Текст книги "Блеск и будни"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
Поэтому, когда Клейтон мчался по душному городу, он видел пустые немощеные улицы, неосвещенные дома и не встречал никаких препятствий для своего продвижения. Город был знаком Клейтону – он провел немало дней в особняке сенатора Уитни на улице Н. Теперь особняк был на замке и закрыт ставнями. Клейтон без труда добрался до дома миссис Гринхау, в котором знаменитая хозяйка принимала, несмотря на ее хорошо известные симпатии к южанам, таких выдающихся политиков-северян, как государственный секретарь Сювард, даже после начала военных действий.
Клейтон спешился перед неосвещенным домом, торопливо подошел к парадной двери, постучал, с беспокойством оглядываясь по сторонам, чтобы удостовериться, что за ним не следят. Улица казалась вымершей. Через минуту дверь приоткрылась. Он едва различил красивую женщину средних лет с черными волосами.
– Миссис Гринхау? – шепотом спросил он.
– Да.
Клейтон просунул через приоткрытую дверь сложенный листок бумаги, на котором было написано шифром «Верьте предъявителю». Она взяла бумажку и закрыла дверь. В щели он заметил отсвет свечи. Потом дверь открылась.
– Входите. Живее.
– Моя дорогая Сибил, хотя в это трудно поверить, но у меня не осталось ни гроша. Что-то обязательно надо сделать. – Сибил во все глаза смотрела на своего прежнего любовника, Эдгара Масгрейва. Они находились в гостиной Понтефракт Хауза в Лондоне.
– Но я же дала тебе семьдесят тысяч фунтов! – воскликнула она.
– Да, но это же было много лет назад, – отозвался Эдгар. Как всегда, он был одет по последней моде, но она обратила внимание на то, что его былая привлекательность начала увядать, и светлые волосы уже не были столь густыми, как прежде.
– Просто поразительно, как могут таять деньги, словно весной снег. Счета, счета, счета! Жизнь ныне пошла ужасно дорогая, ты же знаешь – я просто не представляю себе, как выживают бедняки. Я имею в виду настоящих бедных… вроде меня. Это так утомительно. У меня действительно нет сноровки в экономии денег.
Сибил, на, которой было тускло-зеленое платье в этот теплый июльский день, чуть не фыркнула от возмущения.
– Если ты думаешь, что я позволю себе поддаться опять шантажу…
– Пожалуйста, нельзя ли избежать твоей явной театральности? Так случилось, что вчера после обеда я очень приятно провел время, сидя в очаровательном сквере напротив твоего дома. Выдался такой замечательный денек. И я видел, как няня вышла из дома с твоим наследником и запасным мальчиком: юным лордом Кастлфордом и его братцем, которого ты подарила Адаму в прошлом году. Лорд Артур слишком молод, чтобы быть похожим на кого-то конкретно, но лорд Кастлфорд, которому скоро стукнет пять, по-прежнему совершенно светловолос и мне льстит, что его сходство со мной делает вопрос об отцовстве очевидным. Ну, просто изумительные конфеты, Сибил, но впрочем тебе всегда было доступно все самое лучшее. Просто поражаюсь, как тебе удается сохранять свою фигуру.
Он открыл фарфоровую вазу и отправил себе в рот шоколадный шарик.
– Адам еще ничего не заметил до сих пор? – продолжал он.
– Нет. Но даже если и заметил, то ничего об этом не сказал. «Как чертовски это надоело», – подумала она. Конечно, она постоянно боялась, что Эдгар возникнет опять и все разрушит. Сумасшествие заключалось в том, что перемирие, которое четыре года назад предложил Адам, получилось. Он показал себя любящим мужем и хорошим отцом для сыновей. Она даже думала, что он по-своему начал любить ее. Возможно, эта любовь не походила на всепоглощающую страсть, которую он питал к Лизе, но была все-таки достаточно большой, чтобы удовлетворить Сибил. Правда, были ежемесячные отлучки в Шотландию, которые коробили ее, но, несомненно, дела могли пойти и хуже. А теперь вот это: бомба замедленного действия. Если Адам узнает правду о Генри, то их семейная жизнь опять превратится в ад, чего она, конечно, не хотела. Она должна умиротворить Эдгара.
Она глубоко вздохнула.
– Сколько? – тихо спросила она.
– Г-м-м. Ну, думаю, что десяти тысяч хватит, на первое время. И, может быть, еще десять на следующий год. В общем-то, мы могли бы договориться о каких-то постоянных условиях. Ты будешь платить мне по десять тысяч в год, и я не стану докучать тебе. Для тебя это очень выгодная сделка, в конце концов. Это значительно дешевле нашей прежней договоренности.
– Я оформлю это через мистера Лоуери, – сказала она. – А теперь, пожалуйста, уходи.
Эдгар, улыбаясь поднялся.
– Я слышал, что Адам опять подался в Шотландию, – протянул он нараспев. – Мне хорошо известно, что Шотландия модное место в августе, но твой муж ездит туда даже в феврале. Что его туда так тянет? Уж не увлекся ли он волынкой?
– Он там рыбачит.
– Г-м-м. Действительно, подозрительно. Так-так, ухожу. Надеюсь, что скоро со мной свяжется ваш мистер Лоуери. И потом, думаю, смогу славно провести осень в Тоскании. Ты бывала в Тоскании? Цветущий край, а итальянки редкостно сексуальные создания. К тому же, все удивительно дешево.
Поклонившись, он вышел из комнаты. Она подошла к окну, выходившему на площадь Понтефракт, и наблюдала, как он взял извозчика. Она не представляла себе, как объяснит Адаму ежегодные расходы по десять тысяч фунтов стерлингов.
Она решила, что пришло время нанести визит Сидонии, леди Рокферн, жившей в городском доме леди Холлсдейл на Найтсбридже.
– Ему надо заняться политикой, – заявила Сидония со своей привычной безоговорочностью.
Разговор происходил на следующей день после обеда. Сибил пила чай с Сидонией в гостиной дома, расположенного на площади Кадоган.
– Адам слишком давно бездельничает, а руки бездельника – орудие дьявола. Ему пора приобрести себе профессию. Он говорил мне, что брал уроки, чтобы улучшить свою грамотность…
– Да. В этом отношении он не сидел сложа руки. Писать он стал вполне грамотно.
– Прекрасно. Если он может правильно написать фразу по-английски, то почему бы ему не написать подходящий английский закон. И, моя дорогая, если вы сумеете заинтересовать его политической деятельностью, ему придется сократить свои поездки в Шотландию, если ты понимаешь, что я имею в виду. Когда я была ребенком, то люди думали, что члены парламента негодяи и замешаны в зловещих делах. Но обстановка меняется… уже изменилась, между прочим. Политические деятели в наши дни должны быть респектабельными людьми… или, по крайней мере, выглядеть респектабельными. Втяните Адама в политику, и у него не будет другого выхода, как стать респектабельным. Еще чаю?
– Да, спасибо. Конечно, у него имеется место в палате лордов, но он даже не удосужился сходить туда. Как я смогу заинтересовать его?
– Внеси деньги председателю любой партии, хотя думаю, что лучше ставить на тори. Отправь мистеру Дизраэли чек на тысячу фунтов, и ты подтолкнешь моего племянника на путь блестящей политической карьеры.
Сибил улыбнулась.
– Дорогая тетя Сидония, – заключила она. – Думаю, что вы придумали великолепный план.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Капитан Клейтон Карр стоял на крутом обрыве, с которого открывался вид на перекресток дорог у Манассаса, и наблюдал за ходом первой большой битвы Гражданской войны. Его бесило то, что он был вынужден только смотреть на нее. Будучи адьютантом у генерала Пинеаса Тюрлоу Уитни, он должен был находиться поблизости от своего тестя, который вместе с генералом Боргардом был рядом с командным пунктом и тоже наблюдал за ходом сражения в бинокль. А сражение происходило довольно жаркое. В полумиле к северу от них конфедераты столкнулись с федералистами, и гул канонады, треск ружейных выстрелов болезненно отражались на барабанных перепонках Клейтона. Пороховой дым поднимался в жаркое летнее небо.
Отважная поездка Клейтона в Вашингтон, чтобы заполучить федеральные планы от миссис Гринхау, закончилась блестящим успехом. Этот подвиг произвел впечатление на генерала Боргарда, который заявил, что он представит Клейтона к упоминанию в списках отличившихся и к медали, как только правительство конфедератов начнет отливать медали. По крайней мере, в настоящее время не было ни малейших сомнений в храбрости Клейтона. Теперь никто не мог сказать, что он использовал родственные связи, чтобы оказаться на безопасном посту адъютанта своего тестя, хотя в этом вопросе он проявлял повышенную щепетильность. Конфедератам, так же как и федералистам, крайне не хватало обученных офицеров, и Клейтон был не единственным южанином, произведенным в офицеры еще до того, как смог выполнить команду «кругом».
В те первые месяцы войны правительство конфедератов не только не чеканило медалей, но даже система распределения обмундирования была несовершенной. Форма для Клейтона и Пинеаса была сшита частными портными, за что они расплачивались из собственного кармана. Клейтона снял фотограф, который изготовил для него дюжину карточек, чтобы раздать их друзьям и знакомым. «Если даже я и погибну, – думал он, – то у Шарлотты останется снимок, чтобы помнить обо мне». Такие же чувства испытывали тысячи солдат по обе сражающиеся стороны.
Информация миссис Гринхау относительно движения федеральных войск под командованием генерала Макдауэлла оказалась точной. Но даже с таким огромным преимуществом южан сражение проходило крайне ожесточенно в течение всего утра, и обе стороны несли большие потери. Война оказалась выгодным делом для поставщиков продовольствия и извозчичьих контор. Потрясающе скверная служба разведки федералистов допустила распространение по всему городу слухов о том, что войска двинулись на юг. Сражение ожидалось в воскресенье 21 июля. Поэтому дюжины вашингтонцев, конгрессменов и сенаторов вместе с женами и друзьями – сливки общества – приготовили и заказали закуски для пикников, включая ветчину и шампанское, и устремились на юг, чтобы наблюдать великую битву, которая, по общему мнению, заставит бунтаря Джонни драпануть домой и тем самым покончит с крупным восстанием. Конгрессмен Альфред Эли от Нью-Йорка, который захотел понаблюдать в действии тринадцатый полк из Нью-Йорка, обычно расквартированный в его избирательном участке, Рочестере, отправился в Сентрвиль с группой друзей в просторной карете, арендная плата за которую обходилась ему по двадцать пять долларов в день.
– Я слышал, – заметил генерал Уитни генералу Боргарду, – что эти окаянные дурни, любители пикников, вынуждены были уматывать прочь с дороги своих собственных войск.
Генерал кивнул, продолжая наблюдать за сражением в бинокль. Боргард с нетерпением ждал вестей. Он был назначен управляющим Вест-Пойнта как раз перед началом войны, но подал в отставку, чтобы присоединиться к Конфедерации, принял командование в Чарлстоне и отдал приказ произвести орудийный залп по форту Самтер, что послужило началом конфликта. Он высоко ценил профессиональные способности своего противника и бывшего однокашника Макдауэлла. Но он знал, что у Макдауэлла нет «натиска» и что он командует тридцатью тысячами необученных рекрутов, большинство из которых никогда не нюхали пороха. То же можно было сказать и о восставших. Но у Боргарда имелось огромное преимущество. Ему надо было добиться только одного – удержать свои позиции, удержать Оранж и железную дорогу возле Манассаса, которые были главной целью наступления Макдауэлла. Макдауэллу надо было прорвать ряды повстанцев, захватить железнодорожный узел и двинуться дальше на юг по вражеской территории, чтобы овладеть сердцем Конфедерации – Ричмондом. Боргард предчувствовал, что Макдауэллу не справиться с такой сложной задачей.
И скоро события покажут, что он был прав.
А в Вашингтоне, который казался почти совершенно вымершим, потому что много горожан отправились смотреть на ход сражения, группа людей спокойно стояла весь день перед казначейством, прислушиваясь к отдаленной пушечной канонаде, доносившейся с места битвы примерно в тридцати милях к юго-западу. После посещения церкви президент Линкольн ознакомился с неофициальными телеграммами, которые поступали с поля сражения. Затем он поехал в гостиницу «Крушет» на пересечении Шестой и улицы Д, чтобы нанести визит верховному командующему армией Соединенных Штатов, генералу Уинфилду Скотту. В молодые годы Уинфилд Скотт разгромил англичан в 1814 году. Будучи уже почти стариком, он нанес поражение мексиканцам в 1848 году.
Но в июле 1861 года отечный подагрик Уинфилд Скотт не мог уже удержаться в седле. Но он все еще оставался героем северян, и большинство американцев считали, что с ним не сравнится ни один офицер Юга.
Когда президент приехал к гостинице «Крушет», названной по фамилии французского поставщика, являвшегося одновременно лучшим поваром Вашингтона, именно там генерал Скотт расположил свой штаб – старик развил свой утонченный вкус в лучших ресторанах Парижа и мог часами говорить о том, как правильно готовить черепаху, – генерал спал.
Главнокомандующего разбудили, и генерал Скотт сказал президенту, что сражение «идет хорошо».
И опять отправился спать.
– Сэр, они бегут! – завопил ординарец, галопом прискакав к штабу Боргарда в пять часов пополудни. – Янки поджали хвост и побежали обратно в Вашингтон!
– Йи-вау! – взвыл от восторга Клейтон.
Генералы Боргард и Уитни просияли.
– Они отступают? – спросил Боргард.
– Это не отступление, сэр, это разгром.
– Черт подери!
– Сэр, – Клейтон отдал честь своему тестю. – Прошу разрешения поехать на место сражения и посмотреть обстановку?
Генерал Уитни заколебался. Если что-нибудь стрясется с Клейтоном, Шарлотта никогда ему этого не простит, не простит и жена – Элли Мэй.
– Ну…
– Сэр, пожалуйста!Может быть, это решающая битва всей войны! Я должен увидеть ее!
– Ладно, молодой плут. Но соблюдай осторожность! Если ты наткнешься на пулю янки, Шарлотта будет безутешна.
Клейтон оскалился.
– Нет такой пули у янки, которая угналась бы за Клейтоном Карром. – Йи-вау!
Схватив ружье Энфильда – точно такое же ружье, из-за которого начался мятеж в Индии четыре года назад и которое теперь приняли на вооружение конфедераты, на чем английские производители страшно нажились, – он побежал к своему коню, прыгнул в седло и понесся вниз с холма к полям, простиравшимся до ручья Булл Ран.
Перед ним на узкой проселочной дороге образовался один из страшнейших заторов. К Вашингтону разом устремились все кареты любопытных и конгрессменов, перемешавшиеся в одну кучу с отступавшей федеральной артиллерией, бегущей пехотой и скачущей кавалерией. Но Клейтону не привелось увидеть это.
Он увидел тела – трупы конфедератов и федералистов, тела молодых людей, распростертые под июльским солнцем в причудливых позах неожиданно наступившей смерти, свалившиеся возле деревянных столбов и железнодорожной ограды. Они валялись вверх лицом в ямах и лицом вниз на полях, согнув ноги в грубых башмаках, раскинув в стороны руки. Сраженные пулей, они застыли в страшном танце смерти.
Клейтон не заметил полуживого снайпера янки, прятавшегося за деревом перед ним. У того еще оставался один патрон, и стрелок горел желанием увести с собой на тот свет хотя бы еще одного бунтовщика Джонни. Он прицелился в Клейтона и выстрелил.
Быстрая пуля янки все же достала Клейтона. Она пронзила его левое бедро. Завопив от боли, он свалился с лошади на горячую землю вытоптанного кукурузного поля. На мгновение он подумал, что погиб, настолько сильной оказалась боль. Потом, сообразив, что все еще жив, он с трудом сел и осмотрел ногу. Серые брюки, которыми он так гордился, пропитались кровью. Клейтон в горячке не заметил, что пуля раздробила его бедренную кость на несколько осколков.
Именно в этот момент он потерял сознание от невыносимой боли и жары.
Самый прожженный политик Англии смотрел, как Сибил наливает чай из серебряного с чеканкой чайника. Бенджамин Дизраэли прикидывал в уме, чего она добивается. Они сидели в гостиной Понтефракт Хауза в Лондоне через три дня после сокрушительного для северян сражения на ручье Булл Ран близ города Манассас.
– Я глубоко признателен за ваш щедрый денежный взнос, – сказал Дизраэли, когда Сибил подала ему чашечку чая. – Считается, что тори является партией крупных земельных магнатов, но от миллионеров чрезвычайно трудно получить какие бы то ни было взносы. Но ваш чек, который свалился будто бы с неба, вдвойне приятен, потому что позволил мне познакомиться с одной из самых привлекательных дам Лондона.
– Вы мне льстите, мистер Дизраэли, – отозвалась Сибил, глядя на худощавого, довольно сутулого мужчину с черной козлиной бородкой и сальными черными кудряшками, свисавшими с лысеющего черепа на лоб. – Но эта лесть приятна любой женщине.
– Я считаю, что лесть, даже если она неискренняя, является полезным орудием в жизни и совершенно обязательным средством для политических деятелей. В вашем же случае, поверьте мне, моя лесть совершенно искренна. Но я знаю также… – Он сделал паузу, отпил чая, изучающе глядя в лицо Сибил своими цепкими черными глазами, – …что прекрасные маркизы обычно не посылают чеки по тысяче фунтов политическим партиям из чисто альтруистических соображений.
Пятидесятисемилетний Дизраэли славился коварством и слыл скользким типом. Он не считался в полной мере «англичанином», это было любезной формой дать понять, что он еврей. Только три года назад открылся доступ нехристианам в палату общин, что, впрочем, не касалось Дизраэли, потому что еще мальчиком он был крещен по обряду англиканской церкви. Однако на более поздних этапах своей карьеры он голосовал вопреки установкам своей партии, идя на большой политический риск, чтобы снять запрет относительно нехристиан и тем самым дать возможность пройти в палату общин своему другу, барону Лионелю де Ротшильду. Он и стал первым иудеем, который, не изменяя своей религии, оказался в палате общин. Все это, а также то, что он писал романы, обеспечило ему репутацию «скользкого» человека – писать романы тоже считалось недостойным англичанина.
– Вы правы, мистер Дизраэли, – заметила она. – У меня имеются корыстные мотивы. Поскольку вы дорожите своим временем, разрешите мне объяснить их вам. – Она помолчала. – Кажется, кардинал де Рец сказал: «Нет ничего важнее в мире, чем данный решающий момент…»
– «…и умение правильно использовать этот момент является образцом поведения», – закончил Дизраэли цитату. Они оба с удовольствием отметили взаимную эрудицию. – В своей жизни я руководствуюсь и этим девизом.
– Думаю, что сейчас наступил именно такой «решающий момент» для меня и моего мужа. Короче говоря, мне хочется, чтобы мой муж занялся политической деятельностью. Конечно, у него есть недостатки, о которых вы, несомненно, знаете. Будучи бедным родственником де Веров, он не получил должного образования, хотя в течение нескольких последних лет он нанимал репетиторов, чтобы исправить этот недостаток.
– Образование может оказаться слабым местом для политика. Невежество имеет в глазах избирателей определенную притягательную силу.
– Да, пожалуй. Но мой муж обладает рядом достоинств. Он хорошо известен – даже знаменит, если не скромничать. Он нравится английской общественности. Он молод и респектабелен. Он крупный землевладелец и чудовищно богат. Мне представляется, что он должен принять участие в управлении этой страной, но нуждается в руководстве – в политическом наставнике, если так можно выразиться. Осмелюсь предположить, что он нуждается в ком-то, подобном вам.
– Теперь льстите мне вы, леди Понтефракт. Но должен напомнить вам, что я возглавляю лояльную оппозицию Ее Величеству. Вам скорее следовало бы обратиться к лорду Пальмерстону, который смог бы вознаградить вашего мужа какой-нибудь подходящей государственной должностью.
– Но моему мужу импонируете вы,мистер Дизраэли. Он о вас самого высокого мнения и восхищается вашей концепцией «романтического торизма», когда Англией управляет аристократия, но такая аристократия, которая заботится о бедняках и неудачниках, аристократия с совестью.
Он поставил на столик свою чашечку.
– Вы восхищаете меня, леди Понтефракт, и я теперь испытываю еще большее желание познакомиться с вашим выдающимся мужем. Однако его частые поездки в Шотландию помешают серьезной политической карьере.
– Именно его частые поездки в Шотландию я и пытаюсь прекратить, – сухо заметила она.
Некоторое время он смотрел на нее молча. Потом рассмеялся, сначала тихо, а потом захохотал. Наконец вынул из кармана белый платок и вытер глаза.
– Ах, моя дорогая леди Понтефракт, – выдохнул он с присвистом, – вы мне очень нравитесь… чрезвычайно.
– Пожалуйста, мистер Дизраэли, называйте меня Сибил.
– А вы, дорогая Сибил, должны называть меня Диззи.
– Должен огорчить тебя, сынок, – сказал хирург. – Твоя бедренная кость раскрошена пулей, и если мы не отнимем эту ногу как можно скорее, то начнется гангрена.
Клейтон лежал на дощатом лежаке в переполненном больничном шатре, который был поставлен конфедератами рядом с полем сражения недалеко от Манассаса. Его тошнило от духоты и вони даже несмотря на нестерпимую боль в ноге.
– Нет, – прошептал он. – Пожалуйста, док, только не ногу…
– У нас нет выбора, сынок. Отнесите его в операционную палатку, – приказал он своему ассистенту. – Дайте ему виски, пусть напьется. Ампутацию проведем через час.
– Слушаюсь.
Доктор подошел к следующему раненому, а его ассистент дал знак двум санитарам, чтобы они подошли. Клейтон, всхлипывая, уставился на свое левое бедро, раздувшееся и побагровевшее.
– О, Господи, – пробормотал он. – Я останусь калекой… О, Господи, что скажет Шарлотта?
Он откинулся на спину, содрогаясь при мысли о муках ада, через которые ему предстояло пройти. Санитары положили его на носилки, он завопил от боли. Потом его вынесли наружу, под жаркие лучи солнца.
Он охотился в лесах Виргинии со своей собакой Трит, с отцом и с сенатором Уитни. Ему было десять лет. Выдался прохладный осенний день, листья как будто облило желтой и красной краской. Он увидел оленя и вскинул к плечу ружье. Отец с сенатором Уитни обсуждали цены на рабов, но вдруг замолкли и стали смотреть, как Клейтон целится. Он выстрелил.
– Хороший выстрел, мальчик! – воскликнул его отец.
Клейтона распирала гордость, он бросился к сраженному оленю.
– Держите его, – скомандовал доктор.
– Пожалуйста… пожалуйста, не делайте этого… не надо, не надо… – вопил Клейтон. – Санитары крепко надавили на его руки, прижав его к деревянному операционному столу. Двое других прижали его колени, разведя в стороны ноги. Доктор на мгновение задержал пилу в воздухе.
– Не хочу быть калекой! Пожалуйста… О Господи…
– У нас нет выбора, сынок. Надо спасти твою жизнь. Боюсь, что тебе будет очень больно.
– Господи… О Господи…
Доктор приложил полотно пилы к его левому бедру. Зубья коснулись волосатой багровой ткани, и он начал пилить.
Брызнула кровь и вопли Клейтона постепенно замолкли, он впал в пьяное забытье.
– Шарлотта, Шарлотта, – шептал он.
Клейтон лежал на своей невесте, целовал ее нежные груди.
– О, Клейтон, какя люблю тебя, – шептала она. – Стала ли я хороша в постели?
– Да, еще как.
Это была всего лишь полуправда. Шарлотта привыкала к половой близости, хотя всей душой не отдавалась этому занятию.
Он вошел в нее. Она начала негромко стонать, он лежал на ней, его ягодицы постепенно сжимались от напряжения. Потом странная боль начала подниматься по его левой ноге. Он прекратил соитие, когда боль захлестнула все его существо. Вскрикнув, он взглянул на Шарлотту.
Она превратилась в чудовищный, оскалившийся труп.
Он проснулся и увидел прекрасную девушку с кожей цвета кофе с молоком. Он узнал ее: Дулси, девушка из заведения мисс Роуз.
– Дулси, – прошептал он.
– Это я.
– Где я нахожусь?
– На плантации «Эльвира». В самой лучшей комнате этого дома, потому что ваш тесть – сенатор Уитни. Вы в спальне миссис Лизы. Я бывало расчесывала ей здесь волосы.
Клейтон оглядел прекрасную комнату с золотистыми парчовыми занавесями на окнах. Окна были распахнуты, и в комнату врывался горячий ветерок.
– Как… как я попал сюда? – спросил Клейтон, пытаясь проникнуть во тьму, в которой он находился несколько дней. Единственное, что он мог вспомнить – это охоту с отцом и соитие с трупом.
– Вас привезли сюда после операции. Вы проспали несколько дней.
– Операции…
И вдруг на него хлынул поток воспоминаний. Пила. Боль. Вопли. Сев на кровати, он сбросил простыню. На нем была белая ситцевая ночная рубаха, которая свисала с" одного колена. Левого колена не было.
– О, нет…
Он начал поднимать ночную рубашку, потом взглянул на Дулси, которая невозмутимо смотрела на него.
– Пожалуйста, уйди, я хочу посмотреть…
– Я насмотрелась в своей жизни на голых мужиков, – спокойно возразила она. – И я уже видела вас,я ваша сестра. Я уже два раза вас мыла, голышом, как ребенка. Уже видела вашу культю.
Вздрогнув, он медленно приподнял рубашку.
– О Господи…
Его нога была отпилена чуть ниже таза, культя забинтована.
– Доктор сказал, что у вас еще могут быть дети, – подбодрила его Дулси. – Вы просто не сможете много бегать или танцевать, никаких хороводов и всего такого. Я сейчас принесу вам обед, капитан Клейтон.
Она многозначительно ему улыбнулась. Потом повернулась и вышла из спальни.
Клейтон еще раз взглянул на то место, где должна была быть левая нога. Потом опустил ночную рубашку, упал на подушку и заплакал.
– Это папа! Папа! – возбужденно пропищала Аманда, выглянув в одно из окон дома «Отрада сердца», выходящих на залив. К коттеджу как раз подъехал экипаж и из него вышел отец.
– Да, это он, – подтвердила Лиза и направилась к парадной двери, испытывая такое же возбуждение, как и ее дочь, когда приезжал Адам. Она открыла дверь. На улице было ветрено, и Адам придерживал рукой шляпу, пока шел по дорожке к дверям дома. За ним шел Ангус, кучер Лизы, и нес саквояж Адама.
– Добро пожаловать домой, дорогой мой, – улыбнулась Лиза, когда он вошел в дом и обнял ее.
– Папа! Папа! – Аманда чуть ли не оттолкнула мать, стараясь дотянуться до отца.
– А вот и мой прелестный цветочек! – смеясь, Адам подхватил ее и поцеловал.
– Что ты мне на этот раз привез из Лондона?
– Послушай-ка, мисс Аманда, ты явно проявляешь признаки стяжательства, что шокирует меня.
– Привез ли ты мне куклу или котенка?
– Я привез тебе куклу, маленькая проказница. Она в саквояже.
Ангус как раз в этот момент внес саквояж Адама.
– Ангус! – крикнула Аманда и побежала к нему. – Откройте саквояж папы – пожалуйста!
Адам покачал головой.
– Кажется, мы уже избаловали ее, – сказал он Лизе.
– Что случилось? – спросила Лиза, покоясь в объятиях Адама на кровати поздним вечером. Облачный день принес штормовую погоду, вокруг коттеджа завывал ветер, а на протяженном пляже ухал сердитый прибой.
– Ничего не случилось, – лаконично ответил он.
– О, дорогой мой, не скрывай. Я почувствовала это с момента твоего приезда. Ты чем-то обеспокоен. И не пытайся что-нибудь утаить от меня, я вижу тебя насквозь. Что стряслось?
Некоторое время он молчал. Потом вздохнул.
– Ладно, мне предложили пост в правительстве. Естественно, я отказался, но Сибил подняла такую бучу, что этот шторм может показаться весенним мелким дождичком.
Лиза села и вывернула побольше фитиль керосиновой лампы, стоявшей рядом с кроватью. Она была не глупа и поняла, что пришла серьезная неприятность.
– Какойпост в правительстве? – спросила она.
– Быть одним из представителей Короны в совете, который консультирует государственного министра по делам Индии. Этот совет был учрежден три года назад, когда Корона взяла на себя управление Индией, освободив от этого дела Ист-Индскую компанию. Лорд Пальмерстон мне льстил, был добр ко мне и сказал, что мое знание Индии будет очень ценным для лорда Кранборна, который является министром по делам Индии. Но я знаю, что все это подстроила Сибил.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Она очень подружилась с мистером Дизраэли с помощью простого приема – внесла деньги в партийную кассу. Конечно, Дизраэли пользуется большим влиянием в палате общин, и он устроил некоторый обмен любезностями с лордом Пальмерстоном, поэтому тот и пригласил меня в состав совета. Все провернули довольно элегантно, но мне это ни к чему.
– Потому что ты должен будешь отказаться от меня?
Он ничего ей не ответил. Она выскользнула из-под одеяла, накинула пеньюар и подошла к окну, вглядываясь в темное бушующее море.
– Мы жили в краю глупцов, – наконец сказала она. – И дело не в том, что в краю глупцов нельзя быть счастливым. Я была необыкновенно, неописуемо счастлива с тобой, дорогой, надеюсь, и ты был со мной счастлив. Но я постоянно знала, что когда-нибудь этому наступит конец.
– Ничто некончается! – воскликнул он, садясь на кровати.
– Не кончается… Ты примешь это предложение.
– Лиза, может быть, ты не слышала, что я сказал. Я уже отклонил его.
– Ты поедешь в Лондон и скажешь им, что передумал.
– Нет!
Сбросив одеяло, он спрыгнул с кровати и подбежал к ней, обнял, стал жадно целовать. По стеклам окна стучал дождь.
– Лиза, ты – моя. Ты часть моей плоти и души. Я никогда не отдам тебя.
– Ах, Адам, мой сладостный Адам, – отозвалась она, ее решимость почти растаяла в его крепких объятиях, – ты ведь знаешь, что и ты часть моейдуши. Но жили мы до сих пор неправедно.
– Это не так, черт меня подери!
– Знаю, что для нас это выглядит нормально, но для всех остальных иначе. Четыре года мы жили в прекрасном сне, но теперь сон закончился, и надо взглянуть на реальность – ради наших детей, если не касаться другого. – Она почувствовала, что его объятие несколько ослабело. – Ты знаешь, что я права, – продолжала она. – И Сибил права. Она думает о вашем сыне и наследнике…
– Он может быть моим наследником, но я не уверен, что он мой сын.
– Что ты имеешь в виду?
Он возвратился к кровати, присел на нее и закрыл руками лицо, запустив пальцы в свои густые черные волосы. Когда он открыл лицо, она увидела слезы в его темных глазах.
– Я почти уверен, что Генри – сын от кого-то другого, – признался он. – Я узнал от своего агента, что Сибил перевела огромную сумму денег – семьдесят тысяч фунтов стерлингов – молодому бездельнику и повесе по имени Масгрейв, с которым она поддерживала самые близкие отношения. Когда я женился на Сибил, она была девственницей, но вскоре после свадьбы я уехал в Индию. Похоже на то, что Генри был зачат после моего отъезда в Индию. Но я… я боюсь ее спрашивать об этом. Нам с Сибил как-то удалось наладить нашу семейную жизнь, и я не хочу знать правду, ибо опасаюсь, что все рухнет, если это правда. И я люблю Генри.
– Имело бы это для тебя значение, если сын не от тебя?
– Конечно, имело бы! Ни один мужчина не захочет, чтобы его сын и наследник был от кого-то другого. Ирония заключается в том, что я женился на Сибил в попытке сохранить семейную преемственность, а она надругалась над всеми моими стараниями! Если Генри не мой сын, то как на законном основании он может унаследовать имущество и титул де Веров? Все это по закону должно перейти к Артуру, моему подлинному сыну. Но если я лишу наследства Генри, то это погубит его жизнь и приведет просто к исключительному скандалу. О, итак все превратилось в отвратительную мешанину, а теперь еще и это.
