Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Прошло с полчаса, и она начала волноваться за Ника. Оставив масло и альбом, она взобралась на холм и вошла в комнату. В ней никого не было. В ванной тоже не было никого. Раздумывая над тем, куда он мог подеваться, она вышла на террасу, чтобы подождать его там, как вдруг увидела его чемодан. Она вспомнила его странную реакцию накануне на ее попытку распаковать его чемодан. Теперь она подошла к нему и проверила замок. Он не был заперт. Открыв чемодан, она увидела, что он пуст.

– Что-нибудь ищешь?

Она подскочила и, повернувшись, увидела Ника, стоящего в дверях. Он был в мексиканской рубашке и широких брюках.

– Куда ты ходил?

– Купить таблеток для желудка. Так что ты ищешь?

Он вошел в комнату и закрыл дверь.

– Так... ничего. – Она пожала плечами. – Я только подумала, что все-таки следовало бы распаковать твой чемодан, но ты, наверное, уже это сделал.

Ник холодно взглянул на нее:

– Я же сказал тебе, что сам распакую его. И я не люблю людей, которые суют свой нос в мой чемодан.

– Люди? Я ведь Габриэлла, ты что, забыл? И я ничего не высматривала.

– Неужели? Я думаю, это все твоя глупая шпиономания. Ты что, подумала, что я здесь что-то прячу? Секретную формулу новой взрывчатки? Или, может быть, отравляющий газ? Боже мой, какой же психопаткой ты оказалась.

– Ник, я сожалею. Право же! Не знаю, может, я действительно совала нос не в свои дела, но не сердись на меня, пожалуйста.

Он снял рубашку и брюки, надетые на плавки.

– Ладно, забудь об этом, – сказал он. – Пойдем скорее на пляж.

Он пошел к выходу.

– А как же твои таблетки?

Он резко остановился, и она почти услышала работу его мозга.

– У них не было того, что я искал, – ответил он грубо и вышел на террасу.

С минуту она не двигалась. Она знала, что он солгал. Но если он не ходил за таблетками, зачем он тогда уходил?

И что все-таки было в чемодане?

Когда они пришли в столовую на ленч, она увидела баронессу фон Манфреди за столиком в одиночестве. Остановившись у ее стола, она сказала:

– Добрый день. Сегодня чудесная погода, не правда ли?

Мексиканка посмотрела на них безразлично.

– Очень, – произнесла она ледяным тоном.

– Вы ждете своего супруга?

– Он улетел в Мехико сегодня утром. Вернется завтра.

Ее взгляд на момент задержался на Нике, а затем она перевела его на Габриэллу, которая чувствовала себя неловко из-за явной враждебности.

– Тогда, если вам захочется составить нам компанию за коктейлем вечером...

– Спасибо, не стоит.

– Габриэлла мне говорит, – сказал Ник, понизив голос, – вы думаете, что я планировал встретиться здесь с принцем Асакой. Интересно, почему вы так думали?

Она нахмурилась:

– Но я никогда ничего подобного не говорила!

Ник взглянул на Габриэллу.

– Вы же это сказали! – воскликнула та. – Вчера вечером в дамской комнате! Вы еще сказали, что я дура, если думаю, что Ник встретился с Асакой случайно...

– Вы лжете! – возразила она мягко. – Я никогда не говорила этого. У вас, очевидно, дикое и вульгарное воображение.

Габриэлла была поражена. Она беспомощно смотрела на Ника:

– Ладно. Будем считать, что я все это выдумала. Мне, наверное, подложили марихуану в десерт. Извините меня.

Она направилась к своему столику, Ник последовал за ней. Когда они уселись, она сказала:

– Теперь я понимаю, почему ты сегодня утром назвал меня психопаткой. Но я говорю тебе, что эта женщина нам только что солгала. Если ты хочешь верить ей – пожалуйста. Но она соврала.

Ник развернул салфетку.

– Давай все забудем, – предложил Ник. – Не хочешь попробовать один из этих коктейлей под названием «ром-торпеда»?

– Почему бы и нет? Я могла бы превратиться и в буйного алкоголика, поскольку оставаться трезвой совсем не имеет смысла.

Она не могла относиться к случившемуся с той легкостью, которую предложил Ник. Совпадение случайных событий заставило ее поверить в то, что в отеле происходит нечто таинственное и что Ник со всем этим связан. И сколько бы он ни высмеивал ее шпионские «фантазии», само присутствие германского посла и кузена японского императора наталкивало на мысль о чем-то таком, что имело отношение к шпионажу, а иначе чем здесь они все занимаются? Контрабандой наркотиков? Но она просто не могла поверить в то, что Ник Кемп – шпион. Это противоречило тому, что она инстинктивно думала о нем. Однако все происходящее, казалось, противоречило ее инстинктам, а когда она вспомнила о таинственном «неожиданном подарке судьбы» от «тети Поли», ее подозрения усилились. Сто тысяч долларов. Отец Ника – состоятельный человек, но и для него это большие деньги. Неужели его патриотизм столько стоит? А если он был шпионом, то что она делала, во имя всего святого, когда спала с ним, а после еще и с удовольствием вспоминала каждое мгновение того, что с нею было? Черт возьми, не пора ли ей выбраться изо всего этого?

Но ее способность действовать была парализована страстью к нему. Он был таким заботливым и предупредительным с ней за завтраком, а потом и на пляже, что она стала сама себя уговаривать, что остался всего один день, а поэтому, устроив демонстративный спектакль с отъездом, она бы мало чего достигла. Поэтому она расслабилась, загорала, рисовала и, когда они вернулись в свою комнату около четырех часов дня, снова предалась любовным утехам с ним. Это была идиллия. Как он сам шутил, шпионы – отличные любовники.

Только когда они спустились в бар выпить коктейль, она поняла, что не видела принца Асаку целый день. И поскольку отель был небольшим, за весь день его невозможно было не встретить, если тот, конечно, не просидел все это время в своей комнате. Это разожгло ее любопытство, но чтобы Ник снова не обвинил ее в «шпиономании» и чтобы ей не пришлось больше оправдываться, она вышла в вестибюль и спросила портье, не выехал ли из отеля японец.

– Нет, сеньора, все воскресенье комната оставалась за ним, но он вылетел в Мехико сегодня утром вместе с бароном фон Манфреди.

– О, ну что ж, большое спасибо.

– Не за что, сеньора.

Она вернулась в бар, мысленно складывая фрагменты сценария вместе. Ник привез что-то в Акапулько – назовем это «X» – в своем чемодане. Где-то по пути он передал «X» Асаке и германскому послу, да, именно в то утро. Они тогда шли на пляж. Этот странный приступ тошноты. Он что, вернулся в комнату, надел рубашку и брюки, достал «X» из чемодана и отнес в комнату Асаки? Потом, когда он вернулся в их комнату и застал ее «что-то вынюхивающей», он быстро придумывает отговорку насчет попытки купить таблетки от болезни желудка? Да, это как раз правдоподобно. А тем временем Асака и фон Манфреди самолетом перевезли «X» в Мехико. Теперь становится понятным, почему баронесса фон Манфреди стала столь «холодной» за ленчем. Отдавая им «X», Ник предупредил их о необходимости заткнуть ей рот, что они и сделали. Что она сказала мне в дамской комнате накануне? «Не говорите им ничего, иначе мы обе будем в опасности»? Да, обе в опасности.

А она – в опасности?

– О чем задумалась? – спросил Ник, когда они уселись за свой столик.

– О том, какой сегодня был чудесный день.

«Чудесный, черт бы его побрал! – подумала она, разглядывая его лицо. – Я влюблена в проклятого шпиона!»

Она заказала порцию спиртного и вдруг вспомнила о таможне. Вчера в аэропорту Лос-Анджелеса они пропустили чемодан Ника без досмотра. Так вот почему он летел в морской форме! Конечно, он был уверен, что таможенникам будет достаточно только взглянуть на его морскую форму, и они его пропустят. Следовательно, «X» было в безопасности под охраной американского флага.

Она вдруг поняла: если она любит его, то должна приложить все силы, чтобы спасти его от себя самого, пока не поздно.

Проблема состояла в том, что уже могло быть поздно.

– Ник, – сказала она ему той же ночью, лежа рядом с ним в постели, – мне хочется с тобой поговорить о чем-то очень важном для меня.

– О чем ты?

– О тебе. Тебе не понравится то, что я скажу, но, пожалуйста, выслушай меня. Я наконец поняла, что ты сделал. О, конечно, я не знаю, что именно было в твоем чемодане, но я знаю, что Асака и фон Манфреди увезли это в Мехико. Это было что-то очень важное, иначе они не стали бы платить тебе сто тысяч долларов. Ник, я люблю тебя и ты мой сладкий, чудесный любовник. Но сам-то ты понимаешь, что сделал? Ты понимаешь, что ты совершил государственную измену? Ведь тебя могут казнить! О Боже, Ник, послушай меня, прекрати это безумство прежде, чем станет поздно. Пожалуйста!

Некоторое время он молчал.

– Мне кажется, что, когда мы вернемся завтра в Лос-Анджелес, нам лучше больше не встречаться.

– Ты не хочешь меня выслушать?

– Я уже предостаточно наслушался. Правда, Габриэлла, мне все-таки кажется, ты не в своем уме.

И он отвернулся.

– А если я пойду в ФБР? – спросила она осторожно.

– Иди. Они тоже сочтут тебя умалишенной.

Спустя некоторое время он услышал ее всхлипывания. Он сел, включил свет и посмотрел на нее. Увидя, как она страдает, он нежно дотронулся до ее руки.

– Мне очень жаль, – сказал он тихо.

Она смотрела на него, и слезы текли по ее щекам.

– Неужели ты не понимаешь? Я же люблю тебя. И рано или поздно кто-то тебя убьет! О, Ник, прекрати это! Пожалуйста! Я умру, если с тобой что-нибудь случится.

Он посмотрел на нее с глубоким состраданием. Но ничего не сказал.

Наутро ей стало плохо. Она проснулась от сильного расстройства кишечника и, в отличие от Ника, болела по-настоящему. После того как она несколько раз побывала в туалете, она стала настолько слабой, что едва могла подняться с постели. Ник взял какое-то лекарство у менеджера отеля (чем косвенно подтвердил ее сомнения в том, что он не смог достать то же самое лекарство для себя), и оно ей немного помогло. Но она все еще оставалась настолько слабой, что была не в состоянии путешествовать.

Он казался раздраженным и нервным. В конечном счете около полудня он ей сказал:

– Самолет вылетает в два, и я не могу опаздывать. Я думаю, ты должна остаться здесь до тех пор, пока тебе не полегчает, согласна?

Она кивнула, чувствуя себя несчастной не только от боли в желудке, но и от того, что этот уик-энд оказался настолько ужасным. Он вышел из комнаты и вернулся немного погодя, чтобы сказать, что он обо всем договорился, что за комнату уплачено и она может задержаться здесь еще на день или даже больше, если понадобится. После этого он начал упаковывать чемодан. Она наблюдала за его действиями с постели, понимая, что никогда больше его не увидит и что им больше нечего сказать друг другу.

Он зашел в ванную комнату побриться и надеть свою морскую форму. Затем подошел к кровати и посмотрел на нее.

– Ты поправишься? – спросил он.

– Надеюсь.

Он взглянул на часы:

– Пожалуй, мне пора. До свидания, Габриэлла.

Она не ответила. Не желая смотреть на него, она отвернулась.

– Жалко, что все так вышло, – добавил он. – Ты – чудесная девушка, но, я боюсь, ты позволяешь своему воображению уводить тебя слишком далеко.

– Я занимаюсь творческим трудом, ты не забыл об этом? – мрачно сказала она. – Я создаю модели платьев. Я разработаю сногсшибательный черный костюм, чтобы надеть его по случаю заседания трибунала над тобой.

Услышав, как с треском хлопнула дверь, она почувствовала себя несчастной и одинокой.

В четыре пополудни ее разбудил стук в дверь. Она поднялась, все еще чувствуя себя слабой, но испытывая облегчение от того, что тошнота прошла. Она подошла и открыла дверь.

Перед ней стоял принц Асака.

– Мистер Кемп сказал мне, что вы неважно себя чувствуете, – произнес он приятным голосом. – Я хотел поинтересоваться, не могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Ей не хотелось видеть этого японца, но сила привычки заставила ее быть вежливой.

– Нет, благодарю вас, мне уже намного лучше.

– Мой личный врач в Лос-Анджелесе дал мне великолепное лекарство от «мексиканской болезни». Я был бы рад предложить его вам.

– Это очень любезно с вашей стороны, но мне больше не нужны лекарства. Завтра я возвращаюсь домой, и, говоря честно, мне очень хочется поскорее отсюда выбраться.

– О, вам так не понравилось пребывание здесь?

– Я думаю, вы отдаете себе отчет в том, что случилось несчастье. Знаете ли, я не совсем слепа и видела, что происходило.

Его улыбка стала исключительно вежливой.

– Боюсь, я не совсем вас понимаю. На самом деле эта игра – просто шутка. Даже если бы баронесса Манфреди и не сказала бы мне...

– Ах, баронесса, – перебил он. – А вы слышали новость?

– Какую новость?

– Ее муж должен был лететь со мной в Акапулько сегодня утром, но решил вместо этого остаться в Мехико. Мы зафрахтовали маленький частный самолет, на котором я вернулся сегодня утром. Час назад баронесса улетела на нем в Мехико к мужу. К сожалению, что-то случилось с двигателем, и самолет разбился вскоре после взлета. И пилот и баронесса погибли. Это большая потеря для барона. Она была такой красивой женщиной. Ну прямо как вы, мисс фон Герсдорф. – Он слегка поклонился. – Теперь позвольте попрощаться. Мне было очень приятно снова повидать вас. И вашего очаровательного мистера Кемпа.

Она была настолько ошеломлена, что единственное, на что она была способна, это автоматически произнести «до свидания». Он ушел по коридору, а она, вернувшись в комнату, закрыла дверь и заперла ее.

Баронесса проговорилась и теперь была мертва. Урок был наглядным, и преподал его сам принц Асака.

ГЛАВА 48

Она вернулась в Лос-Анджелес на следующий день. У нее не было намерений идти в ФБР. Правда, Америка разорвала с Германией дипломатические отношения еще два года назад, в знак протеста против преследования евреев нацистами, но Америка не была в состоянии войны ни с Германией, ни с Японией. Габриэлла не только боялась за свою безопасность, но и вообще не знала, что можно сделать в этой ситуации. У нее не было никаких доказательств, только собранные воедино подозрения и предположения. Если на девяносто процентов она была уверена в своей правоте, то десять процентов оставалось на сомнения. А что, если Ник был прав и вся эта история была не более чем плод ее воображения? Правда, смерть баронессы фон Манфреди слишком хорошо вписалась в цепочку событий, но это могло быть и совпадением. Самолеты все-таки иногда разбиваются. Кроме того, если она сообщит в ФБР, то начнется расследование и произойдет одно из двух: если Ник окажется виновным, то его повесят, а если нет, то его карьера все равно окажется под вопросом.

Поэтому она не стала делать ничего. Она снова начала работать на студии, готовить по ночам эскизы для гардероба Эрики и пыталась выбросить из головы Ника, принца Асаку и Акапулько.

Помимо этого у нее была еще одна проблема: Эрика. Съемки фильма «Ангел желания» шли к концу, и она видела Эрику на студии почти каждый день. Белокурая звезда не упускала ни одного случая, чтобы не пригласить ее в свою артистическую уборную, на ленч, коктейль или обед. У Габриэллы всегда находилась какая-нибудь отговорка, но самой убедительной из них была та, что срочная работа над моделями и шитье туалетов совершенно не оставляли ей времени. Так оно и было на самом деле. Однако она видела, что терпению Эрики приходит конец и ей все равно придется принимать решение. Наконец, через месяц после возвращения из Акапулько, она позвонила Эрике на ее виллу в Малибу и сообщила, что заказанная ею одежда готова к примерке.

– Чудесно, дорогая! – сказала она. – Ты сможешь привезти все это во второй половине дня? А я приготовлю ужин. Я превосходно готовлю. Ты не хочешь бифштекс?

– К сожалению, я уже набрала несколько фунтов и поэтому сижу на диете.

– Великолепно! Я тогда тоже посижу на диете. Будет салат и немного вина. Встретимся в пять?

– Хорошо, в пять.

Габриэлла положила трубку и вздохнула. События неотвратимо надвигались.

Эрика была убеждена в том, что привилегии и само положение звезды и, кроме того, заработок в двести тысяч долларов за съемки в каждом фильме позволяли ей жить в роскоши. У нее были четыре огромных автомобиля, включая темно-синий «роллс-ройс», подаренный ей Моррисом после феноменального успеха фильма «Крах», соболя и норки, а также завидная коллекция драгоценностей. Будучи дочерью профессора, она унаследовала от него тягу представителей среднего класса к надежному размещению капитала и поэтому скупала недвижимость с жадностью Джона-Джекоба Астора[81]. Эрика понимала, что успех в кино так же недолговечен и эфемерен, как и физическая красота, тогда как недвижимость в Лос-Анджелесе все еще была дешевой. Поэтому то, что у нее оставалось от основных расходов, она щедро тратила на свой загородный дом на берегу океана. Она сама его спроектировала в смешанном стиле, который кто-то назвал «M.G.M. Colonial»[82], но он тем не менее был самым привлекательным в городке, где эклектичность в архитектуре была нормой.

Габриэлла припарковала свой «шевроле» у гаража и отнесла три большие коробки к двери. На ее звонок вышла Эрика в широких брюках и белой блузе.

– А, вот и ты, – воскликнула она. – Давай я помогу тебе внести эти коробки.

Она взяла верхнюю, и Габриэлла последовала за ней в гостиную. Это была небольшая, но обставленная со вкусом комната. Вид из нее на пляж и океан сквозь стеклянные двери в конце комнаты был великолепен. Пол был почти белым, а обитые вощеным мебельным ситцем софа и стулья оживляли интерьер: его дополняли несколько стульев от фирмы «Бидермейер», купленные в антикварном магазине на улице Ла Чьинега. Над белым камином висел портрет Эрики, изображенной в облаке белого тюля.

– Я сгораю от нетерпения посмотреть, что ты сделала, – проговорила Эрика, поставив на стол коробку. – Что мне примерить сначала?

– Поскольку мы в Малибу, почему бы не начать с купальных костюмов?

– Почему бы и нет?

– Они в этой коробке. Вам помочь?

– О нет, дорогая. Я переоденусь в библиотеке и устрою тебе показ моделей.

Она взяла коробку и, к облегчению Габриэллы, ушла в соседнюю комнату. Габриэлла была рада, что ей удалось избежать близкого общения с Эрикой, неизбежного во время примерки ее туалетов. Но у нее сосало под ложечкой при мысли, что Эрика начнет помогать ей снимать свою собственную одежду. Однако если Эрика и была агрессивно настроена в сексуальном плане, то она до сих пор этого не показывала.

Последовавшее затем шоу заставило Габриэллу забыть о своих волнениях, так как она буквально купалась в потоке льстивых похвал Эрики. Звезде очень понравились почти все туалеты, и она выражала свое одобрение восторженными словами. Габриэлла особенно нервничала из-за финала – вечернего свободного платья, которое было задумано как новаторски смелое и даже «вызывающее». Оно было сшито из черной тафты, узкие рукава которого с буфами наверху при взгляде спереди придавали платью неовикторианский вид. Спина у платья практически отсутствовала, откровенный вырез от плеч опускался почти до самых ягодиц.

– Боже мой, дорогая, – рассмеялась Эрика, входя в гостиную, – если я прислонюсь к холодильнику, я превращусь в сосульку.

– Что, слишком глубокий вырез?

– Нет, он мне подходит. У меня великолепная спина, так почему бы ее не показать? Чуть-чуть духов «Шалимар» на открытые части спины – и любой мужик в Голливуде вцепится в меня. Это чудесно. Вся коллекция просто замечательна. Мне она очень нравится. Сколько я тебе должна?

– Ну... ткань стоила тысячу двести долларов, мои модели и работа стоят триста долларов. Так что – полторы тысячи всего.

– Но ты же сама себя обсчитываешь! Ты, должно быть, работала как вол, чтобы все это создать!

– Для меня это удовольствие, потому что я люблю это дело. А то, что именно вы будете носить мою одежду, для меня имеет такое значение, что мне вообще не следовало бы брать с вас денег за работу.

– Не говори глупостей. Послушай, дорогая, первая заповедь работы кутюрье над моделями: брать деньги за все, что можно продать. Если снизить цену на платье, то большинство женщин подумает, что оно низкого качества. Однако, – добавила она поспешно, – я лучше сначала выпишу тебе чек, а потом уже буду давать советы. Что-нибудь выпьешь?

– Нет, спасибо.

– Да оставь! Это надо отметить. У меня в холодильнике есть бутылка отличного «шабли». Ты не нальешь нам по бокалу, пока я выписываю чек?

Габриэлла вошла в безукоризненно чистую кухню и налила вино. Когда она вернулась в гостиную, Эрика подала ей чек:

– Voila! Вот и положено начало для состояния Габриэллы фон Герсдорф. Почему бы тебе не открыть свой магазин, дорогая? Тебе, наверное, надоело отупляющее шитье на студии, тем более что это ведь растрачивание твоего таланта.

Она взяла вино и села перед камином. Габриэлла устроилась напротив.

– По сути дела, я давно вынашиваю эту идею. Но я не была уверена, хватит ли мне денег. Немного мне досталось в наследство от родителей и бабушки, но все они вложены в облигации...

– Мой Бог, твой дед был банкиром, а ты не знаешь, где достать деньги? Возьми взаймы у Морриса. Он гораздо богаче, чем это допускается законом.

– Я бы не смогла этого сделать.

– Не будь смешной. Они рассказали мне, как тебя полностью обобрал твой собственный дядя Дрю, это дерьмо! И Моррис и Барбара – оба обожают тебя и сделают все, чтобы тебе помочь. Было бы глупо не попросить у них!

– Да я и не знаю, сколько мне надо денег, чтобы начать свое дело. Мне, очевидно, понадобится продавщица и рабочая комната для шитья. Кроме того, будут нужны деньги на жизнь, ведь, наверное, придется оставить работу на студии...

– Двадцать пять тысяч долларов, – перебила Эрика, – составили бы отличную заначку. А у меня есть и место для этой мастерской! В прошлом году я купила дом на Уилширском бульваре. Там на углу размещался цветочный магазинчик. Идеальное место. Но сам флорист, к моему сожалению, скончался после Рождества, и я еще не нашла нового арендатора. Почему бы тебе не взять его в аренду?

– Но там, наверное, ужасно высокая арендная плата?

– Я получала с флориста пятьсот долларов в месяц. Тебе я сдам на два года по четыреста. Лучшего предложения тебе не найти.

– С вашей стороны это большая щедрость.

– Но ведь я хочу, чтобы ты добилась успеха, дорогая! И я буду хвастаться, что у меня в арендаторах сама Габриэлла, самая шикарная новая кутюрье в Беверли-хиллз! Конечно, – добавила она осторожно, – ты мне будешь делать приличную скидку за одежду.

– О, разумеется.

– Тогда будем считать, что дело решено. Поговори с Моррисом сегодня же вечером. Если у тебя с ним будут проблемы, чего я, впрочем, не думаю, позвони мне. Я ему скажу, что перейду от него в Парамаунт[83], если он не одолжит тебе денег. Почему ты сидишь так далеко, дорогая? Почему бы тебе не сесть рядом со мной? Так ты сможешь подливать мне вина.

Она улыбнулась приглашающей улыбкой. «О Боже, – подумала Габриэлла, – начинается!»

– Эрика...

– Да, дорогая!

– Я не знаю, как это сказать, но... если вам действительно нравятся мои туалеты и вы считаете, что у меня талант, тогда не просите... меня ложиться с вами в постель.

Улыбка с лица Эрики исчезла.

– Ты ведь не можешь считать меня непривлекательной.

– Вы же сами знаете, что вы – одна из самых красивых женщин в мире. Я бы отдала все, чтобы выглядеть так, как вы. Но... – она перевела дыхание, – я люблю мужчин.

Эрика закурила сигарету.

– Бьюсь об заклад, Шанель пошла бы со мной в постель, – сказала она, выпуская дым.

– Я – не Шанель. Я – Габриэлла. Если я начну свою карьеру таким образом, это будет... Я не знаю. Все не так.

Эрика уставилась на нее и почти целую минуту не отводила взгляда. Потом она расхохоталась:

– Черт возьми! Вот мое везение. Я открываю гения, а она стоит на своем. Ладно, дорогуша. Я отказываюсь от тебя в части постельных дел. Наши отношения станут чисто деловыми. Но я думаю, что таким образом скидка, которую ты собираешься делать на мои заказы, удвоилась.

Габриэлла с облегчением вздохнула и наполнила оба бокала.

– Я только сейчас осознаю, что я действительно в бизнесе!

– Как ты назовешь свой салон?

– О, я придумала ему название много лет тому назад, когда я еще была ребенком и управляла воображаемым салоном модной одежды в Париже. Он будет называться «Салон Габриэллы».

– Гм. Не очень оригинально, но в точку. Тогда выпьем. За «Салон Габриэллы»!

– За «Салон Габриэллы»!

Габриэлла выпила вино и почувствовала себя согревшейся, счастливой и относительно целомудренной.

Большинство воротил кинобизнеса прилагало огромные усилия, чтобы хоть как-нибудь скрыть свое скромное еврейское происхождение. Побуждаемые своими социально амбициозными супругами и вынужденные жить во времена довольно распространенного антисемитизма, они тратили свои миллионы на роскошные имения и на приобретение произведений импрессионистского искусства либо на то, чтобы в их образе жизни не оставалось и следа местечковости, по крайней мере в тех случаях, когда они появлялись на приемах и званых обедах. Они говорили о кино на профессиональном языке, играли в гольф, лечили свои язвы, спали со своими любовницами, но почти не говорили о Лоуер Ист-сайде.

Моррис Дэвид в этом смысле был исключением. У него тоже было имение и импрессионистская картина, которая при нажатии кнопки поднималась, открывая объективы кинопроекторов. Ему досталась жена с хорошим вкусом, о которой он говорил, что она – его судьба. Но Моррис любил вспоминать об улице Хестер. И на самых блестящих званых обедах в Беверли-хиллз, когда напоказ выставлялись самые крупные бриллианты, ему доставляло удовольствие нарушать это шоу, произнося на идиш разные выражения времен своей юности, и чем они были круче, тем больше ему нравилось щеголять ими. Эти грубые изречения, небрежно оброненные на официальном обеде, обычно вызывали гомерический хохот и превращали самого напыщенного воротилу кинобизнеса в объект насмешек. Его жена обычно притворялась, что не понимает ни слова, а все присутствовавшие неевреи выглядели понимающе смущенными. Барбара уже давно не пыталась останавливать его грубости на идиш. Какими бы ни были его недостатки, а их у него было много, она знала, что он обладал теплым и щедрым сердцем. Поэтому, когда Габриэлла спросила свою тетю, не обидится ли Моррис, если она попросит у него денег взаймы, Барбара ответила:

– Конечно нет. Почему он должен обидеться?

Моррис немедленно откликнулся на ее просьбу. Он любил Габриэллу и с большой теплотой относился к памяти ее деда Виктора, который финансировал его первый фильм много лет тому назад. Габриэлла рассказала ему о своих планах, о роли Эрики в этих делах и о своей мечте создать свой салон. Он внимательно выслушал ее, попыхивая сигарой, а потом спросил:

– Сколько тебе нужно?

– Огромную сумму, – выпалила она.

– Я кручусь в кинобизнесе, что значит «огромная сумма»? Сколько?

– Двадцать пять тысяч долларов.

– Это столько, сколько дядя Дрю пытался тебе дать на Рождество шесть лет тому назад, а ты бросила чек ему в лицо?

– Я бы и снова это сделала! – сказала она.

Он улыбнулся:

– Хорошо. Я бы тоже так сделал.

Он поднялся, подошел к своему письменному столу и выписал чек. Он принес его и подал Габриэлле. Чек был на тридцать тысяч долларов.

– Но, дядя Моррис, я же просила только на двадцать пять...

– Пять тысяч сверху – это мой подарок. Используй их для того, чтобы сделать салон уютным. Fun drek ken men kayn koyletsh mit flekhten.

– Что это означает?

– Из дерьма не сделаешь конфетку.

Она рассмеялась, обняла и поцеловала его.

Свой салон Габриэлла открыла в День всех дураков, первого апреля 1940 года. Помещение было маленькое – демонстрационный зал и мастерская позади него, – но Габриэлле и этого было достаточно: она хотела, чтобы он оставался небольшим, для узкого круга, и безупречным. Она сама руководила его переоборудованием, воевала с архитектором, спорила с плотниками и в конечном счете добилась того, к чему стремилась: чистый, современный нью-йоркский интерьер, что в то время было большой редкостью в Лос-Анджелесе. В салоне многого не хватало, но то, что имелось, было высшего качества: ведь одежда здесь должна была быть на уровне высокой моды. Несколько стульев модели «барселона», один фикус в изысканной китайской вазе, серое ковровое покрытие на полу, а на стене – большое полотно в стиле модерн кисти мексиканского художника. Окна на Уилширский бульвар были задрапированы белыми занавесями, которые пропускали мало света, но зато закрывали вид на улицу: она не хотела, чтобы клиентки разглядывали машины на улице. Она наняла итальянку-продавщицу по имени Лукреция Руссо. Двадцатипятилетняя умная и привлекательная Лукреция была из калифорнийской семьи виноделов из долины Напа и мечтала стать художницей. Габриэлла платила ей пятьдесят долларов в неделю, что было немало, и предупредила, что ожидает от нее трудолюбия и предупредительного отношения к клиенткам. Кроме того, деликатно посоветовала ей остерегаться Эрики. После некоторых попыток найти подходящую швею ей наконец повезло с сорокадвухлетней мексиканской женщиной по имени Розита Гусман. Именно Розита создавала модели по эскизам Габриэллы и под ее постоянным контролем. В рабочей комнате позади салона далеко за полночь, пока Габриэлла готовила свою коллекцию к открытию, стоял гул.

Первая презентация в апреле прошла без вспышек юпитеров, без трибун для ораторов и без множества репортеров из отделов моды. С помощью Барбары и Эрики Габриэлла составила список из двадцати наиболее известных в обществе Беверли-хиллз женщин, причем только семь из них были кинозвездами, поскольку Габриэлла не хотела зависеть исключительно от капризов актрис. Прессу не пригласили сознательно. Приехали абсолютно все приглашенные: Барбара и Эрика распространили по Беверли-хиллз и среди местных кинодеятелей слух, что Габриэлла – волшебная портниха и что ее салон скоро станет престижным местом приобретения туалетов. Гости прибыли еще до пяти. Лукреция их встречала и рассаживала на маленькие взятые напрокат стулья. Шампанское и икру разносили два официанта, специально приглашенные по этому случаю. Затем, точно в пять, из-за занавеса, отделявшего мастерскую от салона, появилась Габриэлла. Несмотря на то что она казалась уравновешенной, у нее на душе скребли кошки.

– Меня зовут Габриэлла фон Герсдорф, – сказала она. – Мы рады видеть вас в нашем салоне.

Затем она отошла в сторону и объявила выход первой модели.

– Коллекция открывается костюмом для ленча с мужчиной, вашим потенциальным любовником.

Раздались одобрительные возгласы женщин, когда поразительно красивая манекенщица в сером костюме с розовыми кантиками появилась из-за занавеса. Это был костюм строгого покроя со слегка увеличенными плечами, но изюминка как раз и состояла в розовом кантике. Это было прекрасное и элегантное произведение. Когда манекенщица прошла по рядам, женщины вытянули шеи, чтобы получше рассмотреть костюм.