Текст книги "Блеск и будни"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

– Любовные ласки – это моя жизнь.

Ему еще не приходилось заниматься сексом, стоя по пояс в воде, но Адам обнаружил, что гладкость ее мокрой кожи производит ужасно эротическое воздействие. Руками она обхватила его за шею, а ноги обвила вокруг его бедер, так что наполовину плыла, наполовину висела на Адаме, горячо целовавшем ее.

Через некоторое время он просто ахнул от удовольствия, когда глубоко вошел в нее, чуть даже не потеряв равновесие. Лакшми взвизгнула от удовольствия, потом отпустила его шею и на спине поплыла от него.

– Ты действуешь, как настоящий индус, – сказала она, становясь на ноги. – Горячо и страстно. А солдаты ангрезистараются сначала как следует напиться. Думаю, что ангрезибольше любят пиво, чем бур.

– Что такое бур?

В воде она показала на свое влагалище.

– А теперь, Торн Саиб, поскольку ты доставил мне такое удовольствие, я дам тебе небольшой совет. Как я уже сказала, Нана Саиб ненавидит ангрези.Я краем уха слышала во дворце разговоры о том, что он носится с идеей убить тебя, хотя, быть может, и не отважится на это.

– Почему именно меня? Что у него против меня?

– Больше ничего не знаю, кроме самого факта, что ты ангрези.Нана Саиб во многом напоминает великовозрастное дитя. Неуравновешенный и ужасно возбуждаемый. Я заготовила для тебя индийскую одежду. Если разрешишь подкрасить твою кожу, чтобы она стала более смуглой, то станешь больше походить на индуса, чем на ангрези.

Он уставился на нее. «Как странно! – думал он. – Я и естьиндус, во всяком случае, частично индус, и стыжусь признаться в этом. А теперь она хочет спасти мне, жизнь, выдав меня за индуса». И все-таки идея показалась ему привлекательной. Если он приехал в Индию, чтобы разобраться со своей родословной, то почему бы действительно ему не выглядеть так, будто он на самом деле индус? В конце концов, англичане основывали свои антииндийские предрассудки на цвете кожи. И неожиданно дремавшее доселе желание, зародившееся еще тогда, когда он узнал правду о своем смешанном происхождении, вылилось в приятное возбуждение.

– Да, – шепнул он, и нетерпение отразилось в его темных глазах. – Сделай из меня индуса.

– Хорошо. Следуй за мной, Торн Саиб.

Она вышла из бассейна, взяла со скамьи белый халат, набросила его на себя. Другой халат подала Адаму, который пошел вслед за ней.

– Протрись хорошенько этим халатом, – сказала она, – потом мы применим красящее вещество.

Девушка открыла шкаф, достала из него фарфоровый кувшин.

– Садись, – велела она и показала на скамейку. Он повиновался. Она сняла с кувшина крышку, взяла темно-коричневую краску и начала втирать в его лоб. – Пройдет не меньше месяца, пока эта краска отойдет, – пояснила она, ловко работая умелыми пальцами. – Ты не сможешь просто смыть ее. Я бы тебе посоветовала отрастить бороду, поскольку ежедневное бритье может смыть эту краску с нижней части твоего лица, и ты станешь разноцветным, что будет вызывать у людей естественное удивление.

– Понятно.

После того как она наложила краску на его лицо и уши, она велела ему снять халат.

– Зачем? – спросил он.

– Я покрою краской твое тело, – сказала она как о само собой разумеющемся деле. – Нана Саиб неразумный человек. Он, например, поедает столько, сколько хватило бы на десятерых. Никто не сможет предсказать, что он выкинет. К тому же он жесток. Ему может прийти в голову пытать тебя, и если он увидит, что твое тело белого цвета, что мы обманули его, он разгневается, и его никто не сможет остановить. Моя жизнь тоже будет загублена.

Ее рассуждения выглядели такими же идиотскими, каким идиотом она представляла и самого Нана Саиба. Адам решил не возражать и превратиться в стопроцентного индуса. Он поднялся со скамейки и снял с себя халат. После того как она наложила краску на верхнюю часть его тела, она встала на колени за его спиной и начала намазывать его ягодицы и бедра, которые, особенно с внутренней стороны, оказались очень чувствительными. Когда она намазала ноги, то зашла с передней стороны и начала красить его член и мошонку.

– И этотоже? – с любопытством спросил он.

– У индусов здесь самая черная часть тела. Я знаю это…

Закончив втирать краску, на что ушло больше часа, она опять провела его к бассейну, где он облачился в индийскую одежду.

– Просто поразительно, – воскликнула она, когда он закончил одеваться. – Ты вполне можешь сойти за настоящего индуса.

– Нет ли здесь зеркала?

– Да, вон там. – Она провела его в предбанник, где висело зеркало до пола. Адам подошел и посмотрел на свое отражение.

– Господи, – прошептал он, – но я же просто настоящий индус!

И, что самое любопытное, он и почувствовал себя настоящим индусом. Он подумал, не смотрит ли на него призрак его прабабки, а если смотрит, то что думает.

– Подойди, сюда, Торн Саиб, – сказала Лакшми. – Я отведу тебя к Нана Саибу.

Она провела его через коридоры дворца. Наконец они подошли к дверям, которые охранялись двумя индусами в набедренных повязках и со зверскими лицами. Адама удивило, что стражники были вооружены новыми ружьями «Энфильд», о которых шла речь в доме сэра Карлтона Макнера в Калькутте. Охранники раскрыли двери, и Лакшми ввела его в большой зал, где в глаза бросалась огромная люстра. На окнах были решетки, на которых висели пучки таттис —приятно пахнущей травы. Ее постоянно смачивали, чтобы охлаждать дующий ветерок. Мебель в зале, который, по мнению Адама, был парадным, была позолочена во французском стиле, обивка местами порвана, создавая удобные гнездилища насекомым. Лениво помахивало свисавшее с потолка опахало, покрывшееся в некоторых местах паутиной.

Нана Саиб сидел на одном из диванов с позолоченной спинкой, а рядом с ним стоял Азимулла. Нана Саиб взглянул на Адама, прыснул от хохота и радостно захлопал в ладоши.

– Великолепно, – воскликнул он на хинди. – Он похож на настоящего индуса. Ты отлично поработала, Лакшми.

– Спасибо, Ваше Высочество. Но я не сказала ему, почему вы захотели, чтобы он был похож на индуса.

– Конечно, нет. Я бы прибил тебя, если бы ты это сделала. А теперь, Азимулла, скажи этому ангрези,скажи ему, что мы хотим от него.

– Слушаюсь, Ваше Высочество. – Индус любезно повернулся к Адаму и заговорил по-английски: – Его Высочество, пешва Битура, требует ответа: почему вы набрались нахальства угрожать его жизни?

Адам просто оторопел.

– Вы сошли с ума? Я услышал о существовании Нана Саиба только час назад!

– Вы заявили в английских газетах несколько месяцев назад, что поедете в Индию, чтобы найти убийцу своего дедушки, усопшего графа Понтефракта. Вы сказали, что предадите его суду. Так вот, Торн Саиб, вы смотрите на убийцу своего дедушки – или даже лучше сказать, – на «убийц». Нана Саиб отправил меня в Лондон год назад, чтобы исправить несправедливость к нему английского правительства и отомстить за осквернение нашей святыни вашим предком, первым лордом Понтефрактом. Именно я организовал взрыв на яхте лорда Фейна и именно я подослал таггисв Понтефракт Холл. Поэтому, сэр, мы открыто признаем то, что вы почитаете за преступление, но мы считаем месть вполне оправданной за те преступления, которые ваша семья совершила против Святой Индии.

– Моя семья, может быть, и совершила преступление – не стану отрицать этого, – сказал Адам, – но это не оправдывает убийство невинных людей…

– Белые не бывают невинными! – горячо прервал его Азимулла. – Белокожие люди пытаются хозяйничать на этой земле, порабощая людей с более темной кожей, которых они считают низшей расой. Но скоро придет день, когда все изменится. Ты не знаешь о том, что великое восстание против неверных англичан, предсказанное столетие назад, уже началось. Оно охватит всю Индию и напоит наши поля кровью белых людей.

– Вы говорите это с такой уверенностью, – произнес Адам, стараясь выглядеть хладнокровным, хотя с содроганием внимал тому, что говорилось. Он думал о милой Эмилии Макнер. Она-то не была виновна ни в каких несправедливостях, которые принесли Индии англичане. Неужели и над ней нависла угроза?

– Я уверен в себе, потому что мы правы, – отозвался Азимулла, понизив голос до обычного бархатистого звучания.

– Оставил ли он бриллиант в Англии? – спросил Нана Саиб на хинди. – И если оставил, мы будем его держать в заложниках, пока он не договорится о пересылке этого драгоценного камня. Камня на нем не было – Лакшми обыскала его, пока он находился под воздействием наркотиков. Где же он?

– Я сейчас узнаю это, Ваше Высочество, – ответил Азимулла на хинди. Потом опять перешел на английскую речь: – Его Высочество поручил мне предать вас смерти…

– Подожди минуту! Смертный приговор? За что? И разве не нужен суд?

– Вы уже осуждены.

– Но я не заметил присяжных заседателей.

– Присяжных заседателей? – Азимулла с презрением рассмеялся. – Какую дурацкую организацию вы, ангрези,пытаетесь навязать нам. Разве можно сравнить ум двенадцати тупиц с мудростью одного великого человека, такого как Нана Саиб? Он сам судил тебя и признал виновным. И вот твое наказание: ты глупо согласился, чтобы эта девушка-науч выкрасила твою кожу в коричневый цвет. Теперь ты похож на индуса, хотя и не можешь разговаривать на нашем языке. Мы отвезем тебя в Дели, где восставшие из Миирута уже атакуют английские казармы, и там мы тебя выпустим. Тебя убьют либо англичане, которые примут тебя за индуса, либо индусы прикончат тебя, подумав, что ты решил избежать их гнева и замаскировался под индуса – так уже бывало в Миируте. В любом случае тебя поджидает явная смерть.

«Бунт в Миируте? – подумал Адам. – А теперь и в Дели? Неужели это правда?» Но если это так, то он должен признать, что они придумали хороший способ расправиться с ним.

– Почему по его виду не скажешь, что он боится? – спросил Нана Саиб на хинди. – Бурне показывает страха, наверное, он прикидывается. Я хочу, чтобы он испытывал страх! Если мы собираемся вернуть бриллиант, то должны именем Кали нагнать на него страху. Пригрози ему пытками.

– Слушаю, сэр. – Азимулла опять повернулся к Адаму: – У тебя остается одна надежда благодаря великодушию Нана Саиба. Но если ты откажешься от этого предложения, то он пригрозил предать тебя пыткам, отдать в руки палачей, которые знают, как причинять боль. Есть и яма со змеями, в которой человек может свихнуться.

По коже Адама поползли мурашки, когда он услышал о яме со змеями.

– Получилось, – буркнул Нана Саиб на хинди и хохотнул. – Теперь он выглядит напуганным! Хорошо! Теперь бриллиант.

– Где большой бриллиант? – спросил Азимулла. – Если ты возвратишь большой бриллиант Нана Саибу, то он готов помиловать тебя и отменить смертный приговор.

«Так вот как, значит они все-такиблефуют! – подумал Адам. – Вся эта комедия разыграна лишь для того, чтобы запугать меня и заставить отдать им бриллиант. Ублюдки».

– Большой бриллиант находится в сейфах банка Калькутты, – ответил он. – Я положил его туда в первый же день приезда. И только я могу его оттуда взять. Должен напомнить, что ваши таггисодин раз уже пытались его украсть…

– Не «украсть»! – воскликнул Азимулла. – Мы собирались его возвратить в Индию. А украл его твой прадед.

– Согласен. И я приехал в Индию, чтобы возвратить его в храм в Лакнау. Что и собирался сделать на следующий день после званого обеда, но вы похитили меня. Если Нана Саиб хочет заполучить этот камень, то должен будет просто поехать в храм и забрать его оттуда, после того как я водворю его на место. Но если он убьет меня, то никогда не получит камня, потому что в завещании я распорядился продать его, если… скажем, со мной что-нибудь «случится». Передайте это большому Пуа-Ба, и увидим, захочет ли он так быстро убивать меня.

Азимулле стало несколько не по себе. Он перевел слова Адама Нана Саибу, который тоже почувствовал некоторую неловкость.

– Бхайншут! – выругался он по адресу Адама, назвав его «насильником сестры», одним из самых скверных ругательств на языке хинди. Потом оскал на его лице сменился елейной улыбкой. – Скажи ему, что все это была шутка. Скажи ему, что он у нас почетный гость. Скажи ему, что сегодня мы устроим пир, а завтра отпустим его в Калькутту. Скажи, что я лично побеспокоюсь о его безопасности, когда он повезет бриллиант в Лакнау. – Его улыбка стала еще более лучезарной. – Но не говори ему, что как только бриллиант окажется в руке Кали, он сам превратится еще в одного убитого ангрези.

– Слушаю, Ваше Высочество, – поклонился Азимулла, потом повернулся к Адаму. Но пока говорил Нана Саиб, Адам дал себе клятву прикончить этого жирного, улыбающегося убийцу своего деда.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Три всадника ехали по заснеженному берегу реки Раппаханнок в центральной Виргинии. Они хорошо знали друг друга с самого детства. Два брата – Клейтон и Захарий Карр проживали на ферме Карров рядом с плантацией «Феарвью», принадлежавшей родителям их подружки, Шарлотты Уитни.

– Пригласили ли вас к мистеру Кавана на рождественский бал, чтобы познакомиться с его новой женой? – спросила Шарлотта. Ей уже исполнилось восемнадцать лет. У нее была хорошая фигура, и она выглядела весьма элегантно в костюме наездницы. Каштановые волосы были прикрыты черной шапочкой.

– Да, но папа сказал, что не хочет ехать, – ответил Клейтон, который был старшим из двух братьев, примерно одного возраста с Шарлоттой. – Он сказал, что слишком далеко ехать.

– Всего три часа. И вы тут же сдались? – спросила Шарлотта.

– Ну, ты знаешь папу, когда он что-нибудь решит.

– Клейтон Карр, объявляю тебе, что ты не только лишен сообразительности, но еще и закоренелый ретроград. Этот бал станет событием всего сезона. Каждый изо всех сил старается попасть туда, познакомиться с миссис Кавана, которая, как говорят, очаровательна. Говорят также, что у нее темное прошлое… Что же ты будешь делать с Захом? Сидеть дома и играть со своими охотничьими собаками?

– Думаю, что да, – уныло отозвался Зах. Ему исполнилось только четырнадцать. Братья во многом походили друг на друга, хотя у Клейтона волосы были песочного цвета, а у Заха темно-каштановые. Да еще лицо Клейтона было усыпано веснушками. Оба крепкие, привлекательные мальчики, любители скачек и охоты. Зах учился в интернате в Ричмонде, а Клейтон уже кончал первый курс в Принстоне. Он взял с собой слугу-раба, как было принято у студентов в южных штатах. Их овдовевший отец Брандон Карр был состоятельным человеком, но не шел ни в какое сравнение по богатству с отцом Шарлотты Пинеасом Тюрлоу Уитни, сенатором штата Виргиния. У Карров было пятьдесят рабов, а у сенатора Уитни более трехсот.

– Я просто не могу понять вас обоих, – продолжала Шарлотта, тряхнув головой. – Вы такие бесхребетные. Вы совершенно не боретесь за свои права, а провести хорошо время на рождественские каникулы – ваше законное право. Ну, думаю, мне придется танцевать с кем-либо другим. Думаю, что в этом НС будет особой жертвы, учитывая, что вы ходите по струнке.

Последние слова были нацелены в Клейтона, который выглядел раздосадованным. Она пришпорила своего коня и пустила в галоп.

– Да-а, она наступила мне на ноги, – проворчал Клейтон.

– Верно, но, думаю, что она права, Клейтон, – сказал Зах. – Думаю, что отец поступил некрасиво, не пустив нас туда.

– Знаю. – Клейтон наблюдал, как Шарлотта скачет к своему дому на плантации «Феарвью», на возвышенности берега реки.

– Ты всегда говоришь, что любишь Шарлотту, – подковырнул его Зах. – Ну, значит, надо за нее драться. И я не против того, чтобы хорошо провести время, познакомиться с некоторыми девочками. Мне приходится учиться в чертовой школе, похожей на монастырь.

– Поехали, – предложил Клейтон, поворачивая своего коня. – Поедем домой и заявим отцу наши права. И поедем на этот бал.

– Вот так-то лучше, – гикнул Зах.

Они пришпорили лошадей и галопом скатились с берега реки, испуская пронзительные крики: «Ээ-х-ха-ха!»

– Ну, разве она не красавица? – спросила Элли Мэй Уитни, мать Шарлотты, наблюдая, как кружатся в вальсе Джек и Лиза Кавана в бальном зале поместья «Эльвира». – Я благодарна Господу, что не из завистливых, иначе бы я позеленела от зависти, как гороховый стручок.

На нее взглянула Клемми Деври. Жену сенатора Пинеаса Тюрлоу Уитни даже с большой натяжкой нельзя было назвать красивой. Чего стоили одни лошадиные зубы и костлявые плечи. Обе женщины стояли около рождественской елки в углу комнаты.

– Не говорите глупостей, Элли Мэй, – сказала Клемми. – Вы так же завидуете Лизе Кавана, как и я, как и все остальные женщины в этом зале. А все мужчины с удовольствием удавили бы Джека, чтобы начать тут же ухаживать за вдовой. Неужели вы думаете, что я не вижу, как поглядывает на нее мой муж?

– Ах, Клемми. Билли Деври никогда и не подумает взглянуть на другую женщину, он без ума влюблен в вас.

– Еще как подумает. Вам когда-нибудь приходилось видеть такой жемчуг? Джек потратил на нее целое состояние. Он дико влюбился. Думаю, что это очень романтично.

– Ну, я-то думаю, что эта связь слишком неприкрытая и вульгарная, и если бы я не знала Джека как облупленного, то могла бы принять его за картежного шулера с речных судов. Моя тетка Минни слышала от своего кузена в Нью-Йорке, который недавно побывал в Париже, что новая миссис Кавана была… – она понизила голос до шепота, – наложницей французского императора.

Клемми, выглядевшая эффектно в бледно-зеленом платье с черной бахромой, молча закатила глаза.

– Элли, я бы действительно хотела, чтобы вы перестали распространять эти ужасные слухи, которые являются не чем иным, как сплетнями. Думаю, что Лиза приятная женщина. Ведь ее отец в конце концов был священником.

– У-гу. У Изабель Кларксон отец тоже был священником, а вы знаете, кем она стала. Что она вытворяла прямо в церкви своего отца!

– Элли Мэй, это так и не было доказано.

– Хотела бы я знать, почему ее выслали на полгода в Теннесси. Вы слишком миндальничаете, милочка Клемми. Ее служанка Дулси сказала моей служанке Делии, что Лиза Кавана на четвертом месяце беременности, и если посчитать дни, то почти что сойдется, если хотите знать. Меня нисколько не удивит, если миссис Кавана со своим воркующим английским акцентом в свою брачную ночь была уже беременна.

– Элли Мэй, вы поступаете не по-христиански. Больше того, вы ведете себя очень некрасиво. Этой несчастной женщине надо дать шанс.

– Ну, я повторяю то, что говорят все.

– От этого сплетни не становятся правдивее. О Господи, к нам идет Билли, и мне кажется, что он опять набрался.

Зал для танцев был полон танцорами, кружившимися под музыку оркестра мистера Макильхенни (оркестр рекламировался как восьмерка наиболее выдающихся и профессионально подготовленных музыкантов в этих краях). Музыканты сидели в одном конце большого зала, наигрывая новейшие мелодии, привезенные из Европы. При свете свечей сверкали музыкальные инструменты. Рождественский бал действительно превратился в большое событие в графстве Глочестер. Те несчастные, что не получили приглашения на этот бал к Кавана, маскировали свою досаду, заявляя, что никогда не захотят быть в одном зале с «этой женщиной», имея в виду Лизу. Очаровательная миссис Кавана, просто одурманившая Джека, породила настоящую бурю сплетен, которыми буквально захлебнулись местные кумушки. Общество в штате Виргиния было, пожалуй, одним из самых аристократических в Америке, но все равно удушливо провинциальным и ограниченным. Одежда Лизы, ее украшения, ее якобы бурное прошлое разделили местных жителей на два лагеря: за Лизу и против. Но Лиза нравилась Клемми. Она ей нравилась гораздо больше, чем Элли Мэй Уитни, у которой, на ее взгляд, был зловредный характер, а муж которой, видный сенатор, снискал известность своим жестоким обращением с рабами.

Билли Деври, держа в руке бокал, пробрался с той стороны зала, где на позолоченных стульях и креслах сидели женщины более преклонного возраста и чесали языки, и подошел к своей жене и Элли Мэй.

– Билли Деври, я же просилатебя не увлекаться спиртным, – негромко сказала Клемми. – Ты уже прилично нагрузился, а к столу пригласят только через час. Ты делаешь из себя посмешище…

Билли с глупой улыбкой на лице приложил к своим губам палец.

– Ш-ш-ш, Клемми. Не надо проповедей.

– Тогда поставь бокал и потанцуй со мной. Немного движений лишь прочистят твою голову.

– Конечно, любовь моя. Привет, Элли Мэй. Сегодня вы выглядите очень красиво.

Элли Мэй улыбнулась, обнажив свои лошадиные зубы.

– Спасибо, Билли, – поблагодарила она с миссисипским акцентом, который звучал гораздо «южнее», чем виргинский.

– И если хотите, можете взять мой бокал, – Билли сунул ей в руку бокал, потом пустился довольно нетвердо вальсировать.

– У тебя просто ужасно пахнет изо рта, – заметила Клемми, морща свой носик.

– Правда, Лиза выглядит великолепно? – Билли быстро сменил тему разговора. Они посмотрели в другой конец зала, где вальсировали хозяин и хозяйка. Лиза, в голубом бархатном платье, декольте которого обнажало то, что наиболее видные виргинские дамы считали неприличным показывать, хотя по парижским меркам такое платье ничем особым не выделялось. Ее бриллианты сверкали, когда она поворачивалась.

– Должна сказать, что на меня она произвела большое впечатление, – поделилась Шарлотта Уитни, танцуя с Клейтоном Карром. – Вижу, тебе удалось заставить отца изменить свое решение. Но где же Зах?

– Я заключил с отцом сделку. Мы договорились, что я поеду, если Зах останется дома, чтобы составить ему компанию. Ты знаешь, он тоскует с тех пор, как умерла мама.

– Объявляю тебе, что это жестоко по отношению к Заху. Я знаю, что ему тоже хотелось поехать.

– Ему всего четырнадцать лет. Он должен иногда и жертвовать чем-то ради меня.

– Ты бессердечный человек.

– Ну, Зах все равно простудился. Но я очень рад, что приехал. Шарлотта, ты выглядишь просто великолепно.

Шарлотта чем-то напоминала мать, правда, не унаследовала ее лошадиных зубов, но молодость придавала ее квадратному лицу мягкость и даже красоту. А ее коже, ее карим глазам, шелковистым каштановым волосам просто нельзя было не позавидовать. Она улыбнулась.

– Спасибо, Клейтон, – поблагодарила она. – Я не замечала, чтобы ты интересовался девочками. Думала, что тебя интересует только охота на белок.

– Ты же знаешь, Шарлотта, что это не так, – возразил он с юношеской горячностью. – Напротив, я с ума схожу по девушкам! И особенно меня увлекла одна конкретная девушка.

– И кто же это может быть, скажи на милость?

– Ты знаешь, о ком я говорю. Это ты.

– Очень мило с твоей стороны, Клейтон Карр. Я действительно думаю, что ты можешь говорить это искренне. Конечно, девушка должна проявлять осторожность. Так много молодых людей, склонных к обману.

– О, Шарлотта, я говорю искренне… честно. И я к этому отношусь так серьезно, что… ну… – Он сглотнул, и на его веснушчатом лице отразилась настоящая мука… – Мне бы хотелось думать, что в один прекрасный день, может быть, когда я закончу Принстон…

Его объяснение в любви прервалось звоном колокола, раздавшегося в отдалении. Звуки оркестра смолкли, и танцующие пары остановились. Все поняли, что ударили в колокол тревоги. Джек нахмурил брови и сказал:

– Прости, ягодка, – сказал он, обращаясь к своей жене, и заторопился к одному из высоких, от пола до потолка, окон-дверей. Открыв его, он выскочил наружу. Стояла холодная, снежная ночь, в зал влетели хлопья снега, задуваемые свежим ветерком, создавая сказочную картину, пока один из слуг не притворил окно-дверь. В зале, в котором до этого установилась тишина, опять загудели голоса.

Затем в дверях опять появился Джек. Он поднял руки, призывая всех к тишине.

– Попрошу всех, кто входит в патрульные группы, присоединиться ко мне. Захватите оружие. Совершил побег Мозес, мой кучер.

Это заявление подействовало как электрический разряд. Молодые люди начали вопить: «Я-я-ху! Я-я-ху!» и пробираться через толпу в центральное помещение, чтобы забрать свои пальто и пистолеты с ружьями.

– Как будто они собираются на пикник, – воскликнула Лиза, подходя к Клемми.

– Скорее, как на лисью охоту, – мрачно заметила Клемми. – Им ничто так не нравится, как гоняться за беглецами.

– Клейтон, почему ты здесь стоишь? – спросила Шарлотта. – Почему ты не участвуешь в погоне?

Он посмотрел на нее.

– Я не состою в патрульной службе.

– Но совершил побег раб. Ты должен отправиться с другими, чтобы помочь поймать его.

– Я предпочитаю остаться здесь, с тобой.

– Клейтон Карр, ты кто – мужчина или мышка? Каждый молодой южанин, в жилах которого течет нормальная кровь, обязан помогать вылавливать беглецов. А что если один из вашихрабов убежит? Разве вы не захотите, чтобы вам помогли? Нам надо действовать заодно.

Клейтон колебался. Он не хотел говорить ей о том, что семестр в северном университетском городе Принстоне посеял в его голове серьезные сомнения относительно «особой организации общества». Два его напарника по общежитию были северянами, один из них – ярым аболиционистом. Много ночей в Нью-Джерси они провели в горячих спорах по проблеме, которая уже постепенно начала раскалывать нацию на две части. И Клейтон должен был признаться, что ему становилось все труднее защищать рабство. К тому же он знал, что если Шарлотта узнает даже о малейшем намеке на его отступничество от веры в необходимость рабства, а он знал, что вся семья Уитни слепо верила в это, то погаснет всякая надежда на роман между ними. Поэтому он произнес без всякого рвения:

– Думаю, ты права. Прошу прощения…

Он тоже направился в центральный зал. Между тем в комнате опять зазвучал смех и разговоры, женщины вернулись к сплетням, а оставшиеся мужчины к своим бокалам. Лиза подошла к одной из высоких застекленных дверей и протерла запотевшее стекло пальчиком. На улице мужчины, многие из них в сильном подпитии, садились на своих коней, а рабы стояли рядом и держали факелы. Джек уже сидел в седле Авенжера и что-то кричал мистеру Дункану, который держал свору лающих волкодавов на нескольких поводках. По крайней мере две дюжины молодых гостей, в их числе и Клейтон, включились в погоню. Когда к окну подошла Клемми, Лиза тихо спросила ее:

– Что они сделают с Мозесом, если поймают его?

– Может быть, они его и не поймают. Волкодавам будет трудно взять след по снегу. С другой стороны, если они нападут на его следы…

– Есть ли у него шанс?

– Боюсь, что небольшой.

– Что они с ним сделают? – повторила она. – Скажите мне. Я не неженка.

Клемми вздохнула.

– В большинстве случаев они спускают собак и позволяют им некоторое время рвать беглеца.

Лиза посмотрела на нее.

– Что вы имеете в виду?

– Когда они настигают беглеца, то нацеливают ружья и пистолеты ему в голову и предупреждают, что если он пошевелится, то они вышибут из него мозги. Потом натравливают псов и позволяют им рвать беглеца минут пять… Лиза! Что с тобой?

Лиза прислонилась к стене, ее лицо побледнело. Потом она выпрямилась и кивнула:

– Невероятно, что… что так называемые цивилизованные люди могут…

Ее прервал мистер Макильхенни, дирижер оркестра, который постучал своей дирижерской палочкой по бронзовой подставке.

– Дамы и господа, – объявил он, – занимайте, пожалуйста, места для хоровода.

К удивлению Лизы, пожилые мужчины начали выстраиваться в шеренгу на танцевальной площадке, а не прекращавшие трескотню дамы выстроились в другую шеренгу напротив мужчин. Потом оркестр грянул веселую мелодию, две шеренги сошлись, пары закружились и поплыли по залу. В такт им хлопали все остальные, находившиеся в зале.

– Они решили не прерывать эту вечеринку! – воскликнула Лиза.

– Ну, понятно, – заметила Клемми. – Беглецы здесь – явление редкое.

– Но это поразительно! Я не позволю этого!

С загоревшимися глазами она уже было отошла от высокой двери, но Клемми схватила ее за руку.

– Лиза, не делайте ничего необдуманного, – посоветовала она ей негромким голосом. – Не забывайте, что я вам сказала. Вы можете не любить эту систему, не люблю ее и я, но все эти люди связали с ней свои жизни. Если они решат, что вы выступаете против них, они обратятся против вас, и вы станете отверженной.

Лиза некоторое время смотрела на нее, потом взмахнула рукой и вышла на танцевальную площадку.

– Прекратите! – крикнула она мистеру Макильхенни. – Прекратите музыку!

Дирижер со смущенным видом постучал своей дирижерской палочкой, и оркестр прекратил игру, прекратился и танец. Все воззрились на Лизу.

– Как же вы можете танцевать? – вопросительно произнесла она. – Разве вы не понимаете, что происходит? За человеком гоняются как за зверем!

Элли Мэй Уитни заметила:

– Полноте, моя дорогая, это всего-навсего раб.

– Но он такое же человеческое существо, как вы и я.

Раздалось несколько смешков и возгласов удивления. Вперед вышел сенатор Пинеас Тюрлоу Уитни, муж Элли Мэй, который был старше ее лет на двадцать. Это был высокий джентльмен, одетый в безукоризненный фрак, длинные седые волосы свисали ему на плечи, лицо украшали щеголеватые седые усы. В нем было что-то франтоватое. Элегантный белый шарф подвязан на шее, что он перенял еще с тех пор, когда был послом при дворе короля Якова во время администрации президента Франклина Пирса. Это стало криком моды в Лондоне в последнее время. (У большинства мужчин в зале для танцев были повязаны цветные шарфы, потому что американцы еще не начали различать дневную одежду и вечернюю.) Когда другие гости увидели движение сенатора Уитни, то во всем зале зашикали, призывая из-за уважения к нему к тишине. Старший сенатор от Виргинии считался одним из самых могущественных демократов в Вашингтоне, в городе, где все еще верховодили южане, защищавшие интересы рабовладельцев.

– Мадам, мы понимаем, что вы иностранка, – начал он покровительственным тоном, его виргинский акцент отличался музыкальностью и голос был хорошо поставлен, – и, конечно, очень рады, что наш дорогой друг и сосед Джек Кавана привез нам из Европы такую сияющую жемчужину женского очарования и красоты, как вы. Но, дорогая леди, в Виргинии даже нельзя представить себе никакими усилиями воображения, что негра можно назвать «человеческим существом», как вы или я. Со всем должным уважением, мадам, и отдавая себе отчет в том, что вы непривычны к нашим обычаям здесь, на Юге, я прошу вас взять назад свое неудачное замечание. И я думаю, что говорю от имени всех присутствующих здесь дам и господ. Правильно я понимаю?

Он осмотрел зал. Другие гости кивали и что-то бормотали в знак согласия. Элли Мэй подошла к своему мужу, соединила свои руки с его руками и, глядя на Лизу, улыбнулась ей самой приветливой улыбкой.

– Конечно, здесь, в графстве Глочестер, мы все хотим оставаться в дружеских и добрососедских отношениях, – сказала она. – И вы, Лиза, конечно, знаете, что все мы не слушаем глупых слухов о вашей жизни во Франции, когда вы были… Кажется, это называется показ нарядов для жены императора Наполеона? Здесь, на Юге, мы вседолжны держаться вместе. Нам только не хватало завести врагов прямо в нашей среде, если так можно выразиться. Поэтому знаю, что вы поступите так, как вас просил мой дорогой супруг, и возьмете обратно это… глупое замечание о негре.