Текст книги "Век"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Ник, сидевший на корточках в углу рядом с Томом Ридом, снял свои ботинки, подметки которых наполовину износились, и растирал опухшие ноги. Несколько человек разговаривали, но Рид прошептал:

– Хотите сигарету?

– Я не курю.

– Хорошо, а то осталось всего три штуки. Меня будет ломать, если я не покурю хотя бы японского табака.

Утром пленных выпустили из душного амбара, и они проковыляли наружу, глотая свежий воздух. Вскоре этот печальный марш продолжился. Та некоторая сдержанность, которую конвойные проявляли в первый день, теперь исчезла, как будто их заносчивость росла по мере ухудшения состояния пленных. Отставших пристреливали: Ник в общей сложности насчитал шесть смертей за одно только утро. Их тела бросили у дороги распухать на солнце. Ник был вне себя от ярости, но ни он, ни другие не предпринимали новых попыток к сопротивлению, ибо понимали, что это приведет к усилению жестокости со стороны японцев. Но по мере того как солнце выпаривало последние капли влаги из страдавших от жажды людей, большинство которых к тому же было обезвожено распространяющейся дизентерией, пленных охватывало какое-то безумие. Проходя мимо множества встречавшихся придорожных артезианских колодцев, они выбегали из колонны ради глотка воды, хотя и понимали, что навлекают на себя смерть. Многие поплатились жизнью. Однако с изысканной утонченностью садизма около одиннадцати часов дня конвойные позволили взрослым мужчинам побежать на ферму напиться из грязной лужи, в которой лежали водяные буйволы. И хотя Ник и Рид оба тоже сходили с ума от жажды, чувство самосохранения заставило их воздержаться от этой самоубийственной «передышки на коктейль». Они поступили правильно, поскольку те, кто отведал той водицы, в течение нескольких дней умерли от острых кишечных инфекций.

В полдень конвойные дали пленным получасовой отдых, заставив их, однако, сесть прямо на дороге, вместо того чтобы дать им возможность укрыться в тени придорожных деревьев. Охранники не позволили пленным и облегчиться в канаве. Американцы сидели оцепенелые на жгучем солнцепеке. Многие стонали от жажды или ужасных болей в кишечнике. Когда они двинулись дальше, Ник сказал Риду:

– Боже, да ведь они же палачи.

Не прошло и десяти минут, как на дороге появился «бьюик», направлявшийся на юг к Маривелесу.

– Должно быть, кто-то важный, – сказал Рид. – За рулем у него – шофер.

И действительно, четырехдверный автомобиль с открытым откидным верхом выглядел внушительно. Машину вел японский капрал, а на заднем сиденье подчеркнуто прямо сидел только один офицер, полковник, который вглядывался в медленно проплывавшие перед ним лица пленных.

– Поглядите-ка, проклятые нипы ему кланяются! Как вы думаете, это не Хирохито?

– Это не он, но ты близок к истине, – сказал Ник, узнав молодого офицера на заднем сиденье.

– Куда вы? – спросил Рид, когда Ник выскочил из колонны и побежал к машине.

– Я его знаю! – закричал Ник. Он прыгнул на подножку машины. – Асака! – воскликнул он. – Это я, Ник Кемп!

Принц Асака изумленно поглядел на него и что-то сказал шоферу по-японски. Машина остановилась. Асака снова посмотрел на американца. Он едва узнавал его. Его когда-то мускулистое тело из прежних восьмидесяти килограммов потеряло, как минимум, двадцать. Он был грязен, оброс трехдневной щетиной, и нещадное солнце полностью обесцветило его волосы.

– Что бы вы ни думали обо мне лично, вы должны распорядиться, чтобы охрана перестала обращаться с нами, как со скотом. Мы – военнопленные, и существует Женевская конвенция. Боже, они морят нас голодом пристреливают отстающих, прошлой ночью они затолкали нас в рисовый амбар... Вы – кузен императора. Вы же можете что-нибудь сделать! Вы что, хотите, чтобы Япония потеряла свой престиж в глазах всего мира?

Он услышал крики позади себя на дороге и, обернувшись, увидел, как один американец бросился из колонны в канаву и спустил штаны, чтобы облегчиться, и как японские конвойные орали на него. Асака поднял руку и что-то сказал по-японски. Охранники тут же заткнулись и поклонились ему. Асака взглянул на Ника.

– Мы встретились, мистер Кемп, при несколько иных обстоятельствах, чем в последний раз, – сказал он спокойно. Затем он что-то пролаял шоферу. Тот выскочил, обежал машину спереди и отворил дверцу. Ник наблюдал, как Асака выходил из машины. Офицерский меч оставался на заднем сиденье. Шофер достал его и подал Асаке, который тут же пристегнул его к поясу. Потом он направился к американцу, который все еще сидел на корточках в канаве, тужась в попытке очистить свои прогнившие от дизентерии внутренности. Асака вытащил свой меч. Американцы, японцы и Ник видели, как над головой несчастного вились мухи.

– Охранники вам сказали, – проговорил Асака громким голосом, – не выходить из колонны.

– Я не понимаю по-японски, ты, мерзавец, – выкрикнул американец, – и у меня понос. Мне что, класть в штаны, а потом вонять, как джап?

Асака взялся за рукоять меча обеими руками, взмахнул им и отсек человеку голову. Это произошло так быстро и так жестоко, что американцы буквально застонали от шока. Весь ужас, накопившийся за последние сутки, прорвал их сдержанность. Они разразились криками в адрес Асаки, который только что отдал свой окровавленный меч шоферу с тем, чтобы тот вытер его. Асака посмотрел на озлобленных и орущих пленных, затем подошел к кланявшемуся ему охраннику. Он поговорил с ним почти с минуту, только однажды взглянув на Ника. Потом он обернулся к пленным. Охрана направила винтовки на толпу, и крики сменились тишиной.

– Мистер Кемп, – сказал Асака, – которого я знал в Америке до войны, пожаловался мне, что с вами плохо обращаются. Он упомянул Женевскую конвенцию. Позвольте мне объяснить вам, что японский солдат воспитан в готовности умереть за свою страну. Для японцев нет большего позора, чем сдача в плен. Японец убьет себя прежде, чем сдаться в плен. Вы все сдались. В глазах конвойной охраны вы опозорили себя и опозорили свою страну. Конвой не считает вас военнопленными и относится к вам, как к трусливым собакам. По их мнению, они делают вам одолжение, помогая вам умереть.

– Хоть какое-то одолжение, – сказал один морской пехотинец.

– Вас предупредили, – возразил Асака и прошествовал к своей машине в сопровождении шофера. Шофер оттолкнул Ника от подножки автомобиля и открыл дверцу. Прежде чем сесть в машину, Асака обернулся к Нику.

– Надеюсь, я дал удовлетворительный ответ на вашу жалобу, мистер Кемп.

Он сел в машину. Шофер захлопнул дверцу, суетливо прыгнул на свое место, завел машину, и они уехали. Ник смотрел сквозь клубы пыли вслед удалявшемуся «бьюику».

– Кто это был, черт возьми? – спросил Рид.

– Это принц Асака. Он один из двоюродных братьев Хирохито.

– Без трепа?

– Конечно. Мы оба принимали участие в одной маленькой шпионской проделке пару лет назад в Лос-Анджелесе.

– Что за шпионская проделка?

Ник рассказал ему.

– Тогда почему ФБР дало ему вернуться в Японию, если он пытался купить секретные материалы?

– Потому что он кузен императора. Отношения Америки с Японией были и без того сложными, и не имело смысла их усугублять раздражением императорской семьи. Видел, как охранники ему кланялись? Он здесь – важная шишка. Эти подонки верят, что Хирохито – живой бог, поэтому любой член семьи – один из родственников бога. В Вашингтоне решили, что не стоит отдавать под суд родственника этого бога за шпионаж. Поэтому вот он здесь, в своем «бьюике». И я тоже здесь, с поносом.

– Вам плохо?

– Становится все хуже.

– Ваш японский дружок нашел действенное средство от этого.

К полудню Нику стало ясно, что Асака дал задание охранникам выбрать его, если не для того, чтобы убить, то для того, чтобы поиздеваться над ним, так как теперь время от времени они кричали на него и всячески провоцировали. Более того, когда истощенных американцев остановили на ночлег, ему не дали ни пищи, ни воды. Он ослаб от дизентерии настолько, что все равно не смог бы удержать в своем желудке лугао – омерзительную рисовую кашу со вкусом теста, которую давали на ужин. Но и это было бы хоть какой-то поддержкой для голодающего мужчины. А когда охранники оттолкнули его от единственного крана, он настолько помешался от жажды, что едва не расплакался. Том Рид попытался принести ему кружку воды, но охранник, заметив это, выбил кружку у него из рук, вылив драгоценную влагу на землю. Ник бросился на траву и стал было слизывать с нее капли распухшим языком, но конвойные с криками откатили его пинками прочь. На эту ночь людей заперли за оградой из колючей проволоки, где до них накануне ночевала другая группа пленных, превратившая этот клочок земли в болото человеческих испражнений. Мириады насекомых роились в воздухе, подобно тому как черви кишели в земле. Зловонный запах был таким отвратительным, что Нику не хотелось дышать. Рид с трудом пробрался через лежавшие тела к Нику, примостившемуся у самой ограды.

– Почему они не дают вам еду, если эту гадость можно назвать едой? – спросил он, присаживаясь на корточки возле друга.

– Думаю, Асака приказал им уморить меня голодом, чтобы отомстить мне за то, что я провел его в Лос-Анджелесе.

– Косоглазые ублюдки. Вы справитесь с этим?

– Конечно. Не волнуйтесь за меня.

– Только не надо геройствовать, лейтенант. Вы неважно выглядите.

Ему действительно нездоровилось.

В ту ночь ему приснилось, что он с Габриэллой идет вдоль пустого калифорнийского пляжа. Прибой накатывал на берег ленивые волны, и мягкая водяная пыль обдавала его лицо. Они держались за руки, когда подошли к большой скале. Из-за нее внезапно появился принц Асака. В руках он держал свой меч. «Ты оскорбил меня перед лицом моей семьи», – сказал он, размахивая им над головой Ника. Взмахи меча были замедленными, как это бывает в сновидениях, и с каждым взмахом меч приближался к его шее. Лезвие ослепительно вспыхивало на солнце.

Он проснулся в поту, дрожа от лихорадки.

Наутро они двинулись дальше, но Ник был так ослаблен голодом, жаждой и дизентерией, что вскоре стал спотыкаться. Рид пытался его поддерживать, шепча ему:

– Продолжайте идти! Вы же знаете, что они делают с отстающими.

– Пусть, – пробормотал он. – С меня достаточно.

– Да нет же, черт возьми! Они тебя застрелят!

– Ничего не могу поделать. Мне надо отдохнуть...

Из последних сил он оттолкнул Рида, покачиваясь, вышел из колонны и рухнул на обочину, скатываясь в канаву. Там было немного стоячей воды, но в тот момент ему было безразлично, что пить. Его горло пересохло. Он полз к воде, высунув язык.

Он слышал, что конвойные бегут к нему и кричат. Но он мог думать только о воде. Вдруг ужасная боль пронзила его, когда штык воткнулся в поясницу. Теперь он знал, что умирает, и мысль о том, что его страдания скоро закончатся, принесла ему странное ощущение умиротворенности. Его схватили и перевернули на окровавленную спину, бросив в воду. Казалось, что боль куда-то ушла, стала нереальной. Он смотрел на них, готовившихся его убить, стекленеющими глазами, будто он уже был вне своего тела, стал посторонним наблюдателем. Один ткнул его штыком в правый бок. Ник дернулся, почувствовал более сильную боль и то, как жизнь вытекает из него. Он догадался, что один из охранников пошел за лопатами. Теперь он чувствовал, как грязь падает ему на живот. Японцы оживленно лопотали, орудуя лопатами. Вот еще один ком грязи упал ему прямо на лицо.

Ник осознал, что его закапывают в канаве заживо. Он попытался сесть, пытался бороться, но тело больше ему не повиновалось. Он перестал сопротивляться и стал думать о жене и сыне.

Им понадобилось почти десять минут, чтобы закопать его полностью. Онемевший от ужаса Рид увидел, как один из японцев с размаху воткнул штык в свежую землю. Напоследок.

Охранники вернулись на дорогу.

Колонна тронулась, и Рид в последний раз оглянулся на могилу своего друга. От того, что он увидел, и от бессильной ярости он чуть не сошел с ума.

Правая рука Ника высунулась вверх из грязи. Какой-то момент она будто пыталась ухватиться за солнечный луч.

Потом замерла.

ГЛАВА 50

С днем рожденья тебя,

С днем рожденья тебя,

С днем рожденья, дорогой Ники,

С днем рожденья, тебя!

Николас Виктор Кемп вовремя срыгнул, когда его мать, двоюродные бабушка Барбара и дедушка Моррис закончили песенку. Габриэлла обняла и поцеловала его, а потом положила обратно в кроватку. Все они собрались в гостиной «Каса дель Мар». Потом, препоручив ребенка заботам няни-мексиканки Клариты, они пошли в столовую на ленч.

– Ему всего годик, а он такой большой! – восторгалась Барбара. – И он становится таким красивым.

– Он станет таким же дамским угодником, как и его отец, – сказал Моррис, подавая жене стул. – Габриэлла, мне никогда не забыть того вечера, когда ты пригласила Ника к нам на прием в честь Эрики. Ты только раз взглянула на него и буквально сошла с ума.

– Это и была любовь с первого взгляда, – улыбнулась она. – Был такой чудесный вечер.

– Не такой уж чудесный, как вспомню, что мне, по сути дела, пришлось развлекать этого прохвоста джапа-принца, – говорил Моррис, проходя мимо картины Моне к своему месту на другом конце стола.

– Ладно, Моррис, – остановила Барбара, – давайте не будем говорить о войне.

– Нет, почему же, – поддержала его Габриэлла, разворачивая свою салфетку.

– А о чем, собственно, говорить? – спросил Моррис. – Все идет паршиво. Кстати, есть идея поставить комедийный фильм о войне, так, просто чтобы поднять настроение у публики.

– Тогда почему не поставить мюзикл о Пирл-Харбор? – сухо заметила его жена.

– А почему бы не сделать фильм о любви на военную тему? – предложила Габриэлла. – Девушка встречает моряка, девушка теряет моряка... – Она запнулась, затем заставила себя улыбнуться. – Потом он возвращается к девушке.

Тетка посмотрела на нее с сочувствием:

– Это был бы самый счастливый конец всему.

– Так оно и будет, – уверенно сказала Габриэлла.

Мужчина, стоявший в «Салоне Габриэллы», был очень высоким и худым, а его волосы только начинали седеть. Габриэлла подумала о том, что ему, должно быть, сорок с небольшим, когда посмотрела на его визитную карточку, которую он ей подал. На ней было написано:

ЭБРЭХЭМ С. ФЕЛЬДМАН

Президент

«Саммит фэшнз», Инкорпорейтед

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

– Вы, вероятно, обо мне слышали? – спросил мужчина, говоря мягко и четко, без тени намека на акцент, который можно было бы уловить.

Он отличался мрачной красотой – очень длинный и узкий нос, кустистые черные брови над проницательными карими глазами и тонкогубый рот; лицо покрывал сильный загар. Было видно, что его элегантный темно-синий двубортный костюм, как и рубашка, были сшиты на заказ, а черные туфли привезены из довоенного Лондона.

– Да, я о вас слышала, мистер Фельдман, – ответила она, опуская его визитку в карман.

В салон из мастерской вернулась Лукреция. В Лос-Анджелесе шел проливной дождь, и бизнес замер полностью; в салоне было пусто.

– Многие из тех, кто связан с бизнесом по пошиву одежды, слышали о вас. Чем могу быть вам полезна?

– Вы не пообедаете со мной?

– Очень любезно с вашей стороны, но в данный момент я ужасна занята. Кроме того, я обычно не обедаю. Поскольку я склонна к полноте, я постоянно соблюдаю диету.

Фельдман с восхищением разглядывал ее ухоженную фигуру.

– Вы можете взять салат, – сказал он. – Мне кажется, вам следует принять это приглашение. У меня есть предложение, которое может принести вам несколько миллионов долларов.

К такому предложению, исходившему от человека, который, начав во времена Депрессии со спекулятивной биржевой конторы, создал компанию по пошиву женского платья с оборотом двадцать миллионов в год, не следовало относиться легкомысленно.

– Одну минутку, – согласилась Габриэлла, направляясь в мастерскую, – я надену шляпу.

Ожидая Габриэллу, Эйб Фельдман тихонько сделал непристойное предложение Лукреции, которая так же тихонько отклонила его.

Он жил в двух кварталах от салона, тем не менее подъехал к нему на арендованном лимузине.

– Ненавижу зонтики, – объяснил он, в то время как шофер одной рукой держал открытую дверцу, а другой ненавистный ему зонтик, а они усаживались на заднее сиденье. Как только они устроились, Фельдман развалился на сиденье так, будто всю жизнь ездил в лимузинах.

– Мы поедим в отеле, – предложил он, – это близко.

После того как они заняли столик в ресторане, он заказал «мартини», а Габриэлла – стакан содовой воды.

– Моя жена, – сказал он, – говорит мне, что сейчас вы – самый интересный молодой дизайнер в стране, а она в этом хорошо разбирается. Я уже провел здесь целую неделю и видел несколько ваших платьев на приемах. Должен сказать, я согласен с женой. Вы – хороший мастер, а я не люблю говорить комплименты. Мне бы хотелось, чтобы вы работали на меня.

– Я польщена, мистер Фельдман, но я довольна тем, что имею. Маленькое и независимое дело. Я продаю все, что выпускаю. И я неплохо зарабатываю на жизнь.

– Я знал, что вы это скажете. Кстати, меня зовут Эйб. Надеюсь, я смогу называть вас Гэби?

– Нет, не стоит. Я ненавижу имя Гэби. Звучит так же, как и имя старого простака ковбоя Гэббит Хейса. Меня зовут Габриэлла.

– Ладно, Габриэлла. Сигарету?

Он вытащил из кармана пиджака золотой гравированный портсигар. Она прикинула, что он у Картье стоит триста долларов.

– Благодарю вас, я не курю. Это отвратительная привычка.

– Я вижу, вы женщина строгих правил. Не возражаете, если я закурю?

– Нет, но вам следовало бы бросить.

Закуривая «Честерфилд», он улыбнулся.

– Пожалуй, вы правы. Но все-таки выслушайте меня, даже если вас это не интересует. – Он выпустил дым. – Может быть, в данный момент Америка оказалась в чертовски неприятном положении из-за этой войны, но у американцев впервые с двадцать девятого появились деньги в карманах. Я имею в виду реальные деньги, которые можно тратить и можно транжирить. Женщины много работают на фабриках, и после работы они отводят душу, делая покупки. Надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что мы едва можем удовлетворить спрос. Наша проблема не в том, как продать одежду, а в том, как приобрести материал для пошива.

– В это я могу поверить.

– Дело в том, что этот бизнес просто фантастичен. Поэтому я создал компанию «Саммит», ориентированную на потребности рабочей девушки, секретарши, продавщицы... Они всегда будут основой моего бизнеса. Но я предвижу продолжение бума и после окончания войны – что-то вроде двадцатых годов после последней войны, – а секретарши и продавщицы, которые покупали мой дешевый товар в прошлом, станут старше и богаче и захотят скупать все. О'кей, например, наша линия «мисс Дороти». Десяти-пятнадцатидолларовые платья могут пойти как двадцатипяти– и даже тридцатидолларовые. Но этому все еще слишком далеко до Шанель.

– Да, вы можете сравнивать.

Пока она внимательно слушала то, что он говорил, часть ее мозга тщетно сравнивала его с Ником. Какими же разными они были. Как повезло этому привлекательному мужчине, что он оказался слишком старым для призыва в армию, или, может быть, он и не был старым, но придумал какой-то хитрый предлог, как, например, плоскостопие, в то время как ее Ник был... где? Где-то далеко, на другом конце земли. Пол земного шара охвачено кровавой бойней, империи разваливаются, а Эйб Фельдман сидит в фешенебельном ресторане «Беверли-хиллз», рассуждает о своей линии «мисс Дороти» и становится все богаче с каждым щелчком его наручных часов от Картье.

– Конечно, по сравнению с нами, Шанель – совсем другой уровень качества, – продолжал он, потягивая «мартини», – и даже если от Парижа хоть что-нибудь останется после войны, то я не сомневаюсь, что дома высокой моды снова начнут процветать. Но нет никаких оснований полагать, что Париж сохранит монополию на высокую моду. Нет оснований думать, что Америка тоже не могла бы производить модную одежду.

Я клоню к тому, что мне хочется создать престижную линию для компании «Саммит». Я хочу успеть сделать это теперь, пока Париж выведен из игры, по крайней мере на время. Я хочу занять нишу, образовавшуюся в области высокой моды. Я готов потратить большие деньги, чтобы она начала работать, но я не буду и жалеть, если эти деньги будут потеряны, поскольку престижность другой продукции компании «Саммит» спишет эту потерю. Я говорю о крупных рекламных компаниях в журналах мод «Вог» и «Харперс». Линия «Салон Габриэллы» занималась бы всем – от спортивной одежды до вечерних туалетов, которые вы создаете здесь. И все будет первоклассным. Самый лучший дизайн, самые интересные идеи, самые лучшие ткани. И как только мы заставим их покупать нашу одежду, мы сможем создать отделения компании в отраслях производства парфюмерии, косметики... Можно бесконечно перечислять то, что мы могли бы делать, включая оказание финансовой поддержки, создание наиболее благоприятных условий для продажи, и, конечно, – с вами. Или с кем-нибудь, как вы. Что вы пока что думаете об этом?

Она отпила содовой:

– Вас никак нельзя обвинить в том, что вы не мыслите крупными категориями.

Он улыбнулся, а она с восхищением отметила его зубы. Коронки, – но хорошо сделанные. Искусственные, в отличие от красивых зубов Ника. «Коронки... В этом и есть разница, – подумала она. – Ник весь, целиком естественный. А этот малый – весь какой-то изготовленный». И все-таки его идеи вызывают сомнение.

– Как говорят парни из рекламного бизнеса, это – огромная концепция. Я все еще жду вашего ответа.

– Что мне придется делать? И как мне будут платить?

– Вы мне нравитесь. Вы режете... – он быстро поправился, – ... не то, что надо. Итак, что вы будете делать. Вы будете руководить всем делом, со мной вместе, конечно. Разработка и внедрение моделей, контроль за качеством. Я бы дал вам столько людей, сколько понадобится, дал бы лучших. В том, что касается денег, я прижимистый человек, но в этом случае я готов сорить деньгами. Как вам будут платить? Это просто. Если мы подпишем контракт, я вам дам десять тысяч привилегированных акций компании «Саммит», которые вчера при закрытии торгов «Амекс» продавались по одиннадцать долларов. Я вам дам опционы уставного капитала, которые за пять лет сделают вам мультимиллионершей...

– Это при условии, – она прервала его, – если «Саммит» будет продолжать приносить доходы. Вы – это «Саммит», мистер Фельдман...

– Эйб.

– Хорошо, Эйб. А что, если вы закроете дело? я останусь с кучей обесцененных бумажек?

Он пожал плечами:

– Джапы тоже могут выиграть войну.

– Как насчет наличных?

– Сколько вам лет?

– Двадцать два.

– Как вам удалось достичь таких высот в вашем возрасте?

– Это у меня наследственное. Так как насчет наличности?

– У вас будет жалованье в тридцать тысяч в год.

– Я и сейчас имею больше.

– Ладно, тридцать пять.

– Мало.

Он задумался:

– Сорок?

– Это звучит лучше.

Официант предложил им по-калифорнийски огромное меню.

– Итак, что вы думаете? Это вас заинтересовало?

– Я подумаю над этим.

– Мне бы хотелось заключить с вами предварительное соглашение о сотрудничестве, прежде чем я улечу в Нью-Йорк, то есть до воскресенья. Не окончательное соглашение, а соглашение, предусматривающее дальнейшее обсуждение. Мне очень хочется, чтобы переговоры продолжались. Не хочу быть антипатриотичным, но, если немцы потерпят поражение, что, по всей видимости, произойдет не скоро, и Париж вернется в бизнес высокой моды, мы утратим свои преимущества. А на то, чтобы все это привести в движение, потребуется не менее года.

– Это в самом деле звучит непатриотично. Непатриотично, как и вся эта чертовщина. Но я вам дам ответ к воскресенью.

– Хорошо. У них в меню есть диетический салат.

– Спасибо. Я возьму только порцию творога.

– По крайней мере ленчи обходятся вам недорого. Салат из цыпленка для меня и творог для миссис Кемп.

Официант взял меню и удалился. Эйб закурил еще одну сигарету и посмотрел на Габриэллу.

– Я понимаю, – сказал он, – что ваш муж пропал без вести.

Она медленно вращала стакан с содовой.

– Да, мы не знаем, где он, но, предположительно, он попал в плен, Японцы пока не публикуют списки военнопленных. В Вашингтоне тоже ничего не знают.

– Мне грустно это слышать. Я, гм, полагаю, работе не помешает, если...

– Вы имеете в виду, если он не вернется? Этого не произойдет. Он намерен вернуться. Я даже не допускаю такой мысли, что он не вернется.

– Я говорю об инвестировании в вас больших денег, Габриэлла. Поэтому я хочу просить вас обдумать и эту возможность.

Она смотрела только на свой стакан. «Ник, Ник... Вот я сижу и обсуждаю возможные сделки на миллион долларов в этом шикарном ресторане, а где же ты, во имя всего святого? Не страдаешь ли ты, мой любимый? Не предаю ли я тебя тем, что не страдаю так же, как и ты? Что они с тобой делают? О Господи, где же ты?»

– Да, – наконец сказала она, – если бы оказалось, что мой муж убит, я бы не могла ручаться за свое психическое состояние. Я его люблю больше, чем себя. Но поскольку я до некоторой степени все еще такая же, как прежде, вы можете представить себе, что я о нем думаю. Если с Ником что-нибудь случится, то я не уверена, что мне вообще захочется жить. Возможно, захочется. Возможно, я когда-нибудь свыкнусь с этим. Так что, наверное, я все же не тот человек, которого вы ищете. Вы хотите, чтобы я отказалась от вашего предложения?

Она смотрела на него, а он изучал ее. Ему нравилось то, что он видел и слышал. Ему все это нравилось. Она была из породы победителей, сомнений на этот счет быть не могло. Он это чувствовал, чутье до сих пор не подводило его. Она могла бы осуществить его дикий замысел. Он это чувствовал нутром.

Но еще существовал этот проклятый муж. Он слышал историю о том, как она свалилась на него, словно тонна кирпичей, как она никогда не смотрела ни на кого из мужчин... «Женщины, – думал он, – это проклятое бабье со своими дурацкими эмоциональными «пунктиками»...» И тем не менее они были его бизнесом, они его обогатили. А эта могла бы сделать его еще богаче.

– Быть может, мне тоже следует об этом подумать, – ответил он. – Мы оба подумаем. А потом поговорим в воскресенье.

– Вполне справедливо.

– Пока суд да дело, не переспать ли нам после обеда?

Она вся напряглась:

– Если это шутка, то отвратительная.

– Это не шутка. Ну так как?

Она встала и взяла свою сумочку со стола.

– Вы – грубиян, стяжатель и непатриотичный мерзавец, – сказала она довольно резко. – Можете забрать свой «высшего класса бизнес» и затолкать его в свою волосатую задницу.

Когда она вылетела из ресторана, он допил свой «мартини». «Она еще вернется, – подумал он. – Эта умная, но самонадеянная баба. Она-то знает, что я предлагаю ей дело на всю жизнь. Она вернется».

Эйб Фельдман в джунглях Седьмой авеню познал ту истину, что лучшей основой для партнерства может быть не взаимное доверие, а взаимное отвращение.

Когда Габриэлла вернулась в салон, насквозь промокшая от дождя, она раздвинула занавес, вбежала в мастерскую и разрыдалась. Розита подняла голову от шитья.

– Сеньора, что случилось? – воскликнула она.

– Да ничего, – всхлипнула она. – Ничего. Не обращай на меня внимания.

Она плакала не из-за оскорбительного предложения Эйба Фельдмана. Она плакала, чувствуя свою личную вину.

Так же, как она сильно скучала по Нику, так же, как она проводила мучительные от беспокойства ночи, тревожась о нем, так же, как она страстно желала прикосновения его крепкого теплого тела, так же, как она изголодалась по его любовным ласкам, на одно короткое мгновение она так же почувствовала соблазн пойти в постель с Эйбом Фельдманом.

В девять часов утра в воскресенье она кормила Ника-младшего на кухне своей брентвудской квартиры, когда зазвонил телефон.

– Алло?

– Габриэлла, это Эйб Фельдман. Вы со мной еще разговариваете?

Его тон был бесцеремонно резким и в то же время извиняющимся.

– Мой адвокат поговорит с вами вместо меня, – ответила она. – Его зовут Джордж Калкбреннер из конторы «Калкбреннер, Райс энд Уитман». Если вы намерены сыграть на моей психической неустойчивости, то поговорите с Джорджем Калкбреннером.

– Я знаю его. Он жесткий и упрямый человек.

– А вы сами? Если вам двоим удастся составить контракт, то я его подпишу. Может быть. А пока нам нечего сказать друг другу.

Он рассмеялся.

– Вы – деловая женщина. Вы мне нравитесь. Так мы что, в деле?

– Может быть. Мне, пожалуй, следовало бы сходить к психиатру только потому, что я вообще с вами разговариваю, вы, подонок, способный оскорблять женщин.

– Когда-нибудь вы все равно переспите со мной.

– Я бы скорее переспала с Адольфом Гитлером.

Она с силой бросила телефонную трубку. Закончив кормить Ника и уложив его в кроватку, она направилась в ванную комнату принять душ. Когда она намыливала свое тело, снова, как и всегда, ее мысли вернулись к мужу. Она желала его каждой клеточкой своего тела. Ее стало беспокоить то, как часто за последнее время ее мысли стали обращаться к сексу, как часто она стала смотреть на мужчин гораздо менее желанных, чем ее обожаемый Ник, как она могла только подумать о том, чтобы переспать с Эйбом Фельдманом...

Ник, Ник, Ник...

Она прислонилась к кафельной стенке душа, пустила горячий каскад воды.

Ее тело кипело от желания. Она съежилась от стыда, когда призналась себе, что ей хотелось мужчину. Не обязательно Ника, просто любого мужчину.

«О, Ник, – вопил ее мозг, – вернись скорее домой, ко мне, прежде чем я сойду с ума! Ты мне нужен, мой любимый. О Боже, как ты мне нужен! Приди скорее домой, ко мне, Ник... скорее...

Будь проклята эта дурацкая, поганая война!»

ГЛАВА 51

Переговоры между их адвокатами тянулись неделями. Тем временем она узнала еще кое-что из личной жизни Эйба. Его жена Марсия, с которой он прожил двенадцать лет, была привлекательной, хорошо одевалась и со всех точек зрения заслуживала уважения. У них было двое сыновей, которые учились в частной школе, и большой дом в Скарсдейле. Эйб уважения не заслуживал. О нем говорили, что он не пропускает ни одной юбки. После его предложения, сделанного ей во время их первой встречи, она снова и снова задавала себе вопрос, хотелось бы ей вести общее дело с таким человеком, как он. И все же заманчивость этой сделки была настолько велика, что она продолжала искать ответ на мучивший ее вопрос: может ли она позволить себе отказаться от деловых отношений с ним.

В один из жарких воскресных дней июля она проводила утро в бассейне тети Барбары. Она макала Ника-младшего в воду, когда заметила, что ее тетка вышла из дома и направилась к бассейну. Ник смеялся и шлепал ручонками по воде, обдавая брызгами мать. Габриэлла смеялась.

– Ой, да ты настоящий задира, правда? – сказала она. – Гроза бассейнов. Я тебя проучу!

И она еще раз окунула его, вынула и поцеловала. Ему это очень нравилось.