Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Сволочь! – завизжал Винни на стальную махину. – Убирайся отсюда!

Он схватил пригоршню фишек для покера и стал швырять их в нос чужого корабля. Фишки отлетали от стальной поверхности и, подпрыгивая, катились по палубе.

– Сеньор! Сеньор! – Капитан Рамирес колотил по закрытому люку позади него.

Винни попятился к запертому люку.

– Корабль тонет! – закричал капитан снаружи. – Перебирайтесь на рыболовную шхуну! Скорее! – Он исчез.

Винни огляделся. Между носом сухогруза и перегородкой салона около люка было, наверное, метра два, однако этот проход был загроможден сломанными игорными столами, высившимися чуть не до потолка, раздавленными гигантским весом судна-тарана.

– Как я отсюда выберусь? – заорал Винни.

В отчаянии он стал карабкаться на гору ломаных столов. Тут стальной нос дрогнул, и «Счастливая леди» слегка наклонилась на правый борт. Винни покатился на палубу.

– Вытащите меня отсюда! – взревел он.

В этот миг свет замигал и вдруг погас. Винни Тацци охватил ужас:

– Я ничего не вижу! Ничего не вижу! Вытащите меня! Помогите! Господи Иисусе, кто-нибудь, помогите мне!

Огромный нос корабля медленно пополз из пробоины наружу. Заскрежетала сталь. Винни бросился к запертому люку и попытался отвинтить туго притянутые болты. Гребные винты грузового судна крутились теперь в обратном направлении, чтобы нос его высвободился из корпуса яхты. Она накренилась еще больше на правый борт, пробоина разошлась, и вода хлынула в машинное отделение...

Рыболовная шхуна отошла от стремительно тонущей яхты. Капитан Рамирес и его матросы стояли на палубе шхуны, что-то возбужденно лопоча по-испански.

– Чертов рулевой, должно быть, заснул! – воскликнул капитан шхуны. – Эта штука ведь перла прямиком на нас! Он же должен был увидеть вас...

В салоне яхты Винни потерял равновесие на внезапно взметнувшейся вверх палубе и скатился в угол. Съежившись от страха, он наблюдал, как темные игорные столы покатились к нему, будто молчаливые носороги.

– Нет, – всхлипнул он. – Господи...

Он нырнул под столик для рулетки, ударившись о переборку, и попытался поползти на палубу. Крен усилился, и треск ломающейся мебели стал невыносимым. Винни опять сполз в угол. Вода! Вода стала заполнять салон.

– Нет! – закричал он и разразился рыданиями, потому что понял: все кончено. – Кто-нибудь – помогите мне!

Послышался страшный скрежет – это под весом затопленного машинного отделения «Счастливая леди» наконец сорвалась с носа сухогруза. Уже через минуту она опустилась на дно.

Последнее, о чем успел подумать Винни, это о том, как холодна бывает смерть.

ГЛАВА 34

Свечи в столовой комнате Виктора освещали Дрю, Милли Чапин, Карла и Лорну ван Герсдорф и Джулию Ломбардини Риццо, сидевшую по правую сторону от Виктора. Лорна и Дрю с плохо скрываемым любопытством разглядывали женщину, которую они никогда не видели, но которая была предметом стольких пересудов в то время, когда они были еще детьми. Они заметили кольцо с крупным бриллиантом на ее руке. Джулия заметно нервничала, хотя и пыталась вести светскую беседу с Карлом, сидевшим справа от нее.

После того как был подан суп, Виктор сказал:

– Вы, наверное, удивляетесь, зачем я позвал вас всех сегодня на ужин. А возможно, вы уже догадались. – Он улыбнулся Джулии и взял ее за руку. – Я попросил Джулию стать моей женой и имею честь объявить вам, что она приняла мое предложение. Надеюсь, вы все поприветствуете ее как нового члена нашей семьи. Уверен, вы поймете, какой она теплый, умный, прекрасный человек. Надеюсь, вы полюбите ее так же сильно, как и я. Хотя вряд ли это возможно.

Лорна поднялась со своего места, обошла вокруг стола и поцеловала отца.

– Поздравляю, – произнесла она.

Потом поцеловала Джулию:

– Я счастлива за вас обоих.

– Спасибо, – ответила Джулия.

Затем наступила очередь Дрю. Он пожал отцу руку и поцеловал будущую мачеху. Когда они снова уселись за стол, Джулия обратилась ко всем:

– Я немного волновалась, не зная, как вы воспримете эту новость. Полагаю, мне несколько неудобно говорить об этом, но... вы, вероятно, много слышали обо мне в прошлом. – Она улыбнулась, а все остальные рассмеялись. – Во всяком случае это было прекрасно, когда Виктор снова вошел в мою жизнь. В прошлом месяце я сказала ему, признаюсь, с известной горечью, что у нашей любовной истории не было счастливого конца. Что ж, я ошиблась. У нее очень счастливый конец.

И она улыбнулась своему будущему мужу.

– Невероятно! – воскликнул Дрю. Он вез Милли домой, в Сент-Льюк'с-плейс.

– Что невероятно?

– По-моему, это мой старик организовал убийство Тацци.

Милли удивилась:

– Он сказал тебе это?

– Конечно нет, да я бы никогда и не спросил об этом. Но то грузовое судно, что протаранило яхту Тацци, принадлежало компании «Притчард лайнс», которая славится безаварийностью. А Фрэнк Притчард – старый приятель отца. Все это слишком подозрительно, чтобы быть простым совпадением. Ты можешь в это поверить? Мой отец – убийца? Невероятно!

Милли положила руку на его колено:

– Каков отец, таков и сын. Ведь ты убийца, Дрю. Просто у тебя не было еще возможности кого-нибудь убить.

Он на секунду отвлекся от движения по Седьмой авеню и покосился на нее.

– То, что ты говоришь, чертовски мерзко.

– Но это правда. Ты плохой человек, Дрю. Самодовольный, нахальный, сверхчестолюбивый и сверхсексуальный. Ты настолько нечистоплотен, что пытался обмануть своего отца, чтобы отомстить ему. Единственная твоя хорошая черта – это смелость. Ты ведь не испугался, когда они похитили тебя, так ведь?

– Немного испугался. Я полагаю, это означает, что ты обдумала мое предложение и решила меня отвергнуть?

Она улыбнулась, ее рука скользнула ему на бедро.

– О нет, я подумала и решила принять его.

Он опять посмотрел на нее и спросил:

– Почему?

– Потому что, каким бы плохим ты ни был, Дрю, ты возбуждаешь меня. Возбуждаешь так, как ни один мужчина в мире. Думаю, это интересно – быть миссис Дрю Декстер.

Он резко свернул в сторону, чтобы избежать столкновения с шедшим навстречу грузовиком.

– Если ты не уберешь руку, нам придется пожениться на больничной койке.

– Не возражаю. Я схожу с ума по тебе, Дрю. – Милли нехотя убрала руку. – Наверное, я всю жизнь буду раскаиваться в этом, – вздохнула она.

Затем достала компактную пудру и посмотрелась в зеркало.

ЧАСТЬ VII

ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО

1927

ГЛАВА 35

Алессандро Блассетти, шестидесятилетний автор антифашистского романа «Сумерки», пил горячее какао в спальне на втором этаже своей виллы в пригороде Сиенны и смотрел на необычно крупные снежинки, медленно кружившие за окном, когда в дверь внизу забарабанили. Блассетти страдал от артрита, и шерстяной плед укрывал его пораженные болезнью ноги. Руки его были изуродованы так, что трудно было держать ручку, однако до сих пор он противился мольбам жены, детей и врача поехать на зиму на юг. Блассетти любил Тоскану, где прожил всю свою жизнь, и заявил, что зимы здесь достаточно мягкие, хотя нынешний снегопад доказывал его неправоту. Сейчас он поставил чашку с какао на стол и прислушался к шуму внизу.

Его жена закричала:

– Нет! Вы не должны трогать его! Он – старик! Он не сделал никому ничего плохого.

Потом по лестнице загрохотали сапоги. Алессандро Блассетти смотрел на дверь. Она распахнулась, и в комнату вошли трое мужчин в черной форме. Писатель узнал среднего из них, человека яркой наружности. Тот направился к нему.

– Алессандро Блассетти? – спросил фашист.

– Да, это я.

– Вы написали декадентский роман «Сумерки», в котором высмеяли взгляды и личность дуче?

– Да, это верно, – старый человек говорил очень медленно, – знаете, его легко высмеивать. А вы – Фаусто Спада?

– Вопросы здесь задаю я.

– Когда-то я восхищался вашим отцом. Он был хорошим человеком, прекрасным человеком. Он бы посмеялся над вашим дуче так же, как и я...

Фаусто сделал знак двум фашистам, сопровождавшим его. Те подбежали, схватили Блассетти, силой открыли ему рот и начали лить в глотку касторку из двухлитрового сосуда. Синьора Блассетти, показавшаяся в дверях, закричала:

– Вы отравите его! Прекратите это! Прекратите!

– Это просто касторовое масло, – отрезал Фаусто.

– Вы ведь убьете его, слышите, убьете его!

– Замолчите.

Она упала в кресло и застонала, разразившись рыданиями. Блассетти начал задыхаться.

– Пусть отдышится, – приказал Фаусто.

Фашисты отпустили старика. Тот наклонился, и его вырвало. Фаусто наблюдал. Когда Блассетти кончило рвать, он сказал:

– Влейте в него остаток.

Фашисты опять схватили писателя и насильно влили в глотку касторовое масло.

– Дуче – спаситель Италии! – провозгласил Фаусто. – А те, кто выступает против него, – предатели государства, которые будут сурово наказаны. Ваша грязная книжонка конфискована, а ваш издатель оштрафован на пятьдесят тысяч лир. Вам же дается одна неделя на то, чтобы уехать из Италии навсегда. В противном случае вы будете привлечены к суду. Только ваша международная известность спасла вас от чего-нибудь похуже, чем касторка.

Старика снова начало рвать.

– Здесь воняет, – бросил Фаусто, – пошли отсюда.

Обойдя лужу на полу, он пошел к двери.

Синьора Блассетти подняла голову, по ее морщинистому лицу струились слезы.

– Свинья! – крикнула она и плюнула в него.

Фаусто стер с мундира слюну и вышел из комнаты.

* * *

Человек в элегантном черном костюме, в пенсне, с пышной гривой седых волос слегка откинул голову назад, закрыл глаза и заговорил нараспев:

– Карло, ты здесь? Ты здесь сейчас, Карло? Если это так, пожалуйста, поговори с нами. Мы ждем от тебя послания, Карло. Твоя мать здесь, и она хочет знать, все ли у тебе в порядке...

Тишина. Профессор Сальваторелли, проводивший спиритический сеанс в библиотеке виллы Фаусто в римском квартале Парноли, держал руки Нанды Монтекатини Спада на карточном столе. Глаза Нанды тоже были закрыты. Жалюзи на окнах были закрыты, пропуская слабые лучи неяркого зимнего солнца.

– Вы чувствуете что-нибудь? – прошептала Нанда, от волнения забывшая одно из правил профессора, запрещавшее разговоры во время сеанса.

– Карло, ты здесь? – повторил профессор. – Твоя мать так ждет, чтобы ты заговорил.

Нанда приоткрыла глаза посмотреть, что происходит, нарушая тем самым еще одно правило. Она увидела, как профессор напрягся, и почувствовала, что он крепко сжал ее руки. Потом он резко откинул голову и заговорил негромким фальцетом:

– Мама, это я, маленький Карло. Как ты, мама?

Нанда задрожала:

– О, дорогой мой, как хорошо слышать твой голос! У меня все хорошо, а как ты?

– Здесь холодно, так холодно...

– Милый, если бы я была с тобой, я бы согрела тебя... Радость моя, я так скучаю по тебе. А ты скучаешь по мне?

– Да, мамочка. Я по тебе очень скучаю. Здесь так одиноко... Мне не с кем играть здесь...

– Но тебе не страшно, милый?

– Нет, не страшно. Просто одиноко и холодно... Теперь я должен идти, мамочка. Я очень люблю тебя и скучаю по тебе.

– Я тоже по тебе скучаю, солнышко мое. А ты не можешь остаться? Не уходи пока.

– Нет, я должен идти. До свидания, до следующего раза.

– До свидания, мой дорогой. До свидания.

Молчание. Она открыла глаза. Как обычно, профессор Сальваторини начал медленно расслабляться. Потом внезапно осел в кресле и выпустил ее руки из своих. Она достала платок из кармана своего нарядного черного платья и вытерла глаза. Затем встала и открыла жалюзи.

– Контакт состоялся? – спросил профессор, открыв глаза и выпрямившись в кресле.

– Да, – вздохнула она, – это было прекрасно.

– Отлично. Я чувствовал, что контакт получится. Вибрации были правильные, ну и, конечно, то, что это была вторая годовщина его смерти, тоже оказалось благоприятным моментом. Как он?

– Так же, как в прошлый раз, – ответила она печально. – Ему холодно и скучно. Одиноко. Бедный Карло, мой бедный малыш.

– Успокойтесь, успокойтесь. – Профессор погладил ее по руке и поднялся с кресла. – Вы же знаете, дети любят жаловаться. Я уверен, что пока он не рассказывает нам о счастливых моментах своей жизни там, но он расскажет. Они всегда рассказывают. О Боже, я опаздываю! – Он взглянул на золотые карманные часы. – В три часа я встречаюсь с графиней Сфорца. Боюсь, что мне надо бежать...

Он поцеловал протянутую руку Нанды.

– Дорогой профессор, – улыбнулась она, – вы делаете меня такой счастливой. И такой несчастной.

– Ах, синьора, у вас нет причины печалиться. Ваш сын жив, только он живет в другом мире, в другом виде. И сознание этого должно радовать вас. Должен ли я прийти снова на следующей неделе в это же время?

– Да, если я сама первой не позову вас раньше. И помните: вы должны посылать счета моему отцу, а не мужу.

– Ну разумеется, синьора. Я никогда не забываю столь важную деталь.

Он придержал двери и склонился в легком поклоне, пока она не вышла из комнаты. Он проследовал за ней в центральный холл, отделанный белым мрамором. Вилла была построена в XIX веке, но после того как Фаусто приобрел ее в 1925 году, Нанда продала или отдала на хранение всю старинную мебель и переделала весь дом в сверхмодном стиле – арт деко. Теперь новые вещи смешались со стариной, слегка дисгармонируя с ней.

Она двинулась, чтобы проводить профессора до парадного входа, в это время двери распахнулись, и на пороге появился ее муж в черной фашистской форме.

– Фаусто! – воскликнула она, внутренне напрягаясь.

Он запер двери и прошел через холл, глядя на профессора Сальваторелли.

– Я ждала тебя только завтра...

– Понятно. Мне казалось, я говорил тебе, что не хочу видеть снова профессора Сальваторелли в моем доме.

– Дорогой, он просто нанес мне визит...

– Ты лжешь, Нанда.

Он положил пилотку на кресло и обернулся к профессору, который явно нервничал.

– Профессор, в новой Италии нет места для шарлатанов, наживающихся на предрассудках таких слабых женщин, как моя жена.

– Фаусто, прекрати!

– Заткнись! – рявкнул он, поворачиваясь к ней. Нанда разразилась слезами и побежала через холл к лестнице. Фаусто смотрел ей вслед, пока она не скрылась наверху, потом поглядел на профессора.

– Если я услышу, что вы опять надоедаете моей жене, я сделаю так, что вы никогда не сможете устраивать свои лжесеансы в Риме. Это понятно? – спокойно произнес он.

Профессор задрожал:

– Да, синьор Спада.

– А теперь убирайтесь.

– Да, синьор Спада. Извините.

Он пулей вылетел из дома.

Когда Фаусто вошел в спальню, Нанда лежала ничком на большой, покрытой черным лаком кровати и плакала. Спальня была овальной, ее высокие окна выходили во двор с садом, огороженным забором. Все в этой комнате – ковер, шторы, стены – было белого цвета. Только мебель, включая кровать, была черной, с инкрустацией в виде серебряных полосок. На туалетном столике стояли вставленные в рамки фотографии обоих их сыновей – Карло и Энрико.

– Безмозглая женщина, – он подошел к кровати, – неужели ты на самом деле думаешь, что этот шарлатан может разговаривать с Карло? Чертов Папа не может этого сделать, а этот траченный молью профессор может? Пошевели мозгами, Нанда. Господи, когда я на тебе женился, я ведь считал, что они у тебя имеются.

Она обернулась, и в ее покрасневших от слез глазах сверкнул гнев.

– А как он узнал о красных рукавичках? Он же не мог знать, что я подарила Карло на его четырехлетие красные рукавички, но он упомянул о них! Он сказал: «Мамочка, я скучаю по моим красным рукавичкам!» И игрушечный поезд, и миндальные леденцы – профессор назвал их!

– Дура, а ты не подумала, что он подкупает слуг? Или собирает сведения у друзей и родственников? Он прохвост, однако голова у него соображает. Он слушает, запоминает, потом скармливает тебе это, а ты веришь ему!

– Да, верю, потому что он возвращает мне сына!

– Карло мертв! – Он сорвался на крик. – Мертв! Никто не может возвратить мертвых! У нас есть Энрико. Почему ты должна разрушать свою жизнь из-за Карло! У тебя есть многое, ради чего стоит жить.

– Что? – воскликнула она с вызовом в голосе. – Ты? Мой замечательный, красивый муж, который насильно вливает касторку людям в глотки? Я думала, что вышла замуж за мужчину, а получилось, что мне достался безобразный хулиган!

Он влепил ей пощечину, потом другую, третью. Она съежилась и закричала.

– Глупая шлюха, – сказал он негромко и вышел из комнаты.

Нанда лежала на кровати минут пять, сотрясаясь от рыданий. Потом с трудом села, потирая щеку. Встала с постели, шатаясь, подошла к комоду с черно-серебряной инкрустацией, на котором стояла фотография Фаусто в фашистской форме, вставленная в серебряную рамку. Взяла ее в руки, на секунду задержала на ней взгляд, потом нежно поцеловала.

И вдруг со всей силой швырнула ее в другой конец комнаты. Фотография ударилась о стену и упала на пол среди осколков разбитого стекла.

Если что и могло считаться сердцем Рима, так это площадь Венеции – широкая и красивая, в центре которой стоял белый мраморный памятник Виктору Эммануилу II. По контрасту с ней палаццо Венеция казался строгим по стилю и рассматривался многими как один из самых прекрасных образцов архитектуры Возрождения. Построенный в 1455 году, этот дворец был в свое время резиденцией венецианского посла, теперь он стал резиденцией фашистского правительства. Уже приобретший скандальную известность балкон, с которого дуче произносил свои крикливые речи, находился в середине фасада дворца. Фаусто хорошо знал это здание, но никогда не был в кабинете Муссолини на втором этаже; поэтому, когда привратник ввел его туда, ожидание встречи с дуче могло сравниться лишь с его искренним благоговением перед ним.

Мраморный зал длиной почти двадцать два метра и шириной примерно четырнадцать метров назывался «Сала дель Маппамондо», так как в нем висела старинная карта мира. Высотой в два этажа, он имел и два ряда окон, выходивших на площадь. Декоративные колонны усиливали ощущение величия. В дальнем конце зала гигантский камин завершался огромным треугольником, в центре которого находилась фасция[74] высотой почти два метра, окруженная триумфальным венком. В комнате не было никакой мебели, кроме стола дуче и трех стульев в дальнем углу. Таким образом, все внимание сосредоточивалось на столе и дуче. Стол был чист, на нем стояла средних размеров лампа с полукруглым абажуром, отделанным бахромой. Около стола стоял подсвечник в стиле барокко высотой около четырех с половиной метров. Под столом, под углом сорок пять градусов к большому центральному ковру, лежал восточный ковер меньших размеров. Один угол его загнулся на стену, что вносило единственную легкомысленную деталь в общую, хорошо продуманную картину грандиозности и напыщенности. Тем не менее это действовало на воображение. Пока Фаусто шел по комнате, он поддался чувству величия, которым Муссолини лично отнюдь не обладал.

Фаусто остановился перед столом и вскинул руку в фашистском приветствии. Дуче вскинул руку в ответ, потом вышел из-за стола и пожал Фаусто руку.

– Фаусто, ты знаешь, что я презираю аристократию так же, как она презирает меня. – Голос дуче звучал мелодично. – Но ты, мой друг, заставил меня изменить отношение к этим паразитам. В Италии немного людей, чьи верность и храбрость я ценю больше, чем твои. Тот факт, что княгиня Сильвия является твоей матерью, всегда поражал меня, ибо я знаю, что она ненавидит меня. Присядь, мой друг. Я хочу поговорить с тобой.

Фаусто сел.

– Блассетти уехал из Италии, скатертью дорога! – сказал дуче, садясь за стол. – Ты хорошо справился с моим поручением, и я это ценю. Он писатель с мировым именем – было бы глупо обходиться с ним слишком сурово. Ты прекрасно служишь партии, и пора вознаградить тебя. Фаусто, я назначаю тебя руководителем моей молодежной организации – «Опера национале балилла». Я вручаю тебе будущее Италии.

Это было потрясающее повышение, и ошеломленный Фаусто сказал:

– Дуче, у меня нет слов! Это великая честь для меня.

– Хорошо. Мой секретарь сообщит тебе детали. Детали утомляют меня, Фаусто. Результаты – вот что самое важное.

– Клянусь, что вы получите желаемые результаты, дуче! Могу я задать один вопрос?

– Да?

– Дуче, как вы знаете, семнадцать лет назад мафия убила моего отца. Преступление не было раскрыто – вы знаете, как могущественна была мафия в то время.

– Но я сломал хребет мафии навсегда.

– Совершенно верно, дуче, и это покрыло вас вечной славой. Но мне хотелось бы получить разрешение на допрос дона Чиччо Куча, заключенного недавно в тюрьму. Я убежден, что дон Кучча знает, кто убил моего отца.

Дуче посмотрел на него с любопытством:

– Зачем тебе нужно это знать, после стольких лет? Тот, кто сделал это, возможно, уже умер от старости.

Фаусто дрожал. Неужели эта просьба будет ему стоить благосклонности дуче, его нового замечательного поста?

– Но если он не умер, дуче, у меня есть долг чести, который я должен ему вернуть.

– Ты имеешь в виду, что хочешь отдать его под суд?

– Нет, дуче. Я хочу убить его. На похоронах отца я поклялся сделать это. Теперь, когда я в состоянии его выследить, мне необходимо сдержать свою клятву. Вы даете мне разрешение?

– Другими словами, тебе нужно, чтобы государство обеспечило тебе неприкосновенность, когда ты его убьешь?

Голос дуче звучал зловеще. Фаусто задрожал еще сильнее:

– Да, дуче. Для меня это дело чести.

– Ты идиот! – загремел Муссолини, вскакивая на ноги. – Как ты думаешь, что я делал все последние годы? Я пытался обуздать насилие! Теперь в наших руках власть, и мы должны остановить убийства! Что скажут люди, если человек, который должен стать моральным лидером итальянской молодежи, получит карт-бланш на убийство престарелого мафиозо?

– Людям не надо будет знать...

Муссолини обошел вокруг стола, схватил Фаусто за руку и подвел его к открытым окнам в центре комнаты, выходившим на узкий балкон. Дуче вместе с Фаусто вышел через балконные двери наружу. День был облачный, и площадь Венеции была довольно пустынной.

– Смотри, – дуче раскинул руки широким жестом, – весь Рим лежит у моих ног! Когда я говорю с этого балкона и тысячи людей внизу слушают меня, знаешь ли ты, Фаусто, что я испытываю? Это похоже на секс. Как будто я и итальянский народ – любовники. Это и есть власть, Фаусто, власть – самая потрясающая вещь в жизни. И знаешь, что я думаю, когда сливаюсь в любовном экстазе с народом? О чем мечтаю? Я мечтаю о новом Риме, более великом, чем Древний Рим, о новой Римской империи, более могущественной, чем последняя империя! Фантастическая мечта, правда, Фаусто?

– Да, дуче. Я мечтаю о том же.

– Но чтобы воплотить эту мечту в жизнь, мы должны забыть наши мелкие ссоры, личные междоусобицы, вендетты – это все прошлое, опера-буфф. Вот почему ты должен забыть о своей безумной идее, Фаусто. Ты понял меня?

– Да, дуче.

– Браво!

Дуче хлопнул его по спине, и они вернулись в Сала дель Маппамондо. Фаусто снова вскинул руку.

– Дуче, вы вдохновили меня величием своей мечты! Я понимаю сейчас, что моя семейная честь – ничто по сравнению с честью и славой фашизма!

– Хорошо. – Дуче на секунду умолк, потом понизил голос: – Прежде чем ты уйдешь...

– Да, дуче?

– В конце концов, честь мужчины должна быть защищена. Смерть отца должна быть отомщена. Сколько тебе потребуется времени?

Фаусто был поражен такой быстрой переменой в мыслях дуче.

– Думаю... неделя?

– Превосходно. Представишь мне полный отчет, когда вернешься.

И самый могущественный человек в Италии, если не во всей Европе, направился к своему столу.

ГЛАВА 36

Через два дня после встречи Фаусто с дуче епископ Брешиа, монсеньор Антонио Спада вошел в Ватикан через Арку колоколов и обошел собор Святого Петра сзади, пригибаясь под дождем и ветром, хлеставшим по его зонту. Тони, которому исполнилось тридцать четыре года, не был в Риме уже несколько лет, и возвращение в родной город наполнило его воспоминаниями. Годы служения церкви дали ему ощущение собственной нужности и смысла жизни, на что он и надеялся. А годы жизни в провинциальном городке Брешиа были особенно отрадными. Тем не менее в его романе с церковью были и проблемы. Его раздражала политика Ватикана, которую он расценивал как все более отстающую от времени, в особенности это касалось протестов Ватикана против контроля за рождаемостью.

Работая с бедняками в Брешиа, он видел, как постоянное вынашивание детей обрекает их на еще более глубокую нищету. И хотя разумом он понимал позицию Ватикана, сердцем чувствовал, что церковь не права.

Но со всеми своими оговорками в отношении политики Ватикана он продолжал любить церковь. Поэтому, когда он вошел в Апостольский дворец, ему показалось, будто он возвратился домой. Он прошел по старинным коридорам в кабинет, принадлежавший когда-то его покровителю, кардиналу дель Аква. Его преосвященство умер восемь лет назад в возрасте, считавшемся почтенным даже в Колледже кардиналов, его преемник на посту Государственного секретаря, кардинал Гаспарри, вызвал Тони из Брешиа.

Он не имел представления о том, зачем его вызвали, но, когда узнал, в чем дело, был приятно удивлен.

Княгине Сильвии было за семьдесят, и ее больное сердце давало о себе знать. Прикованная большую часть времени к постели, худая, хрупкая, абсолютно седая, эта бывшая красавица сохранила острый ум и живой интерес к жизни. Ее глаза сияли от восторга, когда сын, сидя у ее кровати, рассказывал ей о своем продвижении в церковной иерархии.

– Так ты возвращаешься в Рим! – воскликнула она. – О, Тони, не могу сказать, как это меня радует. Теперь ты будешь распоряжаться всеми расходами Ватикана! Потрясающе!

Сын, который был почти таким же худым, как мать, улыбнулся:

– На самом-то деле не я, а синьор Ногара будет распоряжаться финансами. Он будет инвестировать деньги, которые церковь собирается получить от Муссолини. Но по какой-то причине кардинал Гаспарри считает, что я обладаю магической силой в денежных делах. Полагаю, потому, что мне удалось навести порядок в бухгалтерских книгах в Брешиа. Поэтому они хотят, чтобы я работал с синьором Ногара. Честно говоря, большинство кардиналов не умеют складывать цифры столбиком.

Его мать рассмеялась:

– Так вот почему церковь так бедна! Ну, ты всегда был силен в математике, поэтому будем надеяться, что ты не потеряешь богатства Ватикана. Сколько Муссолини собирается заплатить за свой мир с церковью?

– Не знаю точно, но это будет огромная сумма. Святой Отец хочет инвестировать эти деньги, чтобы церковь была в финансовом отношении независимой!

– Что ж, если этот негодяй Муссолини сможет решить проблемы Ватикана, должна признать, это говорит в его пользу. Но я все равно думаю, что он подонок. Зато как хорошо, что ты будешь жить в Риме!

Она нежно сжала ему руку.

– Как Фаусто? – поинтересовался Тони.

Мать вздохнула:

– Ты знаешь, что я продала «Либерта», но не знаешь почему. Во всем виноват Фаусто. Когда он заставил меня нанять этого идиота фашиста редактором, газета стала оскорблением всего, за что боролся твой отец. Поэтому я ее и продала. Получила, кстати, хорошие деньги – пять миллионов лир.

– Что сказал Фаусто, когда ты продала газету?

– О, он был в бешенстве. С ним невозможно сейчас общаться. Я почти не разговариваю с ним. Бедная Нанда!

Нанда, Нанда... Он слегка вздрогнул при упоминании этого имени.

– А как Нанда?

– Мне жаль ее. После того как Карло умер от ревматической лихорадки, она сломалась, окружила себя шарлатанами. А Фаусто обращается с ней очень пренебрежительно. Бедняжка, думаю, все еще любит его, хотя не могу представить за что.

– Не понимаю, почему Фаусто плохо к ней относится?

– Потому что это доставляет ему наслаждение. В Фаусто всегда сидел забияка – он обычно задирал тебя, когда вы были детьми, – но теперь быть хулиганом считается патриотическим долгом, высшим шиком! Чем ты хуже, тем лучшим итальянцем тебя считают. Конечно, это безумие. Но Фаусто заразился этим безумием. Ты должен повидать Нанду. Она очень любит тебя, может быть, ты сумеешь ее подбодрить.

Нанда, Нанда...

– Да, конечно, я повидаюсь с ней.

Нанда, Нанда...

Назавтра во второй половине дня он стоял в гостиной виллы Фаусто и рассматривал стоящую на рояле фотографию Муссолини в рамке. Фотография с автографом дуче изображала его в одной из наиболее напыщенных и агрессивных поз.

«Какой шут! – подумал Тони. – И тем не менее вся Италия следует за ним».

– Тони!

Он обернулся и увидел в дверях свою невестку. Тони не видел Нанду со времени своего последнего приезда в Рим более двух лет назад, и его очень поразила ее худоба. Она выглядела так, будто для нее наступили не лучшие времена; и тем не менее он, как всегда, был заворожен ее красотой.

Нанда была к тому же женщиной чрезвычайно элегантной, с несомненным чувством стиля. Сейчас на ней был свободный костюм от Шанель. Она подбежала к Тони и обняла его.

– Как замечательно, что ты приехал! – воскликнула она. – Твоя мать позвонила и рассказала о твоем новом назначении, я так рада за тебя! И за себя. Теперь-то у тебя не будет предлога не видеть нас чаще, гораздо чаще.

Нанда взяла его за руку и подвела к дивану около французских дверей, выходящих в сад. В ее радости и возбуждении было что-то детское. Они уселись на диван, и она пожирала глазами лицо Тони.

– Ты такой худой. Они что, не кормили тебя в Брешиа?

– Там превосходная еда, но я соблюдаю пост дважды в неделю. А что с тобой? Ты совсем как тростинка!

– У меня теперь нет аппетита. Ты слышал о новом назначении Фаусто?

– Да, мы с ним оба получили повышение в одно и то же время. Мама сказала, его нет в городе, это правда?

– Он уехал вчера по какому-то секретному делу. Он мне все равно ничего не говорит. – Нанда достала сигарету из янтарного ящичка, а Тони зажег для нее спичку. – Где ты будешь жить?

– В Ватикане. Они дали мне месячный отпуск, прежде чем я примусь за новую работу.

– Ты проведешь свой отпуск в Риме?

– Да. Я подумал, что это даст мне возможность чаще видеться с матерью. И с тобой, – прибавил он.

Она выдохнула дым, потом сказала, словно оправдываясь:

– Полагаю, твоя мать рассказала тебе о профессоре Сальваторелли.

– Да, она упоминала о нем.

– Мы с Фаусто очень сильно поссорились из-за него. – Внезапно вся горечь, скрывавшаяся в ней, вырвалась наружу. Она повернулась к Тони и заговорила сердито: – Почему я не могу видеться с теми, кого мне хочется видеть? Допустим, этот человек – шарлатан, но какое мне до этого дело, если с ним я чувствую себя лучше? Бог свидетель, с Фаусто я не чувствую себя лучше! Ему вообще все равно, жива я или мертва.

– Ты не права, Нанда.

– Откуда тебе это знать? – резко спросила она, но потом смягчила тон: – Извини меня. Я не должна впутывать тебя в свои проблемы. Вероятно, ты совсем не хочешь о них слышать.

– Напротив, я хочу, чтобы ты впутывала меня. Может быть, я смогу помочь тебе.