, даже когда сфальшивишь, мы все равно аплодируем. Деваться некуда.

   Кто меня в этом вопросе искренне поддерживал, так это Меркулов. Он с самого начала всей шумихи чувствовал в ней прежде всего пропагандистское звучание и страстно негодовал, видя разворот дела в прессе и на телевидении. Я принес ему газету с цветным снимком, где какой-то тип в маске целился в объектив из автомата и подпись гласила: «Бэби стреляет в вас!»

  – Прекрасно, – произнес он сквозь зубы. – Нам сразу стало легче.

   – Между прочим, мы и сами им в этом помогаем, – заметил я. – Ты, можно сказать, единственный заместитель генерального, кто не допрашивал Стукалова лично. Его допрашивали все, включая самого генерального прокурора.

   – Я рисовал себе картины их прорыва в прессу, – сказал Костя, – но даже я не мог себе представить такого!..

   Он раздраженно швырнул мою газету с портретом Бэби на стол.

   – Я к нему уже подбираюсь, – сказал я. – Он уже задумался. В самом деле, откуда рядовой исполнитель мог знать про этого Бэби, про Дюка?

   – Имей в виду, возможно, что его вывели на такой поворот и без прямой подсказки, – предложил Меркулов.

   – Вряд ли, – ответил я. – Уж очень точно было все рассчитано. Пресса, телевидение, явка с повинной. Он слишком уверенно себя чувствовал.

   – Да, наверное, – согласился со мною Меркулов. – Самое удивительное то, что все это было легко предугадываемо. Я мог бы нарисовать весь план этой явки с повинной еще за неделю до его появления. Они не утруждают себя даже придумыванием оригинальных путей воздействия!

– Что же тебя так мучает? – не понял я.

   – Меня не хотят понять, – буркнул Меркулов. – Я доложил свои соображения генеральному, и тот только посмеялся. Что делать, я не могу ссылаться на нашего дедушку из Верховного Совета.

   – Кстати, – заметил я, – а ты не считаешь необходимым допросить его в качестве свидетеля?

Он посмотрел на меня насмешливо.

   – Какого свидетеля, Саша? Ты думаешь, он хоть что-нибудь скажет?

– Так на чьей он стороне? – спросил я.

   – На своей, – буркнул Меркулов. – Надеюсь, вы не заклинились на показаниях одного Стукача? Как идет разработка остальных направлений?

   Я доложил. Лейтенанта Сорокина продолжали искать по всем возможным вариантам. Конечно, если он до сих пор оставался в Карабахе или даже с ним там что-нибудь случилось, то наши поиски имели мало шансов на успех. Но главным направлением нашего расследования стал след ФСК. Мы искали выходы на эту организацию.

   – Не надо ничего усложнять, – сказал Меркулов. – Я попытаюсь выйти на руководство. Сейчас со всей этой шумихой они не посмеют нам отказать.

   Оставив его раздраженным, но настроенным по-деловому, я вернулся к себе, к моим компьютерщикам, которые были активно заняты проверкой показаний Стукалова, просеивая их сквозь сито своих цифр. Они подтвердили ту часть его показаний, которая касалась перечисленных им убийств. Действительно, всех этих людей, по их расчетам, убил один исполнитель, да и параметры психологического портрета Алексея Стукалова чисто накладывались на их выводы. Они даже попытались по признакам убийств нарисовать мне психологический портрет всех трех киллеров. Я относился к этому как к игре взрослых детей.

   – Вы напрасно сомневаетесь, Александр Борисович, – говорила мне с укором Лара. – Наклонности человека в такой экстремальной ситуации, как совершение убийства, выражаются очень четко. Мы даже думаем разработать таблицу штампов поведения преступников, по которой можно будет определять виновных, как по отпечаткам пальцев!

–     Тогда убийц начнут вербовать исключительно в актерской среде,– усмехнулся я.– Уж они-то вам сыграют в экстремальной ситуации любой типаж.

– Это не так просто, – буркнул Сережа.

   – Смотрите, что у нас выходит, – оживленно продолжала Лара. – Номер первый, или Дюк. Возраст от тридцати до сорока...

   – Точнее, от тридцати двух до тридцати семи, – уточнил Сережа.

– Сложение астеническое.

   – Это какое? – спросил я. – На всякий случай спрашиваю, вдруг я его в метро повстречаю.

   – В общем, худой, – не сдержав улыбки, ответила Лара. – Имеет романтический склад характера.

– Это очень существенно, – заметил я иронично.

   – Там шкала характеров, – буркнул неохотно Сережа. – Он проходит как романтик, но это не значит, что он сочиняет стихи или поет серенады под балконом своей женщины.

   – Кстати, Сережа тоже проходит у нас как романтик, – оповестила меня Лара.– В органах правопорядка, как и в рядах преступников, очень много романтиков.

Я насторожился.

– А меня вы в этом плане проверяли?

   – А как же, – радостно подтвердила Лара. – Но вы не романтик, Александр Борисович. Вы интуитивист.

   – Только моей жене не говорите, – сказал я. – Что там дальше с Дюком?

   – Волевой, собранный, сосредоточенный. С хорошо развитым инстинктом цели. Но расточительный, дружелюбный и покладистый. Вполне вероятно, что любит бывать с  друзьями в ресторанах. Когда у него бывают деньги, – добавила она.

   – Я думаю, они у него всегда есть, – сказал я. – Насчет отпечатков пальцев там ничего нет?

– Нет, этого нет, – рассмеялась Лара.

   – Теперь насчет Бэби, – сказал Сережа. – Лара, расскажи.

   – Да, насчет Бэби, – кивнула Лара. – Очень интересная фигура, знаете ли. На него у нас больше всего материала, но меньше всего результатов.

– А в чем проблемы?

   – Он чрезвычайно скрытен,– сказала Лара.– Такое впечатление, что он работает под гипнозом. Его проявления двойственны: то он жутко волевой, то расслабляется до безвольности.

– Это в чем же? – не понял я.

   – Ну хотя бы в случае с Маркаряном, – сказала Лара. – Помните, там в решающий момент по лестнице ведро загремело.

– Ага, – понял я. – Так это он расслабился.

   – Во всяком случае, привлек к себе внимание. Это не показатель собранности.

   – У меня на этот счет свое мнение, – сказал Сережа. – С этим ведром все было не случайно, это создало эффект отвлечения.

   – Но свидетельница видела его! – воскликнула Лара. – А кто видел в лицо Дюка или того же Стукача?

– Я не считаю это случайным, – упрямо сказал Сережа. Лариса скорчила мину и сказала:

– Он тащится от этого Бэби.

– Что такое? – насторожился я. – Куда он тащится?

   – Не говори глупости, – буркнул Сережа. – Никуда я не тащусь. Но я вам говорю: с этим Бэби нам еще придется здорово повозиться. Это далеко не мордоворот с двумя извилинами, это личность неординарная.

   – Он даже нашел в нем проявления женственности, – фыркнула Лара.

   Она ревновала Сережу к Бэби! Чего только не случается в коридорах прокуратуры.

   – Продолжайте, – покровительственно сказал я. – Это все очень интересно и важно. Возможно, этим вы прославите свое имя в истории криминалистики.

   На лице Сережи мелькнуло слабое подобие улыбки, и я понял, что к славе он не стремится.

22

   На срочное закрытое заседание коллегии Суда Народной Совести Феликс Захарович был приглашен, что называется, прямо с улицы. Он прогуливался неподалеку от своего дома, когда к нему подошла женщина и передала приглашение на коллегию в форме поздравительной открытки от несуществующего племянника. Тут же его посадили в машину, ненавистный для Феликса Захаровича «мерседес», так легко запоминающийся случайными свидетелями, и через полчаса езды доставили на базу Суда в районе Серебряных прудов.

   И приглашение, и срочность Феликсу Захаровичу не понравились сразу. На заседании присутствовали кроме судей и Председателя с Секретарем также приглашенные эксперты, руководители служб и отделов. Феликс Захарович успел -подумать, что за время их работы организация здорово разрослась. Среди прочих находился здесь и генерал Чернышев, и его присутствие Феликса Захаровича не обрадовало.

   – Я приношу извинения тем, кого пригласили сюда слишком неожиданно, – начал Председатель. – Вопрос нынешней коллегии – это организация текущей акции, а также проблемы внутренней жизни. Господин Секретарь, доложите разработанный план акции.

   Несмотря на спокойное начало заседания, Феликс Захарович почувствовал неладное. Пресловутые «проблемы внутренней жизни» могли коснуться непосредственно его. Генерал Чернышев, даже при всем хорошем, что о нем было известно, вполне мог вспомнить и о своей рубашке, которая к телу ближе. Авантюра по наводке никого не представляющего Феликса Захаровича могла сулить некоторые дивиденды в будущем, но требовала больших усилий. Сдача же Феликса Захаровича давала чуть меньше, но сразу и без хлопот. Понимая это, Феликс Захарович чувствовал себя бездарным организатором.

   – Из всех объектов, куда возят сейчас Стукача, самое подходящее – помещение Московской городской прокуратуры, – говорил меж тем Секретарь, некогда бесславный партийный функционер, успевший мелькнуть в качестве реформатора никому не нужной коммунистической партии на заре перестройки. – Наш агент должен проникнуть в здание прокуратуры, что не представляется слишком сложным, туда же в условленное место будет доставлено оружие. Стукач будет убит во время прохода по коридору, намечено даже местонахождение агента. Мы полагаем, что этим агентом должен стать Бэби.

   – Что вы скажете на это, господин Архивариус? – спросил Председатель.

   Кличку Архивариус ему придумал еще Синюхин, и Феликсу Захаровичу она всегда казалась нелепой и легкомысленной. Теперь же, в такой напряженный момент, она прозвучала как оскорбление. Феликс Захарович протяжно вздохнул.

   – Мы впервые разрабатываем акцию,– сказал он.– Это, как я понимаю, направление новой политики руководства, но я бы хотел понять ее целесообразность. Прежде мы определяли места наибольшей уязвимости клиентов, а агенты сами определяли свои действия.

   – Что вас беспокоит?– холодно спросил Председатель. – Мы начинаем второй этап проекта, и здесь появится много новых деталей. Вы должны знать это не хуже меня.

   – Я действительно знаю это не хуже вас, – заметил Феликс Захарович с достоинством. – Но меня смущает умозрительность такого подхода. Ни мы, ни уважаемый Секретарь не можем похвастаться опытом разработки практических акций, а тут предстоит дело, как я понимаю, чрезвычайной важности. Странно, что все это решается столь поспешно и поверхностно.

   – Уверяю вас,– сказал Секретарь,– что разработка шла достаточно серьезно и участвовали в ней профессионалы. Вы можете определить недостатки нашей схемы?

   – Меня смущает выбор места, – сказал Феликс Захарович. – Слишком сложно будет уходить с места акции.

Секретарь усмехнулся и ответил:

   – Ему не надо будет уходить, Феликс Захарович. Ваш агент будет убит после совершения всех дел.

   Феликс Захарович предвидел такой поворот и потому сдержался.

– Прикажете так ему все и объяснить?

   – Поскольку вы отвечаете за работу вашего агента, – сказал Секретарь, – то вы ему все и объясните. Не думаю, что он должен знать действительно все. Как вы его настроите по части отхода, это ваша проблема.

   В этом был открытый вызов, и Феликс Захарович от возмущения даже головой покачал, но сказать ничего не успел, потому что заговорил Председатель:

   – Поскольку эта тема так важна для нашего Архивариуса, давайте остановимся на этом подробнее. Насколько мне известно, вы заявили свой протест относительно планов ликвидации агентов первого этапа.

   – Я нахожу это безнравственным, – заявил Феликс Захарович взволнованно.

   Собравшиеся зашумели, на глазах разворачивался скандал.

   – Разве это не входит в план «Народная воля»? – спросил один из судей.

   – Я не убежден в этом, – заявил Феликс Захарович. – Мне даже кажется, что положения плана стали грубо подправляться в угоду чьим-то личным интересам.

   – Чьим же? – спросил Председатель при полном молчании остальных.

   – Вероятно, вашим, господин Председатель,– сказал Феликс Захарович.

   – Вы же знаете, что вся наша работа находится под контролем,– напомнил Председатель.– Если бы я позволил себе хоть малейшее отклонение от коллегиальных решений, меня бы быстро поставили на место.

   Конечно, он его завлекал, приглашал огласить свои обвинения вслух. Феликс Захарович почувствовал это и не стал продолжать.

   – Какие-то у вас странные отношения с агентом, – заметил кто-то из руководителей служб. – Он вам случайно не родственник?

   – Я протестую! – заявил Феликс Захарович. – Мое отношение к моему агенту вполне согласуется с уставом, я должен заботиться о его безопасности. Это людоедское положение о ликвидации агентов идет вразрез с целями нашего общего дела.

   – Прекрасно, – сказал Председатель. – Есть среди присутствующих еще кто-нибудь, кто хотел бы высказать протест относительно ликвидации агентов?

Сначала было долгое молчание.

– Есть, – сказал генерал Чернышев. – Я против. Феликс Захарович сдержанно перевел дыхание.

   – Ваши аргументы, господин Распорядитель? – спросил Председатель невозмутимо.

   Тут Феликс Захарович даже вздрогнул. Пост Распорядителя принадлежал прежде другому человеку, кого он считал если не своим сторонником, то сочувствующим, и перевод на это место генерала Чернышева, человека из кадрового резерва, был повышением значительным. Такое повышение следовало заслужить. Чем же он его заслужил?

   – Я хорошо понимаю господина Архивариуса, – сказал генерал. – Я был на войне и знаю, что такое терять своих бойцов. Я тоже не могу понять необходимости этой ликвидации.

   – Подумайте, о ком вы говорите, – заговорил Секретарь горячо. – Это наемные убийцы, они получали за свое дело деньги! Можно ли сравнивать их с бойцами?

   – Эти люди исполняли ваши приказы,– напомнил Чернышев.

   – Речь не идет о наказании,– заговорил Председатель.– Речь идет о целесообразном продолжении проекта. Напомню, в нем предполагалось на первом этапе совершить ряд террористических акций руками наемных людей, с тем чтобы на втором этапе перейти к организации массового террора. Для решения задач второго этапа нужны особые психологические предпосылки. Существенной предпосылкой должна стать смерть героев народного сопротивления. Они должны погибнуть, как бойцы народного фронта.

Генерал Чернышев кивнул.

   – Да, это меняет дело. Но мне бы хотелось уточнить: те деньги, что заработали эти люди, у них же и остаются?

   – Безусловно, – подтвердил Секретарь с готовностью. – Мало того, планируются значительные премии в пользу наследников. Я просто не успел об этом сказать. .

   – У моего агента нет наследников, – сказал Феликс Захарович.

   – Но он вправе распорядиться своими деньгами так, как ему будет угодно, – возразил Секретарь. – Я хотел сказать, что соображений материальной выгоды тут нет.

   – Я не хочу ставить вопрос на голосование,– сказал Председатель. – Прежде всего ввиду очевидности результата. Господин Архивариус, вы по-прежнему выражаете свой протест?

Феликс Захарович промолчал.

– Когда назначена акция? – спросил кто-то из судей.

   – В четверг. Подследственный будет на допросе у городского прокурора. Другого такого случая может не представиться.

   – Господин Архивариус должен дать нам четкие гарантии участия в этом деле его агента, – заявил Председатель.

   – Феликс Захарович, – повернулся к нему Чернышев, – я знаю вас как человека долга. Вы можете дать нам такую гарантию?

   Феликс Захарович тяжело вздохнул и ответил сквозь зубы:

– Да. Он там будет.

   – Ну вот и все,– сказал Председатель.– Мы можем считать этот вопрос исчерпанным.

   – Так будут убиты Бэби и Стукач, – сказал Феликс Захарович. – Я хотел бы знать, что произойдет с Дюком.

Председатель улыбнулся.

   – Надо же оставить что-то и на долю правоохранительных органов, не так ли? Не беспокойтесь, Дюк будет ликвидирован при большом стечении народа. Эта операция уже детально разработана, но она нас сегодня не интересует.

– Позвольте перейти к деталям? – спросил Секретарь.

– Да, пожалуйста, – кивнул Председатель.

   Началось изложение деталей, изучение плана помещения Московской городской прокуратуры, месторасположение кабинета прокурора Москвы, куда предполагалось доставить Стукача, местонахождение агента. Разрабатывались подробности проникновения в здание прокуратуры с подложным пропуском, а также способы передачи оружия. Способ был хрестоматийный – через бачок в туалете.

   – Похоже, разработчики операции полюбили фильм «Крестный отец»,– заметил с улыбкой Председатель по этому поводу.

   Далее указывалось, что ликвидация агента поручена человеку из внутренней милицейской охраны прокуратуры, который в момент акции окажется неподалеку от агента. Разработчики настаивали на широком оповещении публики, и потому предполагалось пригласить на это время представителей независимой прессы под благовидным предлогом. Феликс Захарович внимательно слушал и думал о том, как из всего этого выбираться.

   Когда наконец закончили с операцией, передав Феликсу Захаровичу необходимые документы для предварительной подготовки агента, Председатель произнес:

   – Теперь я бы хотел поднять тему внутренней дисциплины. Я никогда не оспаривал принципа организации нашего дела, хотя со времени его начала прошло уже немало времени и некоторые коррективы просто необходимы. Теперь же, когда возникают подозрения, вроде только что высказанного, я настаиваю на проведении расширенного заседания Суда с участием всех контролирующих структур. Мы должны оценить пройденный путь и сделать необходимые исправления, если таковые понадобятся.

Судя по всему, для большинства собравшихся это заявление не было новостью, но Феликс Захарович сразу почувствовал, куда направлены предполагаемые коррективы.

   – Не могли бы вы уточнить, уважаемый Председатель, что вы собираетесь менять? – спросил он.

   – Разумеется, это не секрет, – сказал тот. – В настоящий момент мы слишком зависимы от настроения отдельных членов команды. В частности, стоит хотя бы нашему уважаемому Архивариусу встать в позу, и мы сразу лишаемся необходимой информации, нужной для продвижения дела. Я сказал это только для примера, – холодно улыбнулся он в сторону Феликса Захаровича.

   – В этом смысл всей затеи, – отвечал тот. – Все важные решения должны приниматься в полном согласии всех членов Узла Управления. Что предлагаете вы, волю большинства?

   – Если вас не устраивает простое большинство, – сказал Председатель, – мы можем ввести принцип квалифицированного большинства или что-либо подобное. Но нельзя ставить дело в зависимость от отдельного человека.

   – Но это же и есть принцип нового порядка! – воскликнул Феликс Захарович. – Странно, что вы только сейчас начинаете это понимать! Дорогие мои, мы ни в коем случае не должны возвращаться к пресловутой коллегиальности, та система не оправдала себя. Главным субъектом нового общества должна стать личность!

   Ему никто не возразил, но победителем он себя не почувствовал. Председатель выдержал длительную паузу и сказал:

   – Вот об этом мы и поговорим на расширенном заседании коллегии. Надеюсь, наше предложение дойдет до контролирующих структур.

   Последнее он произнес с улыбкой, и по своей легкомысленности замечание это было уже за пределом официального собрания. Заседание внеочередной коллегии было завершено.

   – Феликс Захарович! – позвал Председатель, когда все пошли к выходу. – На минутку.

   Феликс Захарович задержался, предчувствуя неприятный разговор. Когда все вышли, Председатель вздохнул и произнес:

   – Поверьте, дорогой Архивариус, я искренне уважаю ваш опыт и ваш вклад в наше дело. Действительно, большая часть дел первого этапа была проведена вашими агентами, и слава вашего Бэби становится весомым фактором всей нашей пропаганды. Я не понимаю, в чем вы меня подозреваете.

   Звучало все очень искренне, но Феликс Захарович знал цену этой искренности. Он промолчал.

   – Сначала вас испугало перенесение фигуры Кислевского в первые ряды, – напомнил Председатель. – Вы заподозрили в этом мой меркантильный интерес. Но теперь, положа руку на сердце, сможете ли вы отрицать, что именно эта акция резко приблизила нас к началу второго этапа?

   – Я не убежден в том, что это было необходимо, – буркнул Феликс Захарович.

   – Теперь больше, – продолжил Председатель. – Кажется, вы готовы обвинить меня в устранении Главного Контролера, в попытке узурпации власти!

   Феликс Захарович почувствовал, как краснеет. Так и есть, Рогозин с Чернышевым сдали его, не моргнув глазом.

   – Предъявленное мне письмо содержало оповещение об этом, – выдавил он из себя с трудом. – Я был обязан реагировать.

   – Вы не проявили в этом большого таланта, – сказал Председатель язвительно. – Но я не хочу вас в чем-то обвинить. Я хочу объяснить. Пресловутое оповещение было лишь проверкой вашей бдительности, тестом выявления вашей готовности к действию. Главный Контролер по-прежнему на своем месте, и его не надо освобождать от уз. Обратите внимание, я мог бы использовать это недоразумение для раскручивания большого скандала, ведь вы считаете меня представителем ненавистного нового поколения. Я не хочу пользоваться вашей слабостью, я надеюсь работать с вами и дальше. Ступайте, Феликс Захарович, и подумайте спокойнее о моих предложениях к расширенной коллегии.

   Он даже не помнил, как вышел, кажется, его вывели. В голове все смешалось, ему казалось, что все вокруг смеются над ним и тычут в него пальцами. Его везли домой все на том же «мерседесе», и он ясно чувствовал снисходительное презрение водителя.

   Первое, что он сделал, перешагнув порог своей квартиры, это включил компьютер. Совершив все необходимые операции, он вышел на сегодняшний телефон Контролера и схватил телефонный аппарат. Прозвучало семь гудков, после чего автоответчик произнес свои обычные слова:

   – Вы разговариваете с диспетчером связи. Если у вас есть сообщение, произнесите его после сигнала.

   – Прошу подтвердить информацию о тестовой проверке, – произнес Феликс Захарович нервно и возбужденно. – Прошу объяснить, что происходит! Кого мне слушаться и кому верить?

   И тут впервые за всю историю его отчетов автоответчик переключился на прямую связь, и хриплый старческий голос произнес:

   – Довольно метаться, Феликс. Исполняй все, как тебе указано.

   – И по вопросу агента тоже? – спросил Феликс Захарович, не успев даже удивиться живому голосу Контролера.

– По всем вопросам, – отвечал Контролер. – Это все.