Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

– Я обращусь в союз!

Арти обернулся. Шестьдесят девять остальных работниц в жаркой и душной швейной мастерской продолжали работать, но они тоже следили за Арти Фогелем. Большинство женщин, как и Рита Альварес, были из Пуэрто-Рико. Они знали, что слово «союз» в компании «Саммит фэшнз» относилось к бранным.

Арти вытащил из заднего кармана брюк записную книжку, сделал в ней пометку, взглянул на Риту Альварес, повернулся и вышел из мастерской.

Рита Альварес вернулась к работе.

* * *

В четыре тридцать Габриэлла сидела в своем кабинете и спорила с двумя поставщиками тканей.

– И вы называете это качественным хлопком? – говорила она, тыча пальцем в образец ткани. – Дырки так и светятся!

– Это египетский! – сказал один из коммерсантов, защищаясь.

– Не пойдет. Послушайте, Джордж, мне нужна лучшая хлопковая ткань. Если вы и дальше будете пытаться всучить мне низкосортную ткань, тогда забудем обо всем.

Эллен Сарн, ее молодая секретарша, просунула голову в дверь.

– Босс хочет вас видеть.

– Иду. – Она заторопилась из кабинета, подталкивая коммерсантов к выходу.

Время. В центре по производству одежды все должно делаться быстро, поскольку время буквально оборачивалось деньгами. Опоздавшие к сроку заказы могли быть возвращены, запоздалая идея могла означать потерю целого сезона... Время.

Она помчалась по коридору, задержавшись только возле своей личной примерочной, где Розита, которую Габриэлла уговорила переехать из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, трудилась над новым платьем.

– Как идут дела? – спросила она, торопясь проверить шов на болванке. Розита, со ртом, полным булавок, что-то буркнула. Габриэлла заторопилась назад в коридор.

Время. Необходимо торопиться. Напор...

Она вошла во впечатляюще обставленную приемную Эйба. Нэнси, его секретарь, разговаривала по телефону.

– Входите, – пригласила она.

Габриэлла подошла к красивым деревянным дверям и вошла в святая святых. Босс, как всегда, говорил по телефону:

– Заказ не запоздает, черт бы его взял! Мы его доставим завтра во второй половине дня, самое позднее! Успокойся, Эрни. Завтра. – Он положил трубку и посмотрел на Габриэллу.

– Как все прошло?

– Маршалл Филд был взбешен. Заказов почти на сорок тысяч долларов. Л. С. Айрс был не очень любезен, но та покупательница вообще всегда капризничает. И все-таки она уплатила почти двадцать тысяч и чуть с ума не сошла от моего костюма в клетку.

– Еще бы. Это такая красота. Пойдем обедать?

– Ты когда-нибудь исправишься?

Она уже давно перестала обращать внимание на его приставания и непрекращавшиеся попытки назначить ей свидание или затащить к себе в постель. Она знала, что его мужская гордость заставляла его продолжать их, и это стало почти непрерывной игрой между ними.

– Нет, сегодняшний вечер – это нечто особенное. Я развожусь с Марсией.

Она удивилась. Это уже не было игрой.

– С каких это пор?

– Со вчерашнего вечера. Мы было начали очередной скандал, но я послал все к чертовой матери, потому что на это не стоит тратить силы. Она от меня устала так же, как я от нее, так почему бы нам не разойтись? Мы уже решили это сделать. Я бы хотел обсудить это с тобой.

Восемь лет он держался с ней строго. Теперь он стал обходительным. Это ее заинтриговало.

– Конечно, Эйб. Мне придется смотаться домой переодеться.

– Я заскочу за тобой в семь. Мы поедем в «Павильон».

Домом для Габриэллы служило маленькое очаровательное строение на Уошингтон-мьюз, которое раньше было каретным сараем. В нем была длинная гостиная на первом этаже с потолком, на котором выступали поперечные брусы, и с каменным очагом. Позади нее располагалась современная кухня с выходом в маленький садик. Винтовая лестница девятнадцатого века вела на второй этаж, где находились две спальни с ванными комнатами для нее и для Ника, которому уже исполнилось десять. Когда Габриэлла приехала домой из офиса, Ник играл в мяч на булыжной мостовой перед домом с соседским мальчиком.

– Привет, мам, – сказал он.

– Привет, дорогой. – Она поцеловала его. – Послушай, мне нужно отлучиться, меня пригласили на обед. Я попрошу Ами приготовить тебе ужин. Чего бы тебе хотелось?

– Гамбургеры.

– Ник, но нельзя же питаться одними гамбургерами. Хочешь цыпленка?

– О'кей, но я бы все равно предпочел гамбургеры. А с кем ты идешь обедать?

Она запнулась от смущения:

– С мистером Фельдманом.

Ник с удивлением посмотрел на нее:

– С ним? Ты шутишь.

Она вошла в дом, чтобы переговорить с Ами, которая выполняла роль кухарки, уборщицы и няньки. Габриэлла знала, почему ей не хотелось упоминать имя Эйба Фельдмана при сыне. До сих пор она не допускала Эйба в свою личную жизнь, и Ник встречался с ним всего дважды. До сих пор она отказывала Эйбу во встречах под тем предлогом, что он женат на Марсии. Но теперь Марсии больше не было.

Поднимаясь по узкой лестнице наверх, чтобы принять душ и переодеться, она размышляла над тем, в каком качестве разведенный Эйб Фельдман собирался войти в ее личную и, конечно, деловую жизнь.

Тщеславие Эйба, порожденное неуверенностью в будущем, свойственной человеку из низов, который самостоятельно добился успехов в жизни, удовлетворялось тем, что его узнавали, что перед ним раболепствовали лучшие рестораторы города, а он, в свою очередь, был готов платить им за это.

Анри Сулэ, хозяина ресторана «Павильон», трудно было удивить чем-либо, но Эйб сумел попасть в список «А» этого выдающегося человека, и для него всегда оставляли столик получше, если не самый лучший.

Эйб закурил сигарету, отпил «мартини» и сказал Габриэлле:

– Мы не делали ошибок в бизнесе, ведь правда?

– Мы все делали лучшим образом.

– А для тех двоих, которые начали с того, что разругались, мы неплохо ужились. Или ты не согласна со мной?

– Нет, я согласна.

– Ты мне очень нравишься, Габриэлла. И я знаю, о чем ты думаешь: «Вот снова Фельдман со своими приставаниями». Но это не приставания. Ты мне на самом деле очень нравишься. Я восхищаюсь тобой и как деловым партнером, и как женщиной. – Он помедлил. – Не хочу показаться бестактным, но мне бы хотелось знать, как обстоят твои сердечные дела. Все еще встречаешься с тем дурачком из рекламного агентства?

Легкая усмешка пробежала по ее лицу.

– Нет, то было ненадолго. Ты прав, он был пустышка.

– За эти восемь лет у тебя было множество поклонников. Тебе не кажется странным, что ты до сих пор не встретила того, кто тебе действительно нужен?

Она пожала плечами:

– Не кажется. У меня есть работа, у меня есть Ник. Я счастлива. Может быть, я как раз и есть то экзотическое создание, о которых много пишут в женских журналах, – Независимая Женщина. Ты же знаешь, что нет такого закона, который запрещал бы женщине играть по своим правилам, как это делаете вы, мужчины.

– Возможно.

– Вот ты говоришь «возможно», а на самом деле не веришь в это. Ты, как и все остальные мужчины, думаешь, что женщина не может быть по-настоящему счастлива, пока она не встретила «мистера Того Самого». А меня в данный момент вполне устраивает моя жизнь.

– Тогда, быть может, тебе стоит попробовать «мистера Не Того», то есть меня?

Она рассмеялась:

– Но почему же ты – «мистер Не Тот»? Я давно отношусь к тебе с нежностью, Эйб, несмотря на все твои недостатки. А у тебя, дружище, их очень много.

– Как и у тебя.

– О, уж это я знаю.

– Даже несмотря на свои недостатки, я бы хотел попытать счастья с тобой. Как ты на это посмотришь?

– А тебе не кажется, что нам лучше оставаться просто деловыми партнерами, и точка?

– Мне хочется чего-нибудь более волнующего. – Он глотнул еще «мартини». – Я переехал в «Пьер», но подыскиваю себе квартиру. Когда я найду ее, ты поможешь мне ее обставить? У тебя отличный вкус, и ты знаешь, чего мне хочется.

– С большим удовольствием.

– Тогда, если все пройдет удачно, может быть, одно потянется за другим?

– Может быть. – Она улыбнулась. – Посмотрим.

Рита Альварес отчаянно боролась. Чем больше она думала о блузке, на которой теряла деньги, тем больше ей хотелось плюнуть в уродливое лицо Арти Фогеля. Ворвавшись в контору Международного профсоюза дамских портных на Западной Сороковой улице, она была готова от слов перейти к делу.

– Я хочу поговорить с кем-нибудь важным! – Она почти кричала секретарю на приеме посетителей.

– О чем?

– Ты чего себе думаешь? Ты думаешь, я пришла в офис союза заниматься стиркой? Я хочу подать жалобу насчет того, что нет союза в «Саммит фэшнз», где я работаю!

– Минуточку.

Пять минут спустя Рита Альварес сидела в кабинетике у стола напротив полного мужчины по имени Сид Кон.

– Вы знаете, что вытворяет мистер Фельдман? – вопрошала Рита, все еще кипящая от гнева. – Каждый знает! Он нанял шайку, чтобы не допускать союз на предприятие! Разве это не правда?

– До меня доходил этот слух, – ответил Сид Кон.

– Тогда почему вы ничего не делаете насчет этого? Там из нас каждый день выжимают соки! У нас нет никаких прав, нет ничего! Или... – она понизила голос, с подозрением глядя на профсоюзного деятеля, – все-таки правда, о чем говорят? Что Фельдман, может, вас всех подкупил? Что он платит союзу кучу денег, чтоб его оставляли в покое? Люди так говорят.

– Послушайте, миссис Альварес, люди говорят разное. Но я могу вас заверить, что Эйб Фельдман не подкупает профсоюзов. А теперь давайте точно сформулируем, в чем суть вашей жалобы.

Она все ему рассказала о той блузке.

– Ладно, – сказал Сид Кон, вставая, – пора мне нанести еще один визит мистеру Фельдману.

– Вы должны хорошо надавить на этого мерзавца! – воскликнула Рита. – Вам нужно напугать его забастовкой!

Сид Кон снял свою клетчатую кепку с крючка на стене и надел ее.

– Это как раз то, что я намерен сделать, – сказал он. – Пойдемте.

Вид с террасы сдвоенного пентхауза пятнадцатого этажа охватывал весь Центральный парк. Свежий бриз шевелил волосы. Габриэлла, прислонившись к кирпичной стенке, упивалась этим видом.

– Должно быть, это самый великолепный вид в Нью-Йорке! О, Эйб, купи хотя бы из-за этого вида!

– Тебе он нравится?

– Как он может не нравиться? И расположение фантастическое. Только подумай, какой красивый садик ты мог бы разбить на этой террасе.

– Мы могли бы разбить, – поправил он, взяв ее руки. Она взглянула на него, потом вынула руки из его ладоней и прошла в гостиную. Это здание на Пятой авеню было построено в двадцатые годы, а пентхауз принадлежал одному из магнатов тех времен, который недавно скончался. Высокие потолки, тщательно продуманные своды, большие, обитые свинцовыми пластинами французские двери, которые с двух сторон открывались на широкую террасу, полностью окружавшую пентхауз, – все это несло в себе черты пышной роскоши, оставшейся от эпохи баронства. Паркетные полы были незастланы, поскольку апартаменты стояли пустыми; лампочки свисали на черных проводах, где вместо них, как она мысленно видела, когда-нибудь будут висеть люстры. И все же объемы были великолепны, а ее воображение уже расставляло мебель и выбирало ткани.

– Вас не затруднит оставить нас минут на двадцать одних? – спросил Эйб агента по недвижимости, миссис Стилсон.

– Конечно. – Миссис Стилсон очень хотелось услужить потенциальным покупателям одной из самых дорогих квартир. – Я подожду вас в вестибюле.

– Благодарю вас, – улыбнулся Эйб, демонстрируя весь свой шарм. – Мне бы хотелось «пожить» в ней несколько минут.

– Я понимаю; располагайте своим временем, мистер Фельдман.

Она вышла в прихожую. Когда она ушла, Эйб спросил Габриэллу:

– Как ты думаешь, мне стоит это купить?

– Это – впечатляющие апартаменты. Сколько они просят?

– Сто восемьдесят тысяч.

Она присвистнула:

– Предложи им сто пятьдесят. Они их возьмут. Это место – как белый слон, и поэтому оно мне нравится.

– Я куплю это, если ты въедешь сюда вместе со мной.

– Оставь это, Эйб, веди себя в соответствии со своим возрастом...

– Ах, так? – Он схватил ее за руку. – Значит, все это из-за того, что я старше тебя?

– Одно с другим не связано.

– Тогда почему ты меня все время сторонишься? Я по тебе с ума схожу, Габриэлла...

Он порывисто притянул ее к себе и поцеловал. В этом поцелуе было и насилие, и страсть, и голод. Впервые за восемь лет она почувствовала мужчину физически. Он был твердым, теплым и нес аромат дорогого лосьона после бритья. Ей понравились это ощущение и запах.

Эйб выпустил ее из объятий и снял пиджак своего темно-синего костюма, сшитого на заказ. Он бросил его на пол, потом развязал галстук.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Обнажаюсь, – ответил он обыденно. – Снимай свое платье.

– Я не стану!

– Нам нужно это сделать прямо здесь, на полу гостиной. Прежде, чем я заплачу сто пятьдесят косых за любые апартаменты, я должен сначала провести обкатку.

С него слетела рубашка. Он бросил ее и галстук рядом с пиджаком. Потом он прислонился к камину, чтобы развязать шнурки ботинок. Она в полушоковом состоянии наблюдала за ним.

– Рассказать бы тебе о всех местах, где я занимался любовью, вот бы ты удивилась! – сказал он. – Хотя обычно я нахожу какую-нибудь мебель – кушетку или еще что-нибудь. На полу, должно быть, интересно. Или – как насчет террасы? Мы могли бы показать соседям отличный спектакль.

С его ног слетели ботинки. Он расстегнул брючный ремень и раскрыл молнию ширинки. С него слетели брюки, потом и темно-синие носки с подвязками. Она уставилась на его волосатые ноги.

– Вас пригласили на прием, – сказал он приятным голосом. – Я твердо верю, что вы не будете настолько невежливой, что не примете это приглашение.

Она колебалась. Действительно ли ей этого хотелось? Хотела ли она именно его? Он ее привлекал физически, но это не шло в сравнение со всепоглощающим желанием, которое она испытывала к Нику Кемпу. Но в Эйбе было то, чего недоставало Нику: острый ум, безжалостность, которая возбуждала так же, как физическая красота Ника. У Эйба, кроме того, были сила и деньги и, конечно, амбиции достичь вершин мира, как и этого пентхауза. Да, она не могла отрицать, что Эйб Фельдман ее возбуждал. Она не могла отрицать и того, что она его желала.

Она начала расстегивать молнию на платье. Он наблюдал, как она молча снимала свою одежду, и она с удовлетворением отметила, как его выпуклость в жокейских шортах увеличивалась по мере того, как она раздевалась. Совершенно обнаженная, она стояла в центре пустой гостиной, солнце вливалось сквозь распахнутые французские двери, ярким пятном выделяя великолепие ее плоти. Он стянул шорты, освободив свою плоть, пересек комнату и обнял ее, покрывая сначала нежными поцелуями. Его губы двигались вниз от ее шеи к плечам, и она чувствовала, как его пальцы поглаживают ее тело; она задрожала от удовольствия.

– Я люблю тебя, Габриэлла, – прошептал он, прижимаясь к ней. – Я схожу с ума по тебе.

Бережно он уложил ее на пол. Она почувствовала, как черные волосы на его груди защекотали ее груди. Он целовал ее горячо, но его нежность уступала животному желанию. Энергия и амбиции, которые принесли ему миллионы на Седьмой авеню, были одной стороной медали, тогда как ненасытный мужской аппетит – другой. Теперь он был внутри нее. Его бедра начали двигаться толчками – сначала медленными, а потом с возрастающей свирепостью. Он был хорошим, отличным, великолепным любовником. Ее захлестнуло сладкое желание, которое поднимало ее на вершину блаженства, она стонала от удовольствия, пока наконец не вздохнула и не кончила в тот же момент, что и он.

Какое-то время он молчал, лежа на паркете рядом с ней. Потом он сел и, наклонившись над ней, поцеловал ее в губы и улыбнулся, сверкая своими белыми коронками.

– Я покупаю эти апартаменты, – сказал он. Потом потянулся за носками и стал их надевать.

ГЛАВА 56

Габриэлла платила своей швее Розите Гусман королевское жалованье – двадцать пять тысяч долларов в год, что делало полную мексиканку одной из самых высокооплачиваемых женщин Седьмой авеню. Но Розита стоила всех этих денег. Трудолюбивая, фанатично преданная Габриэлле, сохранявшая спокойствие во время неизбежных кризисов и авральных совещаний, Розита поистине была бесценной, и Габриэлла любила ее.

– У меня есть великолепная идея для новой коллекции! – воскликнула сияющая Габриэлла, входя в примерочную на следующее утро. – Любовь! Вот ее тема: простая, старомодная, сентиментальная! Мне хочется создавать наряды для влюбленных женщин, романтичные платья, оборочки. Может быть, даже с нижними юбками, с кринолинами. А что ты думаешь, Розита?

– Я думаю, может, вы каких-нибудь таблеток наглотались?

Габриэлла рассмеялась и сжала ее в объятиях.

– Я действительно сижу на таблетках. На вкусных таблетках! На безумных таблетках! Розита, – она понизила голос, – мне кажется, я влюблена.

Лицо Розиты засияло.

– О, да это чудесно! Я так рада за вас. Кто этот счастливчик?

– Эйб Фельдман!

Улыбка Розиты сменилась гримасой неодобрения, будто на луну набежала туча.

– В него?! Ничего чудесного в этом нет.

Габриэлла была совершенно обескуражена.

– Но мне казалось, он тебе нравится, – сказала она.

– Ох. В общем-то, он ничего. По отношению к тебе или ко мне. Но по отношению к тем беднягам, что работают внизу, он жуткий человек. Особенно по отношению к пуэрториканцам. Вы не особенно обращаете внимание на то, что творится там, внизу. Но я-то знаю, потому что это мой народ. Я имею в виду, что все мы говорим по-испански. И я вам скажу, что ваш приятель выжимает из них все соки.

Габриэлла помрачнела.

– Я думаю, что он – такой же работодатель, как и все другие на Седьмой авеню.

– Разве? А где же профсоюз? Вы знаете, что вчера приключилось? Человек из профсоюзной организации пришел сюда повидаться с мистером Фельдманом, и они крупно поругались. Но он вам даже словом не обмолвился об том, ведь правда?

– Нет...

– Конечно, он не скажет. На четырнадцатом этаже работает женщина, Рита Альварес. Ну, она пошла в союз пожаловаться, что ее обсчитывают на сдельщине. Потому-то этот парень из союза вчера и приходил. А вот догадайтесь, что произошло сегодня утром. Я только что услышала об этом в холле. Риту Альварес уволили. У нее шестеро детей, которых надо кормить, а ее выгоняют только за то, что она пошла в профсоюз. Итак, расскажите мне еще о том, как вы влюблены в этого чудесного мистера Фельдмана. Что до меня, то он – просто красивый мерзавец.

Она продолжила работу. Габриэлла, почувствовав себя опустошенной, молча вернулась в свой офис.

Ей было над чем подумать.

– Итак, тебе нравится Гринвич-виллидж? – спросил Эйб Ника в тот же вечер, играя с ним в мяч перед домом Габриэллы.

– О, конечно, здесь здорово жить! – с восторгом откликнулся Ник. – Лучшее место в Нью-Йорке! Здесь живут самые башковитые.

Эйб рассмеялся:

– Надеюсь, ты себя к их числу не относишь?

– Да, я башковитый. Я буду писателем, когда вырасту. А чтобы стать писателем, надо быть умным.

– О-о? А что ты собираешься писать?

– Кино! Я собираюсь перебраться в Голливуд и писать киносценарии для своего двоюродного дедушки Морриса, а он будет их ставить.

– Моррис Дэвид? Пока ты соберешься писать киносценарии, он будет староват для постановки фильмов, не правда ли?

– Моррис Дэвид будет ставить фильмы до последнего вздоха! Он любит кино, как и я. Фильмы с быстрыми действиями, с гангстерами и перестрелками!

– Я тоже предпочитаю такие. А ты не хотел бы жить в жилых кварталах?

– Где?

– Ну, скажем, на Пятой авеню? Напротив Центрального парка? Ты бы мог играть в бейсбол в парке.

Ник задумался над этим:

– Ну, это было бы неплохо, я имею в виду парк. Но мне бы совсем не хотелось уезжать из Гринвич-виллидж. А на Пятой авеню есть писатели?

– Не очень много.

Габриэлла вышла из дома, вытирая руки о фартук.

– Ну-ка, вы двое, обедать!

Ник поймал последний мяч и направился к дому.

– Ты хотела бы жить на Пятой авеню? – спросил он свою мать.

Габриэлла бросила взгляд на Эйба.

– Я не знаю. Я еще не думала об этом.

Ник посмотрел на мать, потом на Эйба, потом снова на мать.

– Кажется, между вами что-то происходит? – опять спросил он.

– Ник, это тебя не касается.

– Почему это? Все, что ты делаешь, касается и меня. Ты на него работаешь уже восемь лет, я его видел всего два раза; а теперь в течение двух дней то ты с ним идешь обедать, то он приходит сюда на обед... В чем дело?

Эйб, с пиджаком на одном плече, подошел к двери.

– Давай войдем в дом, Ник, – предложил он, – и я тебе все объясню.

Они прошли в освещенную гостиную, и Габриэлла закрыла дверь. Эйб повесил пиджак на спинку стула и обернулся к Нику.

– Ты хочешь знать, что происходит? Я люблю твою маму, – сказал он спокойным голосом. – В данный момент я пока не знаю, любит ли она меня, но я делаю для этого все возможное. – Он взглянул на Габриэллу. – И в любом случае я ее добьюсь. Вот поэтому мы с тобой и должны стать добрыми друзьями.

На лице Ника отразилось сомнение.

– Да, наверное.

– Я тебе нравлюсь?

– Вроде ничего себе. Пока что.

Эйб рассмеялся:

– Отличная характеристика. Надеюсь со временем стать лучше. Я тебе вот что скажу: мы с тобой пойдем в субботу после обеда в кино. Как тебе эта идея?

Глаза Ника загорелись.

– На любой фильм?

– На какой ты выберешь.

– С каждой минутой вы становитесь все лучше, мистер Фельдман.

– Эйб.

– Ник, – мать указала на его стул у дощатого стола, – идея состоит в том, что для того, чтобы что-то получить, надо немного поработать.

– Я и не знал, что ты так здорово готовишь, – сказал Эйб после того, какНик ушел наверх готовить уроки. Он сел на софу перед камином. – Но мне следовало бы догадаться. Нет ничего такого, чего не умела бы Габриэлла. Потрясающий модельер, потрясающая повариха... Ты – потрясающая, и точка.

Она села возле него и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Ты нашел очень правильный тон в общении с Ником, а это большое достижение. Ему не нравятся почти все мои поклонники. Он очень привередлив.

– Я больше, чем один из поклонников. – Он обнял ее. – Тебе предстоит стать очередной миссис Фельдман, догадываешься ты об этом или нет.

– Мне кажется, ты очень торопишь события.

– Я все и всегда тороплю. Вот поэтому я кое-чего и достиг.

– Эйб, а почему ты уволил Риту Альварес?

Наступила мертвая тишина.

– Кто тебе об этом сообщил? – поинтересовался наконец Эйб.

– Я слышала об этом. Я слышала и о твоей стычке с представителем профсоюзной организации тоже. Тебе не кажется, что в нынешних условиях уже поздновато выступать против профсоюзов?

– Нет!

Он произнес это с такой силой, что она вздрогнула. Он выпустил ее из объятий и встал.

– Послушай, – сказал он, встав напротив нее в позу обвинителя, – я создал «Саммит» из ничего. У меня ничегошеньки не было. Моим отцом был еврей-иммигрант, который всю жизнь работал проклятым мусорщиком. «Саммит» – это мое дитя, я – босс и собираюсь им распоряжаться по своему усмотрению. А это значит – никакого проклятого профсоюза!

– Но почему? Ведь в большинстве компаний есть профсоюзы.

– А ты знаешь, что происходит в тот момент, когда они допускают профсоюзы на свои предприятия? Они вынуждены отчислять один процент от суммы заработной платы в пенсионный фонд и еще один процент на здравоохранение, они должны предоставлять оплаченные отпуска... Ты знаешь, почему мы стали большой компанией?

– Потому, что мы хорошие.

– Конечно, мы хорошие, но у нас было преимущество, которое заключалось в трехпроцентном перевесе над соперниками благодаря тому, что мы работали без профсоюзов и могли продавать товары дешевле, чем эти ублюдки. Знаешь, что такое Седьмая авеню? Это – головорезы. Это – постоянная война. Это – выживание самых ловких. И нет никого сообразительнее Эйба Фельдмана. Я добился перевеса и никому его не уступлю. А это значит, что не будет никакого профсоюза.

– А что станется с Ритой Альварес и ее шестью детьми, которых она должна содержать?

– Найдет работу где-нибудь еще. Послушай, Габриэлла, я знаю, что ты меня считаешь жестокосердным мерзавцем. Может быть, я такой и есть. Но производство одежды всегда строилось на дешевой рабочей силе. И так будет всегда. Уже поговаривают о том, что Нью-Йорк скоро перестанет быть пристанищем индустрии, потому что проклятые профсоюзы ценами гонят нас с этого рынка. Люди говорят, что придется переносить производство на Юг, где рабочая сила все еще дешева. И это когда-нибудь произойдет. С Нью-Йорком будет покончено. И где тогда окажется Рита Альварес? Будет жить за счет благотворительности.

– Но все-таки...

Она не закончила фразу. Он снова сел рядом с ней.

– Извини, – сказал он более спокойно, – мне не хотелось повышать на тебя голос, но это – правда жизни. Как ты думаешь, почему Нью-Йорк переполнен такими пуэрториканцами, как Рита Альварес? Потому что Седьмой авеню нужна дешевая рабочая сила, а Вито Маркантонио нужны голоса избирателей. Три года назад Рита Альварес была счастлива, что получила у меня такую работу, которой у нее не было за всю ее жизнь в Сан-Хуане. Теперь ей понадобился профсоюз. И если она его получит, то через пять лет снова придет скулить. Я ее не виню. Это в человеческой натуре: постоянно искать для себя чего-то лучшего. Но ведь ты не можешь меня упрекнуть в том, что я делаю то же самое?

– Не знаю, – ответила она неопределенно.

– Тогда забудь об этом. Просто занимайся своим моделированием, а мне позволь управлять производством. До сих пор мы были хорошей командой и можем стать еще лучше. И единственный союз, который нам нужен, – это ты и я.

Он обнял ее и начал целовать. Через мгновение, оторвавшись от ее губ, он прошептал:

– Выходи за меня замуж, Габриэлла. Марсия уезжает в Мексику для оформления быстрого развода, и когда все закончится, выходи за меня. Я тебя сделаю такой чертовски счастливой, что ты не будешь знать никаких забот.

Она посмотрела в его глаза:

– Я уже счастлива.

– Ерунда. Я сделаю тебя королевой Седьмой авеню. Я подарю тебе весь этот распроклятый мир. Только тогда ты и узнаешь, что такое счастье. Скажи, что ты выйдешь за меня.

– Мне надо подумать.

Он выпустил ее из объятий и встал.

– Ну что же, думай, – сказал он. – Я пойду наверх в туалет. Когда я спущусь, я хочу получить ответ.

Она начала было говорить, чтобы он убирался к чертям, но что-то заставило ее закрыть рот. Когда он взбирался по скрипучей древней лестнице, она подумала о том, что значит быть миссис Эйб Фельдман. Сила, деньги, влияние... Королева Седьмой авеню. Это было заманчиво, очень заманчиво. Кроме того, она любила его. Кто устоит против его энергии, страсти, честолюбия, когда он дал им волю и обрушил все это на нее? Вся ее жизнь пронеслась в ее памяти: ее полное опасностей и отягощенное избыточным весом детство, годы странствий по Европе, утрата родителей и дедушки с бабушкой, потеря Ника... Теперь она попробовала вкус успеха, и ей это понравилось. Она добилась успеха сама, и, став миссис Эйб Фельдман, она увенчала бы свой успех его успехом. А разве дядя Дрю не позавидует этому? А разве Морис и Барбара не стали бы гордиться?

Она подумала о Рите Альварес. Она была уверена, что Эйб ошибался в своих антипрофсоюзных взглядах, а его черствость по отношению к Рите Альварес была омерзительна, независимо от того, чем бы он ее ни оправдывал. Но если бы она была его женой, разве не попыталась бы она его изменить? Он не сможет вечно противостоять профсоюзам. Возможно, ей удастся приблизить этот день? Она услышала, как он спускался по лестнице.

– Ну и что? – спросил он, войдя в гостиную. – Каким будет ответ?

Она посмотрела на него: высокий, стройный, по-юному красивый, хоть и с седыми висками, прекрасно одетый, такой уверенный в себе. Эйб Фельдман, несомненный победитель. «Черт с ним, – подумала она. – Он знает, что он неотразим».

– Когда Габриэлла Кемп выходит замуж за Эйба Фельдмана, это событие должно произойти в каком-то особенном месте. Куда мы поедем?

Он улыбнулся и подошел к софе, чтобы ее поцеловать.

– В Париж! Куда же еще?

ГЛАВА 57

Две недели спустя Сид Кон вышел один из штаб-квартиры Международного профсоюза дамских портных и направился в свой любимый бар «Пэддис». До десяти часов вечера оставалось несколько минут. Сид работал допоздна, делая последние приготовления к назначенному на завтра пикетированию здания «Саммит фэшнз» живой цепочкой. До этого Сид настраивал руководство профсоюза против «Саммит фэшнз». По целому ряду обстоятельств руководство неохотно шло на какие-либо меры против этой компании. У Сида даже были подозрения, что Эйб Фельдман сунул им взятку, чтобы его только оставили в покое. Но Сида возмутило дело Риты Альварес, и он, вопреки возражению боссов, протолкнул идею с пикетом. Эта забастовка обещала быть долгой, напряженной и неприятной. По всему было видно, что Эйб не собирался уступать и просто-напросто уехал в Париж с новой женой, оставив «Саммит» на попечение своего вице-президента Маури Шульмана. Может, это и была форма выражения Эйбом Фельдманом своего неуважения к профсоюзу, однако Сид Кон подумал, что позиции Фельдмана слабее, чем он мог предполагать. Ясно, что Фельдман, будучи магнатом, выбившимся из низов и теперь деспотично обращавшимся со своими работниками, – это пережиток прошлого. Девяносто процентов предприятий на Седьмой авеню было охвачено профсоюзами. Поэтому главная слабость Фельдмана и состояла в том, что время работало против него.

Сид свернул на Западную Тридцать восьмую улицу. Улица была пустынна, лишь с нескольких грузовиков разгружали доставленный товар. Из-за угла вынырнул синий «плимут» и подъехал к Сиду сзади. Как только «плимут» въехал на тротуар, распахнулись его задние дверцы. Пока Сид понял, что за спиной у него что-то происходит, двое дюжих парней, которые выскочили с заднего сиденья, схватили его, и один из них прижал носовой платок ко рту Сида. Они затолкали его на заднее сиденье, вскочили вслед за ним и захлопнули дверь. Автомобиль взревел. Он слетел с тротуара на проезжую часть и направился к востоку.

Эти двое на заднем сиденье были из гангстерской банды Джерри Гроссмана, бруклинской шайки, которая контролировала этот центр готовой одежды как «свою территорию». Один из парней, по прозвищу «Телячья отбивная», сел на грудь Сида Кона, прижимая его к полу машины, в то время как другой, по прозвищу «Лезвие», перерезал горло Сида от уха до уха.

На это ушло не больше минуты.

– А се moment, – произнесла Габриэлла, стоя на балконе их номера-люкса в отеле «Ритц», – j'en ai marre de tout sauf l'amour».

– Субтитры, пожалуйста, – сказал Эйб, который развалился в пижаме на софе в гостиной их апартаментов и читал парижский выпуск «Геральд-Трибюн».

Они только что закончили свой завтрак. Габриэлла повернулась и снова вошла в роскошную, заполненную цветами комнату. Ее волосы были распущены, на ней был бежевый прозрачный пеньюар, который она сама разработала и назвала «sexpot special»[92]. На самом деле ее нагое тело дразняще проглядывало сквозь ткань, тогда как интимные места были задрапированы настолько, что это создавало таинственный образ и не допускало обвинений в порнографии.