Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

– Я сказала, – она улыбнулась, опускаясь на колени рядом с ним и целуя его руку, – что мне надоело все на свете, кроме любви.

– Так, наверное, и должно быть во время медового месяца, – ответил он. – Ты не хочешь пойти к Диору сегодня?

Она покачала головой:

– Нет, ни слова о моде, по крайней мере еще три дня. Я даже вспоминать не хочу о швах и подолах! Мне не хочется ни о чем думать, кроме любви и романтики, к тому же у нас весь день расписан. Мы же хотели стать настоящими туристами. Мы возьмем автомобиль и поедем в Мальмезон...

– А что это такое?

– Дом Жозефины. Он великолепен, и возле него есть чудесный ресторан...

– Жозефина – это кто?

Она с удивлением посмотрела на него:

– Жена Наполеона, тупица!

– Ох. Ну, черт возьми, я же не знал, о ком ты говоришь. А почему тебе нужно осматривать ее дом?

– Да потому, что он красив!

– Я бы предпочел поехать к Диору. Ну, продолжай.

– Потом мы пообедаем в ресторане, затем поедем в Версаль и весь остаток дня проведем там.

– Я его уже видел.

– Я тоже. Но он стоит того, чтобы осмотреть его еще раз. После этого ты меня поведешь в мой самый любимый в мире ресторан «Grand Vefour»...

– О да, конечно, я непременно пойду туда с тобой.

– А потом мы вернемся и будем заниматься любовью десять раз подряд без остановки.

– Минуточку, но тогда мне понадобится группа поддержки.

Раздался стук в дверь.

– Я открою, – сказала она, вставая.

Габриэлла заторопилась к двери и открыла ее.

– Cablogramme pour Monsieur Feldman[93]. – Посыльный в форме протянул конверт, восхищенно разглядывая просвечивающее неглиже Габриэллы.

– Merci.

Она дала ему чаевые и закрыла дверь.

– Я вскрою?

Эйб как раз закуривал сигарету.

– Конечно.

Вскрыв конверт и прочтя телеграмму, она переменилась в лице и посмотрела на него.

– Кто такой Сид Кон? – спросила она.

– Это тот парень, который пытается нас «организовать» в профсоюз. А в чем дело?

– Это телеграмма от Маури Шульмана. Сида Кона убили.

Эйб приподнялся и уставился на нее:

– Что ты сказала?

– Я лучше прочитаю текст телеграммы: «Сид Кон убит. Пикетирование на время отменяется. Думаю, вы должны вернуться. Неприятности. Подпись: Маури».

– Тупица. Почему он мне не позвонил? Что значит «неприятности»? О Боже, закажи разговор с ним...

– Но, Эйб, в Нью-Йорке середина ночи!

– Так разбуди этого кретина! Его номер – Эльдорадо 5—4728.

Пока Габриэлла заказывала разговор с Америкой, Эйб встал и начал мерить шагами комнату, как тигр в клетке. До этого она много раз видела его разгневанным, но на сей раз это был не столько гнев, сколько... Что? Она не была уверена, но ей показалось, что он был напуган.

– Кому понадобилось убивать Сида Кона? – спросила она.

– Откуда мне знать, черт побери?!

– Ну, у тебя должна быть какая-то версия... Если бы я была следователем, у меня была бы версия.

Он уставился на нее:

– Ну, например?

– По всей вероятности, я стала бы искать того, кто должен получить максимальную выгоду, убрав его с дороги.

Он перестал мерить комнату, и лицо его побелело.

– Ты что, хочешь сказать, что это я убил его?

– Конечно нет! Как ты мог его убить? Ты был здесь, со мной. Если не... – Она запнулась и с ужасом подумала, сказать ли то, что вертелось у нее в голове.

– Если не – что?

– Уже были разговоры, что ты платишь шайке за то, чтобы они не давали профсоюзу развернуться. Я в это никогда не верила, но...

– Но – что?

– Это правда?

Он грузно опустился на софу.

– Ладно, – сказал он. – Я знаю, кто пришил Сида Кона. Джерри Гроссман выбил его из игры, потому что я ему сказал, что не хочу этой проклятой забастовки! Но я не думал, что он действительно убьет кого-нибудь... О Господи...

Она вся напряглась.

– Кто такой Джерри Гроссман?

– Он и есть проклятый главарь этой шайки. А ты думала кто?

– Значит, это правда?

– Я плачу Гроссману уже четыре года. А почему, черт возьми, ты думаешь, профсоюзы не суют нос в мои дела? Дай мне сигарету...

Она принесла ему сигарету и автоматически прикурила ее для него. Габриэлла была слишком потрясена, чтобы реагировать на окружающее. Он глубоко затянулся и посмотрел на нее.

– Я плачу Гроссману две тысячи в месяц за защиту, главным образом – от профсоюза. Профсоюзные боссы об этом знают и уважают правила. Они не ищут приключений, если могут их избежать. Но этот парень Кон заставил их выступить против меня, так что мне пришлось поговорить с Гроссманом прямо накануне нашего отлета в Париж и попросить его позаботиться о моих интересах. Я-то думал, что он обойдется обычными штучками – телефонными угрозами, чем-нибудь похлеще, но, клянусь Богом, Габриэлла, я и не думал, что он убьет этого недоноска!

– А что, по-твоему, делают главари шайки в таких случаях? – воскликнула она сердито, уже не сдерживая своих эмоций. – Я не могу поверить, что ты оказался таким глупым, что нанял гангстеров только для того, чтобы профсоюзы не лезли в твои дела.

– Я был вынужден это сделать.

– Почему же?

– Чтобы одолеть конкурентов.

– К черту все это! Если ты не можешь честно побороть конкурентов, тебе вообще нечего делать в этом бизнесе!

– Это легко сказать, но чертовски трудно сделать!

– Ох, Эйб, Эйб... – Она была так потрясена его слепотой, что ей хотелось кричать. – И помимо всего прочего ты когда-нибудь задумывался о своем отношении к пуэрториканцам, которые на тебя работают? Мой дед и твой отец были иммигрантами, которым приходилось бороться против таких, как ты. А теперь, пятьдесят лет спустя, ты обращаешься с ними так же, как обращались с твоим отцом... Не могу в это поверить. Просто не могу!

– Поверь мне. Правильно или нет, но я думал об этом.

– Тогда ты можешь разделаться со всем этим!

– Как?

– Избавься от Джерри Гроссмана.

– От Джерри Гроссмана не избавишься.

– Так перестань платить ему! Это достаточно просто.

Он ей не ответил.

– Разве это не просто?

Он разглядывал свою сигарету. Потом наконец поднял глаза на нее.

– Я не знаю, – сказал он тихо, – и я боюсь браться за это.

– Эйб, но ты должен найти выход! Ты просто обязан освободить наш бизнес от гангстеров.

– Наш?

– Да, наш. Я – твоя жена, ты не забыл?

Она села рядом с ним, остывая.

– Послушай, дорогой, должен же быть для нас безопасный выход из этого положения. Поговори со своим адвокатом, он выяснит, как все уладить. От Гроссмана можно откупиться?

– Не знаю, может быть.

– Но ты все-таки понимаешь, насколько это важно?

– Да, понимаю.

– Ты будешь связываться со своим адвокатом?

– Да, я поговорю с Алланом.

Зазвонил телефон. Габриэлла поднялась, чтобы взять трубку.

– Это Маури, – сказала она.

Она наблюдала, как Эйб шел к телефону. Их взгляды встретились. Он взял трубку и произнес с горечью:

– Ты права, Габриэлла. Я был тупицей. Это была самая большая глупость за всю мою жизнь.

ГЛАВА 58

Магазин располагался на углу Восьмой авеню и Сорок первой улицы в двухэтажном бледно-голубом здании, зажатом между двумя многоквартирными домами, сдававшимися в аренду. Объявление в окне гласило: «Компания «Последние достижения новой эры» официально зарегистрирована». Там же была выставлена дешевая лампа, подставкой которой служила фигурка гавайской танцовщицы, медленно вращавшей механическими бедрами. Эйб Фельдман нажал на кнопку звонка. У него были дурные предчувствия. Этот визит не сулил ничего хорошего.

Дверь отпер обезьяноподобный человек, которого, как помнил Эйб, звали «Телячья отбивная». Его черную тенниску выпирающие мускулы растягивали так, что казалось, она вот-вот порвется. «Телячья отбивная» накачивал мускулы гантелями. И очень гордился ими.

– Йеа? – проворчал он.

– Мне нужно видеть Джерри.

«Телячья отбивная» распахнул дверь, и Эйб вошел.

– Он в своем офисе. Вы знаете правила, мистер Фельдман: я вас обязан обыскать.

– Я знаю.

Он поднял руки, и «Телячья отбивная» быстро ощупал его. Потом Фельдман последовал за ним через пустой склад в заднюю комнату, где за пустым столом восседал очень толстый человек с поросячьими глазками, выпяченными губами и двойным подбородком. На нем была шляпа и жилетка. Он курил отвратительную сигару. Позади него стояла еще одна обезьяна по прозвищу «Лезвие». Зеленые шторы на окнах были опущены. Раскаленная от жары комната пропахла потом и сигарным дымом.

– Приятно тебя видеть, Эйб, – сказал Джерри Гроссман, указывая на стул перед своим столом. – Садись.

Эйб сел. Гроссман вынул сигару изо рта.

– Мы опять избавили тебя от хлопот с этим союзом, – продолжал он. – Те подонки больше не будут виться вокруг «Саммита», это им наука.

– Ты ошибаешься, Джерри. Я с ними поговорил. Они бьются насмерть. Сид Кон был одним из них, и они разозлились как черти.

– Они перебьются.

– А что, если нет? Как насчет полиции?

Джерри ухмыльнулся:

– Ах да, полиция... Они что, тебя вызывали?

– Нет.

– А они и не будут. Полицию подмазали. Какое-то время они пошумят, а потом все стихнет и забудется. Нам не о чем беспокоиться, Эйб.

– Ты не должен был его убивать, Джерри. Ты зашел слишком далеко.

Гроссман, до того сидевший развалясь в своем кресле с откидывающейся спинкой, медленно поднял свое массивное тело в вертикальное положение. Он навалился на стол, злобно помаргивая своими глазками. В Гроссмане было что-то хронически порочное, будто миазмы ада кипели в его голове.

– Я никогда не захожу слишком далеко, – прохрипел он. – Моя проблема в том, что иногда я не иду достаточно далеко. Я не люблю жалоб, Эйб. Я остановил стачку ради тебя, и если союз снова будет доставлять тебе неприятности, мы с ними разберемся. Но я не люблю жалоб. И я думаю, нам пора пересмотреть наше соглашение. Мои расходы возрастают. Последняя подмазка обошлась мне в две косых. Я думаю, наш месячный гонорар должен быть три тысячи вместо двух. Ты понял, что я имею в виду, Эйб?

Эйб вынул конверт из внутреннего кармана и бросил его на стол.

– Посмотри, что внутри, Джерри.

Гроссман открыл конверт и вынул оттуда пять тысячедолларовых банкнот и три скрепленных листа бумаги.

– Что это?

– Эти пять косых – мое отступное тебе, – сказал Эйб. – Мне больше не нужна твоя защита. Эти бумаги – фотокопии моих показаний, которые вчера я оставил у своего адвоката. Я ему рассказал всю историю того, как я нанял тебя, как я тебе платил и что ты для меня делал. В деталях. Включая убийство Сида Кона. Вполне очевидно, что я, как и ты, меньше всего заинтересован в том, чтобы эти бумаги попали к окружному прокурору, поскольку это будет означать для меня тюремное заключение. Но, с другой стороны, для тебя это – электрический стул.

– Ты еще мне угрожаешь?! – заорал Гроссман.

– Я только от тебя защищаюсь. Я ошибся, наняв тебя, и я порываю с тобой. Между прочим, я сказал в союзе, что я больше не причиню им хлопот, и я так и сделаю. – Он встал. – Эти показания лежат в сейфе моего адвоката и будут оставаться там. Но на случай, если со мной что-нибудь произойдет, у него есть распоряжение передать бумаги окружному прокурору. Так что не выдумывайте ничего, о'кей?

Он взглянул на «Лезвие» и «Телячью отбивную». Потом пошел к двери:

– Пока, Джерри.

Он открыл дверь, чтобы выйти.

– Фельдман. – Голос Гроссмана стал мягким.

Эйб обернулся, чтобы посмотреть на него.

– Что?

– Ты делаешь большую ошибку.

Маленькие глазки сверлили его. На мгновение по телу Эйба поползли мурашки. Но он вышел из офиса, закрыв за собой дверь.

Когда он вернулся к себе в кабинет, там его поджидала Габриэлла.

– Ну, что? – спросила она.

Она стояла у окна и смотрела вниз на Седьмую авеню. Он подошел и поцеловал ее.

– Он не был в восторге, но, когда я предъявил копии своих показаний, ему нечего было сказать. Так что теперь мы расстались с шайкой, а в «Саммит» придут профсоюзники.

– Слава Богу. Ты что, жалеешь?

– Скорее, нет. Наверное, я плевал против ветра. Какого черта? Мы же все равно останемся лучшими на Седьмой авеню, даже без этого преимущества перед конкурентами. Может быть, ты и есть мое преимущество? – Он улыбнулся. Видишь? Это ты меня обратила в проклятого бойскаута.

– Тебе еще придется через многое пройти, но ты уже удостоен Большого Почетного знака за то, что взял Риту Альварес обратно на работу. Ох, Эйб, я рада, по-настоящему. И я тобой горжусь. Тебе потребовалась выдержка, чтобы все это довести до конца.

– Выдержка? – Он сел за стол. – А как насчет дела Сида Кона?

Она вначале промолчала. Потом подошла к нему сзади и положила свои руки ему на плечи.

– Я о многом передумала с тех пор, как ты рассказал мне о Гроссмане. Теперь, когда мы связались с профсоюзом, нам придется стать еще более конкурентоспособными. И мне, пожалуй, придется поработать над моделями для линии по выпуску дешевой одежды. Я, наверное, вплотную займусь готовой одеждой, потому что большие деньги идут именно оттуда.

– Зачем это делать? Ведь вся идея заключалась в том, чтобы победить парижские дома моды на их поле, чего мы и добились.

– Но ведь они теперь все равно составляют нам серьезную конкуренцию. Одно дело, когда восемь лет назад Париж был вне игры, но сейчас он перешел в нападение. Я могу заниматься и моделями высокой моды, но сколько платьев я смогу продать по своим ценам? Я хочу разработать модель платья за двадцать долларов и продать десять тысяч таких экземпляров, вместо того чтобы продавать двадцать двухсотдолларовых костюмов. – Она прижалась к нему всем телом и открыла альбом, который положила на его стол. – Посмотри на этот набросок. Видишь? Это – для девушки из колледжа. Без выдумок, простое, очень женственное, и ты можешь назначить цену даже ниже двадцати долларов.

Он внимательно изучал рисунок.

– Что скажешь?

– Мне нравится это платье. Оно мне очень нравится. Но зачем снижать цену на изделия, которые связаны с твоим именем? Мы потратили целое состояние, чтобы сделать имя «Габриэлла» синонимом качества товаров...

– Тогда не ставь мое имя. Но позволь мне заняться этими разработками. Пожалуйста, Эйб. Я хочу это делать.

– Почему?

– Потому что я – твоя жена, я люблю тебя и хочу, чтобы «Саммит» победил в этом соревновании честно, без форы.

Он посмотрел на нее:

– Ты именно этого хочешь?

– Да, я хочу именно этого.

– Ну, тогда принимайся за дело. Я потому на тебе и женился, чтобы кто-нибудь еще на стороне не смог нанять тебя. Кстати, я тебе не говорил сегодня, что я схожу с ума по тебе?

– Нет, ты уже мне это показал тем, что отделался от Гроссмана. – Она обняла его и поцеловала. – Спасибо, любимый, – сказала она, – ты удивительный человек.

В каталоге этой модели был присвоен номер 23—14, и она стала классикой. Когда платья этой модели в августе появились в магазинах, да еще пяти разных цветов и по цене 19,95 доллара, их мгновенно расхватали. «Саммит» едва успевал выполнять повторные заказы: модель 23—14 была волшебной. Ее милая простота привлекала девушек, обновлявших свой гардероб для колледжа. И в памятный день 23 августа 1950 года от восточного до западного побережья Штатов было продано восемнадцать тысяч семьсот сорок три платья этой модели. По мнению Эйба, это была модель, которая пользовалась самым большим спросом за всю историю «Саммита», и чтобы отблагодарить свою жену, он купил ей бриллиантовую брошь от Картье.

Кроме того, он устроил коктейль, чтобы отметить не только успех новой модели, но и открытие своего пентхауза, обставленного мебелью по эскизам Габриэллы, куда она, Ник и он переехали в июле того же года. Эйб предоставил ей карт-бланш, и она истратила целое состояние на оборудование нового жилища. Когда же в тот сентябрьский вечер гости толпой обрушились на пентхауз, жадно разглядывая картины, ткани, произведения античного искусства, каждый из них отметил, что деньги были вложены с умом.

– Это сказочно, – сказала Милли Декстер, взяв «мартини» с подноса у одного из дюжины нанятых официантов. – Но мне интересно, почему она решила нас пригласить?

– Видимо, для того, чтобы утереть мне нос своими достижениями, – сказал Дрю Декстер, который за шестнадцать лет ни разу не встретился и не поговорил со своей племянницей.

– У нее есть много таких достижений, которыми можно утереть нос, – ответила его жена. – Кто бы мог подумать, что та толстая маленькая девочка станет самой «Габриэллой»? Тебе завидно?

Дрю метнул на нее быстрый взгляд:

– Думаешь, я опущусь до этого?

– Я знаю, каков ты на самом деле.

– Ошибаешься. И, ради Бога, не напивайся. Мне бы меньше всего хотелось, чтобы она видела тебя пьяной.

– О-о, заткнись!

Габриэлла была ослепительна в своем черно-белом платье для коктейлей с новой бриллиантовой брошью. Встречая гостей, она подумала: «Я – сумасшедшая или я самая счастливая женщина в мире? Нет, я не сошла с ума. Я на самом деле самая счастливая женщина в мире. У меня есть любимый человек, мужчина, которого я люблю, сын, которого я люблю, работа, которую я люблю...»

В мыслях она перенеслась на десять лет назад. Ник, ее первая любовь, был ее мучительным воспоминанием, но таким, которое постепенно, со временем стирается. «Такой и должна быть жизнь, – думала она. – Каждый человек, который приходит в твою жизнь, оставляет о себе или хорошую память, как Ник, или плохую, как дядя Дрю... и разве он не завидует? Отлично! Пусть проглотит пилюлю... Поколения сменяются, и каждое оставляет своим детям наследие, как дед оставил свое моей матери, как мама оставила мне, и теперь я оставлю Нику... Все катится и катится, целый океан времени, жизни и смерти, любви и ненависти, войны и мира, успеха и неудач... Но самое лучшее – это любовь; и как я люблю Эйба! И как теперь смешно вспомнить, что я чуть не ударила его, когда встретила впервые».

– Чему ты улыбаешься? – спросил джентльмен, о котором она думала, подходя к ней и целуя ее. – Ты выглядишь прямо как Чеширский кот.

– Я как раз думала о тебе. А это всегда доставляет мне удовольствие и заставляет улыбаться. Все довольны?

– Все. Они прохаживаются по подносам с закусками. У нас хватит закусок?

– Вполне достаточно, но я все же пойду проверю.

Она направилась в кухню, а он вышел на террасу. Молодой официант, носивший поднос с шариками из мяса крабов, постоянно поглядывал на Эйба, так же, как и тот на него. «Пока нет, еще не время», – думал официант.

Габриэлла превратила террасу в фантастический сад под открытым небом с деревьями, кустами и цветами в горшках, расставленными повсюду, с белой кованой мебелью, с небольшим фонтанчиком и со всем остальным, как бы завернутым в подарочную обертку самого красивого в мире вида на город. Сейчас терраса была переполнена гостями. Эйб кружил между ними, поддерживая разговор на общие темы с людьми, не связанными с бизнесом, и обсуждая деловые вопросы с коллегами. «Король и королева Седьмой авеню, – думал он. – Я и Габриэлла, король и королева...»

Официанта звали Рокко Сантуцци. Его дед эмигрировал из Неаполя в 1903 году. Рокко вырос в Бруклине, и свой первый тюремный срок за кражу автомобиля он получил, когда ему было всего четырнадцать. Теперь ему было двадцать семь, и он отсидел еще четыре года за вооруженное ограбление. Рокко в мафии был известным человеком. Его одолжили Джерри Гроссману для выполнения этого дела. «Пока нет, еще не время, – думал он, чувствуя возбуждение от ожидания, которое всегда возникало у него перед совершением насилия. – После, когда гости уйдут... Все должно выглядеть как несчастный случай...»

В приглашении на коктейль было указано: с шести до восьми, но последние гости оставались почти до восьми тридцати. Когда официанты закончили уборку грязной посуды, Габриэлла рухнула на стул со словами:

– Слава Богу, все закончилось!

– Только что мне пришло в голову, – сказал Эйб, – что я ненавижу большие приемы с коктейлями.

– Ты мне говоришь об этом теперь? Но мне кажется, все прошло неплохо... Черт, кто-то пролил вино на ковер.

Она поднялась, чтобы проверить пятно на ковре. Когда она опустилась на колени, чтобы протереть загрязненное место, Эйб неторопливо направился на террасу. В комнате оставалось двое официантов. Один из них – Рокко Сантуцци – следил за дверью на террасу.

– Я думаю, что это виски, – сказала Габриэлла. – Я принесу какой-нибудь шампунь для ковров...

Она вышла на кухню. Другой официант, Билл, ставил посуду на поднос.

– Тони, – обратился он к Рокко, – ты не заберешь остальные бокалы?

– Йеа, я их принесу.

Билл тоже отправился на кухню, оставив Рокко одного. Тот положил свой поднос на стол, подошел к террасе и выглянул. Стемнело, и Центральный парк заманчиво мигал огнями. Эйб стоял у кирпичного парапета спиной к Рокко и курил сигарету.

Рокко тихо подошел к нему. Он был в полуметре от Эйба, когда тот оглянулся и посмотрел на официанта в упор.

– Какого черта тебе надо?

– Я принес послание от Джерри Гроссмана. – И он, как бык, толкнул Эйба в грудь обеими руками и всей своей массой мышц в девяносто килограммов. Падая на цементную облицовку парапета, Эйб закричал, будучи захваченным врасплох. Рокко одной рукой прижимал его животом к ограждению, а другой схватил его ноги и поднял их. Насмерть перепуганный Эйб взглянул вниз, на Пятую авеню, с высоты пятнадцати этажей, когда Рокко стал поднимать его над парапетом. Завывающему Эйбу удалось обхватить Рокко за шею. В полном отчаянии он сжал шею Рокко, когда итальянец толкнул его с парапета и отпустил его ноги. Теперь Эйб висел над улицей, и жизнь его зависела от того, насколько крепко он держался за шею Рокко, но Рокко пытался разжать его руки. «Не смотреть вниз!» – в панике думал Эйб, когда его ноги искали опору на каменном карнизе, который – он знал это – находился как раз под террасой. Он чувствовал, как руки Рокко разжимали его кисти. Он слышал внизу свисток швейцара, подзывавшего такси. Его мозг, охваченный паникой, представил картину падения, падения, падения... и темноту после удара. Его правая нога наконец нащупала карниз, который на десять сантиметров выступал из стены здания и на который он мог опереться, находясь в воздухе. Затем и другая нога нащупала карниз, давая ему некоторый выигрыш в силе, но Рокко уже почти разжал его руки. Несмотря на то что он стоял на карнизе, у Эйба не было возможности держать равновесие и не было ничего такого, за что можно было бы ухватиться, если Рокко разожмет его руки. «Бороться с ним! – подумал он. – Бороться...» Его лицо было всего на несколько сантиметров ниже лица Рокко, который тоже свисал с парапета, тяжело дыша. Внезапно Эйб почувствовал, как две руки схватили его правую руку чуть ниже плеча. Одновременно что-то ударило Рокко по черепу у него над головой. Он слышал, как тот хрюкнул, и почувствовал, что его хватка ослабела. Он услышал, как Габриэлла повторяла: «Мы тебя держим, мы держим...»

Теперь он чувствовал, как еще две руки схватили его левую руку. Габриэлла и Билл, официант, медленно перетащили его через парапет. Когда он свалился на пол террасы, он лежал неподвижно с закрытыми глазами. Только его тело подрагивало от пережитого ужаса. Он услышал, как Габриэлла приказала официанту вызвать полицию. Потом она опустилась на колени рядом, обнимая его.

– Слава Богу! Слава Богу! – повторяла она, целуя его.

Когда она помогла ему подняться, он взглянул на лежащего на террасе Рокко. Тот все еще был без сознания от удара бутылкой виски, которую Габриэлла разбила об его череп.

– Этот негодяй столкнул меня, – сказал Эйб, клацая зубами. – Он столкнул меня! В своей проклятой жизни я никогда так не пугался!

Он перегнулся пополам, и его вырвало в ящик с геранью.

Через час после того, как полиция забрала Рокко Сантуцци, Эйб заявил:

– Мне нужно напиться.

Он пошел к бару и налил себе двойную порцию виски. Его еще слегка колотило, но он уже чувствовал себя получше.

– Только подумать, я ведь никогда не боялся высоты! – сказал он, выпивая половину стакана. – Боже.

Когда он уселся в кресло, Габриэлла спросила:

– Почему ты не сказал полиции о Гроссмане?

– Потому что я намерен отправить свои показания окружному прокурору завтра.

– Но... – она посмотрела на него, – это Значит, что ты пойдешь в тюрьму!

– Габриэлла, мне следовало это сделать еще прошлой весной, когда убили Сида Кона. Теперь у меня нет выбора. Гроссман, должно быть, подумал, что если меня по его приказанию столкнут с террасы, это будет выглядеть как несчастный случай или, может быть, как самоубийство. Вероятнее всего, он сегодня ночью взломал сейф Аллана и уничтожил мое признание. Но если он его уничтожил, я составлю новое. Гроссману придется заплатить за все.

Он выпил еще виски.

– Если тебя упрячут в тюрьму, как ты думаешь, на какой срок?

– Аллан сказал мне, что он попробует добиться условного приговора. Самое худшее, что может быть, – это год или два. Что за черт, я предпочел тюрьму падению с пятнадцатого этажа на Пятую авеню. Боже!

Он допил свое виски и посмотрел на жену:

– Ты не против мужа-зэка?

Он проговорил это легко, но она видела, что он боится. Она подошла к нему и поцеловала.

– Мы поженились, чтобы жить в радости и в горе, – ответила она. – Я любила лучшего, я приму и худшего.

Он погладил ее щеку.

– Ты мне так нужна, – только и смог сказать он.

– И ты мне нужен. Думаю, что это и есть любовь.

ЧАСТЬ XIV

ДАЙ МНЕ ТВОИХ УСТАЛЫХ, ТВОИХ БЕДНЫХ

1959—1960

ГЛАВА 59

Морис Дэвид поднялся с кресла и выключил телевизор.

– Все это чушь собачья! – презрительно фыркнул он. – И они называют это развлечением? До чего же скучно! И каждые три минуты коммерческое...

– О, Моррис, – сказала Барбара, не отрываясь от своей вышивки, – хватит пенять на телевидение. В конце концов, оно вольно делать, что вздумается. А ты прямо как Люси.

– Люси, Люси, сколько раз я могу смотреть Люси? Слишком мало! Фильмы когда-то были длинными, а телевидение какое-то куцее. И этот коротышка прямо-таки убивает кинематограф. Я его ненавижу! Ненавижу телевидение!

Он вернулся к своему креслу и по-стариковски неловко опустился в него. Они сидели в библиотеке «Каса дель Мар». Это здание, построенное сорок лет назад почти что на пустоши, теперь было плотно окружено постройками Беверли-хиллз, по мере того как Лос-Анджелес рос и рос.

– Ты помнишь, как бывало? – продолжал он. – Бывало весело, интересно. И во что превратился кинобизнес теперь? Одни сделки.

– Всегда в кинобизнесе были сделки, дорогой. Более того, люди вот уже десять лет твердят, что телевидение непременно убьет кинематограф, а этого все еще не случилось. Просто тебя все утомляет и волнует. Думаю, нам бы следовало съездить куда-нибудь.

– Еще один круиз? А смогу ли я вынести еще один круиз? Корабль, полный старых тупиц, занятых бриджем...

– Но ведь и мы сами такие...

– Семьдесят один – это еще не старость! Ну, и не молодость, конечно, но я не чувствую себя старым. Скажу тебе, Барбара, не следовало мне вообще продавать студию. Это было ошибкой. Теперь мне вообще нечего делать, кроме того как считать свои деньги и смотреть телевизор.

– Я помню, ты говорил, что больше всего на свете хочешь быть богатым.

– Богатство – это хорошо, но создавать фильмы куда как лучше. Знаешь...

Он запнулся. Она посмотрела на него. Он еще глубже погрузился в кресло.

– Знаю ли я – что?

– Забудь об этом. Это помешательство.

– Моррис, ты всегда был помешанным. И за это я тебя люблю. Если бы ты вдруг стал здравомыслящим, я не знаю, что бы я с тобой делала.

Он выпрямился, и в его глазах появилось знакомое выражение, которого она не видела с тех пор, как он закончил свою последнюю картину шесть лет назад. Эта картина провалилась с еще большим треском, чем все три предыдущие. Тогда все говорили, что Моррис Дэвид устарел, уже не чувствует времени, стал просто банально-сентиментальным. Все это так ударило по его самолюбию, что он продал «Дэвид продакшнз» своему врагу – телевизионной студии. И вот теперь у него вновь появилось это выражение глаз.

– За последнее время я многое передумал, – сказал он. – Мне ничего не оставалось делать. И я намерен написать еще один сценарий. О, я знаю, что ты сейчас скажешь: «Моррис, ты слишком стар, бизнес для молодых». Но ты только выслушай до конца. Это совсем не плохая идея.

– Я внимательно слушаю.

– Иммигранты вымирают. Что касается меня, я даже не помню прежнюю страну, я тогда был слишком молод. Но я могу вспомнить Лоуер Ист-сайд, я знаю, каким он был. А через десять лет кто будет знать? Может быть, через двадцать? Я уйду, и все мы уйдем, и не останется никого, кто все это пережил. Все станет просто... историей. Ты понимаешь, что я хочу сказать? А это не должно быть просто историей, потому что это было слишком важно. Я имею в виду, что мы, иммигранты, сделали эту страну тем, чем она стала сегодня. Такие люди, как твой отец, мой отец, я... У меня связно получается?

– Так ты хочешь написать сценарий об иммигрантах?

– Да, о моем детстве, о жизни моего отца... Большой фильм, большой смешной фильм.

– Смешной? Тебе хочется сделать его комедией?

– Обязательно. Мне нужно это сделать. И это, пожалуй, единственное, что я могу написать. Вспомни, что случилось с «Россией» или чего не случилось благодаря тебе.

– Я помню.

– Ну, мне бы хотелось, чтобы эту вещь можно было продать, поэтому это должна быть комедия. Думаю, что я бы справился. Мне бы очень хотелось ее сделать. Что ты скажешь по этому поводу?

Она отложила свое рукоделие и широко улыбнулась ему.

– Делай, – сказала она.

По всему было видно, что он доволен.

Энрико Спада смотрел на мраморную скульптуру, изображавшую трех скованных наручниками мужчин, ожидающих своей смерти, и вспоминал, как пятнадцать лет назад ему пришлось видеть своего отца, Фаусто, которого увозили на смерть от собора Святого Петра в Риме. Теперь Ардеатинские пещеры стали национальным монументом. Раз в месяц Энрико со своей женой Клаудией и обоими сыновьями приезжали из Рима положить свежие цветы к мавзолею внутри пещер, где хранились останки жертв массового убийства. После освобождения Рима группе ученых потребовалось шесть омерзительных месяцев, чтобы разобрать найденные груды разлагающихся тел, извлечь и идентифицировать трупы убитых. Энрико опознал труп отца по галстуку, который носил Фаусто.

Торжественно он и его семья прошли мимо статуи и вошли в пещеры. Клаудия принесла вазу с красными розами. Пятнадцать лет. Забудет ли мир об этом когда-нибудь? Может быть. Но он, Энрико, никогда не забудет. Его мать, Нанда, никогда не забудет.

Клаудия поставила вазу перед мавзолеем, затем все четверо опустились на колени, чтобы помолиться. Большинство виновных в массовых убийствах людей понесло наказания, хотя некоторые, например Кессельринг, были помилованы, ко всеобщему негодованию оскорбленных итальянцев. Большая часть денег и некоторые драгоценности в конечном счете были возвращены, хотя Паоло Монтекатини не дожил до того, чтобы их снова увидеть. Главой семьи стал Энрико. Он продолжил ювелирное дело своего деда и голосовал на выборах за коммунистическую партию. Для Энрико жизнь продолжалась.