Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

– Извините, мисс, – вдова надвинулась на них будто танк, – что у вас в этой сумке?

Лорна оглянулась на Карла:

– Лекарство от кашля.

– У меня ужасный ларингит, – подхватил Карл, закашлявшись в подтверждение своих слов.

Миссис Херши скептически оглядела его:

– Тем не менее я должна проверить вашу сумку. Вы же знаете, закон...

Лорна протянула сумку, миссис Херши залезла в нее и вытащила бутылку с микстурой от кашля. Холодно глянув на них, она отвинтила колпачок и понюхала содержимое.

– Если это лекарство от кашля, то я Мэри Майлс Минтер, – пробурчала она. – Никакого спиртного в этом отеле! Если вы хотите поужинать здесь, вы должны сделать заказ через меня.

– Мы пытались, – вздохнул Карл. – Не могли бы вы сказать мне одну вещь, мадам? Почему самая богатая в мире страна делает жизнь в ней такой унизительной для всех?

– Я не издаю законов, – сурово ответила миссис Херши. – Единственное, что я делаю, это слежу за тем, чтобы в отеле «Голливуд» эти законы соблюдались.

Она вернулась к стойке администратора, держа в руках сумку, а Карл и Лорна вошли в зал ресторана. К столику их проводил официант, работавший в свободное от службы время каскадером в вестернах. Сделав заказ, Карл обратился к Лорне:

– Меня назвали в честь Карла Марии фон Вебера[63]. Удивительно романтическая история. Хотите послушать?

– Очень, – ответила Лорна.

– Мой отец был врачом в Вене. Очень респектабельным, женатым на респектабельной женщине. У них было четверо респектабельных детей, и жили они в очень респектабельном доме. Однажды, когда моему отцу было около сорока лет, он отправился в оперу и влюбился в сопрано. Я хочу подчеркнуть, что он действительно влюбился в нее, когда слушал ее пение.

– Так только в кино случается.

– Но вы ошибаетесь. Вот почему я нахожу фильмы скучными – реальная жизнь гораздо интереснее. Певицу звали Габриэлла Рауш, и отец сделал ее своей любовницей. Все могло быть вполне пристойно, но отец слегка рехнулся, бросил жену с четырьмя детьми и ушел к Габриэлле. Был грандиознейший скандал, он потерял всех своих пациентов, потому что он, видите ли, бросил семью. Это было не совсем так. Но отцу моему было на все наплевать. Он был влюблен безумно – просто потерял голову! Какие-то деньги у него оставались, и поэтому он лечил бедных больных совершенно бесплатно. Он жил с Габриэллой уже год, когда родился я, – это было тридцать один год тому назад. Любимым композитором мамы был Вебер, и она назвала меня в его честь. Она умерла, когда мне было двенадцать лет, и отец был так потрясен, что уехал в Нью-Йорк. Вот почему я американец.

– Очень милая история. И вы правы – очень романтичная.

– Вы не осуждаете моего отца за то, что он бросил семью?

– Не имеет значения, одобряю я вашего отца или нет. Мне все равно нравится эта история.

– А меня вы не осуждаете за то, что я незаконнорожденный?

– А почему я должна вас осуждать?

Он усмехнулся:

– Я возмещаю этот свой грех тем, что я очень романтичный.

Официант принес бифштексы. Лорна разглядывала Карла. «Он, конечно, некрасив», – подумала она, однако в нем было что-то чрезвычайно привлекательное. И очаровательное. И располагающее к себе.

– Как долго вы пробудете в Калифорнии? – поинтересовался он, принимаясь за бифштекс.

– Неделю.

– Как она вам?

– Калифорния? Здесь хорошо. Не так, как в других местах. Было забавно наблюдать за тем, как делаются фильмы. Моя сестра обожает Калифорнию.

– Она очень красива. Значит, вы возвращаетесь в Нью-Йорк? К своему доктору?

– Верно.

– Как его имя?

– Томми Рэндольф. Он очень хороший.

Он скривил лицо.

– Хороший! Разве такое определение применимо к человеку, с которым вы обручены? Вы говорите – Калифорния хорошая, и ваш жених тоже хороший?

– Что ж, он на самом деле хороший, – словно оправдываясь, ответила Лорна. – Он всем нравится.

– Но вы любите его?

– Конечно.

– В вашем голосе нет уверенности.

Она напряглась:

– Мистер фон Герсдорф...

– Карл.

– Хорошо, Карл. Если бы я не любила его, я бы с ним не обручилась.

– Это совсем не обязательно. Множество женщин выходят замуж за мужчин, которых не любят. Попробую угадать: Томми – уважаемый всеми, с приятной наружностью, солидный, серьезный. Да и родители ваши его одобряют. Он плохо играет в гольф, но любит ходить под парусом и хочет иметь троих детей – двух сыновей и дочь.

Лорна уставилась на него.

– Он очень хорошо играет в гольф, – поправила она Карла, а потом рассмеялась: – Но все остальное довольно верно. Как вы могли все так хорошо угадать?

– Я подумал, что ваша сестра вышла замуж вопреки светским нормам, и, как реакция на это, вы должны были найти такого мужа, против которого никто бы не мог возражать. Но, видите ли, вы сделали большую ошибку. Выходить замуж надо сердцем, а не головой. Думаю, сердце ваше не увлечено Томми. Ужасный бифштекс, не так ли?

– Я не думаю, что вы должны всюду раздавать советы людям, которых не слишком хорошо знаете.

– А почему бы и нет? Советы ведь дают бесплатно. А вдруг я прав? Вдруг вы должны сделать что-нибудь нетрадиционное, как мой отец или ваша сестра?

– Например?

Он положил на стол вилку и нож и взглянул на нее:

– Поедемте со мной в Мексику, – выговорил он тихо. – Возможно, после того, как мы узнаем друг друга, мы поймем, что у нас любовь.

Она улыбнулась:

– Мне показалось, что вы не любите кино. Такая сюжетная линия может случиться только в фильме.

– Какая? Поездка в Мексику с незнакомым человеком? Готов поспорить, такое происходит каждый день.

– Вы просто не знаете меня, Карл. Я не принадлежу к подобному типу женщин.

– Неужели? – Он заглянул в ее глаза. Потом пожал плечами. – Ну вот, теперь вы обиделись. Прошу прощения. И все же... я попытался.

Он снова принялся за бифштекс.

– Но, – прибавил он, – мне бы очень хотелось, чтобы вы поехали со мной в Мексику.

Лорна не ответила. Она была поражена тем, что ей очень захотелось принять это предложение.

ГЛАВА 27

В первый день основной съемки «России» все пошло наперекосяк. Моррис построил новую студию на бульваре Санта-Моника недалеко от студии «Юнайтед артисте»; с технической точки зрения его оборудование было лучшим в Голливуде. Открытые съемочные площадки уже казались допотопными, они вынуждали актеров и рабочих сцены затаскивать мебель внутрь павильонов во время проливных дождей. На студии Морриса имелось целых шесть крытых площадок. Написанный им сценарий «России» разбух до внушительных трехсот страниц и включал в себя множество эпизодов, которые нужно было снять вне павильонов, на натуре – на ранчо в долине Сан-Фернандо. Но Вилли фон Гаштайн хотел сначала отснять сцену оргии в павильоне, и Моррис с Барбарой оба присутствовали на площадке номер один, когда великий режиссер начал снимать великую эпопею.

Сцена изображала один из печально известных распутинских вечеров в Санкт-Петербурге, на которых мужик-гипнотизер то и дело соблазнял десятки женщин из высшего света. Фон Гаштайн сгорал от нетерпения снять именно эту сцену, так как разложение аристократии было его фирменным блюдом. Распутина играл высокий бородатый английский актер Майлс Пирсон, чей кокни[64], к счастью, не мог умалить достоинств его игры без слов. Оргия происходила во дворце князя Кропоткина, которого изображал русский граф из иммигрантов, получивший от фон Гаштайна гонорар в десять тысяч долларов за крохотную роль просто потому, что был – или утверждал, что был, – графом. Вперемежку с элегантно одетыми гостями-актерами здесь находилось с полдюжины настоящих европейских аристократов. Так это было или нет (хотя пресс-релизы Нэта Фингера, разумеется, утверждали, что это именно так), Моррис Дэвид был удовлетворен тем, что все они выглядели аристократически. И павильонные декорации, прогибавшиеся под тяжестью позолоты и четырех – да, да, четырех хрустальных люстр, – определенно, выглядели как интерьер дворца. Если фон Гаштайн и тратил деньги Морриса мешками, то по крайней мере позолоту Моррис получал на полную катушку!

– А теперь, леди и джентльмены, – гремел в мегафон фон Гаштайн, причем слово «джентльмены» звучало у него как «чентльмены», – я скажу вам о секрете оргий, который заключается в том, что начинаются они спокойно, и напряженность нарастает, пока наконец не взрывается буйством чувств.

– Это правда? – прошептал Моррис жене на ухо.

– Откуда мне знать? – пожала плечами Барбара. – Никогда не бывала на оргиях.

– Следовательно, первая съемка, – продолжал фон Гаштайн, – будет утонченно-элегантной. Все вы – сливки российского общества, и я хочу напомнить, что лакеи будут разносить настоящую икру и настоящее шампанское – спасибо за это нашему продюсеру, мистеру Дэвиду, – и разумеется, настоящие аристократы пьют шампанское маленькими глотками, а не проглатывают его одним махом. Как было на репетиции, мы начнем с общего плана всех присутствующих, и потом камера медленно наезжает на лицо Распутина. Мистер Распутин, конечно, будет лакать шампанское, так как он – крестьянин, и при этом поглаживать зад великой княгини Ксении – Лауры Кайе. Все на своих местах? Прекрасно! Синьор Гарда, музыку, пожалуйста! – Он взмахнул рукой, трио музыкантов – скрипач, пианист и арфист – начали играть «Я люблю твои бледные руки, помимо садов Шалимара». – Лакеи готовы? Превосходно! Итак, леди и джентльмены, мы начинаем съемки «России». Камеры! Начали!..

– О, Моррис, – шепнула мужу Барбара, взяв его за руку. – Это такое волнующее зрелище! Удачи тебе, дорогой!

Она поцеловала его в щеку, в этот момент три камеры на штативах начали с различных точек снимать сцену, а главная камера, с которой работал известный шведский оператор Нильс Свенсон, на тележке медленно поехала по направлению к Распутину, возлежавшему на диване в стиле Людовика XV.

– Все разговаривают! – закричал фон Гаштайн. – Все беседуют! Вы говорите о войне, о царе, царице, о Распутине... Это семнадцатый год... Говорите... вот так! Графиня Голицина – засмейтесь... вот так, но не слишком, выдайте нам утонченный декадентский смех. СТОП!

Он завопил так громко, что Барбара в буквальном смысле слова подпрыгнула. Фон Гаштайн вскочил со своего полотняного кресла и ринулся на площадку.

– Разве так смеются? – закричал он в ярости на побелевшую от страха актрису, игравшую графиню Голицыну. – Я сказал, – декадентский смех! Утонченный, усталый смех! Ты считаешь, что утонченный и усталый смех – это значит задрать голову и вопить, как ослица? Ты думаешь, графиня может так смеяться? Я показал тебе на репетиции, как надо смеяться! Пятьдесят, сто раз я показывал это вам всем! Как тебя зовут?

– Графиня Голицына, – дрожа, ответила девушка.

– Безмозглая шлюха, как твое настоящее имя?

– Винифред Джонс.

– Винифред Джонс, – отличное вульгарное имя! Как я получил актрису высшего разряда с таким вульгарным именем? Откуда ты?

– Канзас-сити, штат Миссури.

– Канзас-сити? – завопил фон Гаштайн. – И что, шлюха по имени Джонс из Канзас-сити должна знать, как играть графиню! Грязная потаскушка, ты уволена! Убирайся с площадки. Убирайся! Проститутка!

Девушка разразилась рыданиями и убежала из павильона. Барбара была поражена:

– Моррис, но ты не можешь позволить ему так обращаться с людьми!

– Что я могу сделать? Он гений!

– Гений? Вздор какой! Он чудовище!

– Тишина! – взревел фон Гаштайн, бросив свирепый взгляд на Барбару. – Миссис Дэвид, я хочу напомнить вам, что на моей площадке никому, кроме режиссера, не разрешается разговаривать!

Барбара вся кипела от гнева:

– Извините, мистер фон Гаштайн, но я хочу напомнить вам, что мой муж является продюсером этой картины. Я также хочу напомнить вам, что это актеры и живые люди, к которым надо относиться с определенным вниманием и уважением!

У фон Гаштайна от ярости глаза чуть не вылезли из орбит. Он бросил свой рупор и сбежал с помоста.

– Я ухожу! – заорал он. – Ухожу навсегда! Я отказываюсь подчиняться приказам всяких буржуа. Найдите себе ковбоя, чтобы он поставил вам этот кусок дерьма.

– Вилли! – закричал Моррис. – Ну вот, ты добилась своего, – прошипел он жене и кинулся за режиссером. – Вилли, все мы нервничаем, давай не будем пока сходить с ума... Давай поговорим...

Пока Моррис и Вилли кричали друг на друга, Барбара уселась в кресло, а Сонни – любимый пудель Лауры Кайе выскочил из рук ее костюмерши, подбежал к «пауку» (одной из мощных электрических розеток на полу сцены), поднял перед ним ногу и помочился. Посыпались искры, половина ламп погасла, а визжащий пуделек был отброшен на середину сцены, где с перепугу цапнул Распутина за лодыжку. Майлс Пирсон завыл, чтобы привели доктора и сделали ему укол против бешенства, а Лаура устроила истерику из-за своего песика и потребовала послать за ветеринаром.

К концу дня, когда Вилли наконец нехотя согласился вернуться к съемкам, были отсняты всего несколько футов пленки. Бухгалтер Морриса подсчитал, что потерянный съемочный день стоил «Дэвид продакшнз» одиннадцать тысяч четыреста семьдесят восемь долларов, включая сюда гонорар доктора и ветеринара.

Но это было только начало неприятностей Морриса.

Спустя три дня, ночью, его разбудил телефонный звонок: звонил германский гений, который находился в тюрьме. Соседи фон Гаштайна, встревоженные приглушенными воплями, доносившимися из подвала дома Вилли, позвонили в полицию. Полицейские обыскали здание и в подвале обнаружили обнаженную актрису, привязанную к стулу. На подвальных стенах висела внушительная коллекция венгерских плеток, хотя Вилли удовлетворял свои садомазохистские прихоти не тем, что хлестал девушку, а тем, что вырывал у нее волосы прядь за прядью. Полиция также обнаружила у него большое количество порнографических открыток, которые могли бы составить целую библиотеку. Вилли выражал негодование по поводу своего ареста, называя его нарушением «гражданских прав».

Тяжело вздыхая, Моррис кинулся в полицейский участок и взял на поруки своего режиссера. Нэту Фингеру удалось сохранить инцидент в секрете от прессы и умаслить девушку, предложив ей небольшую роль в следующей картине Морриса. Барбара тщетно пыталась уговорить мужа заменить германского гения другим режиссером, однако Моррис настаивал на том, что верит в этого человека, и убедил ее, что кадры отснятых эпизодов оргии были блестящими. Съемки «России» продолжались.

Однако когда началась вторая неделя съемок, стали вырисовываться неприятности нового и более зловещего – характера. Рекс Армстронг уже снялся в нескольких незначительных эпизодах, но его первая большая сцена снималась в столовой дворца великой княгини Ксении. Лакей Игорь, которого играл Рекс, должен был подать великой княгине перепела. Влюбленное выражение его лица свидетельствовало о весьма обычном обстоятельстве – ведущий актер фильма одурел от актрисы, игравшей роль героини. Вилли, как обычно, наворотил множество смехотворных деталей, чтобы добиться достоверности: на этот раз он нанял шеф-повара отеля «Александрия» приготовить огромного павлина, начиненного перепелами. Стол в столовой комнате прогибался под тяжестью взятых напрокат серебряных канделябров и четырех суповых мисок, заполненных цветами. Хотя это и вызывало естественное сомнение в близком знакомстве Вилли с гастрономическими привычками великой княгини, посреди стола он водрузил фонтан с шампанским – изо ртов двух пухленьких херувимчиков били струи шампанского «Луи Редерер кристал». Позади же каждого из десяти обеденных стульев стоял лакей в ливрее. За окнами, лишенными стекол, плавали искусственные снежинки, имитируя зимний Санкт-Петербург в Калифорнии с ее сорокаградусной жарой.

Барбара и Моррис наблюдали за первыми съемками этой сцены. После обычных предварительных указаний Вилли закричал в мегафон:

– Готовы?

– Готовы, мистер фон Гаштайн, – ответил помощник режиссера.

– Хорошо. Рекс, ты войдешь в дверь с павлином в руках. Все по местам!

Лаура Кайе, выглядевшая очаровательной в романтическом вечернем платье, отделанном мелким жемчугом, заняла свое место во главе стола. Никого больше не было за столом, за исключением лакеев, потому что идея Вилли состояла в том, что, показывая великую княгиню, обедавшую в одиночестве в присутствии десятка лакеев, он тем самым подчеркивал ее презрение к социальной справедливости, а также ее высокомерие и общую стервозность. Все эти аристократические замашки растают, как лед в Финском заливе, после того как Игорь пустит в ход свой пролетарский шарм. Но это случится позднее. А пока температура в пышной груди великой княгини колебалась у нулевой отметки.

– Синьор Гарда!

Трио начало играть томное «Анданте кантабиле» Чайковского.

– Камеры! Начали!

Застрекотали камеры... Открылись двери, и два лакея внесли огромный серебряный поднос с фаршированным павлином. Правого лакея играл Рекс, выглядевший, как всегда, красавцем, но казавшийся необычайно потерянным. Лакей слева, как ему было велено, двинулся вдоль стола по направлению к Кайе, но тут Рекс врезался в стол и рухнул вниз лицом прямо в фонтан с шампанским.

– Стоп! – заревел Вилли, заглушив вопль Лауры Кайе: павлин плюхнулся на стол, из него посыпались перепела, один из которых скатился на колени Лауры.

– Стоп! Стоп! Стоп! – Вилли вытанцовывал что-то похожее на бешеную джигу. – Рекс, что ты, ни черта не видишь? Ты же врезался в этот чертов стол! Ты что, ослеп?

Рекс уже стоял, шампанское стекало по его щекам.

– Да он пьян! – ахнул Моррис.

И действительно, любимец Америки был пьян в стельку. Еще один съемочный день был потерян, и бухгалтер Морриса оценил убытки в одиннадцать тысяч долларов.

Моррис был богатым человеком, но к восемнадцатому дню съемок «России» он уже знал, что финансовых трудностей ему не избежать.

Когда он проезжал в своем желтом «мармоне» по бульвару Сансет, направляясь в «Американский банк», он взглянул на декорации дворца Валтазара, построенные Гриффитом три года назад для своего гигантского провального фильма «Нетерпимость», и тяжело вздохнул. Не существовало более яркого символа безрассудной мегаломании, чем эти злосчастные декорации с их алебастровыми слонами и огромными одноэтажными домиками бульвара Сансет, даже после того, как Управление пожарной охраны Лос-Анджелеса объявило их пожароопасными. Меньше всего Моррису хотелось сейчас вспоминать о «Нетерпимости», которая оставила публику равнодушной, но он знал, что в мире кино уже сравнивали «Россию» с «Нетерпимостью», а огромный Зимний дворец, выстроенный Моррисом в долине Сан-Фернандо, – с дворцом Валтазара. Декорации Зимнего дворца, которые должны были быть фоном для одной из кульминационных сцен фильма – взятия царского дворца революционерами, – первоначально были оценены в сто пятьдесят тысяч долларов, но под конец их стоимость выросла почти до двухсот тысяч, что составило одну десятую от всей сметы фильма. Экстравагантность фон Гаштайна, пьяные кутежи Рекса и простое невезение тоже изрядно подкосили бюджет, но Моррис знал, что снова вина лежит на нем. Монументальность концепции фильма увлекла его, и он начал осуществлять этот проект вопреки всем советам. Если «Россия» провалится, это будет только его собственная вина, и ничья больше.

Приехав в банк, он поднялся на лифте на седьмой этаж, где его провели в кабинет первого вице-президента банка – Элберта Дина. Дин излучал дружелюбие, свойственное жителям Среднего Запада, однако Моррис знал, что за этими очками без оправы и дружеской улыбкой скрывался острый ум. Благодаря Виктору Моррис мог позволить себе роскошь быть относительно свободным от денежных затруднений. Теперь же этой роскоши не существовало. Моррис почувствовал себя в кабинете Дина почти так же униженно и неуютно, как это было пять лет назад, когда он впервые переступил порог офиса человека, ставшего потом его тестем.

– Элберт, мне нужен миллион долларов! – выпалил он, прежде чем банкир произнес обычную фразу о погоде. – Вы одолжите мне его?

– Значит, слухи верны, – сказал Дин. – Вы превысили смету.

– Да, это так. Но «Россия» принесет миллионы! Я знаю, что они болтают – это, дескать, еще одна «Нетерпимость», – но они не видели дейлиз[65]!. Они прекрасны...

Элберт поднял руку:

– Моррис, не пытайтесь надуть меня. – Все дейлиз прекрасны. Но почему же вы пришли ко мне, а не к Виктору Декстеру?

Моррис помрачнел:

– Я мог бы солгать вам, но не буду. Виктору с самого начала «Россия» не нравилась.

– И вы вложили собственные два миллиона?

– Да.

– А теперь вам нужен еще один миллион. – Элберт поглядел на листок бумаги перед собой. – Моррис, у нас есть закладная на ваш дом в семьсот тысяч долларов и закладная на вашу студию. Даже если бы я и верил в «Россию», а я в нее не верю, я бы все равно не стал рекомендовать своему банку дать вам ссуду. Честно говоря, меня уже беспокоит судьба денег, которые мы дали вам в кредит. – Бледно-голубые глаза за стеклами очков без оправы оторвались от листа. – А ваша жена? Она ведь состоятельная женщина. Разве она не может помочь вам?

Моррис встал:

– Я лучше пойду снова продавать обувь, чем попрошу у своей жены хоть цент. Ну, спасибо, Элберт. Я знал, что зря трачу здесь время. И почему я никогда не слушаю самого себя?

Лорна вернулась в Нью-Йорк через неделю после ужина с Карлом Марией фон Герсдорфом. Лорд и леди Пемброук в это время отправились на север страны, сначала на уик-энд к Вильяму Рэндольфу Херсту в Сан-Симсон, а потом на недельный отдых на туристское ранчо в Неваде. Теперь они вернулись в Лос-Анджелес, чтобы пересесть на нью-йоркский поезд. Люсиль читала журналы в своем двухкомнатном номере в отеле «Александрия», когда раздался звонок в дверь. Так как А-а-арчи играл в гольф, ей пришлось открыть дверь самой.

– Привет, дорогая! – Она поцеловала Барбару.

– Мама, ты выглядишь великолепно. Ранчо, должно быть, пошло тебе на пользу.

– О, там было хорошо. Арчи все время падал с лошадей. Он плохой ковбой. Как Аллен? – Она говорила о годовалом сыне Барбары.

– Все еще сосет палец на ноге, но он от этого отвыкнет. Мама, сколько я стою?

Мать удивленно на нее взглянула:

– Какой странный вопрос. Почему тебе нужно это знать?

– Мне известно, что отец учредил кредитный фонд для каждого из нас, но не имею представления о его размерах, ты же знаешь, как он скрытен в отношении денег.

– О да, это так. Но ты так и не ответила на мой вопрос. Зачем тебе нужно это знать? Надеюсь, ты не собираешься одалживать Моррису деньги на его картину?

– Мама, у него неприятности. Ему срочно нужен миллион долларов, и никто не дает ему денег, потому что все говорят, будто «Россия» провалится. Я должна помочь ему!

– Потому что он твой муж?

– Да.

– Ты говорила мне, что была против того, чтобы он делал эту глупую эпопею, и все-таки ты готова дать ему деньги?

– Я люблю его, – просто сказала Барбара.

– Миллион долларов – большая цена за любовь. Это Моррис попросил тебя вложить деньги в фильм?

– О нет! Он никогда не попросит меня об этом. Он может попросить тебя или еще кого-нибудь, однако он слишком горд, чтобы обратиться ко мне. И отец, конечно, отказал ему, так что это исключено. Он на самом деле загнан в угол, и хотя я думаю... Я не возлагаю больших надежд на этот фильм, но все равно хочу помочь ему. Мой кредитный фонд достаточно велик, чтобы я могла взять под него миллион долларов?

– Да, разумеется.

– Тогда я позвоню отцу и попрошу оформить мне кредит. Я могу позвонить по твоему телефону?

Она заказала разговор. Трансконтинентальная телефонная служба была введена в действие пять лет назад, в январе 1915 года, и все еще считалась новинкой. Но связь была удивительно хорошей, и уже через пять минут Барбара разговаривала с Виктором. К ее изумлению, отец не выдвинул никаких возражений и сказал, что отдаст распоряжение на следующий же день перевести деньги на счет Морриса в «Американский банк» – банк-корреспондент «Декстер-банка», – кредит будет предоставлен под обычный деловой процент, то есть четыре процента. Виктор добавил, что шлет ей свою любовь, и пожелал Моррису удачи. Когда Барбара повесила трубку, ей пришло в голову, что иметь отца-банкира – это совсем неплохо!

Во время ее разговора с отцом Люсиль удалилась в спальню. Потом Барбара подошла к дверям и увидела, что мать сидит в кресле около окна, по ее щекам текли слезы.

– Мама, что случилось?

– О, ничего.

Барбара вошла в спальню.

– Ты не можешь плакать ни от чего. В чем дело?

Люсиль взяла ее за руку:

– Просто... Я подумала, как хорошо любить кого-нибудь так, как ты любишь Морриса. Он такой своеобразный человек, но... Словом, ты ведь сразу же решила одолжить ему деньги, правда?

– Да.

– Я хотела бы быть такой же, как ты. – Она закусила губу, пытаясь сдержать слезы. – А я только и делала, что брала их у твоего отца. Брала, брала, брала... О, я не притворяюсь, что, если бы мне пришлось повторить все сначала, я бы вела себя по-другому, но все же я стыжусь своего поведения. О Господи, единственное, что я ненавижу, это женщин среднего возраста, оплакивающих свои ошибки...

– Может быть, иногда и неплохо поплакать.

– Возможно. Парадокс в том, что, оказывается, твой отец был прав.

– О чем ты?

– Когда мы договорились о разводе, он напоследок сказал мне, что жалеет меня, так как знает, что со мной случится. Я не забыла его слов, и он оказался прав, черт его побери. Я знаю, что все говорят обо мне, в том числе и ты, и Лорна, и Дрю... что я «купила» Арчи, – и это правда. Ему плевать на меня, и я это знаю. Я просто недалекая тщеславная женщина, которая купила себе молодого мужа и титул.

Барбара стиснула руку матери.

– Все мы все равно любим тебя.

– Правда?

– Конечно.

Она наклонилась и поцеловала мать. Люсиль обняла Барбару.

– По крайней мере я сделала в жизни одну хорошую вещь, – прошептала она, – я родила двух замечательных дочерей.

Когда Моррис вошел в «Каса дель Мар», он спросил дворецкого:

– Где миссис Дэвид?

– Наверху в детской, сэр.

Моррис взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, пролетел по коридору и ворвался в детскую. Барбара сидела в кресле-качалке и кормила Аллена из бутылочки.

– Нет! – закричал он, тыча в жену пальцем, словно обвиняя ее. – Я не возьму твоих денег! Я ценю твое благородство, но Моррис Дэвид не примет денег от жены! Мне наплевать на то, что дела совсем плохи нет!

Барбара была невозмутима:

– Тебя не устраивают мои деньги?

– Да, не устраивают! Каждый продюсер в Голливуде скажет, что я на содержании у жены!

– Ты бы взял деньги у моего отца, однако не возьмешь у меня? Это очень странный двойной стандарт, Моррис. Кроме того, я не даю их тебе. Я вкладываю их в «Дэвид продакшнз». На определенных условиях.

Он уставился на нее:

– Еще и на условиях! На каких же?

Барбара встала, поцеловала Аллена в лобик и уложила его в плетеную колыбельку.

– Моррис, ты гений комедии, – начала она. – Никто в Голливуде не может сделать более смешного фильма, чем ты. Это может показаться странным. Но самой смешной твоей картиной может оказаться «Россия».

Он побагровел.

– Смешной? – закричал Моррис. – Эффектной, – да! Трогательной, трагической, волнующей – да! Но смешной?

– Это пиршество смеха. Честно говоря, когда я ежедневно смотрю отснятые куски, то с трудом удерживаюсь от хохота. Из Лауры Кайе выходит такая же великая княгиня, как из меня. А Рекс! Все, что я могу сказать об этом лакее Игоре, это то, что просто удивительно, как это с такими революционерами вроде него царь не удержался на троне. Ты должен взглянуть правде в лицо, Моррис: твой фильм – просто глупый, и не более того.

Он силился сказать что-то, но изо рта вырвался лишь какой-то шипящий звук. Моррис бросился в кресло-качалку. Барбара впервые увидела на лице у мужа страх.

– Глупый? – спросил он робко. – Ты так думаешь?

Барбара подошла к нему, встала на колени и взяла его за руку.

– Милый, я не хочу причинять тебе боль, однако я должна быть с тобой честной ради твоего же блага. Ну, и моего тоже, и Аллена. Я знаю, что ты хочешь сделать из «России», и думаю, что это великолепно и восхитительно, но ты не Д. В. Гриффит. Ты – Моррис Дэвид, и это замечательно само по себе. Ты сказал мне, что хочешь, чтобы тебя уважали, хочешь не «просто» заставить людей смеяться, – неужели ты не понимаешь, что миллионы людей любят тебя, потому что ты можешь заставить их смеяться. А что может быть замечательнее этого – заставить людей смеяться? Мне совершенно наплевать на великую княгиню Ксению или русскую революцию, и у меня есть тайное подозрение, что и всем остальным людям в Америке наплевать на это. Но заставь меня смеяться, и я полюблю тебя навеки.

Он пристально смотрел на нее.

– Ты считаешь, эта картина провалится? – шепотом спросил он.

– Эта картина – да, – сказала она, поднимаясь с колен. – Но если ты сделаешь то, что я хочу от тебя, думаю, ты добьешься грандиозного успеха.

– А чего ты от меня хочешь?

– Преврати свой фильм в комедию, – спокойно ответила Барбара, избавься от того гамбургского хвастуна Вилли фон Газбега, поставь фильм сам, и пусть люди смеются. Тебе не придется даже переснимать отснятый материал, потому что он уже смешной. Просто добавь в него немного балаганных номеров и преврати все в пародию.

– Что значит – «пародия»? Пожалуйста, говори нормальным языком.

– Ладно, это значит – шутка. Преврати все в шутку!

На его лице ясно читалось недоверие.

– Сделать шутку из русской революции? Из мировой войны? Ты так представляешь себе шутку?

– А что же это, если не шутка? Жестокая шутка, допустим, но все равно – шутка. Люди по горло сыты войной, большевизмом, но заставь их над этим смеяться, и, может быть, они лучше поймут, что это такое. Поверь мне, Моррис, ты можешь сделать это! Ты можешь сделать из этого превосходную комедию! И если ты избавишься от Вилли и превратишь свой фильм в комедию, я вложу в него деньги, необходимые тебе. Но я не вложу их в неудачный фильм, продюсером которого ты являешься. Я люблю тебя, однако я – не самоубийца.

Моррис встал с кресла, подошел к окну и стал смотреть на бассейн. Барбара наблюдала за ним, с нетерпением ожидая, что он скажет в ответ. Она увидела, как задвигались его плечи, и через несколько мгновений поняла, что он трясся от смеха. Моррис обернулся к ней, по щекам у него текли счастливые слезы.

– Сцена в столовой! – закричал он. – Когда Рекс напился и шлепнулся в фонтан с шампанским! Мы могли бы сохранить ее! Она ведь была очень смешной!

Барбара подбежала и обняла его:

– Это была настоящая потеха!

– Мы сделаем этого Игоря пьяницей! Пьяницей, который не просыхает всю русскую революцию и умудряется спасти великую княгиню Ксению!

– Рекс может сыграть пьяницу! Ведь он сам – алкоголик. О, Моррис, это просто замечательно!

Они захохотали и пустились в пляс вокруг плетеной колыбели, где Аллен Дэвид лежал на спине и сосал палец на ноге, с любопытством разглядывая своих странных родителей.