Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

– Я знаю, – ответил Тони. – Я организую перевод средств. Полагаю, генерал Мальцер примет один из чеков Ватикана?

Когда Фаусто подъехал к своей вилле, его остановили два немецких солдата, поставленные у парадной двери. Он предъявил документы, и ему разрешили войти. Его семья сидела на кухне. Он поцеловал Анну. Ее милое личико было испуганным. Она спросила:

– Папочка, что происходит? Зачем здесь эти солдаты?

Он поцеловал Нанду, сел рядом с ней и спокойно объяснил происходящее. Когда он закончил, все некоторое время молчали. Потом Нанда тоже спокойно сказала:

– Бедный папочка и бедный Фаусто, – и положила руку ему на запястье.

Когда они ложились спать той ночью, она спросила его:

– Ты не жалеешь, что женился на еврейке?

В ответ он улыбнулся:

– Я жалею только о том, что многие годы был таким паршивым мужем.

Он лег в постель рядом с ней и поцеловал ее. Потом выключил свет. Некоторое время они лежали в темноте, прислушиваясь к разговорам немецких солдат под открытым окном. Потом они занялись любовью.

На следующее утро в шесть часов их разбудил сильный стук в парадную дверь.

– Что теперь? – пробормотал Фаусто, поднявшись с постели и направляясь к окну, чтобы посмотреть вниз.

Он увидел одного из немецких солдат у двери. На улице стоял грузовик.

– Что тебе надо? – крикнул он немцу.

Солдат поднял голову:

– Одевайтесь, вы поедете с нами.

– Куда?

– Никаких вопросов. Одевайтесь. Быстро!

Нанда сидела на кровати. Она была напугана.

– Как ты думаешь, что это значит? – спросила она.

– Я не знаю. Но нам лучше сделать так, как они велят. Я разбужу детей.

Когда он выбегал из спальни, его охватил страх перед неизвестностью.

Пятнадцать минут спустя их всех затолкали в кузов грузовика. Стоял такой же прекрасный весенний день, что и накануне, но Нанда заставила Анну надеть голубое шерстяное пальто.

– Просто на всякий случай, – сказала она, не вполне сознавая, что имеет в виду.

Грузовик отъехал от виллы и направился к Тибру. Четверо немецких солдат сидели вместе с ними в кузове, двое других в кабине.

– Куда мы едем? – спросил Фаусто.

– Без вопросов, – ответил немец.

Анна заплакала.

– Мамочка, я боюсь, – сказала она.

Нанда обняла ее:

– Все будет хорошо, дорогая.

– Но куда они нас везут? И кто будет кормить Тито и Джулио?

Это были кот и собака.

– Я выпустила их в сад и оставила им немного еды и воды.

– А что, если нас долго не будет?

Нанда умоляюще посмотрела на Фаусто. Он встал, пересек кузов и опустился на колени перед дочерью. Он взял ее за руки.

– Твой папочка когда-нибудь обманывал тебя? – спросил он.

– Нет. По крайней мере я так не думаю.

– Ну, тогда папочка обещает тебе, что сегодня после обеда мы вернемся домой. Я тебе говорил вчера вечером, что должен заплатить немного денег немцам, и когда это произойдет, мы переедем на какое-то время к дяде Тони. Но прежде, чем мы поедем к дяде Тони, мы вернемся и заберем Тито и Джулио с собой.

– Ты обещаешь?

– Обещаю.

И он поцеловал ее. Казалось, что это ее успокоило. Когда Фаусто возвращался на свое место напротив нее, он переглянулся с Энрико. Он знал, что его сын понимает, что происходит что-то неладное.

Двадцать минут спустя грузовик остановился напротив Реджина-Коэли, старой римской тюрьмы на левом берегу Тибра. Немецкие солдаты встали.

– Вы, трое, – сказал один из них, который немного говорил по-итальянски, указывая на Нанду, Анну и Энрико, – вылезайте. А ты, – он указал на Фаусто, – остаешься.

– Мы что, арестованы? – спросила Нанда.

– Никаких вопросов.

– Но это же тюрьма! – воскликнул Энрико.

Немец схватил его за руку и рывком поднял на ноги.

– Выходи! – кричал он сердито, подталкивая его к краю грузовика.

Он толкнул его так сильно, что Энрико споткнулся и упал на пол, ударившись головой о сиденье. Фаусто подскочил к солдату и нанес ему удар в челюсть. Немец застонал и опрокинулся на заднюю стенку кабины. Остальные солдаты прицелились в Фаусто.

– Не стреляйте! – вскрикнула Нанда.

К этому времени Анна заплакала от страха и ужаса. Солдат, которого ударил Фаусто, взглянул на нее, потер подбородок, морщась от боли, и направился к краю кузова. Когда он поравнялся с Фаусто, то неожиданно повернулся и сильно ударил его по затылку прикладом винтовки. Фаусто застонал и без сознания рухнул на пол грузовика.

– Фаусто! – закричала Нанда, бросаясь к нему. Солдат грубо схватил ее.

– Вылезай из грузовика! – закричал он. – Выходи!

Шофер обошел грузовик, чтобы открыть задний борт. Теперь солдат просто столкнул Нанду вниз. Она соскочила на булыжники и ушибла лодыжку. Энрико столкнули вслед за ней. Анну тем не менее заботливо передали в руки шоферу.

После того как грузовик отъехал, ребенок все еще плакал. Их повели в темные подземелья тюрьмы Реджина-Коэли.

Придя в себя, Фаусто обнаружил, что лежит на стальной койке в узкой длинной камере. Застонав и держась за затылок, где выступала болезненная шишка, он сел и огляделся. В камере было шесть двухъярусных коек, по три с каждой стороны. Пятеро мужчин сидели на них. В конце камеры была раковина и туалет без сиденья. На потолке – одна лампочка, защищенная стальной сеткой, на стенах – процарапанные надписи.

В человеке, сидевшем напротив, Фаусто узнал Мартелли Кастальди, генерала итальянских военно-воздушных сил, который боролся против ввода немецких войск в Рим, а потом вступил в ряды Сопротивления.

Лицо Мартелли Кастальди было распухшим, отекшим и покрыто страшными синяками и рубцами. Он курил сигарету, и воздух в камере был пропитан сигаретным дымом и запахом человеческих тел.

– Кастальди, – сказал Фаусто, – где я, черт возьми?

– В гостях у гестапо, – ответил генерал с утонченной и издевательской улыбкой. – Добро пожаловать на улицу Тассо.

Фаусто содрогнулся. Гестаповская тюрьма на улице Тассо, неподалеку от виллы Волконских, в которой размещалось посольство Германии, пользовалась в Риме дурной славой, пытки там были обычным явлением. «Они пытаются напугать меня, – подумал он. – Мальцер хочет запугать меня, чтобы заставить заплатить деньги. Пьяный дурак! Я и так согласен заплатить...»

– Что случилось с вашим лицом? – спросил он.

Мартелли Кастальди улыбнулся.

– Разве я не привлекательный? – спросил он, указывая на кровоподтеки. – Нашим немецким союзникам следует стать мастерами пластической хирургии. Они столько внимания уделяют внешности людей.

– Они вас били?

– Ну конечно! Ничто не доставляет им большего удовольствия. Гвидони здесь... – Он указал на верхнюю койку над собой, откуда выглядывал молодой человек лет двадцати. – Он был разукрашен вчера вечером. Расскажи синьору Спада, что ты сделал, Гвидони. Это очень, очень изысканно.

Молодой человек смутился:

– Ну, они били меня по ступням ног специальной палкой. Было чертовски больно. На двадцатом ударе я сильно пукнул, и это на них подействовало.

Фаусто выдавил улыбку, но небрежное описание пыток не подняло его настроения.

– А тебя за что? – спросил Мартелли Кастальди, посасывая свою сигарету.

– Не знаю. Они арестовали всю мою семью сегодня утром и отвезли их в Реджина-Коэли.

– Твоя хорошенькая жена, как я припоминаю, еврейка, или нет?

– Да.

– Тогда вот тебе и ответ, не так ли? – Мартелли растер ногой сигарету, затем наклонился вперед и положил руку на плечо Фаусто. – Ты слышал об ответных карательных мерах? – спросил он тихо.

– Из-за вчерашнего взрыва?

– Да. Один из охранников вчера говорил об этом... Я подслушал его. Гитлер рассвирепел из-за вчерашнего нападения Гапписти. Он потребовал, чтобы за каждого убитого немца было казнено десять итальянцев. Пока умерло тридцать два немца.

Глаза Фаусто расширились.

– Но это будет триста двадцать итальянцев...

Мартелли Кастальди кивнул:

– Ты хорошо умножаешь, мой друг.

Окошко в стальной двери открылось, и в него заглянул охранник. Окошко закрылось, но открылась вся дверь. Там стояли два гестаповских охранника. Один из них указал на Фаусто:

– Ты! Полковник Каплер велел привести тебя к нему, как только ты очухаешься. Быстро!

Фаусто поднялся с койки.

– Удачи, – сказал Мартелли Кастальди.

– Она мне будет необходима, – ответил Фаусто, направляясь к двери.

– Она всем нам необходима, мой друг.

Дверь в камеру снова захлопнулась.

Фаусто привели в кабинет Каплера, расположенный в другой части здания. Кабинет, хотя и не был большим, производил приятное впечатление. Его окна выходили на миленький садик с миртовыми деревьями по бокам аллеи, высокими кипарисами вокруг пруда и мраморным фонтаном. Садиком пользовались только эсэсовцы. Позади письменного стола Каплера висел портрет Адольфа Гитлера, изображенного в полный рост в расстегнутом непромокаемом плаще, с руками на бедрах, в воинственной позе, со злыми глазами, устремленными куда-то за горизонт к славному тевтонскому триумфу. Возле другой стены, в освещенной витрине, стояло множество этрусских ваз, составлявших только часть личной коллекции Каплера. Каплер сидел за столом, читая какие-то бумаги. Он выглядел утомленным. Подняв налитые кровью глаза, он взглянул на Фаусто.

– Мне нужны жертвы, – сказал Каплер прозаично. – Фюрер приказал мне расстрелять триста двадцать итальянцев и евреев в отместку на трусливое нападение на моих соотечественников вчера во второй половине дня. Экзекуция произойдет сегодня во второй половине дня. Мне было приказано выбрать для этого людей, уже приговоренных к смертной казни или к пожизненному заключению. К сожалению, таких не хватает. Поэтому мне разрешили отобрать людей, которые еще не осуждены, но совершили преступления, караемые смертью. Мне также разрешили включить в список евреев, независимо от того, совершали они преступления или нет. Я уже включил в список твою жену и детей.

– Если ты их убьешь, ублюдок, Мальцер не получит своих денег!

– Успокойся, Спада. Я это понимаю и уже говорил с Мальцером о твоем деле. Ты принял решение насчет того дела, которое мы обсуждали за ленчем?

– Да, конечно. Я собирался позвонить генералу сегодня утром, но ваши люди нас арестовали... Я согласен на эту сделку. Мой брат организует перевод средств.

– А драгоценности?

– Да, и драгоценности тоже. Все находится в Ватикане! Мы сможем провести обмен быстро? Моя маленькая дочь очень напугана.

– Да, да. Я понимаю. Очень хорошо. Как только я сумею организовать для вас транспорт, я пошлю вас в Ватикан. И я позвоню генералу Мальцеру, как только он встанет. Видите ли, я не спал всю ночь, пытался составить список, но это очень трудно... Чрезвычайно трудно найти нужное количество жертв... – Он сказал что-то по-немецки по селекторной связи, и двое охранников вошли в кабинет. – Подождите с ними, пока я не найду для вас грузовик, – сказал он Фаусто.

– Вы скоро выпустите мою семью из Реджина-Коэли? – настаивал Фаусто.

– Да, да, я работаю быстро, насколько это в моих силах! А теперь идите.

Фаусто вышел в сопровождении охранников. Его голова все еще дрожала от удара, но он уже чувствовал себя лучше. Казалось, что все в конечном счете будет в порядке.

Его привезли к Ватикану в восемь тридцать, и он прошел прямо в кабинет Тони, где рассказал брату обо всем, что случилось. Тони испытал отвращение и не стал скрывать этого.

– Немцы! – сказал он. – Бросить Анну в тюрьму! Как можно быть такими бессердечными, такими жестокими?!

– Мы должны вызволить их оттуда как можно скорее. Ты перевел деньги из банка «Швейцарский кредит»?

– Да, все готово. Вот только, как это ни странно звучит, я не знаю, на чье имя выписать чек. Адольфу Гитлеру?

– Позвони Мальцеру. Скажи ему, что мы согласны на все их условия и пусть доставят Нанду и детей сюда.

– Да, ты прав. – Он нажал кнопку селектора и попросил отца Фрассети: – Соедините меня с генералом Мальцером, пожалуйста.

– Хорошо, ваше преосвященство.

– Где Паоло?

– Я пошлю за ним. Бедный старик, он плохо спал ночью, прощаясь со своими драгоценностями.

– Когда эта проклятая война закончится, он, может быть, получит их назад. А может быть, и я получу свои деньги обратно. Кто знает?

– Эта война, – с грустью сказал Тони, – обнажила все лучшее и все худшее в людях. Героизм и ужасную жестокость... Но я скажу тебе откровенно, Фаусто, чего не сказал бы никому другому. По-моему, святой отец совершает ужасную ошибку, что не осуждает Гитлера. При этом он отдал распоряжение ватиканской газете признать партизан преступниками за содеянное ими вчера.

– Преступниками? – воскликнул Фаусто. – За то, что они напали на немцев? Послушай, мне не нравится их политика, но, надо отдать им должное, они – единственные в Риме, кто оказывает хоть какое-нибудь сопротивление проклятым нацистам!

– Святой отец хотел бы, чтобы римляне были тише воды, ниже травы, пока не придут американцы. Возможно, это и неплохая тактика, я не знаю. Но, мне кажется, неверно признавать Гапписти виновными. И час назад он мне сказал, что и пальцем не пошевельнет, чтобы предотвратить карательные меры. Я нахожу, что это невыносимо. Триста двадцать человек должны быть хладнокровно убиты, а святой отец хранит молчание?

Он вздохнул и покачал головой:

– Я всем сердцем люблю церковь, но некоторые ее действия...

Голос отца Фрассети сообщил по селектору:

– Генерал Мальцер, ваше преосвященство.

Тони поднял трубку:

– Генерал, мой брат Фаусто Спада здесь. Он и синьор Монтекатини согласны с вашими условиями. Как только синьора Спада и двое ее детей будут доставлены сюда, в Ватикан, мы передадим драгоценности и чек банка Ватикана на тридцать миллионов лир. Кстати, на чье имя должен быть выписан чек?

Он слушал. Затем на его лице появилось вызывающе-презрительное выражение удовольствия.

– Я понимаю. На ваше имя. Очень хорошо.

Он продолжал слушать. Выражение удовольствия на его лице сменилось выражением беспокойства.

– Извините, генерал, но это совершенно исключено...

Генерал, очевидно, кричал. Тони поморщился, и даже Фаусто мог слышать слабый шум, доносившийся из трубки.

– Генерал, – оборвал Тони, – мне, по всей вероятности, нужно будет обсудить это с моим братом. Я вам вскоре перезвоню.

Он бросил трубку телефона.

– Что там? – спросил Фаусто.

– Он пьян.

– Это меня не удивляет. Что он сказал?

Тони глубоко вздохнул:

– Мальцер говорит, что Каплер допустил ошибку. Ни женщин, ни детей не собираются казнить, так как, он говорит, палачи в гестапо очень «чувствительны». Как бы то ни было, Нанду и Анну он отпустит... но он хочет оставить Энрико.

Фаусто обмер.

– Почему? Я не понимаю...

– Он говорит, что обстановка полностью изменилась. Даже он не может исключить Энрико из списков, потому что они отчаянно пытаются заполнить квоту, то есть найти достаточное число тех, которых они называют смертниками. Ему очень нужен Энрико.

Фаусто сорвался с кресла в ярости:

– Нет! Черт их всех побери, сделка есть сделка, он никогда не получит моего сына! Ты думаешь, я позволю этой пьяной деревенщине выпустить пулю в голову Энрико? Сначала я его убью! Я перебью всех поганых нацистов!

Фаусто скорчился, прижав сжатые кулаки к голове, как будто кто-то ногой нанес ему удар в пах. Тони выбежал из-за стола и обхватил брата.

– Возьми себя в руки, – успокаивал он его.

Фаусто выпрямился. Слезы катились у него по щекам.

– Он просто вымогает у меня еще больше денег.

– Не думаю. Он жаждет крови.

– Подонок... это не только он, это еще и Альбертелли, и все остальные старые обезумевшие фашисты... Это они натравили его на меня...

– Ты так думаешь?

– Я в этом уверен. Ну что ж, они не получат моего сына. Позвони Мальцеру еще раз. Скажи ему, что без Энрико сделка не состоится.

– Но ты не можешь этого сказать! Нельзя ставить под удар Нанду и Анну! Если ты скажешь, что сделка отменяется, он перебьет их всех!

Фаусто глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Он кивнул, как будто бы соглашаясь. Он засопел, вытер нос рукавом. Он покрылся потом и дрожал. Тони до сих пор никогда его таким не видел.

– Ладно, – сказал он тихо. – Позвони Мальцеру и скажи ему, что он может забрать меня вместо Энрико.

Тони был поражен.

– Должен быть какой-то другой выход...

– Какой? Он взял меня, простите, ваше преосвященство, за яйца. Скажи ему, пусть привозят Нанду с детьми сюда, а меня заберут с собой.

Его брат-близнец не пошевелился.

– Ты все обдумал? – спросил он.

– Ты думаешь, мне этого очень хочется? – воскликнул Фаусто. – Конечно нет! Я еще не самоубийца, и я не мученик. Но я это делаю для того, чтобы спасти свою семью. Звони!

Тони колебался. Наконец он вернулся к письменному столу и нажал кнопку селектора.

– Соедините меня с генералом Мальцером еще раз.

Он сел и посмотрел на брата.

– Ну что, – спросил Фаусто, – я был ведь не очень хорошим братом, да? Может быть, это отчасти компенсирует те мерзости, которые я совершил в своей жизни. Ты думаешь, это возможно?

Тони ответил не сразу. Он вспомнил ту ночь, когда, тридцать лет назад, Фаусто повел его в «Ла Розина». Потрясенный самопожертвованием Фаусто, он почему-то мог думать только о том, что произошло той ночью, единственной ночью в его жизни, когда он познал женщину...

– Ты мне не отвечаешь, – сказал Фаусто. – Я это понимаю так, что тебе безразлично. Может, ты и прав. Я еще был и паршивым католиком к тому же. Но может быть, за оставшееся время ты сделаешь все возможное, чтобы подготовить меня к встрече с... нашими родителями?

– И с Богом, – добавил Тони.

– И с Богом. Я надеюсь, тебя это не затруднит, Тони? Все мои грехи, которые я совершил, может мне отпустить только кардинал, не меньше.

Близнецы посмотрели друг на друга.

– Затруднит? – повторил Тони тихо. – Для меня это честь.

Голос отца Фрассети сообщил по селектору:

– Генерал Мальцер, ваше преосвященство.

– Ты решился? – спросил Тони Фаусто.

Фаусто кивнул:

– Я решился.

Тони вернулся к столу и с неохотой взял трубку. Его взгляд был прикован к брату.

Просторные боковые приделы собора Святого Петра были почти пустыми, когда Тони вел через них Фаусто. Фаусто не был в этом соборе уже много лет, но сейчас торжественное величие базилики наполнило его какой-то умиротворенностью, отгоняя панический страх, который появился после его решения обменять свою жизнь на жизнь сына. Неожиданно и страшно наступил последний день его жизни. Его отвращение к фашизму и к самому себе возникло семь лет назад, еще в Эфиопии; с тех пор ему не во что было верить, кроме своей семьи. Сейчас, оглядываясь назад, он видел всю мерзость того, что совершил. Жертвуя собой ради спасения Энрико, он чувствовал, как к нему возвращается ощущение своей значимости, которое у него давно пропало. Смерть будет скорой, но, проходя через приделы собора Святого Петра, он начал чувствовать, что она может быть в некотором смысле и прекрасной.

Двое братьев вошли в исповедальню, и в течение пятнадцати минут Фаусто открывал свою душу. Когда они вышли, у Тони в глазах стояли слезы. Он обнял своего брата, а затем повел его вдоль длинного придела к большому алтарю, увенчанному ослепительным балдахином работы Бернини. Там они оба опустились на колени и стали молиться в полном молчании.

В одиннадцать тридцать штабной «мерседес» остановился напротив собора Святого Петра. Альбертелли вышел из него и направился к правому приделу собора, где Фаусто и Тони стояли в ожидании. Альбертелли опустился на колено, чтобы поцеловать кольцо Тони. Затем он поднялся и посмотрел на Фаусто.

– Ты меня здорово удивил, Спада, – сказал он. – Ты никогда мне не казался мучеником.

– Вы не оставили мне выбора, – ответил Фаусто. – Это, наверное, была твоя идея – включить мою семью в список смертников?

Альбертелли криво ухмыльнулся:

– Возможно.

– Моя жена знает?

– Нет, они ничего не знают.

– Спасибо хоть за это. – Он повернулся к брату. – Не говори им сейчас ничего. Обо всем расскажешь после.

– Все, что пожелаешь, Фаусто.

– Чек для генерала Мальцера у вас с собой? – спросил Альбертелли. – И драгоценности?

Тони отдал ему конверт и указал на потертый атташе-кейс возле одной из колонн. Альбертелли быстро заглянул в конверт, затем открыл атташе-кейс, в котором сверкали бриллианты Паоло.

– Здесь целое состояние, – произнес он благоговейным тоном.

– Сколько тебе достанется? – спросил Фаусто. – Только не говори мне, что ты позволишь генералу Мальцеру забрать себе все.

Альбертелли посмотрел на него и ничего не ответил. Он закрыл кейс и подал знак шоферу своей машины. Двое немецких солдат вылезли с заднего сиденья, и за ними последовали Нанда, Анна и Энрико. Их проводили к церкви.

– Фаусто! – сказала Нанда. – Слава Богу, что ты невредим.

Она выглядела измученной. Фаусто обнял и поцеловал ее, когда Анна дернула его за рукав.

– Папочка, они нас посадили в страшную старую комнату, где было очень много женщин! – говорила она. – И пахло там ужасно! А Энрико сказал, что в его комнате было десять человек и они воняли хуже.

Фаусто поднял ее и поцеловал.

– Все уже закончилось, дорогая, – успокоил он ее. – И мы все будем в безопасности у дяди Тони.

– А как же Тито и Джулио? Ты мне обещал, что приведешь их. А еще мне нужна зубная щетка, и моя одежда, и мои книжки, и куклы...

– Я знаю, дорогая. Твой папочка сейчас поедет с этими господами. Мы все упакуем и привезем сюда, в том числе Тито и Джулио.

Он бросил взгляд на Альбертелли, который наблюдал за ними. У фашиста хватило такта помолчать.

– Ты не забудешь мою зубную щетку? Я хочу чистить зубки. Они нам не давали ничего в том страшном старом месте. Я его ненавидела.

– Я привезу тебе зубную щетку. Теперь поцелуй меня еще разок.

Она поцеловала его. Он крепко обнял ее на мгновение, удерживаясь от слез, чтобы не напугать. Потом опустил ее на землю. Он подошел к Тони и обнял его.

– Ты привезешь ей все эти вещи? – попросил он его шепотом.

– Да.

– Спасибо тебе. За все. Я люблю тебя.

– Да пребудет с тобой Бог. Ты мужественный человек.

– Мне очень страшно.

Он обнял Тони и обернулся к Энрико. На лице молодого человека было написано недоумение, как будто он чувствовал, что происходит что-то непоправимое.

– Ты хочешь, чтобы я поехал и помог тебе упаковать вещи? – спросил он отца.

– Да нет, я все сделаю сам. Я скоро вернусь.

– Но... – Он посмотрел на немецких солдат, которые ждали рядом с Альбертелли. В руках Альбертелли был атташе-кейс.

– Пора, Спада, – поторопил он.

– Да... Я сейчас иду.

Он подошел к Энрико и обнял его.

– Не говори ничего, – прошептал он. – Маме скажешь потом, что я ее люблю. И я люблю тебя. Всегда поступай так, чтобы я гордился тобой. Ты понимаешь?

– Да, но...

– Ничего не говори! Ты славный мальчик. Постарайся стать лучше меня. До свидания.

Он поцеловал сына в щеку. Потом подошел к Нанде, через силу улыбнулся и крепко обнял ее.

– Я не смогу привезти всю твою одежду, но я привезу, что сумею. – И он поцеловал ее. – Я рад, что вы свободны, – добавил он. – Я люблю тебя всем сердцем.

И он зашагал к Альбертелли:

– Поехали.

Они направились к машине. Энрико, стоявший рядом с матерью, дрожал. Нанда посмотрела на него и увидела, как слезы катятся по его щеке.

– Энрико, – сказала она, – в чем дело?

– Ни в чем.

– Но... – Она перевела взгляд на мужа и внезапно догадалась.

– Фаусто! – вскрикнула она.

– Нет, – сказал Энрико. – Он хочет, чтобы было так...

– Боже, Боже, Фаусто!

Она оторвалась от сына и побежала к «мерседесу». Солдаты уже открыли заднюю дверцу, и Фаусто был готов сесть в машину. Он задержался и посмотрел на жену.

– Нанда, иди назад! – выкрикнул он.

– Фаусто, куда они тебя везут?

Солдат втолкнул его на заднее сиденье и захлопнул дверцу. Остальные быстро сели.

– Фаусто!!!

Машина рванула с места и, быстро набрав скорость, выехала с площади Святого Петра.

Нанда продолжала бежать за ней. Потом она остановилась и смотрела на машину, все еще не веря в случившееся.

Она еще видела мужа, который смотрел на нее сквозь заднее стекло. Он что-то говорил. Она не могла слышать его слов, но она знала, это было: «Я люблю тебя».

Аппиева дорога начинается от порта Сан-Себастьяно к югу от Рима. В шестистах метрах от начала древней дороги есть развилка, где, по преданию, святому Петру явилось видение Христа, которого он спросил: «Domine, quo vadis?[91]» Правое ответвление дороги, которое ведет к старому порту Ардеа, называется улицей Ардеатина. Еще дальше, в шестистах метрах вдоль нее с правой стороны, находятся Ардеатинские пещеры. Они представляют собой сеть туннелей, которые были пробиты еще перед первой мировой войной и ведут к выработкам песчаной вулканической пыли, применяемой для изготовления бетона. Туннели были использованы и заброшены.

В то утро Ардеатинские пещеры были избраны Каплером для проведения намеченной казни теперь уже трехсот тридцати шести итальянцев и евреев.

В четыре часа пополудни Фаусто со связанными за спиной руками был доставлен к Ардеатинским пещерам на грузовике вместе с тридцатью другими заключенными из римской тюрьмы Реджина-Коэли. Как только грузовик остановился у входа в пещеры, немецкие солдаты стали кричать, чтобы заключенные выбирались из грузовика. Кроме Фаусто никто не знал о том, что происходит, однако многие догадывались; и когда они увидели большую толпу заключенных перед пещерами, то даже те, кто раньше не догадывался, поняли. Кто-то плакал, кто-то молился; большинство хранило молчание. Фаусто увидел Мартелли Кастальди, молодого Гвидони, генерала Симони, героя первой мировой войны, который сражался с немцами в сентябре прошлого года, одетого в голубой свитер полковника Монтецемоло, аристократа, который возглавлял монархическое военное сопротивление... Там были разносчики товаров, моряки, бизнесмены, клерки из магазинов, железнодорожные рабочие, технический персонал с киностудий. Это был настоящий срез итальянского общества, схваченный янтарем смерти.

Казни уже начались. Через десять минут после прибытия Фаусто и двадцать других заключенных погнали ко второму входу в пещеры. Немецкие палачи пили коньяк. Некоторые из них буквально еле держались на ногах: ужас от того, что они делали, мог быть подавлен только отупляющим действием алкоголя.

Фаусто в последний раз взглянул на голубое небо и вошел в темный и сырой туннель.

Их гнали далеко в недра холма, пока их обоняние им не подсказало, что они прибывают к месту своего назначения. Это была жуткая сцена. По меньшей мере семьдесят пять трупов лежали на полу туннеля, освещаемые мерцающим светом факелов. Немцы начали складывать тела в кучу, так как им не хватало места, и эта груда, нелепая гора торчащих рук и ног, уже была высотой около трех метров. Фаусто вздрогнул при виде мертвых тел. Немцы были вооружены девятимиллиметровыми автоматическими пистолетами, которые стреляли непрерывно, пока палец нажимал на спусковой крючок. Они кричали на новую кучку жертв, чтобы те подходили по одному.

Фаусто переполнял ужас, но он успел удивиться тому, насколько молчаливыми были его товарищи по несчастью. Как и он, они не оказывали никакого сопротивления. Не было возвышенных призывов и восклицаний, никто не потрясал кулаками, было лишь смирение, будто каждый думал: «Давайте с этим быстрее покончим».

Покончим с жизнью.

– Ты!

Его подозвали кивком головы. Он подошел к куче трупов.

– Влезай, сказал немец.

Фаусто посмотрел на своего белобрысого палача.

– Чтоб ты сгнил в аду, – сказал он тихо. Потом неуклюже, со связанными за спиной руками, он полез на кучу трупов, как это делали другие заключенные до него. Это был почти забавный комментарий к вопросу о немецкой производительности: заставлять свою жертву лезть на кучу тел, чтобы быть там застреленной и не утруждать палачей переносом своего трупа.

«Это я карабкаюсь по трупам, – эта нереальная мысль сверкнула в его мозгу. – Через минуту я буду одним из них... Кто-то полезет через меня... но это уже буду не я. Это будет только мое использованное тело. Я буду где-то в другом месте...»

– Достаточно. На колени.

Колени Фаусто опирались о спину студента в твидовом пиджаке. Он почувствовал, как что-то холодное и твердое уперлось в его затылок. Он думал о своем отце, о своей матери, своем сыне, своей дочери. Его последняя мысль перед смертью была о Нанде.

Потом мрак.

ЧАСТЬ XIII

КОРОЛЕВА СЕДЬМОЙ АВЕНЮ

1950

ГЛАВА 55

«Фельдман билдинг», восемнадцатиэтажное здание невыразительной архитектуры в стиле Депрессии, возвышалось на углу Тридцать восьмой улицы и Седьмой авеню. В жаркий весенний полдень, когда улицы торгового центра готовой одежды, как обычно, заполнены гудящими легковыми автомобилями и грузовиками, тысячами пешеходов, мальчишками с передвижными стеллажами и вешалками для одежды, все окна здания были распахнуты настежь в надежде хоть на какой-то ветерок. Исключение составляли окна последнего этажа, где Эйб Фельдман установил кондиционеры воздуха. Здесь, на этаже администрации, окна были закрыты. В прохладном демонстрационном зале, в сердце этого бизнеса, Габриэлла наблюдала за покупателями со Среднего Запада, которым подтянутые манекенщицы на подиуме демонстрировали модели.

– Номер шестьдесят два – десять, – нараспев процедила сквозь стиснутые зубы женщина-диктор. – Восхитительное платье для коктейля от Габриэллы с изумительной отделкой плеч. Можно гарантировать, что его можно будет увидеть на всех лучших коктейль-приемах следующей осенью. Номер шестьдесят два – десять.

Манекенщица, кружась, исчезла за занавесом, и появилась новая модель.

– Номер сорок пять – семнадцать, – пробубнила диктор, которая возвела на уровень искусства свое умение навевать тоску. – Строгий костюм для важного делового обеда, с характерными для стиля Габриэллы кантами и подкладкой. Его будут носить этой осенью элегантные молодые женщины по всей стране. Номер сорок пять – семнадцать.

Это был обычный день в «Саммит фэшнз». Четырьмя этажами ниже, в одной из мастерских, где не было кондиционеров и окна были раскрыты, где жужжание семидесяти швейных машинок почти, но не полностью, тонуло в шуме автомобильных гудков, миссис Рита Альварес, тяжеловесная женщина средних лет, три года назад эмигрировавшая из Пуэрто-Рико, ругалась с Арти Фогелем, управлявшим этой мастерской вот уже двенадцать лет.

– Я тиряю деньги на ети блузы, – визжала миссис Альварес, стоя возле своей швейной машинки и потрясая перед лицом Арти блузкой, о которой только что шла речь. Капли пота блестели на ее мясистых руках. – Его слишком сложно! Я теряю деньги!

– Рита, дитя мое, – вздохнул Арти, сорокатрехлетний, тощий и запоминающийся своим уродливым лицом человек. – Мы же только вчера согласовали на нее расценку.

– Но я не знал, что он такой трудный! – кричала она. – Я тиряю деньги! Он забирает столько время!

– Рита, детка, тебе не нравится работа здесь, так ты свободна поискать ее в другом месте. – Он улыбнулся.

Миссис Рита Альварес, у которой было шестеро детей и которой отчаянно была нужна работа, села, бормоча что-то по-испански. Когда Арти двинулся вдоль прохода, она крикнула ему вслед: