Текст книги "Век"
Автор книги: Фред Стюарт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)
По возбужденному шепоту гостей Габриэлла поняла, что это успех.
Коллекция имела сокрушительный успех. Вся она была распродана, и Габриэллу завалили новыми заказами. Завистники брюзжали, что Габриэлла провалилась бы, если бы не поддержка Морриса и Барбары Дэвид, а также Эрики Штерн, но, увидев ее туалеты на нескольких приемах, отступили. В них было что-то магическое: у нее было не только чутье, но и характерный стиль. Она работала долгими трудными часами, чтобы добиться кажущейся легкости в работе. Кроме того, она назначала гибкие цены. Но как только война в Европе разгорелась и зицкриг[84] перешла в блицкриг, приведшую к падению Бельгии, Франции, Голландии, Норвегии и Дании под натиском явно непобедимых немцев, да еще когда Америка неохотно, с трудом начала переход к военной мобилизации экономики, женщины уже не обращали внимания на цены. Возможно, напуганные будущим больше, чем они себе в этом признавались, они хотели покупать, и деньги им это позволяли. Габриэллу завалили заказами. Она сняла квартиру в Брентвуде. Впервые в жизни у нее появилось свое жилище. Успех глубоко взволновал ее. После долгих лет застенчивости, вызванной избыточным весом, после травм, полученных в результате гибели родителей и потери дедушки и бабушки, она наконец стала избавляться от всех этих переживаний и становиться самой собой. Единственным, чего не хватало ей теперь для полного счастья, был Ник. Она думала, что время залечит и эту рану, но ошиблась. Даже когда она была перегружена работой с Розитой в мастерской, далеко за полночь, она никак не могла совсем забыть его. Она приезжала домой измученная и валилась на кровать, но он тут же возникал в ее мыслях. Она говорила себе, что ведет себя, как персонаж из заезженной любовной песни поденщика, что она никогда снова не увидит его, что она хорошо отделалась и что ей следует начать встречаться с другими мужчинами, но это ничего не меняло. Он вошел в нее, стал ее частью. Она-таки была тем самым задавленным трудами персонажем любовной песни.
Она хотела своего мужчину.
В первый понедельник июня какой-то человек вошел в «Салон Габриэллы». Лукреция Руссо редко видела мужчин в салоне. Но таких красивых мужчин не только в салоне, но и за его пределами она видела совсем немного.
– Доброе утро, – обратилась она к нему, – я могу вам чем-нибудь помочь?
– Да, меня зовут Ник Кемп. И я бы хотел видеть мисс Габриэллу фон Герсдорф. Она здесь?
Лукреция полагала, что у Габриэллы, по горло занятой работой, совсем не остается времени на любовь. И поэтому она была заинтригована.
– Да, она в мастерской. Мне сходить за ней?
– Пожалуйста.
Она быстро прошла за занавес. Габриэлла и Розита трудились над вечерним туалетом для Мери Оберон, совсем недавно ставшей одной из ее известных заказчиц, которых в прессе называли «девочками Габриэллы».
– Габриэлла, там фантастически красивый моряк хочет тебя видеть. И если он тебе не нужен, тогда за него возьмусь я!
Габриэлла сидела на корточках у манекена, подшивая подол. Она подняла глаза:
– Моряк?
– Вообще-то он офицер. Его зовут Кемп. Ник Кемп.
Габриэлла побледнела. Она встала и быстро подошла к зеркалу посмотреть на себя. Лукреция и Розита обменялись взглядами.
– Побудь здесь, Лукреция, – бросила Габриэлла, подходя к занавесу. – Я хочу поговорить с ним без свидетелей.
Она прошла за занавес, а Розита и Лукреция шепотом и наперебой стали обмениваться своими догадками по этому поводу.
– Привет, Габриэлла, – поздоровался Ник, когда она вошла в салон.
– Привет.
Они смотрели друг на друга в неловком молчании.
– Ты что-нибудь хочешь мне сказать? – спросила она наконец.
– Мне многое надо тебе сказать. Так много, что я не знаю, с чего начать. – Он посмотрел на часы. – Могу я пригласить тебя на ленч? Я знаю много мест в Венеции, где хорошо готовят еду из моллюсков. Там абалон не как резина, и у них есть хорошее вино, которое называют «Шато Тиахуана».
– Или мы могли бы сгонять в Акапулько на романтический уик-энд. У них тоже есть интересные фирменные блюда. Таинственный японец. Жены германских послов, погибающие в авиакатастрофах...
– Я не имел к этому никакого отношения.
– О? Тогда, значит, и я не была психопаткой? А ты все-таки имел к этому какое-то отношение?
– Послушай, я хочу объяснить всю ситуацию, но мне не хочется делать это здесь. Мы могли бы где-нибудь посидеть одни?
Она заколебалась:
– В Венеции – вряд ли. Поедем ко мне домой.
Она вернулась в мастерскую.
– Лукреция, дорогая, меня не будет пару часов. Последи за порядком, ладно?
– Конечно. А ты нам скажешь, кто этот красавец?
Габриэлла грустно улыбнулась:
– Моя настоящая большая любовь. Или прошлая. Она пошла к двери, а потом добавила: – Может быть, все-таки еще настоящая.
Она отперла дверь и впустила его в гостиную своей квартиры. Он осмотрелся: плакат Тулуз-Лотрека и мексиканский примитивизм, которые ей нравились в последнее время, матрас в тиковом чехле на кушетке...
– Очень мило. Мне нравится.
– Это домашний очаг. Хочешь колу?
– Нет, спасибо.
Он положил фуражку на стол и сел. Она заметила на его погонах новую нашивку поуже.
– Тебя повысили в звании? – спросила она.
– Точно. Теперь я – лейтенант младшей степени.
– В Вашингтоне странный способ отмечать заслуги шпионов.
– Я полагаю, что мой поступок оказался более убедительным, чем я раньше думал.
– Это был поступок? – Она села.
– Позволь мне рассказать с самого начала. В январе прошлого года, через неделю после приема в доме твоего дяди, на мой корабль как с неба свалился Асака. Я и представления не имел, что именно было у него на уме, но в разговоре он мимоходом сделал мне предложение под видом киносценария. Но он-то знал, о чем говорит.
– Ну, и о чем был разговор?
– Он искал американского офицера, который передавал бы ему определенное оборудование. Если бы японцы и немцы его имели, то они могли бы расшифровать всю нашу служебную переписку. Я не буду вдаваться в технические детали, потому что это секретные сведения. Бог знает, с какой стати он подумал, что именно я буду заинтересован в этом. Это до сих пор за пределами моего понимания. Но я интуитивно почувствовал, что идет какая-то крупная игра, и у меня хватило ума поддержать ее. Самым существенным было то, что он предложил миллион долларов наличными тому, кто будет на него горбатиться.
– Миллион? Наверное, им эта штука была нужна до зарезу.
– Ты шутишь? Случись война, эта «штука» стоила бы не один, а сто миллионов. Ну, хорошо, сам я не принял этого предложения, но притворился, что заинтересован. Когда он ушел, я направился в военно-морскую разведку и рассказал им все. Не стоит говорить, насколько эти ребята обалдели – кузен японского императора – и шпион?! Но я подал идею продолжить игру с ним, так как она могла оказаться выгодной для нас...
– Ты хотел отдать им секретные коды? Или продать?
– Нет, продать ему фальшивые коды.
– Ну а какая от этого была бы польза? Когда коды не стали бы работать, разве они не догадались бы, что они фальшивые?
– Конечно. Но не в том случае, если бы мы передавали дезинформацию фальшивыми кодами. Они не могли бы расшифровать настоящую информацию, а если передавать «дезу», которую они могли бы расшифровывать нашими кодами, вот тогда-то и возникла бы возможность надуть их, чтобы они думали, что достали хотя бы часть всего оборудования. Самое большое преимущество состояло в том, что мы могли бы говорить все, что нам надо, отсылать им всякую чушь, подавать сумасбродные идеи, все, что угодно. Поняла?
– Ник, это все ты придумал?
– Точно. Пришлось и кое-что продать, но в разведке решили, что стоит попробовать. Поэтому именно мне поручили продать Асаке фальшивые коды. Я тянул время, говорил ему, что боюсь оказаться за решеткой, позволил ему попотеть, чтобы уговорить меня, и наконец согласился. Он мне выплатил задаток – сто тысяч долларов. И флотское начальство разрешило мне кое-что оставить себе, чтобы начать жить на широкую ногу. Это тоже было частью разработанного плана: заставить его думать, что я был таким ку-ку насчет халявных грошей, что я не смог устоять перед покупкой «кадиллака», не мог не снять номер в отеле «Беверли-хиллз» и так далее. Мне его надо было убедить, что я человек, понимаешь? То есть я – мистер Уиклинг[85], слабовольный человек. Иначе почему бы я стал продавать свою страну? А затем и ты попала в эту историю.
– Я?
– Ты. Я тогда сказал Асаке, что я свою первую передачу кодов хочу осуществить в Мексике, так как боюсь это делать в Штатах. Он в общем-то быстро согласился, потому что, как я понял, частью его плана было желание вовлечь в дело ребят Адольфа через своего старого дружка барона фон Манфреди. Вот так мы договорились встретиться с фон Манфреди в отеле «Белла Виста» в Акапулько.
Чтобы подкрепить свою роль «мистера Человека» и «мистера Слабовольного», я ему сказал, что хочу смотаться за тобой, и настаивал, чтобы ты поехала со мной на уик-энд, так как я в это мслучае мог бы похвастаться перед тобой своим вновь обретенным богатством. Ну и немного поразвлечься, ты понимаешь, что я имею в виду.
Ее сердце упало.
– Другими словами, любовные дела были просто декорацией? А я, выходит, только реквизитом?
– В самом начале так и было. Но этим дело не кончилось. Но дай мне закончить рассказ. Асака вскипел. Он не хотел, чтобы ты путалась под ногами и мешала работе. Но когда я стал настаивать, он согласился. Ну, а остальное ты вычислила сама. Я привез «только что украденное» в чемодане, передал его Асаке и фон Манфреди. Они самолетом отвезли его в Мехико, чтобы сделать дубликат в германском посольстве. Тем временем они, к сожалению, решили, что баронесса фон Манфреди стала для них опасной, и они от нее избавились.
– Ты им сказал, что она со мной разговаривала в туалете?
– Слава Богу, нет. Они до этого сами докопались. Видимо, она им уже давно мешала. Ей положительно не нравилось то, что Гитлер делал в Европе. Вот, пожалуй, и все. Мне приходилось притворяться, что я от тебя без ума, чтобы Асака сохранял ко мне доверие. К несчастью, из-за всего происходившего пострадала ты, и за это я хочу просить прощения.
– А почему только теперь?
– Асака вернулся в Японию. Я спросил в разведке, могу ли я все объяснить тебе. И они мне разрешили. Но японцы все же сумели разобраться в нашей игре. Они отказались сделать последний платеж и обвинили меня в торговле фальшивыми бриллиантами вместо алмазов. Но какое-то время эта схема работала и стоила имперскому казначейству Японии уйму денег, что их совсем не обрадовало. В отличие от нас.
Она заставила себя скрыть свое негодование и боль, но на самом деле была готова вот-вот взорваться.
– Значит, ты теперь, черт возьми, герой.
– Ну, меня повысили в звании. И оставили за мной «кадиллак».
– Мои поздравления. А я просто счастлива, что сумела помочь своему правительству добиться выдающейся победы на ниве борьбы с международными происками. Военно-морскому департаменту, по-видимому, наплевать на мои чувства. Зачем они им? И зачем они тебе? Кто я такая? «Габриэлла-реквизит».
– Вовсе нет. Ты – Габриэлла, девушка, в которую я влюбился в Акапулько.
– О! В самом деле? Расскажи-ка мне об этом. – Она встала и направилась в кухню. – Между прочим, я иду за кока-колой. И за скрипкой, чтобы мы могли записать звуковое сопровождение этой любовной сцены.
Она вошла в кухню и громко хлопнула дверью. Она вытащила из холодильника бутылку кока-колы и стала искать открывалку на столе. Когда она не смогла больше ее искать из-за слез, застилавших ее глаза, она бросила поиски, прислонилась к стене и разрыдалась.
Через некоторое время вошел в кухню и он:
– Габриэлла...
– Убирайся! – закричала она. – Ты – подонок! Мало ты мне причинил боли? Хочешь меня заставить слушать свой треп и дальше? Будь ты проклят! Будь я проклята за то, что полюбила тебя! Просто уходи. Пожалуйста. Я уже всего наслушалась.
Он немного подождал у двери, пока она продолжала всхлипывать, потом спокойно сказал:
– Я действительно в тебя влюбился. Когда ты пыталась остановить меня той ночью в отеле. Когда я увидел, как ты беспокоишься, чтобы со мной ничего не случилось, я стал заботиться о тебе. Ты, конечно, можешь назвать это отраженным эгоцентризмом, я не знаю. Но я тебя люблю. И ждал все это время, чтобы признаться тебе в этом. Я хочу тебя. Не знаю, согласишься ли ты когда-нибудь стать моей женой, но если согласишься, я стану самым счастливым человеком на земле.
– Треп, – презрительно фыркнула она.
Он быстро пересек кухню, схватил ее, резко повернул к себе и сильно встряхнул:
– Черт возьми, я тебе делаю предложение! Я до сих пор не просил руки ни одной женщины и, черт меня подери, не допущу, чтобы ты меня обзывала трепачом в тот момент, когда я действительно намерен жениться.
Она заморгала от смущения:
– Ты намерен... ты действительно намерен?
– Боже мой... – Он закатил глаза к потолку от расстройства, а потом сильно встряхнул ее еще раз. – Да!
И в этот момент он поцеловал ее. Крепко. Страстно.
– Ох, Ник, – прошептала она, обнимая его. – Ты – большой, красивый, белокурый сукин сын... Я согласна!
* * *
Они поженились 7 июля 1940 года, и она была в подвенечном платье, сшитом по ее собственному эскизу. По общему признанию, это было самое красивое подвенечное платье, которое когда-либо видел Лос-Анджелес. Дядя Моррис был ее посаженым отцом, и гала-прием давали в «Каса дель Мар». Дядю Дрю и тетю Милли на свадьбу не приглашали.
Лейтенант (младшей степени) и миссис Николас Кемп провели свой медовый месяц в отеле «Белла Виста» в Акапулько. В брачную ночь он приходил к ней четыре раза. Наутро у жениха начался приступ болезни «Месть Монтесумы», на этот раз по-настоящему, но к обеду он был уже здоров. Оба они были безумно счастливы, и даже коридорные признавали, что за это время не видели более влюбленной пары.
В августе 1940 года Габриэлла сообщила Нику, что она беременна. В апреле следующего года она родила ему сына и настояла на том, чтобы его назвали Николасом Виктором Кемпом в честь любимого мужа и своего деда.
В декабре того же года японцы напали на Пирл-Харбор.
ЧАСТЬ XI
ВОЙНА
1942
ГЛАВА 49
Президент Рузвельт ел яблоко и сортировал новые марки для своей коллекции, когда ему доложили о нападении на Пирл-Харбор. Он немедленно отдал приказ о переводе военно-морского флота на военное положение. Часы Белого дома показывали один час сорок семь минут пополудни. На рассвете следующего дня, по японскому времени, пятьсот японских солдат высадились на скалистый берег в районе Баско, главной деревни полуострова Батаан, в ста сорока милях к северу от острова Лусон, самого северного острова Филиппинского архипелага. Так началось завоевание Филиппин японцами.
Письмо лейтенанта (мл. ст.) Николаса Кемпа своей жене.
Манила, 23 декабря 1941 г.
Моя дорогая Габриэлла,
Я бы несомненно предпочел сообщить тебе хорошие новости, но, к сожалению, все плохо и становится хуже. Вчера джапы начали наступление на Лусон, которого мы ожидали. Вот уже две недели, как они бомбят Багио, – это летняя столица Филиппин, к северу от Манилы, – и еще они высадились в заливе Лингаен, что к западу от Багио. Мне довелось провести в Маниле только десять дней, и я едва ориентируюсь в городе, но не похоже, что мы пробудем здесь долго. Япошки уже движутся походным маршем на юг, и, наверное, через пару недель будут здесь: сопротивление, которое мы им оказываем, очень незначительно, что, впрочем, неудивительно, если учесть, что мы безнадежно уступаем им в численности, а большинство филиппинских солдат – необученные. Говорят, Мак-Артур хочет стянуть нас всех – американцев, филиппинские войска и Кесона – обратно на полуостров Батаан, который вдается в Манильский залив к западу от места, где мы находимся. Здесь, я полагаю, мы в последний раз попытаемся оказать сопротивление до подхода подкреплений. Не знаю, может быть, что-нибудь и получится. Но в настоящий момент здесь нет ничего такого, что вселяло бы оптимизм. Все в панике. Говорят, что Кесон, который является главой филиппинского правительства и другом Мак-Артура, попытался направить японцам послание с предложением уладить дело полюбовно. Мак-Артур на него страшно зол. Ну, довольно о старых друзьях.
«Коротышка» Лонг скорее всего возглавит здешнюю военно-морскую разведку, но мой босс, как, впрочем, и все, включая твоего покорного слугу, не имеют представления о том, что вообще происходит. Все, что я делал в последнее время, – это сжигал шифры и упаковывал важные документы. В общем, мне, наверное, хватит жаловаться. Флот – это моя профессия, а война – это как раз то, для чего флот существует.
Как поживает Младший? Скучает ли он по папочке? Наверное, нет, но папочка чертовски скучает по нему. У меня больше нет мокрых подгузников, требующих смены! Клянусь Богом, я никогда не думал, что мне будет не хватать именно этого, но так оно и есть. Поцелуй его лишний раз за меня. Как идут дела в твоем салоне? Теперь, когда идет война, покупает ли кто-нибудь одежду?
Больше всего я скучаю по тебе, моя дорогая. Мне бы хотелось, чтобы во всей этой неразберихе ты сохраняла спокойствие. Дела, как кажется, идут неважно, а япошки оказались гораздо лучшими солдатами, чем мы о них думали. Мне кажется, нам придется изменить кое-какие представления о том, что лучшие солдаты – это белые люди, а все остальные не вполне соответствуют должному уровню. Как бы то ни было, старина Ник сумеет о себе позаботиться, и ему не хочется, чтобы ты волновалась. Даже если дела пойдут еще хуже, чем они обстоят сейчас, не падай духом, любовь моя. Потом, когда мы соберемся все вместе после войны, я еще надоем тебе и всем нашим друзьям своими рассказами о войне.
Я люблю тебя, моя дорогая, и шлю тебе большой горячий поцелуй в этом конверте.
Всегда твой, моя дорогая, Ник.
– Что-нибудь слышно от Ника, дорогая? – спросила Эрика Штерн, только что возвратившаяся из месячной поездки по линии U.N.О.[86]
Она стояла перед зеркалом в салоне, а Габриэлла и Розита примеряли на ней серый костюм.
– Нет, – ответила Габриэлла, вынимая изо рта булавки. – Последнее письмо, которое я от него получила, было от двадцать третьего декабря.
– Боже мой, да это больше трех месяцев! Они что, не могут отправить почту?
– Как они могут? Их посадили в тюрьму на Батаане.
– Бедняжка, я знаю, ты волнуешься...
– С ними все будет в порядке, – сказала Габриэлла тихо. – С Ником все будет в порядке.
Она так часто говорила это себе последние три месяца, что это стало почти молитвой или мольбой, которая благодаря постоянному повторению притупляла ее панику. Это, а также изнуряющая работа и ее ребенок удерживали ее от того, чтобы совсем не развалиться. Ник получил приказ о переводе в Манилу еще до нападения на Пирл-Харбор, но даже тогда не возник вопрос о том, что Габриэлла поедет с ним. Обстановка на Дальнем Востоке, с точки зрения отношений с Японией, была слишком напряженной, чтобы жены офицеров могли их сопровождать. При этом, однако, Мак-Артур накануне отказался отправлять домой семьи офицеров, к тому времени находившиеся на Филиппинах, чтобы не создавать панику среди филиппинцев. Она оставила их домик на военно-морской базе Сан-Диего, где они жили со дня свадьбы, и переехала в свою квартиру на Брентвуд. Жить в Сан-Диего и одновременно управлять делами в салоне было неудобно. Тем не менее Габриэлла настояла на том, чтобы жить с мужем вместе, и ловко, хотя и дорого, разрешила проблемы материально-технического обеспечения. Четыре дня в неделю она летала в Лос-Анджелес на работу и каждый вечер возвращалась домой вовремя, чтобы разделить ужин и постель с Ником.
А теперь – Батаан, Коррехидор. Падение Малайи, Сингапура и Гонконга. Джапы на Тихом океане казались такими же непобедимыми, как и немцы в Европе. Лос-Анджелес находился в напряженном состоянии, близком к панике. Не проходило и дня без новых слухов о том, что японская подводная лодка была замечена возле Малибу, или что японские военно-воздушные силы готовятся бомбить студию «Метро Голдуин Майер». Это было большее, чем просто психоз. Но самым страшным для Габриэллы было отсутствие новостей. «Сохраняй спокойствие», – написал он ей. Но как она могла оставаться спокойной, если ее преследовал кошмар, что Ника взяли в плен? Или что-нибудь еще хуже...
«С ним все должно быть в порядке, – мысленно повторяла она, заканчивая примерку костюма для Эрики. – С ним все должно быть в порядке».
Но если бы она только знала... Если бы он смог передать ей хоть одно словечко...
Первые прибывшие в город Маривелес японцы приехали на грузовике в полдень 9 апреля 1942 года. Они казались вполне дружелюбно настроенными. Маривелес – это небольшой приморский городок на южной оконечности полуострова Батаан. Отсюда Мак-Артур начал военные действия всеми силам филиппино-американских войск, до того размещавшихся на крошечном островке Коррехидор, по форме напоминавшем головастика. За три недели до этого он с женой и трехлетним Артуром сбежал с острова на торпедном катере под покровом темноты, оставив генерала Уэйнрайта командовать вместо себя. Уэйнрайт отдал приказ: всем, к тому времени оставшимся на Батаане, сражаться насмерть. Однако генерал-майор Кинг, под командованием которого находились семьдесят тысяч человек оставшихся на Лусоне, знал, что его войска были слишком слабы и недоукомплектованы, чтобы нанести какой-либо ощутимый урон японцам. И он решил этому приказу не подчиняться. В девять часов утра, по иронии судьбы, в день семьдесят седьмой годовщины капитуляции генерала Ли генералу Гранту при Аппоматоксе, Кинг заявил о безоговорочной капитуляции своих войск старшему начальнику японских войск полковнику Мотоо Накаяма. Это произошло на экспериментальной ферме в Ламао. Когда он спросил Накаяму, будет ли его войскам обеспечено хорошее обхождение, Накаяма резко ответил: «Мы не варвары». После этого генерал Кинг, оставивший свою саблю в Маниле, отдал вместо нее свой пистолет.
Ник вызвался остаться на Лусоне, чтобы принести пользу в борьбе с японцами. Тогда он считал это не только проявлением храбрости, так как знал, что падение Коррехидора тоже предопределено и это только вопрос времени. На Лусоне он мог бы принести хоть какую-то пользу, вместо того чтобы отсиживаться в пещере маленького прибрежного островка. Но теперь, когда он, истощенный и грязный, сидел под пальмой на главной площади Маривелеса и наблюдал, как японцы выбираются из своих грузовиков, он задумался над тем, был ли вообще смысл в каком-либо сопротивлении. Он очень сильно любил свою страну. И так же сильно, как и другие «сражающиеся пасынки с Батаана», он испытывал дикую и бессильную злобу против тех людей в Вашингтоне, которые, как они считали, их предали. Где было пополнение, где были самолеты, боевые корабли, артиллерия, продовольствие и медицинские средства, в которых они так отчаянно нуждались, чтобы отбросить орды японцев, заполонивших остров и завоевавших американскую колонию за несколько недель? Было ли кому-нибудь в Вашингтоне дело до того, живы они или погибли? Разве Рузвельт поинтересовался, спустили или нет американский флаг перед домом верховного комиссара в Маниле и заменили ли его Восходящим солнцем?
– Поглядите-ка, как те ублюдки скалятся, – пробормотал сержант Том Рид, тридцатисемилетний профессионал морской пехоты из Каламазу в штате Мичиган, сидевший рядом с Ником под пальмой.
– У них много причин скалиться, – ответил Ник. – Они победили.
– Плевать на них. Может, они нас и победили, но конкурс красоты им не выиграть. Посмотрите вон на того, за тем деревом.
Капитан, на которого они обратили внимание, был действительно крайне некрасивым, с кривыми ногами, с зубами как у кролика и в очках с толстыми стеклами – ну прямо карикатура на нипа[87]. Он только что начал кричать на плохом английском, обращаясь к десяткам американцев, развалившимся в центральном парке города в тени пальм и кустов красного жасмина – франгипани:
– Вы построиться здесь. Торопитесь, пожаруста. Стройтесь в строй. Спасибо.
Усталые, взмокшие от жары американцы медленно вставали. Был четверг после первой с начала войны Пасхи, стоял слепящий зной, было ужасно влажно, и нечем было дышать. Полевую форму они не меняли уже много недель, и поскольку по крайней мере треть из них страдала от дизентерии, зловоние было ужасным. Они проковыляли из парка на улицу и построились. Японский капитан взобрался на грузовик, чтобы его лучше было видно. Никто из его солдат не проявлял враждебности.
– Меня зовут капитан Ямашита, – выкрикнул капитан. – Я должен вам сообщить, что ваш генерал Кинг сдался безоговорочно императору Японии. Вы все теперь наши военнопленные. Наш командир – генерал-лейтенант Масахуру Хомма – приказал, чтобы все военнопленные немедленно были направлены на север, к городу Баланга. Мы переночуем здесь, а утром некоторые из вас на грузовиках отправятся в Сан-Фернандо. Другие пойдут пешком. Из Сан-Фернандо вас отправят поездом в Капас, а потом пешком в лагерь «О'Доннел», где вас будут содержать, пока Америка не запросит мира.
– А что, если Америка победит? – выкрикнул один морской пехотинец.
Капитан Ямашита захихикал. Затем он обернулся к своим солдатам и прокричал что-то по-японски. Они стали хохотать и свистеть.
– Как Америка может победить? – ответил Ямашита, все еще улыбаясь. – Японцы овладели всем Тихим океаном.
Американцы переглядывались и пожимали плечами.
– Нам дадут поесть? – выкрикнул другой. – До Баланга девятнадцать миль отсюда.
– Пищу получите в Баланга, – ответил Ямашита. – Ладно, выходим. Пошли.
– Пошри, – передразнил произношение японца Ник.
– Выходим, пожаруста, – эхом откликнулся Том Рид.
– Надеюсь, он пошутил, что мы сумеем проделать весь путь отсюда до Баланга пешком за один день. Я точно не смогу пройти девятнадцать миль, – сказал Ник.
– Думаю, он именно это имел в виду, – разочаровал его Рид. – Нипы – лучшие ходоки, чем мы. Для них девятнадцать миль – это прогулка.
Глядя на своих истощенных товарищей, Ник все еще надеялся, что Рид ошибался. Но тот был прав. План прогнать пешком и транспортировать американских и филиппинских пленных от Маривелеса в лагерь «О'Доннел» на общее расстояние в девятнадцать миль предложил генералу Хомма его специалист по транспорту – генерал-майор Йошиката Каване. Другая его идея состояла в том, чтобы кормить американцев тем же пайком, что и японских солдат. Более того, он доложил своему начальнику, что полевые госпитали для больных и раненых уже подготовлены в Баланга и Сан-Фернандо, крупном железнодорожном узле.
Хомма в основном одобрил этот план, думая, что пленных насчитывается около двадцати пяти тысяч человек. На самом же деле их было более семидесяти пяти тысяч, – американцев и филиппинцев, – уже истощенных и погибающих от голода людей, каждый десятый из которых к тому же страдал от малярии или дизентерии. Более того, госпитальная служба у японцев практически отсутствовала.
В таких условиях и начался Марш смерти на Батаане.
Поначалу Ник никак не мог взять в толк явную несерьезность отношения японской охраны к пленным. Одна группа американских пленных была отправлена пешком из Маривелеса на север вообще без охраны. Вторая группа, включая Ника и Рида, шла под относительно плотной охраной. Вдобавок одни японцы, как и капитан Ямашита, казались в меру дружелюбными. Другие же совершали дикие выходки по отношению к американцам по малейшему поводу. Менее чем через час после выхода в свой далекий путь на север к Баланга группы из ста американцев, в число которых входил и Ник, один из пленных заметил на краю грязной дороги артезианский колодец и выбежал из строя к нему, чтобы напиться. Крикнув ему что-то на яростном японском, один из конвойных взмахнул винтовкой и прикладом размозжил ему голову. Американец упал на дорогу без сознания.
– Подонок, – сказал Ник, направляясь к охраннику.
Рид схватил его за руку:
– Не лезьте в это дело.
– К черту! Мы – военнопленные, а не скотина!
Выдернув свою руку из руки Рида, он подбежал к конвойному, который орал на лежавшего без признаков жизни американца.
– Ты когда-нибудь слышал о Красном Кресте? – закричал Ник. – Красный Крест! – повторил он, показывая на пальцах. – Женевская конвенция?!
Японец уставился на него. Он поднял винтовку и направил ствол в грудь Нику. Он извергнул из себя поток каких-то слов по-японски, очевидно, предупреждая, что его место – в строю. Ник поглядел на штык, потом перевел взгляд на лежавшего американца. Тот уткнулся лицом в дорожную грязь. Его затылок был залит кровью. Другие пленные остановились посмотреть. Ник огляделся, поискав взглядом капитана Ямашиту. Но его нигде не было видно. Он чувствовал, как острие штыка уперлось в его ребро, слышал, как японец кричал на него снова и снова. Сдавшись, он пошел обратно в колонну пленных.
– Они в жизни не слыхали о Женевской конвенции, – сказал Рид. – А если бы и слыхали, они постарались бы поскорее забыть о ней для своего же спокойствия. О, черт возьми, смотрите!
Ник обернулся назад и увидел, как японец пинает ногами американца, очевидно крича ему, чтобы тот встал. Когда по-прежнему лежавший без сознания американец не отреагировал, японец поднял винтовку и со злостью воткнул штык ему в спину. Кровь струей ударила вверх, и Ник содрогнулся, начиная понимать, в каком кошмаре он оказался.
Марш продолжался. Слева от американцев возвышалась гора Батаан, справа – аквамариновые воды Манильского залива, но естественную красоту пейзажа уродовали облака пыли из-под колес появившихся встречных грузовиков, набитых японскими солдатами, направлявшимися на юг к Маривелесу. Очень скоро цепочка машин превратилась в непрерывный поток грузовиков, танков и японской артиллерии, и пыль от них не давала дышать. Солдаты с грузовиков отпускали в адрес побежденных американцев презрительные насмешки и оскорбления, некоторые размахивали бамбуковыми палками над головами пленных, сшибали грязные и пропотевшие кепи, а кое-кому иногда доставалось и по голове.
– Проклятые ублюдки, – ворчал Рид. – Они думают, это – игра.
– Что бы ни было, мы точно до Баланга сегодня не доберемся.
– А это значит, и жратвы не будет. Боже, я умираю от голода.
По сути дела, на грани голодной смерти были все. И состояние людей быстро ухудшалось из-за изнуряющих условий этого похода. Охрана реквизировала рисовый амбар и загнала в него всю сотню пленных. Им отпустили по миске червивого риса на каждого и один раз дали напиться из колодца, прежде чем заперли на ночь. Амбар был набит до отказа и провонял потом и испражнениями людей; из-за дизентерии кишечник большинства из них превратился в решето, и они непроизвольно пачкали свои штаны.
