Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

– Меня зовут капитан граф Эрнст фон Риттер. Примите мои симпатии.

Лейтенант поднял голову. Он не брился уже несколько дней, а глаза его покраснели от усталости. Белокурый немецкий офицер коротко отдал ему честь. Итальянец вяло ответил тем же.

– Я лейтенант Фаусто Спада, – пробормотал он. Капли дождя стекали у него с кончика носа.

– Прошу вас пройти со мной, лейтенант Спада.

Фаусто медленно поднялся на ноги. Ему казалось, что его миру пришел конец.

* * *

В течение дня рота фон Риттера захватила в плен около двух тысяч итальянских солдат, хотя слово «захватить» едва ли здесь было уместным, так как итальянцы панически бежали прямо в объятия к немцам. У фон Риттера не было ни продовольствия, ни крова для такого количества пленных. Из донесения своего соратника по Вюртембергскому батальону капитана Эрвина Роммеля он узнал, что тот столкнулся с еще более серьезной проблемой: он утверждал, что взял в плен девять тысяч итальянцев. Фон Риттер решил сымпровизировать и отправить утром всех пленных в штаб-квартиру батальона, сдав их ротному командиру майору Шпроссеру. А пока итальянцы дрожали от дождя, холода и голода, хотя те, кто их пленил, тоже находились не в лучшем положении, так как выдвинулись слишком далеко от линии фронта, чтобы иметь укрытие или хотя бы минимальный паек. Победители и побежденные сидели под непрерывным дождем, ежась от альпийского ветра и надеясь на то, что, может быть, это поражение означает конец войне.

– Хотите сигарету? – спросил фон Риттер, подходя к сидевшему на земле Фаусто. Прислонясь спиной к стволу дерева, Фаусто во все глаза глядел на изящный золотой портсигар.

– Спасибо.

Оба офицера задымили сигаретами. Потом фон Риттер сел рядом с Фаусто, прикрывая свою сигарету от дождя.

– Это был несчастливый день для итальянцев, – заметил граф.

Фаусто молчал.

– Сожалею, что не могу обеспечить едой ваших солдат, – продолжал немецкий офицер, – но вы сами видите – мы действительно не знаем, как справиться с подобной ситуацией.

– Победоносная итальянская армия... – В голосе Фаусто слышалась неприкрытая горечь. – Я никогда не видел, чтобы мои солдаты бежали так стремительно, как сегодня, когда они буквально перепрыгивали друг через друга, чтобы успеть сдаться вам.

– Думаю, вы немного преувеличиваете, лейтенант. Ваша армия сражалась храбро, если учитывать, что у вас было мало пушек.

– Это благородно с вашей стороны, капитан. Но факт остается фактом: мы, итальянцы, хорошие солдаты только на короткое время. Я наблюдал это слишком часто: мы можем быть храбрыми, как казаки, в течение пятнадцати минут. Потом это нам надоедает и нам требуются женщины и макароны. Вот почему, я считаю, мы обречены оставаться нацией второго сорта.

– Вы были нацией первого сорта две тысячи лет назад.

– С тех пор мы что-то потеряли. Может быть, дело в руководстве страны. Наши политики – кретины, а нашим генералам место в сумасшедшем доме. В каком-то смысле я не могу обвинять своих солдат в том, что они бегут с поля боя. Какой смысл в том, чтобы быть убитым ради генерала-идиота? Не говоря уже о нашем короле размером с пивную кружку! – Он швырнул сигарету в грязь. – Вы прекрасно говорите по-итальянски, капитан.

– Спасибо. Мои родители обычно снимали зимой виллу на Капри. В нынешних обстоятельствах, полагаю, это будет звучать нелепо, но я люблю Италию.

– Я тоже, хотя сейчас любить ее трудно.

– Хотите коньяка? – Фон Риттер достал фляжку из кармана на бедре и отвинтил крышку. – Это «Мартель». Германия может уничтожить Францию, но только чтобы получить ее виноградники.

– Спасибо.

Фаусто отпил глоток, потом снова прислонился к дереву.

– Мне нужно было выпить, – произнес он, возвращая фляжку фон Риттеру, который тоже отхлебнул из нее.

– Вы не родственник покойного социалиста Франко Спада?

– Я его сын.

– Я подумал, что мне знакомо ваше имя. Очень плохо, что ваш отец был убит. Судя по всему, что я слышу, эта чертова война закончится тем, что все мы окажемся при социализме, если не при коммунизме. У вашего отца было хорошее видение истории, лучше, чем у кайзера.

– Возможно. В политических вопросах я не соглашался с ним.

– Ах вот как? Так вы не социалист?

– Это утопия.

Фон Риттер посмотрел на него изучающе.

– Возможно, у нас есть общие друзья в Риме. – Он назвал несколько аристократических имен.

– Да, я знаю их, – ответил Фаусто.

– Если чему-либо в Европе и суждено спастись, то это будет зависеть именно от таких людей, как вы и я.

Фаусто закрыл глаза:

– Вероятно.

– От людей нашего класса...

Моросил бесконечный дождь.

– Я приставил к пленным небольшую охрану, – продолжал фон Риттер, – и не только потому, что у меня нет достаточного количества солдат, чтобы охранять их, но и потому, что они сами не хотят бежать. Поэтому вполне возможно, что если один из них захочет убежать сегодня ночью, у него будет великолепная возможность это сделать. Я вижу, вы очень устали. Я дам вам поспать. Спокойной ночи, лейтенант.

Он встал. Фаусто открыл глаза и посмотрел на него.

– Говорят, – произнес фон Риттер, – в Москве побеждает Ленин. Говорят также, что на стенах домов в Милане и Турине висят плакаты: «Да здравствует Ленин!» То же самое происходит и в Германии. Лейтенант, не только ваши политические лидеры – идиоты. Спокойной ночи, – он улыбнулся, – и счастливого пути!

Он пошел под струями дождя. Фаусто глядел вслед, и его сердце наполнилось волнением, которое вытеснило усталость. Фон Риттер на секунду остановился, видимо, чтобы сказать что-то часовому, стоявшему на расстоянии нескольких метров. Тот козырнул, и фон Риттер двинулся дальше. Часовой повернулся к Фаусто спиной, прислонился к дереву и спустил с плеча винтовку.

Фаусто оглянулся. Он был на самом краю лагеря, и ближайший часовой находился в двадцати метрах от него. Он тоже стоял лицом к пленным, сидевшим в грязи, большинство из них спало.

Может, ему это показалось? Или фон Риттер действительно предложил ему бежать? А если это ловушка? Но подобное представлялось ему бессмысленным...

Фаусто поднялся на ноги, наблюдая за часовым. Тот продолжал стоять к нему спиной. Если Фаусто пойдет на юг, он обязательно доберется до побережья Адриатики, если, конечно, не встретит вражеских патрулей. Оттуда он сможет нанять лодку до Венеции... Фон Риттер открыл дверцу клетки! Среди всех парадоксов этой безумной войны этот был самым безумным. Фаусто все дальше и дальше уходил от лагеря и не мог сдержать хохота.

Вскоре после начала войны княгиня Сильвия предложила итальянскому правительству превратить ее дворец на улице Корсо в госпиталь для раненых солдат. Правительство, ощущавшее острую нехватку медицинских учреждений для лечения все возрастающего числа раненых, с готовностью приняло это предложение, тем более что княгиня сказала, что оборудует госпиталь за собственные деньги. Сто пятьдесят кроватей были привезены в старинное здание, из них сотню поместили в мраморной галерее. Тем временем княгиня обратилась к жительницам Рима с призывом записываться добровольно в сестры милосердия, чтобы помогать нанятым ею сестрам-профессионалкам. Результат был ободряющий: пятьдесят римлянок в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет соглашались на эту работу, и женщины из высшего света опоражнивали судна и мыли полы рядом с домохозяйками, секретаршами и ассистентками дантистов. Среди ужасающего беспорядка, непрофессионализма и коррупции, отличавших итальянскую военную систему, госпиталь княгини Сильвии был одним из немногих образцов чего-то, что работало на самом деле.

В один из первых дней ноября она сидела в вестибюле и вместе с тремя другими женщинами сматывала бинты, когда открылась парадная дверь и на пороге показался молодой офицер.

– Фаусто! – воскликнула княгиня, роняя бинт.

– Мама! – Он протянул к ней руки.

Она кинулась к сыну. Начались объятия, поцелуи, смех.

– Ты не ранен? С тобой все в порядке? – спросила Сильвия.

– Да, у меня все хорошо, только похудел немного. Командование дало мне месяц отпуска после моего героического побега из германского плена.

– Так ты был в плену?

– Да. Но они не могли удержать Фаусто Спада. Я убил десяток немцев голыми руками, украл аэроплан и перелетел через линию фронта, обретя свободу!

– Ты врешь.

– Да, совсем чуть-чуть. Это было интересно, позднее я расскажу тебе, что случилось. Как госпиталь?

Он ощутил запах дезинфицирующего раствора, подойдя к двери. Посмотрел на длинную галерею, где вдоль стен сейчас стояли кровати. Он вспомнил те многочисленные праздничные балы, что проходили когда-то в этой изысканной галерее, и зрелище раненых, часть из которых молча сидела на кровати, а другие спали, показалось ему гнетущим.

– Все кровати заняты, – сообщила ему мать. – И у нас еще есть список ожидающих места. Ох, Фаусто, сколько страданий вокруг! Сколько страданий!

Он посмотрел на мать – у той было изможденное лицо.

– А как ты? Ты-то в порядке? Ты выглядишь усталой.

– Да, я вымоталась. Но держусь.

– А как Тони?

– Он очень помогает нам. Он будет в восторге, когда узнает, что ты дома.

Фаусто глянул через плечо на стол, за которым сестры милосердия продолжали сматывать бинты, наблюдая за встречей матери и сына. Одна из них привлекла его внимание.

– Мамочка, – спросил он вкрадчиво, – кто эта сестра? Вон та, хорошенькая, слева?

Мать обернулась:

– О, это Нанда Монтекатини, дочь Паоло Монтекатини. Ты знаешь его, он ювелир. Очень милая девочка. Хочешь, чтобы я представила тебя ей?

– Я бы не возражал против этого.

– Знаешь, она еврейка. Или наполовину еврейка, по отцовской линии. Мать ее католичка.

– Ну и что? А я наполовину атеист по отцовской линии. Из нас выйдет интересная пара.

Сильвия подвела его к столу:

– Нанда, дорогая, это мой сын. Он просил представить его вам.

Фаусто поцеловал руку девушки, не отводя взгляда от ее темно-каштановых волос и больших карих глаз.

– С приездом, лейтенант, – сказала она.

– Спасибо, синьорита. – Он произнес лишь эти слова, но его мысли были ясно написаны на лице. Когда речь шла о женщинах, утонченность не входила в число достоинств Фаусто.

Мать повела его по галерее, и раненые провожали их глазами. Смерть витала в этой старинной галерее: Фаусто почти физически ощущал ее. Люди с ампутированными конечностями, жертвы газовых атак; он увидел человека, у которого часть лица была просто снесена осколком снаряда, и его единственный глаз – островок мучительно страдающего разума в море бинтов – смотрел на Фаусто с завистью, горечью и болью... Проходя мимо кроватей, княгиня Сильвия говорила несколько слов каждому из раненых, однако многие из них были слишком слабы или подавлены, чтобы ответить ей.

– Вот это американец, – шепнула сыну княгиня. – Он добровольно вызвался водить армейскую санитарную машину и в прошлом месяце был отравлен газами. Потерял зрение, но мы считаем, что он сможет его восстановить. Тони приходит сюда каждый день, беседует с ним и молится за него. Его зовут Джонсон. – Она подошла к кровати, наклонясь над молодым человеком с забинтованными глазами.

– Мистер Джонсон, – обратилась к нему по-английски княгиня Сильвия, – это брат Тони. Вы не хотите поговорить с ним? – Сильвия сделала знак Фаусто, и тот подошел к ней.

– Мистер Джонсон живет в Нью-Йорке.

– У меня в Нью-Йорке есть двоюродные сестры и брат, – сказал Фаусто. Белокурый юноша приподнял свою руку. Фаусто решил, что тот хочет пожать ему руку, но мать сказала:

– Он хочет потрогать твое лицо.

Фаусто наклонился, и пальцы Джонсона дотронулись до его глаз, носа, рта.

– Вы должны быть похожи на отца Спада, – наконец произнес он.

– Мы близнецы, – ответил Фаусто, выпрямляясь.

– Он замечательный человек, – сказал Джонсон, – просто потрясающий.

– А он думает то же самое про вас, – произнесла княгиня Сильвия. – Что вам принести?

Американец вымученно улыбнулся:

– Как насчет новой пары глаз?

– Мы считаем, что и старые ваши глаза скоро будут в порядке. – Княгиня погладила его по голове. Затем они с Фаусто дошли до конца галереи и поднялись по лестнице в ее личные покои.

Когда они остались одни, мать села и некоторое время молчала. Затем посмотрела на сына и заговорила:

– Большинство из них – очень сильные люди. Все они напуганы, некоторые выходят из себя и часто жалуются... Но большинство все-таки держатся мужественно. Какая глупая ошибка – эта ужасная война! По крайней мере хоть ты дома.

Фаусто подошел к ней. Мать обняла его и прижала к себе.

– Я так волновалась. Правительство в растерянности. Они даже не знали, что с тобой случилось.

Он взял стул и сел рядом с ней.

– Этот немецкий капитан – его звали фон Риттер – захватил меня и моих ребят в плен, а потом позволил мне бежать! Это была фантастика! Он сказал, что такие люди, как он и я, – единственные, кто может спасти Европу, а потом он, можно сказать, прямо предложил мне бежать! И я просто ушел. Ты когда-нибудь слышала о таком невероятном случае? Должно быть, это значит, что немцы начинают паниковать.

– Думаю, это так. – Она на мгновение закрыла глаза.

– С тобой все в порядке? – встревожился Фаусто.

– Да. Просто я устала. Думаю, мне нужно немного вздремнуть, а потом мы вместе поужинаем, и ты все подробно расскажешь.

Фаусто помог ей прилечь на диван. Он поцеловал княгиню, а она погладила его по щеке.

– Я так рада, что ты вернулся домой. – Она закрыла глаза и добавила: – Все меняется. Все и всё меняется...

Он держал ее за руку до тех пор, пока она не заснула. С чувством, близким к потрясению, он осознал вдруг, что его мать стареет.

– Здравствуйте, святой отец, – сказал Эдди Джонсон, слепой американский водитель.

– Здравствуйте, Эдди. – Священник Антонио Спада уселся на деревянный стул рядом с кроватью. – Как вы себя чувствуете сегодня?

– Примерно так же, как и всегда. Послушайте, час назад я встретил здесь вашего брата. Я не знал, что у вас есть брат-близнец. Ваша мать представила его мне.

– Да, мне очень хочется увидеть Фаусто. Мы боялись, что его убили. Через минуту я поднимусь наверх повидаться с ним, но сначала я хотел посмотреть на вас. Я молился за вас, Эдди. Каждую ночь я молюсь за вас.

Американец усмехнулся:

– Ну, уж если даже Ватикан на моей стороне, я просто обязан прозреть, правильно?

– Правильно, – улыбнулся Тони. Он сейчас смотрел в конец коридора на сестру, сидевшую в вестибюле, и пытался совладать с ужасными мыслями, мелькавшими в его мозгу. – Я собираюсь сейчас прочитать короткую молитву за вас, Эдди.

– Пусть она будет длинной. У меня масса времени. Но вы уверены, что католические молитвы годятся для протестантов?

– Бог – отец для всех нас, Эдди.

– Хорошо. Мне все равно не надо закрывать глаза во время молитвы.

– О, Отец, – начал Тони, – мы заклинаем Тебя выполнить наше горячее желание...

«Нет, не желание, – подумал он. – Освободи меня от мыслей о ней! О, Боже, ты знаешь о ней? Ты видишь, что творится в моем мозгу, в моем сердце?..»

– ...выполни наше желание – возврати Твоему сыну Эдварду благословенный дар зрения. Он был смелым человеком и приехал в Италию, чтобы помочь нам в этой войне, и для нас, итальянцев, вдвойне тяжело знать, что этот добрый американец был ранен. Поэтому выслушай наши молитвы и верни Эдварду зрение. Мы обращаемся к Твоему святому имени. Аминь.

– Аминь, – повторил Эдди. – Спасибо, святой отец.

– Эдди, я знаю, что с вами все будет хорошо, я знаю это.

– Благодарю Бога за то, что он послал мне вас. Не знаю, смог бы я так поправиться без вашей помощи. Мне так страшно здесь, в темноте. Но я знаю, что вы переживаете за меня, и это меняет дело.

– Да, я переживаю за вас, Эдди. Очень переживаю.

«Боже милостивый, эта сестра! – подумал он. – Я не должен смотреть на нее. Не должен...»

Но он все равно глядел на нее своими красивыми глазами.

Бронзовая дощечка на двери магазина на улице Кондотти гласила: «П. Монтекатини. Ювелир».

Полный молодой человек в хорошо скроенном пиджаке взглянул на миг на витрину рядом с дверью, в которой браслет из алмазов и рубинов свисал с запястья восковой руки. Потом он вошел в ювелирный магазин. Паоло Монтекатини считался лучшим ювелиром в Риме, и его магазин отражал этот статус: люстры из горного хрусталя, дорогой ковер, превосходные кресла, продавцы в визитках – все говорило о высшем классе. Футляры в витринах были заполнены самыми красивыми ювелирными изделиями Италии, выполненными мастерами, многие из которых работали на Паоло уже двадцать пять лет – с того дня, когда он занялся собственным ювелирным бизнесом после работы подмастерьем на алмазных рынках Амстердама и затем в течение пяти лет – продавцом в фирме Картье в Париже. Свободно говоривший на шести языках, учтивый и обходительный, Паоло знал, как обращаться с богачами и, продавая им свой товар, постепенно сам обогатился.

Молодой человек показал визитную карточку одному из продавцов и сказал, что хотел бы видеть синьора Монтекатини. Через несколько минут Паоло появился в главном торговом зале, на нем была безупречная визитка и полосатые брюки; голубой в горошек бант, повязанный вокруг стоячего воротничка, был своего рода торговым знаком Монтекатини. Лысеющая голова, седая бородка клинышком и пенсне выгодно оттеняли его сдержанную изысканность. Он пожал молодому человеку руку и склонил голову в легком поклоне.

– Синьор Бассано, очень рад видеть вас. Чем могу служить?

– Это скорее конфиденциальное дело...

– Может, мы пройдем в мой кабинет?

Он провел Бассано в офис, обставленный с большим вкусом. На стенах висели фотографии именитых клиентов с автографами. Королева Италии, купившая у него в 1910 году бриллиантовое ожерелье, была среди них самой знаменитой. Ювелир придержал стул для Бассано, потом обошел свой стол, заваленный бумагами, и сел.

– Итак, слушаю вас.

Молодой человек вытащил из кармана конверт и протянул его ювелиру.

– Из этого письма, синьор Монтекатини, вы можете понять, что я являюсь одним из секретарей министра внутренних дел синьора Пикьятелли. Министр желает приобрести золотое украшение для жены к десятой годовщине их свадьбы. Однако сейчас, в военное время, синьор министр считает неудобным, если его заметят входящим в такое роскошное заведение, как ваше; вы понимаете, что я имею в виду?

– О да, конечно.

– Поэтому он послал к вам меня. Если бы вы могли предоставить мне выбор камней, я бы отвез их министру, разумеется, вместе с одним из ваших людей. Он примет решение сегодня во второй половине дня. Министр заинтересован в бриллиантах высшего качества, естественно. Как это у вас правильно называется – чистой воды?

– Верно.

– Министр желал бы заплатить в фунтах стерлингов и готов выложить за камни до двадцати тысяч фунтов.

– Я буду безмерно счастлив оказать услугу министру, полагаю, мы сможем показать ему несколько самых красивых камней в Европе. Он не уточнил, какую форму камней предпочитает?

– Мистер предпочитает «маркизу»[56].

– Простите, синьор. Я покину вас на минутку.

Паоло поднялся и вышел из офиса. Во внутреннем кабинете он обратился к своей секретарше:

– Позвоните в министерство внутренних дел. Проверьте, есть ли у министра секретарь с такой фамилией. – Он вручил ей визитную карточку Бассано, потом подошел к сейфу, чтобы подобрать камни. Паоло не сомневался, что Бассано не лжет. Он знал, что Италия полностью зависит от британского угля, что правительство платит миллионы за соответствующие поставки его и что именно синьор Пикьятелли, министр внутренних дел, руководит этими закупками. Несомненно, синьор Пикьятелли получал взятки от английских поставщиков, а может, он даже занимался тайными спекуляциями, используя огромные фонды, находившиеся в его распоряжении. В любом случае у него наверняка скопилось немалое количество фунтов стерлингов, которые он жаждал обратить в драгоценные камни, легко вывозимые за границу. И камень, который он сейчас купит, вне всякого сомнения, будет заперт в ячейке какого-нибудь банковского сейфа. Возможно, швейцарского. Шансы на то, что он украсит собой руку жены министра, были ничтожны.

Паоло Монтекатини и раньше продавал ювелирные изделия членам правительства. Он знал, что Италия так уж устроена. Как итальянец Паоло Монтекатини считал коррупцию прискорбным явлением. Но как деловой человек он не собирался терять источник дохода.

Они поужинали в маленьком ресторанчике на пьяцца дель Пополо. Нанда Монтекатини была очарована Фаусто; ничто в его речах не свидетельствовало о той ужасной репутации, которую он имел в Риме. Ее мать была потрясена, когда он пригласил Нанду на ужин, и настаивала на том, чтобы сопровождать их. Нанда устроила сцену, заявив, что дуэньи сейчас не в моде. Ее отец, Паоло, очевидно лелея надежду на брак своей дочери с сыном княгини Сильвии, поддержал Нанду, поэтому ей было разрешено поехать ужинать с Фаусто без эскорта.

Ее неудержимо притягивала великолепная животная сила, чувствовавшаяся в Фаусто, но она была воспитана в строгих правилах. Поэтому, когда он обнял ее на заднем сиденье такси, она подумала, что мать, скорее всего, была права.

Нанда позволила ему поцеловать себя. Однако, когда его рука скользнула вниз, она перепугалась.

– Не надо, – прошептала она.

– Замолчи.

– Фаусто, пожалуйста!

Таксист, услышав шум, обернулся:

– Эй, только не в моем такси!

– Поезжай, – приказал Фаусто.

– Но куда? Вы же не назвали адреса!

– Просто не останавливайся. Получишь хорошие чаевые.

Таксист пожал плечами и повиновался.

Нанда поняла, что с ней происходит немыслимая вещь: он пытается изнасиловать ее прямо в такси. Его руки пытались под юбкой стянуть с нее трусики. Она начала колотить его кулаками по голове, но это не помогло. Тогда Нанда ударила его коленом, и Фаусто, взвыв от боли, сполз на пол и застонал.

– Черт возьми, мне не нужно убийств в моей машине! – закричал таксист. – Ладно, ты можешь поупражняться с ней, но не убивай!

– Отвезите меня домой, – сказала Нанда, пораженная собственным хладнокровием. – Бульвар Бруно, дом шестнадцать.

Фаусто медленно заполз на сиденье машины.

– Ну подожди, – прошипел он, – я запомню это.

– Ты отвратителен, – сдавленным голосом произнесла она. – Ты именно такой, как они о тебе говорят, – свинья! Я не хочу больше видеть тебя.

Фаусто съежился в углу, все еще потирая ушибленное место, и не отрывал от нее глаз, теперь он желал ее еще больше. Ему не было стыдно за свое поведение, его просто приводил в ярость собственный просчет. Ему говорили, что еврейские девушки – большие любительницы такого рода развлечений. Очевидно, это было не так.

– Я прошу прощения, – сказал он, – это больше не повторится.

Нанда молчала. Она сидела прямо, вцепившись в свою шиншилловую накидку, и глядела в окно машины.

– Ты поужинаешь со мной завтра вечером? – спросил он.

Она не ответила.

– Я заеду за тобой в семь часов.

Молчание.

– Я поведу тебя в «Гранд», поэтому надень свое лучшее платье.

Нанда взорвалась:

– Если у тебя хватит наглости приехать ко мне домой, тебе придется взломать дверь, чтобы попасть внутрь!

– Хорошо, – ухмыльнулся он, – я взломаю дверь.

Она едва сдерживала гнев, но про себя подумала, что в его нападении на нее было что-то ужасно возбуждающее. Да, это было отвратительно, оскорбительно, унизительно, но...

– Тебе не надо будет взламывать дверь, – наконец произнесла она.

Нанда снова повернулась к окну, ненавидя себя за то, что поддалась тому, что было самой примитивной частью ее натуры. Но, к сожалению, и самой сильной...

– Благословите меня, отец, ибо я согрешил, – сказал священник Антонио Спада, сидевший в напряжении в темной исповедальне Сикстинской капеллы. Через решетку он смутно видел ястребиный профиль кардинала дель Аква. После того как Антонио провел несколько мучительных ночей в своей крошечной комнате во Дворце Ватикана, он попросил его преосвященство принять его исповедь. Старик согласился сделать это, хотя просьба Антонио привела его в замешательство.

Как он и обещал княгине Сильвии семь лет назад, кардинал взял Тони под свое покровительство после того, как тот закончил курс семинарии и принял духовный сан. Почти не скрывая своего расположения к Тони, кардинал ввел его в число своих приближенных. Он давал ему различные поручения, которые тот добросовестно, а порой и блестяще выполнял. До сих пор не было и намека на какие-либо осложнения, по крайней мере насколько было известно кардиналу. И вот теперь эта просьба принять от него исповедь...

Кардинал поправил наплечник и подождал, пока Тони начнет исповедоваться.

– У меня были похотливые мысли, – наконец вымолвил Тони. – Я молился и пытался очистить себя от них, но не мог с ними справиться.

– Мы все иногда бываем подвержены таким мыслям, – успокоил его кардинал, гадая про себя, кто же искушает Тони. – Это все дьявольские соблазны. До тех пор, пока мы не уступаем им.

– Но я должен уступить, иначе сойду с ума!

Этот эмоциональный всплеск ужаснул старого прелата. Но еще больше потряс его звук рыданий Тони в старинной исповедальне. Его преосвященство подождал, пока эта буря эмоций утихнет.

– Эта девушка хорошо знакома с вашей семьей? – спросил кардинал.

– Нет. Хотя да, в какой-то мере... Это сестра милосердия, она работает у матери в госпитале. Ее зовут Нанда Монтекатини. Не знаю почему, но... – снова раздались сдавленные рыдания, – я влюбился в нее. И хуже всего то, что Фаусто встречается с ней... Я так ревную, так ревную...

– Были ли у тебя прежде такие искушения? – спросил кардинал, осторожно погружаясь в опасные глубины чувственности своего подопечного.

– Да, женщины и раньше привлекали меня, но это никогда не было так, как сейчас. Я не могу... я не могу с этим справиться. Скажите, что мне делать. Пожалуйста... Всякий раз, когда я вижу ее, мне хочется до нее дотронуться.

– Тогда ты не должен больше ее видеть.

– Нет! О нет, я должен видеть... я не могу потерять ее...

– Тони, возьми себя в руки! – произнес кардинал с обычной суровостью. – Ты священник, солдат воинства Христова! Не думай, что до тебя ни один святой отец не испытал того же, что и ты. И впредь будет так же. Ты рассказывал кому-нибудь об этом?

– Конечно нет!

– Слава Богу! И слава Богу, что у тебя хватило ума прийти ко мне. Ты знаешь, что впереди тебя ждет блестящая карьера в церкви, и после всего того, что я сделал, чтобы обеспечить эту карьеру, я не могу позволить тебе ее разрушить... этим. Ты навлечешь позор на мать-церковь, на свою семью, на меня...

– Но я хочу ее! Я ее люблю!

– Не желаю слышать об этом. Я распоряжусь, чтобы тебя отослали в монастырь.

– Нет! Я не поеду! Я покину церковь!

– Ты не сделаешь ничего подобного. Давала ли она тебе понять, что отвечает на твою любовь?

– Нет. Я никогда с ней не разговаривал.

– Тогда у нас еще есть надежда. Послушай меня, Тони: ты должен побороть дьявола в себе. Это можно сделать – тысячи других до тебя это сделали. Ты должен просить Господа дать тебе силу. Это может быть величайшим в твоей жизни испытанием характера...

– Я не уверен, что хочу побороть его! – прервал его Тони. – Наверное, я совершил ужасную ошибку, войдя в церковь. Помните, я рассказывал вам, что решил стать священником после того, как Фаусто отвел меня в «Ла Розина». А причина была в том, что мне понравилось это! Мне понравилось быть с женщиной! Я хотел делать это снова и снова! Я был так напуган этим, что решил стать священником на следующее же утро, прежде чем потеряю веру в Бога, но сейчас... сейчас я не уверен...

– Не говори так! Ты открываешь объятия дьяволу, а не борешься с ним.

– Да, – прошептал Тони, – я хочу обнять его.

– Слишком много поставлено на карту! Слишком много... Послушай, Тони, ты знаешь, что церкви сейчас трудно. Эта бесконечная адская борьба с итальянским правительством, эта война, эти новые времена... Ты знаешь, что церковь на грани краха. Нам нужны такие люди, как ты. Конечно, ты понимаешь, что сейчас римская церковь важнее, чем твое романтическое увлечение этой девицей Монтекатини?

– А она действительно важнее? – тихо спросил Тони.

– Такое отношение не делает тебе чести. Я хочу, чтобы ты вернулся в свою комнату и оставался там до тех пор, пока я не пошлю за тобой. Ты будешь поститься и молиться целыми сутками. К тому времени я приму необходимые меры. Ты согласен на это?

Наступило долгое молчание. Наконец Тони ответил:

– Да.

– Когда ты придешь в себя, я дам тебе отпущение грехов. А до этого твоей бессмертной душе будет грозить смертельная опасность. Но ты одержишь победу! А теперь иди.

Тони вышел из исповедальни и посмотрел вверх, на великолепный плафон Сикстинской капеллы. Сквозь слезы он смутно различал микеланджеловское изображение Бога. Тони перевел взгляд на Еву в садах Эдема. Он смотрел на нее множество раз до этого, втайне восхищаясь ее красотой. Сегодня он попытался сосредоточиться на Боге.

Но взгляд его все время возвращался к Еве.

– Вы продали мне подделку! – загрохотал министр внутренних дел, а когда Балдо Пикьятелли начинал грохотать, это походило на взрывы в аду. – Взгляните на это! Это же стекло, и даже не очень хорошее! Моя жена надела его вчера вечером на прием, и когда синьор Булгари его увидел, он чуть не расхохотался ей в лицо! Я испытал унижение – я, министр внутренних дел. Смотрите! – Он швырнул кольцо с бриллиантом на восточный ковер, покрывавший пол в его кабинете в палаццо Консерватори, выходящем на площадь Кампидольо.

Паоло Монтекатини с побледневшим лицом наклонился и поднял бриллиант в десять каратов. Осмотрев его, он положил кольцо на стол Пикьятелли.

– Это не то кольцо, которое я вам продал, – сказал он. – Это стекляшка. А я продал вам бриллиант высшего качества.

– Лжец! Я заплатил вам двадцать тысяч фунтов за паршивое стекло! Верните мне деньги, или, клянусь Богом, Монтекатини, я прикрою вашу лавочку и вышвырну вас из Италии!

Паоло Монтекатини обладал стальными нервами, и это было сейчас весьма кстати для него, ведь он знал, что Пикьятелли не бросает слов на ветер.

– Могу ли я предположить, что есть несколько объяснений тому, что случилось? Первое – господин министр был ограблен...

– Это невозможно. Кольцо находилось у меня дома в сейфе, а мой дом круглосуточно охраняется.

– Тогда, возможно, кому-то из вашего персонала, а может быть, кому-либо из ваших слуг, удалось подменить кольцо...

– Я сказал вам: это невозможно! Единственный возможный ответ – это то, что вы надули меня, чертов кайк[57].

– Есть и еще один вариант, – сказал Паоло язвительно. – Вы надуваете меня.

Министр, в котором было около двух метров роста и более ста двадцати килограммов веса, буквально раздулся от ярости.

– Вы смеете обвинять меня? Я прямо сейчас же арестую вас.

– Осмелюсь ли я предположить, что это был бы неразумный шаг со стороны министра? Неужели вы не видите, что я разгадал ваш план? Вам не приходит в голову, что я знаю, почему вы настояли на уплате в фунтах стерлингов? Было странно видеть угольную пыль на этих банкнотах.