Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)

Фред Стюарт

Век

Scan: fanni; OCR & SpellCheck: Larisa_F

Стюарт Ф. М. С 11 Век: Роман / Пер. с англ. Н. Веркиной, Л. Патаки, И. Тюриной. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1995. – 670 с. (Семейная Сага).

Оригинал : Fred Mustard Stewart «Century», 1981

ISBN 5-87322-282-7

Переводчик: Веркина Н., Патаки Л., Тюрина И.

Аннотация

Деньги, власть – благо и проклятье итало-американской семьи, четыре поколения которой, переживая падения, взлеты, позор и триумф, закладывают основание могущественной династии.

Фред Стюарт

Век

Посвящаю, как всегда, с любовью жене Джоан

У итальянцев отличный аппетит, но слишком плохие зубы.

Отто Бисмарк

Будь нем, глух и слеп – в покое проживешь сто лет.

Сицилийская пословица

В декабре 1910 года или около того изменилась человеческая природа.

Вирджиния Вулф

Сворачивая с торного пути на новую тропу, никогда не знаешь, куда она приведет.

Итальянская пословица

ПРОЛОГ

Семилетняя княжна Сильвия Мария Пиа Анджелика Тосканелли не имела ни малейшего представления, зачем ее вызвали к игуменье. В монастыре Святой Урсулы девочку считали шалуньей: если она не засыпала на вечерней молитве и не рисовала карикатуры на монахинь, то таскала с кухни печенье; однако в последнее время Сильвия старалась быть как можно более прилежной и внимательной. Близился конец июня, всего через несколько дней отец собирался приехать и забрать Сильвию домой, и ей не хотелось, чтобы жалобы матери Умбертины омрачили долгожданные каникулы. Вот почему, когда сестра Джованна пришла за девочкой на урок географии, Сильвия терялась в догадках, что этот вызов может означать.

Монастырь Святой Урсулы был основан в шестнадцатом столетии герцогами Медичи, сделавшими к тому же щедрые пожертвования святой обители. Отец отдал туда Сильвию, когда ей исполнилось шесть лет, в 1858 году, и за прошедшие двенадцать месяцев великолепные здания монастыря, его прекрасные сады, раскинувшиеся в холмистой местности к югу от Флоренции, стали для девочки вторым домом. Монахини большей частью были добры к ней, и, хотя порядки в монастыре отличались строгостью, Сильвия и другие воспитанницы находили немало возможностей повеселиться и попроказничать. Все девочки принадлежали к лучшим семействам Флоренции, но лишь немногие могли сравниться в знатности с Сильвией. Ее род, уходивший корнями в одиннадцатый век, дал Италии одного Папу и два десятка кардиналов. Тосканелли не хватало одного – денег, но во Флоренции тех лет богатство казалось скорее подозрительным как принадлежность borghesia, или среднего класса. Конечно, Сильвия никогда не задумывалась о деньгах. Во дворце на улице Сан-Галло и летом на вилле, расположенной среди живописных холмов близ Фьезоле, к северу от Флоренции, Тосканелли вели вполне обеспеченную, даже роскошную жизнь. Им, возможно, не хватало наличных, тем не менее в доме всегда было множество слуг, изобилие еды, вина и свежих фруктов. Князь Филиберто, отец Сильвии, имея всего один экипаж, да и тот с потертой обивкой, оставался самым элегантным мужчиной Флоренции, и, по общему мнению, форма генерала пьемонтского короля Виктора Эммануила II сидела на князе как нельзя лучше.

Кроме благородного происхождения, семья Тосканелли обладала еще кое-чем, что невозможно приобрести за деньги, – прекрасной внешностью. Князь Филиберто, высокий франт, считался настоящим образцом офицера, а его жена, княгиня Каролина, – одной из самых красивых женщин Милана. Она погибла в железнодорожной катастрофе, когда Сильвии было только пять лет, и девочка помнила мать смутно, но часто и подолгу рассматривала ее портреты во дворце, восхищаясь светлыми волосами и голубыми глазами княгини. Сама Сильвия, унаследовавшая от отца темные волосы и зеленые глаза, уже в семь лет была так красива, что некоторые сестры монахини начали беспокоиться о ее бессмертной душе, опасаясь, что красота доведет Сильвию до беды.

Их утешало лишь то, что, если не считать озорства и некоторой вспыльчивости, девочка имела добрый нрав. К тому же она обладала острым умом, и мало кто сомневался, что со временем она сделает блестящую партию.

Войдя вместе с сестрой Джованной в спартанский кабинет матери Умбертины, Сильвия с удивлением увидела там свою толстую тетю Матильду. Вообще-то, Матильда доводилась ей не тетей, а кузиной. После смерти Каролины князь Филиберто взял незамужнюю родственницу в дом, поручив ей вести хозяйство и присматривать за Сильвией.

– Тетя Матильда! – воскликнула Сильвия, гадая, почему та надела черную вуаль.

– Сильвия, дорогая деточка!

Девочка бросилась навстречу объятиям и поцелуям. Вместо обычного благоухания одеколона или вербены от Матильды исходил запах бренди. К тому же она плакала.

– Что-нибудь случилось?

– Дорогая моя, два дня назад, двадцать четвертого, при Сольферино произошло сражение. Наши войска и французы выиграли его, но победа досталась дорогой ценой – столько раненых... ужасные потери...

Мать Умбертина вышла из-за стола и взяла Сильвию за руку. Девочка едва обратила на это внимание.

– Твой отец, дорогое дитя, – сказала игуменья, – был великим героем. Когда Италия наконец объединится, он войдет в ее историю как мученик, отдавший жизнь за родину.

Девочке потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать смысл этих слов. Она знала, что французский император Луи Наполеон помогал королю Сардинии прогнать австрийцев из Северной Италии. Это было как-то связано с идеей, так увлекавшей ее отца, – объединением королевств, герцогств и папских территорий итальянского полуострова в одно современное государство.

Неужели ее горячо любимого, чудесного, красивого, страдавшего от вечного безденежья отца больше нет?

Ошеломленная, она даже не заплакала, только пристально посмотрела на тетю Матильду, потом на мать Умбертину и прошептала:

– Неправда!

Это был первый из немногих случаев в ее длинной жизни, когда княжна Сильвия Тосканелли отказалась смотреть правде в глаза.

* * *

– Масса[1] дать Старому Джебу пятьдесят долларов, – сказал оборванный негр с курчавой белой бородой, – за это Старый Джеб показать масса, где зарыто сокровище.

Услышав эти слова, Огастес Декстер, рядовой Третьего Нью-Йоркского полка волонтеров, решил, что черномазый старикашка либо не в себе, либо пьян, либо то и другое вместе.

– Что за сокровище? – спросил он, закуривая сигару, найденную в ящике стола в библиотеке разоренного плантаторского дома.

Это было двадцать третьего декабря 1864 года близ Саванны. Двое суток назад войска генерала Шермана, опустошившие Джорджию, взяли Саванну, направляясь маршем к морю. Назначенный курьером благодаря своему умению ездить верхом, Гас Декстер, крепко сбитый сын школьного учителя из Эльмиры, штат Нью-Йорк, возвращался в Саванну из Атланты, куда был послан с конфиденциальными бумагами самим генералом Шерманом. Особых причин для спешки не было, и уставший Гас решил провести ночь на террасе сожженного плантаторского дома. Немало таких домов попадалось на пути в те дни, и Гас, как многие солдаты-янки, был не прочь чем-нибудь в них поживиться. Просто удивительно, что можно иногда найти в таких местах, хотя в этом доме Гас смог разжиться только пересохшей гаванской сигарой. Но клад?! Старик черномазый, должно быть, просто сошел с ума. Гас на всякий случай положил руку на кобуру: от этих негров не знаешь, чего и ждать.

– Там алмазный ожерелье, рубиновый сережки и булавка, а в ней брильянт – с куриное яйцо, – сказал Старый Джеб. – Мисс Аннабел зарыл все это в саду в глиняный кувшин на прошлой месяц, перед тем, как уехать с масса во Флорида. Она думать, ее никто не видеть, но Старый Джеб плохо спал и слышал, как ее лопата стучал о камень: бам! Посмотреть в окно и видеть ее! – Старик хихикнул, и Гас утвердился в мысли, что он сумасшедший. «Наверное, лучше быть с ним полюбезнее, – решил молодой человек, – это единственный выход».

– Думаю, мисс Аннабел зарыла свои драгоценности потому, что боялась нас, янки, – сказал он.

– О, больше, чем янки, она боятся индейцы и грабители во Флорида. Она есть самый трусливый леди в Джорджии.

– Значит, ты видел, как она зарывала в саду кувшин. Откуда же ты знаешь, что в нем?

Вопрос, казалось, удивил старика.

– Я его вырыть и посмотреть! – сказал он, словно это было очевидно. – После того, как они уехать.

– Так ты вырыл кувшин, чтобы в него заглянуть, – повторил Гас. – Отлично, но тогда почему же ты не взял эти сказочные сокровища себе? Почему продаешь их мне за пятьдесят долларов? Может, они фальшивые?

– Как это?

– Фальшивые. Не настоящие.

– О нет, они настоящий! Мисс Аннабел имел самые лучшие драгоценности в Джорджии. Об этом все знал.

– Тогда почему же ты сам их не взял?

Старик был потрясен непонятливостью янки.

– Я? Если я их взять, масса вернуться домой и наказать Старый Джеб. Нет, я никогда не брать этот горшок, да и что Старый Джеб делать с эти драгоценности? Носить их? Продать? Меня посадить за них в тюрьму. Запереть и выбросить ключ. Масса – другое дел. Янки может их взять. Все знают, что янки воры.

Гас Декстер усмехнулся:

– Хороша же у нас репутация. Сказать по правде, Джеб, я думаю, что ты плут с завидным воображением.

– Я не врать! Я доказать! Подождать здесь. Старый Джеб вернуться обратно через десять минут.

Прихрамывая, он вышел с террасы и направился в дом. Смеркалось. Гас вынес на террасу две свечи и зажег их. Затем сел на ступени и принялся смотреть, как на небосклон поднимается луна. Подумать только, драгоценности! Клад! Просто смех. Хотя, конечно, на этой безумной войне всякое случается... Гас Декстер, человек здравомыслящий, не склонный к фантазиям и без особого чувства юмора, не устоял тем не менее перед искушением мысленно поиграть в удачливого кладоискателя. Что бы он сделал с найденным сокровищем? Конечно, не повез бы обратно в Эльмиру. Хватит с него этого захолустного городишки! «Повезу клад в Нью-Йорк, – решил Гас, – продам и займусь каким-нибудь выгодным бизнесом, может быть, стану брокером». Он любил читать в газетах обо всяких мошенниках, делавших состояния и разорявшихся на Уолл-стрит. «Или лучше открыть банк? Неплохая идея! Деньги...» Гас Декстер любил держать их в руках, вдыхать их запах, ему нравилось думать о деньгах. «Да, скорее всего банк. Сначала маленький, конечно, но потом банк начнет расти...»

– Вот! Видишь? Старый Джеб не врать.

Голос негра заставил Гаса подскочить. Старый идиот незаметно подкрался к нему и схватил за руку.

– Смотри! Это – булавка, я тебе о ней говорить.

Гас взял украшение из заскорузлой черной ладони и поднес к свету. Глаза его расширились. Сыну школьного учителя из Эльмиры нечасто доводилось видеть бриллианты, но даже его неопытный глаз определил, что в огромном прозрачном камне не меньше десяти каратов.

– Ты мне не верить? – хихикнул Старый Джеб. – Весь кувшин твой за пятьдесят федеральный доллар. И Старый Джеб идти в город купить себе хорошая еда и кусочек пудинг...

Гас Декстер был слишком умен, чтобы отказаться от фантастической удачи, которая сама плыла ему в руки. У него оказалось всего тридцать долларов, и, отдав их старику вместе с золотыми часами – подарком отца по случаю вступления в армию, Гас последовал за Старым Джебом в сад, находившийся за домом.

Возбужденный неожиданно привалившим счастьем, молодой человек и не подумал, что совершает кражу.

ЧАСТЬ I

ФРАНКО И ВИТТОРИО

1880

ГЛАВА 1

Элис Фэйрчайлд Декстер стояла у окна своей спальни на вилле дель Аква и наблюдала, как огромная оранжевая луна поднималась над холмами Монреале. В ней было что-то магическое, по крайней мере так казалось наделенной живым воображением Элис. Не оттого ли луна имеет здесь красноватый оттенок, думала она, что двадцативековая история Сицилии полна насилия и землю острова много раз орошали кровью удачливые завоеватели – греки, римляне, арабы, норманны, испанцы и всего двадцать лет назад Гарибальди с его знаменитой «Тысячей»? Или этот оттенок ночного светила объясняется лишь особенностями местной атмосферы? Элис склонялась к первому, более романтическому объяснению, на которое настраивала и красота открывавшегося из окна пейзажа: разбитый вокруг виллы английский парк с тонкими силуэтами высоких кипарисов на фоне лунного неба и белевшими среди прудов и фонтанов статуями в стиле барокко был необыкновенно живописен. Да и сама вилла, построенная в девяностых годах восемнадцатого века прапрадедушкой нынешнего князя дель Аквы, производила на американку большое впечатление. Уроженке Нью-Йорка, Элис все здесь казалось необычайно экзотическим, особенно потому, что она помнила о кровавом прошлом Сицилии. Убежденная, что насилие на острове стало достоянием истории, она лишь совсем недавно услышала слово «мафия», вызвавшее в ее взбудораженном воображении образы каких-то опереточных злодеев. Но в парке виллы дель Аква никаких злодеев не оказалось, и Элис в сотый раз возблагодарила судьбу за счастливую встречу с княгиней дель Аква месяц назад в Париже. Если не считать разницы в происхождении, у обеих женщин было много общего. Обе молоды, прекрасны, обе вышли замуж за мужчин много старше себя: двадцатишестилетняя Элис, очаровательная блондинка, шесть лет назад стала женою Огастеса Декстера, сорока одного года, которого уже давно никто не звал Гасом, а двадцативосьмилетняя княгиня Сильвия дель Аква, урожденная княжна Тосканелли, известная всей Европе своей цветущей красотой и грацией, великолепными драгоценностями и туалетами, была второй женой князя Джанкарло дель Аквы, давно разменявшего шестой десяток. Обеим женщинам хотелось иметь детей, но они не имели их, однако если Элис не могла родить из-за физиологического отклонения, то в бездетности княгини виновато было, очевидно, только невезение.

Элис и Сильвия обладали живым умом, любили искусство и путешествия, интересовались модой. Они встретились на каком-то обеде в Париже и сразу понравились друг другу. Декстеры приехали в Европу, совмещая полезное с приятным: для Огастеса поездка была деловой, цель ее – банковские операции, тогда как его молодая жена большую часть времени отдавала развлечениям. Княгиня же остановилась в Париже, возвращаясь на Сицилию из Санкт-Петербурга, где ее муж представлял нового итальянского короля Умберто I при дворе царя Александра II.

На следующий день после знакомства, пока Огастес встречался с парижскими банкирами, Элис и Сильвия вместе позавтракали и отправились за покупками. Потом они посетили Лувр, обошли магазины и книжные развалы на набережной Сены... За какие-нибудь три дня молодые женщины превратились в неразлучных подруг. Элис не понимала, что их сблизило. Может быть, одиночество? Как бы то ни было, американка с радостью приняла приглашение Сильвии провести месяц на вилле ее мужа недалеко от Палермо. Сицилия давно интересовала Элис, кроме того, перспектива провести самую суровую зимнюю пору не на заснеженной Медисон-авеню, а в живительном средиземноморском климате, была, безусловно, очень привлекательной. Как Элис и предполагала, Огастес с готовностью дал свое согласие. Он с нетерпением ждал возвращения на Уолл-стрит; помимо этого, в компании молодой жены он всегда чувствовал себя слегка скованно, и Элис была уверена, что он не станет возражать против нескольких недель холостяцкой жизни, когда у него появится возможность обедать в клубе, без устали обсуждая с друзьями процентные ставки и положение на рынке ценных бумаг. Таким образом, две недели назад Огастес отправился поездом в Гавр, чтобы поспеть на пароход, а Элис и Сильвия, доехав по железной дороге до Ниццы, поднялись на борт яхты князя дель Аквы, чтобы спокойно, без спешки отплыть в Палермо, если повезет с попутным ветром. Когда яхта прибыла на остров, молодых женщин ожидал один из экипажей князя, доставивший их вверх по склону холма в городок Монреале. Затем, проехав еще несколько километров, они добрались до виллы дель Аква в деревушке Сан-Себастьяно.

Они прибыли в начале пятого. Осанистый дворецкий Чезаре провел Элис в отведенные ей покои. Она приняла ванну, поспала и теперь закончила одеваться к обеду.

Пока что у нее складывались отрадные впечатления и от дома, где она остановилась, и от самой Сицилии. В дверь постучали. Элис, стоявшая у высокого окна, задернутого роскошной кружевной гардиной, обернулась и сказала по-итальянски: «Войдите».

Дверь открылась, и перед Элис предстал самый прелестный мальчик из всех когда-либо виденных ею. Это был подросток лет двенадцати – тринадцати, слишком высокий для своих лет. Одетый в сине-зеленую ливрею, он, как показалось Элис, чувствовал себя в этой одежде довольно неловко.

При темных кудрявых волосах мальчик был белокож, тогда как у многих сицилийцев, особенно жителей западной части острова, в жилах которых текла сарацинская кровь, кожа имела оливковый оттенок. Худой, с тонкими чертами лица и огромными карими глазами, в глубине которых затаился испуг, мальчик был прелестен, как ангел.

– Княгиня, – сказал он замявшись, – просила передать, что гости уже съезжаются.

Имея способности к языкам, Элис превосходно говорила по-французски и по-итальянски, но у мальчика был такой грубый сицилийский акцент, что она с трудом поняла его слова. Она пересекла просторную комнату и остановилась перед ним. Казалось, он сейчас убежит. Элис улыбнулась, и он немного успокоился.

Как тебя зовут? – спросила Элис.

– Витторио.

У него получилось «Виттуриу», поскольку сицилийцы вместо «о» произносят «у». Он уставился на Элис своими огромными глазами, и она вновь восхитилась его красотой.

– Ты очень красивый юноша, Витторио. – Он промолчал, не отрывая от нее взгляда, и она рассмеялась: – Ты, наверное, никогда не встречал американцев, не так ли?

– Нет, синьора.

– И что ты обо мне думаешь?

– Я... Я думаю, что синьора очень красивая, – сказал он, сдерживая волнение.

– Спасибо, Витторио! Вижу, тебе не чужда знаменитая сицилийская галантность. А теперь проводи меня, пожалуйста, вниз.

– Да, синьора.

Казалось, он испытал облегчение, что разговор закончен, и это позабавило Элис. Обаянию мальчика трудно было не поддаться. «Боже мой, – подумала она, – в какого сердцееда он превратится через несколько лет!» Витторио придержал дверь, помогая Элис выйти, и направился к мраморной лестнице, находившейся как раз напротив ее покоев. Лестница вела вниз, в огромный вестибюль, с барочной роскошью украшенный архитектором Форцини, освещенный десятками свечей. На высоком потолке ученик Тьеполо[2] изобразил в виде напыщенной аллегории сцену канонизации одного из предков князя, взятками добившегося папского престола: несколько дюжин пухлых ангелочков, кружа среди облаков, возносили на усыпанное звездами небо Папу, который, как показалось Элис, был похож скорее на убийцу. Решив, что это второсортная живопись, американка, однако, не могла не отметить, что свет многочисленных канделябров, а также внушительные размеры лестницы и вестибюля делали фреску очень эффектной! Итальянцы известные мастера декора.

– Княгиня говорила мне, – сказала Элис, – спускаясь вслед за мальчиком-слугой по лестнице, – что на обеде нас почтит своим присутствием архиепископ Палермо. Это правда?

Элис знала, что европейцы считают зазорным разговаривать со слугами, но при всем своем уважении к церемонному европейскому стилю она была слишком американка, чтобы придерживаться этого правила.

– Да, синьора. Будет кардинал дель Аква.

– Он младший брат князя?

Казалось, Витторио озадачен и размышляет над ответом.

– Думаю, да, – сказал он наконец.

– А ты, Витторио, живешь в Сан-Себастьяно?

– Я живу здесь, со слугами, как и мой брат.

– А чем занимается твой брат?

– Он садовник, синьора.

– А твои родители?

Мальчик и Элис почти спустились вниз, когда Витторио посмотрел на нее.

– Они умерли, синьора.

Она почувствовала смущение и одновременно жалость к этому ангельски прелестному ребенку. Нет, не ребенку, а юноше. Но и ребенку тоже.

– Извини, Витторио, – тихо произнесла она.

К ним подошел дворецкий Чезаре и поклонился.

– Княгиня в большой гостиной, – сказал он, бросая на Витторио отчужденный взгляд.

Элис пришло в голову, что мальчика могут наказать за разговор с гостьей, поэтому она улыбнулась дворецкому и сказала:

– Спасибо, Чезаре. Позвольте сделать вам комплимент: вы замечательно вышколили этого юношу.

Толстое лицо дворецкого расплылось в льстивой улыбке, и он повел хорошенькую молодую американку в желтом шелковом платье через вестибюль к высоким дверям большой гостиной. Открыв их, он объявил: «Синьора Декстер», и Элис вошла в комнату, за которую миссис Астор или миссис Вандербильд выложили бы целое состояние, представься им возможность перенести ее в один из тех особняков в итальянском вкусе, что, как грибы, начали в последнее время расти на Пятой авеню. Что касается виллы, то роскошный интерьер гостиной, хотя и привезенный из недалекого Неаполя, где жил архитектор, казался неотъемлемой частью дома дель Аква. Обильная позолота на стенах и массивные канделябры выглядели там очень к месту. Между высокими окнами стояло с полдюжины зажженных напольных светильников, отражавшихся в натертом до блеска паркете. Княгиня Сильвия встала и подошла к своей американской гостье, чтобы обнять ее.

– Дорогая, ты прекрасно выглядишь! – воскликнула Сильвия.

Но Элис с легкой завистью подумала, что ее подруга выглядит намного привлекательнее. Ростом почти в пять футов десять дюймов, княгиня обладала стройной фигурой, тонкой кожей и зелеными глазами, которые римский поэт Габриеле Д'Аннунцио[3], ведший колонку светских новостей, высокопарно назвал «прозрачными заводями, полными тайны и ума». Вьющиеся каштановые локоны Сильвии, уложенные короной, украшала изящная бриллиантовая диадема. Вызывающее декольте ее пепельно-розового платья, купленного в Париже у месье Ворта, вряд ли удивило бы кого-нибудь во Франции, но могло шокировать консервативных сицилийцев, поэтому к левому плечу Сильвия приколола бриллиантовой брошью в виде звезды кусочек тюля, несколько смягчавшего впечатление. Казалось, от княгини исходил мерцающий свет.

Поцеловав Элис, она подвела ее к высокому тощему человеку в красной муаровой сутане, который поднялся из золоченого кресла навстречу дамам.

– Альчиде, – обратилась к нему княгиня, – позвольте представить вам мою подругу из Нью-Йорка, миссис Декстер. Элис, это его преосвященство Альчиде, кардинал дель Аква.

Князь церкви оглядел американку холодными карими глазами. Элис решила, что ему лет сорок пять, но его лицо с обтянутыми кожей скулами и запавшими глазами могло принадлежать и человеку лет на двадцать старше. «Должно быть, он родился уже пожилым», – подумала Элис. Кардинал протянул ей руку с рубиновым кольцом на пальце. Элис взглянула на нее и сказала: «Ваше преосвященство, я принадлежу к епископальной церкви, поэтому не знаю, как следует вас приветствовать». Альчиде дель Аква холодно улыбнулся:

– Может быть, душа Мартина Лютера будет меньше страдать, если одна из его последовательниц поцелует кардинальское кольцо?

Элис не понравились ни эти слова, ни сам чопорный аристократ. Но когда в Риме... Гадая, что сказал бы преподобный Комптон, если бы увидел свою прихожанку за совершением католического ритуала, она преклонила колени и поцеловала рубиновое кольцо.

За всем этим из темноты наблюдал через окно молодой человек с застывшим, словно маска, лицом. Он стоял на террасе, и благодаря высоким окнам ничто из происходившего в гостиной не укрылось от его внимания. Он видел, как княгиня, представив американку тучному мэру Палермо, графу Склафани, и его еще более тучной жене, пригласила гостей в смежную комнату, где был накрыт стол. Пройдя вдоль длинной террасы с каменной балюстрадой, молодой человек занял новую позицию, позволявшую наблюдать, как гости рассаживаются вокруг стола. Юноша уже много раз видел эту столовую: обитые зеленым шелком высокие стены, золотые рамы портретов членов семьи дель Аква, в разной степени отмеченных красотой и умом, каминная доска резного каррарского мрамора, стулья с высокими спинками, за которыми стояли лакеи, длинный буфет, ломившийся от серебра, сверкавший стол с двумя великолепными канделябрами – вставленные в них тонкие свечи были отгорожены изящными экранами. Если бы молодой человек был хоть сколько-нибудь образован, он увидел бы в открывшейся его взору картине древний символ феодального угнетения, от которого веками страдал его род. Но Франко Спада не только никогда не слышал о Марксе или Энгельсе, но и не считал княгиню дель Аква угнетательницей. В глазах девятнадцатилетнего садовника она была скорее ключом от тюрьмы, к которой пожизненно приговорила его судьба.

Однако сейчас задача Франко ограничивалась только наблюдением.

– А как мой брат воспринял ваш отказ провести вторую зиму в Санкт-Петербурге? – обратился к княгине кардинал, сидевший справа от нее.

– Джанкарло сам предложил мне уехать, – ответила Сильвия. – Я так болела прошлой зимой... Вы не можете себе представить, как ужасны зимы в Санкт-Петербурге! Солнце встает не раньше десяти, холодно, снег... Настоящее мучение. Бедный Джанкарло! Согласившись на этот злополучный пост, он стал настоящим мучеником, но король обещал ему в будущем назначение в Париж. Нечего и говорить, что в Париже нам будет гораздо лучше.

– Но царь устраивает великолепные увеселения, не правда ли? – спросил граф Склафани, который сидел справа от княгини, бросая разочарованные взгляды на черепаший суп. Княгиня предпочитала французскую кухню, и мэр Палермо затосковал по своим любимым макаронам.

– Иначе и быть не может, ведь царь – первый в мире богач, хозяин Зимнего дворца – одного из красивейших на свете. Но жизнь в Санкт-Петербурге полна такого напряжения...

– Из-за нигилистов? – вступила в разговор Элис, сидевшая рядом с графом Склафани.

– Да, царь проводит свои дни в постоянном страхе, и его страх передается другим. Все в Санкт-Петербурге живут в ожидании чего-то ужасного, но никто не знает, чего именно.

– Я слышала, – сказала графиня Склафани, украсившая прическу черным пером, которое странно гармонировало с ее небольшими усиками, – что у царя есть любовница. – Лицо графини выражало неодобрение, хотя глаза светились любопытством.

– Любовница? – рассмеялась Сильвия. – Да она практически его жена! Княгиня Долгорукая – самая могущественная женщина в России.

– Это ужасно! – поджала губы графиня. – Как можно ожидать исправления нравов низших классов, когда монархи ведут себя столь неподобающим образом?

– Вероятно, – сказал его преосвященство, отпивая шампанского «Дон Периньон», которое так любила княгиня, – ждать исправления нравов низших классов вообще не следует.

Это циничное замечание задело Элис за живое.

– В Америке, – возразила она, – трудящиеся обладают достаточно высокой нравственностью.

– Неужели все они достойны такой оценки?

– Возможно, не все, но подавляющее большинство рабочих – благопристойные, богобоязненные и трудолюбивые люди.

– Дорогая миссис Декстер, – произнес его преосвященство, дотрагиваясь до своих тонких губ вышитой льняной салфеткой, – сейчас Америка на первом месте по производительности, но я уверен: придет время – и она станет первой жертвой нравственного упадка.

Франко Спада посчитал, что видел достаточно. Спустившись с террасы, юноша пошел по залитому лунным светом парку. Он принял решение.

Завтра он выполнит свой план.

Падре Нардо, или дон Джанмария, как его звали односельчане, служил приходским священником в Сан-Себастьяно. Маленькая церковь с оштукатуренными и побеленными стенами была построена в семнадцатом веке на оставшемся после землетрясения фундаменте здания, сооруженного еще норманнами. Возводить в Сан-Себастьяно более просторную церковь не было нужды по двум причинам: во-первых, селение было небольшое, а во-вторых, совсем рядом, в Монреале, находился великолепный собор двенадцатого столетия, знаменитый своими мозаиками, византийскими интерьерами и норманнской архитектурой. Монреальский епископ обладал ничуть не меньшим влиянием и могуществом, чем епископ Палермо, и, хотя Монреале был совсем небольшим городком, на Сицилии говорили: «Cu na Palermu e'un viri Muriali, si vinni sceccu sinni torna argnali», что можно приблизительно перевести как «осел тот, кто поедет в Палермо и не увидит Монреале». Но как бы ни был мал Монреале, в сравнении с Сан-Себастьяно он казался Голиафом рядом с Давидом.

Тем не менее каждое селение, каждый городок должен иметь свой храм. И дон Джанмария уже пятнадцать лет служил приходским священником в крошечной церкви Сан-Себастьяно, аккуратно регистрируя сведения о рождениях, конфирмациях, браках и смертях его обитателей, что и составляло местную историческую хронику.

У односельчан дон Джанмария пользовался уважением, несмотря на свое всем известное пристрастие к вину. Частенько он бывал в таком состоянии, что едва мог довести до конца мессу. Особенно ему нравилась не крепкая красно-коричневая марсала, чересчур сладкая, на его вкус, а сухое зеленовато-желтое алькамо, которое делали из винограда, произрастающего на холмах за Трапани. Любовь падре к горячительным виноградным напиткам ясно показывали его громадное брюхо и двойной подбородок.

Этим поздним январским вечером святой отец сидел перед камином и, прихлебывая любимое алькамо, пытался сосредоточиться на чтении неапольской газеты недельной давности, когда послышался стук в дверь. Падре поглядел на вычурные часы, стоявшие на каминной доске, – подарок епископа Монреальского к сорокалетию. Они показывали уже половину двенадцатого. Кто бы мог прийти так поздно? Сан-Себастьяно состоял всего из одной улицы и площади, и населявшие его крестьяне, экономя свечи и керосин, едва темнело отправлялись спать.

Дон Джанмария с трудом поднялся со стула, задвинул стакан и графинчик с вином за толстую Библию и направился к деревянной двери своего домика.

Дул сильный зимний ветер – юго-западный libeccio scirocco, который временами приносит с собой из Африки тучи песка. Именно они придали луне оранжевый оттенок, привлекший внимание Элис Декстер немного ранее в этот вечер. Дон Джанмария открыл дверь, и ветер ринулся внутрь, хлопая полами его сутаны. С трудом устояв на ногах, падре рассмотрел посетителя и решил, что libeccio scirocco действительно скверный ветер.

– Могу я зайти на минутку, святой отец? – спросил молодой человек в грубых ботинках, потертых коричневых брюках и серой рубашке с кожаным жилетом. «Да, он красив, – подумал дон Джанмария, – дьявольски красив. Впрочем, разве его мать не была ведьмой?»

– С каких это пор ты стал посещать священников? – ответил дон Джанмария.

– С сегодняшнего вечера. Можно войти?

Падре отступил в сторону, и Франко Спада вошел в комнату с каменным полом. Пока дон Джанмария закрывал дверь, юноша огляделся. Он никогда не бывал в доме у священника.