Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 28

После развода с Люсиль Виктор переехал в номер на восьмом этаже отеля «Плаза». Он не особенно любил жить в отелях, но Люсиль оставила их дом за собой, Дрю жил в Гарварде, Барбара – на побережье, у Лорны имелась своя квартира, и она была обручена. И он внезапно почувствовал, что никому в семье больше не нужен, поэтому отель показался самым подходящим местом, чтобы жить одному. Виктору исполнилось пятьдесят два года, и он понял, что наступила пора среднего возраста. Было ужасно одиноко, а в отеле по крайней мере его окружали люди. Он думал, что когда-нибудь подберет себе квартиру, но как-то никак не мог собраться сделать это.

Виктор всегда был в восторге, когда Лорна приезжала навестить его, а делала она это частенько, и этот апрельский вечер не стал исключением. Когда она появилась на пороге номера, то показалась ему очень хорошенькой в своем светло-голубом платье. Ее щеки были такими же розовыми, как тюльпаны в парке под окнами отеля.

– Мы сегодня с тобой ужинаем вместе, – она поцеловала отца в щеку, – я даже оплачу счет. Неплохой сюрприз для тебя, а?

– Приятный сюрприз. А по какому случаю?

– Ты готов выдержать шок? Я обручена!

Он выглядел смущенным:

– Да, я знаю это. Ты обручилась несколько месяцев назад. Я уже начал сомневаться, выйдешь ли ты вообще замуж за Томми.

– С Томми я больше не обручена, слава Богу. Доктор Рэндольф – милый зануда, и наш брак с ним был бы катастрофой. – Она сжала отцовскую руку. – Папочка, я встретила самого замечательного человека! Его зовут Карл Мария фон Герсдорф, он самый блестящий пианист в мире, мы женимся в следующем месяце! Ну, что ты думаешь об этом?

Виктор медленно покачал головой:

– Я не знаю, что я думаю об этом. Когда все случилось?

– Я встретила его в прошлом январе у Барбары, и он мне понравился – нет, буду честной, – он мне очень понравился. Затем, через несколько недель, я вернулась в Нью-Йорк, он позвонил мне и попросил о встрече. И я сказала: да.

– Но ведь ты была помолвлена...

– Я знаю. Но мне все равно. О, папа, я без ума от него! Ты тоже его полюбишь – ты увидишь его сегодня вечером. Он придет на ужин.

– Ты говоришь, он пианист? Он этим зарабатывает себе на жизнь?

Она поцеловала его в щеку.

– Нет, – ответила она с улыбкой. – Но когда-нибудь будет зарабатывать. И не говори, что он охотится за моими деньгами, потому что это не так. У Барбары все вышло хорошо с Моррисом, так ведь? А он был еще беднее, чем Карл.

– Ну, не тогда, когда она вышла за него замуж. Однако я ни в коем случае не буду выступать против кого-либо, кто беден. Я и сам когда-то был беден, ты знаешь. Просто я подумал, сможет ли он содержать тебя.

– Сомневаюсь в этом. По крайней мере какое-то время не сможет. Но мы справимся.

– А где вы будете жить.

– Он переедет ко мне.

– Но вы же не можете жить там, в двух комнатах. Хорошо, мы найдем вам квартиру. Поздравляю тебя, Лорна.

Она обняла отца:

– О, папочка, я так счастлива! А ты счастлив за меня?

– Очень счастлив. Очень.

И он был искренен в этих своих словах. Но сейчас его последняя дочь покидала его.

И Виктор ощутил еще большее одиночество.

Офис Морриса Дэвида в студии «Дэвид продакшнз» производил впечатление. Барбара выбрала для него мебель, комната была заполнена изделиями английского антиквариата. Лаура Кайе сидела в кресле в стиле Регентства перед столом Морриса, выполненном в стиле Георга III. В элегантном белом костюме и белой шляпке, она выглядела по-британски утонченной, но совсем не в стиле ретро. Моррис видел в Голливуде массу красивых женщин, однако эта розовощекая блондинка с красивым ртом и пышной грудью сама по себе представляла определенный стиль, правда, несколько перегруженный деталями.

– Ты должен поговорить с Рексом, Моррис, сказала она. – Он треплет по всему городу, что я сплю с ним, меня это приводит в бешенство! И это не очень хорошо для фильма. Если об этом напишут в газетах, это может действительно повредить «России».

Моррис встал из-за стола.

– Я знаю, – вздохнул он, – Рекс напивается и болтает все, что взбредет ему в голову, а в эти дни ему в голову взбрела ты. Я заткну его, не беспокойся. Кстати... – Он подошел к ней и положил ей руку на плечо. – Ты спишь с ним?

Лаура бросила на него холодный взгляд.

– Нет, – наконец ответила она. – О, я допускаю, что он прекрасно выглядит. Но я не сплю с пьяницами.

– Ты – шикарная девочка, Лаура. В этом городе, если уж надо с кем-нибудь спать, то с тем, кто может принести тебе пользу.

Она продолжала смотреть на него. Его рука медленно скользнула с плеча вниз, по направлению к ее высокой груди.

Лаура Кайе не остановила его.

* * *

Премьера «России» состоялась в кинотеатре «Иджипшн сиэтр» вечером 12 мая 1920 года, фильм был оценен как одно из самых ярких событий года. Прожекторы пронизывали небо, сотни поклонников напирали на полицейские кордоны, стараясь разглядеть кинознаменитостей, выходивших из своих лимузинов.

– Смотрите: Рекс Армстронг! – завопила какая-то девица, и толпа забесновалась, увидев, как кинозвезда выходит из своей «испано-сюизы». Бывший Вальдо Рэйдбоу выглядел великолепно в своем фраке и был даже трезв, а его пассия, Барбара ла Марр, была словно видение (в ее сумочке из серебристой парчи хранилась небольшая золотая коробочка с кокаином). Когда подъехал лимузин Лауры Кайе, настала очередь мужчин прийти в неистовство, и Лаура не обманула ожиданий своих поклонников. В свете вспышек она улыбалась и махала рукой, и сопровождавший ее Род ла Рок тоже улыбался и махал рукой. Легендарная ночь Голливуда творилась на глазах у всех.

Морриса и Барбару Дэвид приветствовали лишь несколькими возгласами, хотя Барбара выглядела такой же красивой, как любая кинозвезда, в своем черном платье с блестками и шиншилловой накидке. На шее у нее было бриллиантовое колье, которое Моррис подарил ей в этот день за «веру в „Россию" и поддержку», как он смущаясь сказал. Моррису было все равно, узнает ли его толпа, и он совсем не нервничал. Он знал, что его фильм имел потрясающий успех. Все, кто видел «Россию», приходили в экстаз. Все в один голос повторяли, что это самый смешной фильм за всю историю кино.

Так оно и было. Зрители от первого кадра до последнего стонали от смеха, а потом стоя устроили овацию.

– Теперь деньги польются рекой! – ухмыльнулся Моррис, поцеловав жену. – И все это будет наше!

Барбара улыбнулась, но ничего не сказала. Она была потрясена успехом «России» и горда своим мужем.

Но внутри у нее все клокотало.

* * *

Когда они вернулись в «Каса дель Мар» после приема в честь премьеры, было уже три часа ночи, и слуги спали. Барбара зажгла свет и сбросила шиншилловую накидку на один из испанских диванов.

– Какой вечер! – ликовал Моррис, входя вслед за ней в большую двухэтажную комнату. – Какой вечер! Я знал, что она им понравится, но так! Какой вечер! – Он подошел к жене и обнял ее. – Ты красива, – он поцеловал ее, – и ты спасла мой фильм. Когда мы состаримся и я скажу тебе: «Барбара, милая, твой муж – великий человек», ты скажи мне: «Мой муж – шмук, потому что хотел сделать „Россию" обычным фильмом». Скажи мне это, дорогая, потому что это правда. Сегодня вся моя благодарность – тебе.

Он снова поцеловал ее. Она отступила и со всей силой влепила ему пощечину.

– Какого черта?.. – Он ухватился за горящую щеку, изумленно на нее уставившись.

– Это тебе за Лауру Кайе! – вскричала Барбара. Потом достала из мраморной коробочки сигарету и закурила.

– Ты узнала... Как?

– Это не столь важно. – Она повернулась к нему, выдохнув дым. – Моррис, я люблю тебя. Ты мой муж, отец моего сына, и последнее, но едва ли менее важное, ты – блестящий создатель кинофильмов. Я и раньше предполагала, что, общаясь со всеми красивыми женщинами в этом городе, ты неизбежно обманешь меня. Ну вот, ты и сделал это. Это причиняет мне сильную боль, очень сильную боль, но ты уже сделал это и сделаешь снова. Я не могу остановить тебя – и не буду даже пытаться. Но я хочу, чтобы ты говорил мне правду. Хочу, чтобы ты был честным, когда станешь обманывать меня, хотя это и звучит безумно! Единственная вещь в нашем браке, которую я не буду сносить, это ложь!

– Тебе нужен список? – взорвался Моррис. – Я что, должен написать тебе список? Пожалуйста: в понедельник я спал с Лаурой Кайе, во вторник – с Мэри Майлс Минтер...

– Нет, мне не нужен список, – с горечью в голосе произнесла она. – Не будь глупым. Просто я хочу знать... – Она умолкла, села в кресло и заплакала. – Нет, я не хочу знать. Спи с кем хочешь, но не попадайся мне на глаза. Я не хочу знать об этом...

Моррис сгорал от чувства вины. Он подошел к ней и обнял.

– Прости меня, – прошептал он, целуя ее глаза, мокрые от слез. – Боже, мне так жаль...

– Неужели ты не видишь, что я люблю тебя, сумасшедший? И боюсь тебя потерять... О, Моррис, просто скажи мне, если ты меня разлюбишь. Пожалуйста, скажи мне. Я могу перенести, что ты спишь с ними, но я не смогла бы вынести мысли о том, что ты кого-то из них любишь. Ты можешь понять это?

– Никогда я не полюблю никого, кроме тебя. – Он поцеловал ее. – Никогда. Никого, кроме тебя.

– О Боже, если бы я могла поверить тебе...

– Поверь мне! Я клянусь! Да, я обманул тебя. Скажи, мог бы я не клюнуть на Лауру? Нет, если я нормальный мужчина. Ты хочешь ненормального мужа? Но означает ли это, что я ее люблю? Нет! Я люблю тебя, мою жену, мою любимую, умненькую шиксу Барбару, и буду любить до самой смерти! Поверь мне! Клянусь!

Она посмотрела на его виноватое лицо, которое обожала, и, несмотря на горечь в душе, рассмеялась.

– О, Моррис, – вздохнула она. – С помощью своего языка ты смог бы пробраться даже в Ватикан.

– Ватикан? А мне нужно повидать Папу?

– Ты знаешь, что я хочу сказать. – Она заключила лицо Морриса в свои ладони и поцеловала. – Я обожаю тебя, обожаю настолько, что позволяю обманывать меня. Вот черт, тебе хочется и того и другого! – Она помолчала. – Милый, твоя картина просто великолепна. Я очень горжусь тобой!

И они поднялись в спальню.

Спустя неделю в Нью-Йорке Лорна Декстер вышла замуж за Карла Марию фон Герсдорфа. Уже во время брачной церемонии Лорна знала, что забеременела, но, естественно, никому не сообщила эту новость. Свадебным подарком отца, которому Карл очень понравился, был дом на Шестьдесят четвертой улице между Парком и Медисон-авеню. Лорна подарила мужу на свадьбу чудесный рояль «Стейнвей». Карл преподнес жене самого себя.

Через восемь месяцев Лорна родила девочку. Она согласилась с предложением Карла назвать ее в честь его матери, и новорожденная получила при крещении имя Габриэлла.

ЧАСТЬ VI

БЕШЕНЫЕ ДЕНЬГИ

ГЛАВА 29

– Тебе не хотелось бы утроить пятьдесят тысяч долларов за три месяца?

Этот вопрос задал Сонни ван Клиф, отпрыск семьи, у которой хватало родни и не хватало денег. Когда-то Сонни жил вместе с Дрю Декстером в одной комнате в общежитии Гарварда. Сейчас они вместе со своими девушками пили контрабандный джин на углу Седьмой авеню Сто тридцать второй улицы, в одном из первых ночных клубов Гарлема, приобретших популярность у белых. Луис Армстронг и его оркестр с жаром импровизировали на тему мелодии «Милая смуглая Джорджия», а Принсесс Вайкена, роскошная певица с шоколадным цветом кожи, пела в сопровождении хора. Клуб был заполнен людьми из деловой части города – мужчинами в смокингах и фраках и женщинами большей частью в коротких вечерних платьях.

Миллисент Чапин, девушка Дрю, которую журнал «Вог» назвал «одной из самых элегантных молодых женщин высшего света», была в белом платье до колен, отделанном бисером молочного цвета и блестками. Дрю, ровеснику века, было двадцать пять лет, но в этом праздничном угаре столетия джаза казалось, что всей Америке всего лишь двадцать пять. Дрю, который окончил Гарвардский университет три года назад и работал младшим администратором в «Декстер-банке», был достаточно опытен, чтобы относиться с недоверием к различным схемам быстрого обогащения, особенно если они исходили от Сонни ван Клифа. Но сегодня Дрю было скучно, и он жаждал крови. Кроме того, он всегда был готов слушать кого угодно.

– Что на этот раз? Недвижимость во Флориде? – спросил он, закуривая «Честерфильд».

Сонни, придурковатый рыжеволосый парень, затряс головой:

– Господи, Дрю, надеюсь, ты не думаешь, что я такой дурак?

– Как раз думаю. Я не забыл ту отправку писем по цепочке, в которую ты втянул меня в Гарварде. Это стоило мне пятидесяти баксов и двухмесячного отстранения от занятий.

– Может, вы замолчите? – спросила Милли Чапин. – Я не слышу музыки.

– Да, заткнись, Сонни, – поддакнул Дрю.

Сонни наклонился к нему и понизил голос, чтобы девушки не слышали их:

– Ты слыхал о Серже Виттгенштайне?

На Дрю этот вопрос, казалось, произвел впечатление.

– Игрок в карты? Конечно, слыхал.

– Он создает фонд в акционерной компании «Америкэн хотел». Собирается возглавить его и сорвать приличный куш. Дело верное. Он продает акции по пятьдесят тысяч за штуку. Если тебе интересно, я могу представить тебя ему.

– А где это, черт побери, ты встретился с Сержем Виттгенштайном?

– В клубе «Хотча». Он там бывает практически каждый вечер, играет в покер в задней комнате. Игрок он паршивый – я на днях выиграл у него двести баксов.

– А тебе что в этом деле светит?

– Два процента с каждого привлеченного мной инвестора.

– Приличные деньги. Поэтому ты стараешься втравить в это своего старого соседа по комнате? Ну спасибо, Сонни. Ты – настоящий друг. В следующий раз, когда мне захочется, чтобы мне перерезали горло, я обязательно позвоню тебе.

– Послушай, Дрю. Виттгенштайн – шустрый малый, но, согласись, он дьявольски умен и сделал миллионы на Уолл-стрит. Что плохого в том, что ты просто встретишься с ним?

Дрю выдохнул колечко дыма, которое лениво поплыло в голубом сиянии прожектора, направленного на Принсесс Вайкена. Он был высок, по-атлетически подтянут, смазлив, черные волосы с пробором посередине блестели от бриолина. На нем был обтягивающий смокинг, сшитый у братьев Брукс, его булавки и запонки были приобретены у фирмы «Блэк, Старр и Фрост». Дрю выглядел как молодой самоуверенный уоллстритовец, он это знал и упивался этим. А молодые самоуверенные уоллстритовцы не имеют привычки уклоняться от встреч с типами наподобие Сержа Виттгенштайна.

– Я увижусь с ним, – наконец сказал Дрю. – Черт побери, у меня просто слабость к мошенникам!

– Серж Виттгенштайн – не мошенник.

– Кто бы говорил!

– Если Сонни получит приличную работу, ему не надо будет все время суетиться, – сказала Милли, глядя в зеркальце компактной пудры. «Милли всегда смотрится на себя, – подумал Дрю, – в ресторанах, кино, театре или, как сейчас, под светофором». Они ждали, когда красный свет сменится зеленым. Дрю вез ее домой в Саттон-плейс в своем спортивном «мерседес-бенце» песочного цвета.

– Сонни – болван! – бросил Дрю.

– Мне понравилось в клубе. Ты меня возьмешь туда еще раз?

Вместо ответа Дрю нажал на газ, и машина рванула через перекресток. Милли удивилась его плохому настроению, потом в последний раз глянула на свое отражение, проверив тени над левым веком. Все говорили, что эта двадцатитрехлетняя стройная блондинка – сногсшибательная красотка, но Милли предпочитала лишний раз убедиться в этом самой.

Через десять минут Дрю остановил машину перед домом ее родителей в Саттон-плейс. Отец Милли был одним из известнейших нью-йоркских хирургов.

– Если хочешь, зайдем к нам, выпьем, – предложила она.

– Нет, спасибо. Я еду в деловой центр.

Он вылез, обежал машину и открыл дверцу для нее. Стояла теплая апрельская ночь, на Милли была легкая накидка.

– Ну, зайди хоть на несколько минут, – настойчиво повторила она.

– А зачем? Мы пообнимаемся немного, а потом ты скажешь, что тебе надо ложиться спать. У меня есть дела поинтереснее этого.

Она была уязвлена его холодной дерзостью.

– С тобой так хорошо, Дрю. Ты такой романтичный. Вальсы Штрауса, свечи, произведения искусства.

– Если тебе нужны вальсы Штрауса, поезжай в Карнеги-холл. Пошли, я провожу тебя до двери.

Он хотел взять ее за руку, однако она оттолкнула его:

– Чего ты ждешь от меня? Я не могу спать с тобой!

Дрю пожал плечами:

– Ладно, оставайся девственной весталкой. Увидимся как-нибудь в городе, Милли.

Он сел в машину.

– Иди к черту! – в ярости вскричала она. – Самодовольный ублюдок!

– С тобой было очень приятно, Милли. Может быть, Сонни ван Клиф возьмет тебя с собой в следующий раз.

Он рванул свой «мерседес», окутав Милли облаком выхлопных газов.

«Это уловка, – подумала она, – одна из его гадких, хитрых уловок, чтобы заставить меня приползти к нему. Так вот, я не приползу!»

Клуб «Хотча» находился в Гринвич-вилидж на расстоянии полквартала от Вашингтон-сквер, недалеко от итальянского ресторана матушки Бертолотти, на крыше которого Джон Рид написал свои «Десять дней, которые потрясли мир». Было около трех часов ночи, когда Дрю припарковался и вошел в бар, где торговали из-под полы спиртными напитками. Он увидел Сонни ван Клифа и подошел к нему.

– Серж в задней комнате, – сказал Сонни и провел его через полупустой клуб к комнате позади зала. Внутри трое мужчин за столом, покрытым сукном, играли в покер. Одного из них Дрю узнал по фотографиям в газетах. Это был круглолицый мужчина тридцати с лишним лет, лысый, склонный к полноте. У него были глаза василиска, как сказал один из репортеров, обладавший воображением, имея в виду, что его взгляд, подобно взгляду мифического змея, был смертоносным. Сейчас глаза василиска были устремлены на Дрю и Сонни. Серж Виттгенштайн сонно сощурился и поставил пятьдесят долларов на пару тузов. Выиграли три семерки.

Победитель объявил, что он меняет фишки на деньги, второй игрок сделал то же самое. После того как они вышли из комнаты, Сонни представил Дрю Сержу.

– Ах да, сын знаменитого мистера Виктора, – сказал Серж с едва заметным русским акцентом, употребив имя, которым отца Дрю называли сотрудники его банка. – Хотите сыграть? Вытягиваем пять карт, ничего сверхобычного.

– Сколько стоят фишки? – спросил Дрю.

– Голубые – по доллару, красные пять, а белые – десять.

Дрю достал пачку банкнот, вытащил из нее пятьдесят долларов и бросил их на стол.

– Я возьму пять белых.

Серж Виттгенштайн улыбнулся:

– Мне нравится ваш стиль, мистер Декстер.

– Мои друзья зовут меня Дрю.

Дрю сел напротив Сержа. Сонни ван Клиф занял свободный стул, но его не попросили присоединиться к игре, да и сам он не хотел играть. У него была с собой пара долларов с мелочью.

– Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы позволите мне быть вашим другом, – сказал Серж, который, как утверждали различные источники, родился то ли в Вене, то ли в России, то ли в Румынии, то ли в Польше. Кто-то даже говорил, что он выходец из Трансильвании, намекая смутно на его родственные связи с графом Дракулой. В действительности он был сыном московского торговца произведениями искусства, который сбежал после революции на Запад с сомнительным Кранахом[66], обернутым вокруг его полной талии. Убедив богатую американскую наследницу-алкоголичку в том, что это – подлинный Кранах, он продал ей картину за пятьдесят тысяч долларов. Потом привез эти деньги в Нью-Йорк, чтобы использовать как начальный капитал на Уолл-стрит. Все остальное представляло собой историю биржевых спекуляций, акционерных фондов, игорных махинаций. Все сопровождалось шумихой, за всем тянулся грязный шлейф слухов о различных надувательствах и преступных связях. Кто-то дал Сержу прозвище «ящерица Уоллстрит». Дрю решил, что оно подходит ему.

– Как будете играть? – спросил Серж.

– Тянем пять карт, на деньги, или лучше откроем, как обычно?

– Превосходно. Снимаем колоду и сдаем?

Серж выиграл, подснимая колоду, и сдал карты. Дрю вытащил четыре младшие карты червей и тройку треф.

– Я не стану открываться.

– Я открою, – сказал Серж, – ставлю пятьдесят долларов. – Он выложил пять белых фишек. Дрю посмотрел на своих четырех червей.

– Я прикуплю, – сказал он, кидая на стол фишки.

– Сколько?

– Одну.

Он сбросил трефовую карту. Серж неодобрительно фыркнул и сдал ему карту.

– Я вытяну три карты.

Дрю медленно взял новую карту. Он не мог поверить своей удаче – червовый туз!

– Тот, кто откроет карты, ставит еще пятьдесят, – сказал Серж с высокомерной уверенностью.

Дрю вытащил свою пачку денег и отделил две банкноты по пятьдесят долларов.

– Ставлю пятьдесят и повышаю ставку еще на пятьдесят.

Серж удивленно приподнял свои густые брови:

– У вас очень много денег, мой друг. Вы не боитесь ходить с ними здесь, в Гринвич-вилидж?

– А я должен бояться?

– Никогда не знаешь, когда тебя ограбят.

– Здесь безопаснее, чем на Уолл-стрит.

– Вы правы.

– Так вы играете?

– Вы вытянули одну-единственную карту и повысили ставку. Одно из двух: или вы превосходно блефуете, или вам здорово повезло. В любом случае для меня было бы глупо повышать ставку. Но, увы, когда речь идет о покере, я – просто дурак. Я повышаю ставку.

Он достал еще пятьдесят долларов.

– Две пары – короли и семерки, – объявил он, выкладывая свои карты.

– Набор червей, – улыбнулся Дрю, открывая свои и подгребая к себе фишки и деньги.

Серж достал золотой портсигар и закурил черную с золотым ободком сигарету «Собрани».

– Что-то подсказывает мне, что я не должен играть с вами в покер, – сказал он, выдыхая дым.

– Сонни говорил, что вы играете в другую игру, с акциями «Америкэн хотел».

– Ах да. – Взгляд василиска метнулся в сторону ван Клифа, потом снова остановился на Дрю. Мистер ван Клиф уверял меня, что вы неболтливый человек.

– Достаточно неболтливый.

– М-м-м... – Он курил «Собрани» и внимательно разглядывал лицо юноши. – Корпорация «Америкэн хотел» очень старая, а ее владельцы неповоротливы. Они – хозяева двадцати трех отелей по всей стране... Буффало, Кливленд, Индианаполис, Сент-Луис и так далее. Отели чистенькие, но скучные. Большинство из них приносит определенную прибыль, но реальную ценность имеет земля, на которой они построены. Многие из них расположены в центре городов, а эти города, как вы, вероятно, заметили, растут очень бурно. Отели эти можно продать подрядчикам для получения баснословных прибылей, однако сегодняшние владельцы в этом не заинтересованы. Они твердят о таких смешных вещах, как «служение городу», «традиционные связи с клиентами»... словом, порют всякую чушь. Я создаю фонд в пять миллионов долларов, чтобы... ну, скажем, взбодрить наш капиталец. Эта старая игра, я уверен, вам знакома. Мы взвинчиваем стоимость акций, скупая их по высокой цене. Потом, когда простаки передерутся между собой, чтобы попасть в лифт, идущий вверх, мы сбрасываем наши акции, продаем их по бросовой цене и получаем прибыль по второму разу, когда лифт спустится вниз. Я рассчитал, что за месяц мы сможем утроить наши деньги.

– Сонни сказал, что за три.

– Мистер ван Клиф по натуре консерватор. А я, как вы убедились, не консерватор. Я вкладываю в это дело собственные полмиллиона и, естественно, руковожу всей операцией. Вот список людей, которые уже вложили деньги. – Он достал лист бумаги из кармана пиджака и протянул Дрю. – Вы видите, здесь очень солидные имена. Две акции по пятьдесят тысяч долларов еще свободны. Если ваша удача в покере может быть показателем удачи в бизнесе, мы были бы рады видеть вас среди тех, кто отправится в лифте наверх.

– Это редкий шанс, Дрю! – засуетился Сонни.

Серж рассмеялся:

– А вот и назойливый посредник! Мистер ван Клиф, позвольте сообщить вам кое-что о том, как следует выманивать деньги у инвесторов: Doucement[67]. Dolce, conamore[68]. Никогда не давите на них, особенно если вы пытаетесь уговорить их вкладывать деньги в личность, подобную мне, с такой восхитительно скандальной репутацией. Я уверен, что у мистера Декстера масса сомнений, подозрений... особенно из-за того, что его отец, драгоценный мистер Виктор, является столпом финансового мира. Полагаю, мистер Виктор не будет в большом восторге оттого, что сын его связался с сомнительным Сержем Виттгенштайном, а, Дрю?

Дрю не ответил. Он изучал список инвесторов, которые, без сомнения, были владельцами крупных компаний.

Серж глянул на свои часы «Картье».

– Боже мой, уже половина четвертого. Мне нужно ехать домой. – Он неуклюже переступал своими лакированными ботинками огромного размера. – У меня назначена встреча за завтраком в «Плаза», на которую, без сомнения, я не попаду. Я наказываю себя физически и, вероятно, умру молодым, но зато какое удовольствие мы получили! Был страшно рад познакомиться с вами, Дрю. Если вы достаточно рехнулись, чтобы войти в мой фонд, можете позвонить мне в следующий понедельник по этому телефону. – Он протянул свою визитную карточку. – И разрешите мне напомнить вам: осторожность! Но это ведь само собой разумеется, не так ли? Счастливо оставаться, джентльмены.

Серж вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, Сонни спросил:

– Ну разве он не личность?

– Да, и он не стесняется своей репутации. Разумеется, все это – часть представления: внушить доверие тем, что открыто говорит о своих сомнительных качествах.

– Но ты заинтересовался этим делом? – продолжал приставать Сонни.

Дрю встал:

– Может быть. Я должен подумать. И запомни, чему тебя учил Серж: не будь таким настырным. Господи, уговорить смертника в тюрьме застраховать свою жизнь тебе явно было бы не под силу.

Он вернулся на своем «мерседесе» в верхнюю часть города, на Шестьдесят вторую Восточную улицу, где в прекрасном особняке между Второй и Третьей авеню снимал два нижних этажа за две тысячи четыреста долларов в год. В то время, когда жилье было дешевым, ренту назначали сразу за год, а не помесячно.

Сначала Дрю зашел в кухню на первом этаже, потом поднялся в спальню раздеться. В интерьере его квартиры чувствовался хороший вкус, который Дрю унаследовал от матери, но в спальне царил холостяцкий беспорядок, повсюду была разбросана одежда. На стенах висели десятки фотографий кинозвезд и спортивных знаменитостей, Бэйб Рут соседствовала с Кларой Боу.

Он разделся, улегся в постель, выключил свет и стал размышлять о Серже Виттгенштайне и его бешеных деньгах. Частью бракоразводного договора Виктора и Люсиль было учреждение кредитного фонда в миллион долларов для каждого из троих детей. Дрю использовал деньги фонда, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь, чего он не мог позволить на свое скудное жалованье в банке. Но у него не было сейчас пятидесяти тысяч долларов из фонда, не мог он и занять такие деньги у банка, не поставив в известность отца. У Дрю не было иллюзий насчет реакции Виктора, которая последует, если он узнает, что его сын вкладывает деньги в один из сомнительно известных фондов Сержа Виттгенштайна.

Дрю относился к Виктору со смешанным чувством. Одна его половина восхищалась великой американской историей успеха отца, его власти и богатства. Другую его половину раздражали менторский тон и решимость Виктора сделать так, чтобы его сын не превратился просто в богатого папенького сынка, чтобы у него закалился характер и появилось чувство ответственности. Дрю вспомнил инцидент десятилетней давности, когда он украл моторную лодку и вызвал у отца взрыв гнева. Он знал, что работа в дорожной бригаде пошла ему на пользу и, возможно, помогла выработать «характер», но он все равно ненавидел ее. Теперь в банке история повторилась. Виктор заставлял его начать карьеру с самого низа и подниматься вверх. Если что-то случалось, он был более суров с Дрю, чем с другими. Это вызывало у него раздражение и ярость; получалось, что быть сыном президента банка являлось чуть ли не недостатком. Виктор был богат – его состояние оценивалось почти тридцатью миллионами долларов, – но Дрю хотел быть богаче отца, хотел превзойти его. «Однако если я буду таким же неповоротливым консерватором, каким оказался отец, едва ли я стану богаче», – рассуждал Дрю.

У него было около шестидесяти тысяч долларов в государственных облигациях, полученных в наследство от тети Эллиот. И он решил продать их и немного «разгуляться».

В следующий понедельник вечером Серж Виттгенштайн, живший в роскошном пятиэтажном особняке в норманнском стиле в районе Пятидесятой Восточной улицы и оттуда же руководивший своими операциями, позвонил в Бруклин. У человека, который ответил на звонок, был мягкий, с итальянским акцентом голос.

– Декстер вложил деньги, – сообщил Серж.

На том конце провода долго молчали. Серж мог слышать, как дышит его собеседник. Потом тот произнес:

– Хорошо. Держи меня в курсе дела. – И повесил трубку.

ГЛАВА 30

Это был аристократический особняк XIX века в Сент-Льюк'с-плейс в Гринвич-вилидж. Дрю нажал звонок, подождал, наблюдая за детьми, играющими в спикбол[69]. Дверь открыла Милли. Она была в голубой юбке и белой блузке и босая.

– Мне нравится ваш новый дом, – сказал он, входя внутрь, – но он немного отличается от Саттон-плейс.

– Дом принадлежит родителям Элли Сэйбрук, но они сейчас в Европе, поэтому Элли разрешила мне здесь пожить, пока не найду квартиру.

Дрю вошел в жилую комнату и огляделся. Комната с высокими потолками была обставлена мебелью в довоенном стиле: массивные деревянные стулья и столы, на одном из столов даже стояла лампа Тиффани[70], на стене висела большая картина викторианского периода, изображавшая двух спящих собак. Но в углу стоял новенький радиоприемник. Через два высоких окна, выходящих в сад позади дома, в комнату лился солнечный свет.

Дрю развалился на большом, мягком диване, обвитом плющем, и закинул ноги на валик.

– Ты поссорилась с родителями? – спросил он.

– Нет. Просто я решила, что пора начинать самостоятельную жизнь.

Дрю изучающе посмотрел на нее. Чувствовалось, что она напряжена и очень нервничает. На его лице появилась широкая ухмылка.

– Мне кажется, что здесь есть еще что-то. Где сейчас Элли?

– В Филадельфии, на свадьбе.

– Так что мы одни в доме?

Она нервно закурила сигарету.

– Дрю, извини, что я наорала на тебя в тот вечер, но... ну, ты был так чертовски груб! Знаешь, на самом деле ты можешь быть таким ужасным... а, черт!

Она отвернулась и стала делать одну затяжку за другой. Он поднялся с дивана, подошел к ней и обнял за тонкую талию. Поцеловал ее сзади в шею и шепнул:

– Успокойся.

Милли повернулась к нему, в глазах у нее блестели слезы.

– Иногда я ненавижу тебя, – тихо вымолвила она, – а иногда я хочу тебя, как никого на свете.

– Устала быть девственной весталкой?

– Надоело до тошноты.

– Ну, слава Богу, давно пора.

Она загасила сигарету:

– Ты можешь мне не поверить, но я не совсем знаю, что мы должны делать.

– Во-первых, найти спальню.

– Это довольно легко. Пошли наверх.

Она повела его на второй этаж, в средних размеров комнату, выходящую окнами на Сент-Льюк'с-плейс, залитый солнцем. Большая кровать из каштанового дерева с белым расшитым покрывалом выглядела маняще. Милли опустила жалюзи на обоих окнах и повернулась к нему: