Текст книги "Блеск и будни"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

– Великолепно. Будьте здоровы.

– Знаете ли, я очень настойчивый. – Он вышел из артистической комнаты. Лиза тряхнула головой, потом опять принялась удалять со своего лица грим.

– Мисс Лиза, вам прислали пакет, – сообщила на следующее утро Лиля, когда вошла в спальную комнату Лизы в гостинице «Давенпорт». Когда выросли доходы Лизы в театре, она договорилась с администрацией гостиницы и переехала вместе с семьей из тесного двухкомнатного номера на верхний этаж, в номер «квартирного» типа. В нем была просторная гостиная с видом на Бродвей, крохотная кухонька, которой все же можно было пользоваться, две спальни, ванная комната. Хотя всю эту квартиру можно было бы разместить в одном из уголков ее бывшего особняка на Пятой авеню, она все равно несравненно выигрывала перед ее прежним номером. Лиза, сидя на кровати, взяла из рук Лили конверт.

– А что в пакете?

– Не знаю, но пакет большой.

Лиза вскрыла конверт. Внутри находилась толстая карточка с именем «Джеффри Лиман Шенберг». На карточке было написано от руки: «Я люблю вас. Я настойчивый. Сегодня в час дня буду ждать вас в «Дельмонико». Если вы не приедете на обед со мной, то я не отвечаю за свои поступки. Нежно любящий вас, Джеффри. P.S. Сегодня нос почти зажил. Спасибо, что уняли кровь».

Лиза нахмурилась.

– Послушайте, что тут пишут.

– Кто такой Джеффри? – спросила Лиля.

Лиза рассказала ей, что произошло накануне.

– Ха, мне он кажется сумасшедшим. Что он хочет сказать этим, что не отвечает за свои поступки, если вы не придете? Что он, кого-нибудь застрелит или что сделает?

– Ничего подобного он, конечно, не сделает, это просто хвастовство подростка. – Она поколебалась. – Все-таки думаю, нужно открыть пакет.

– Я сейчас сделаю это, мисс Лиза. Я сказала вам, когда вы подались в актрисы, что вы наживете себе много хлопот. В этом городе Нью-Йорке полно сумасшедших.

Она вышла из комнаты. Лиза перечитала записку. Она вспомнила, как пристально смотрели на нее его черные глаза, но она считала, что так смотрят молодые люди, одурманенные любовью к пожилым женщинам. Но, может быть, в этом кроется что-то еще? Она вспомнила ужас своего состояния в Эре, когда возвратилась в коттедж и обнаружила исчезновение Аманды. Нью-Йорк славился разбойными преступлениями, и газеты постоянно напоминали об этом своим читателям. Что если..?

Она посоветовала себе не смешить кур. Джеффри Шенберг просто самовлюбленный молодой человек.

– О мама, только посмотрите, что находится в этой картонке!

Лиза обернулась и увидела в руках Аманды шиншилловую шубу такого большого размера, что она почти загородила целиком служанку. Лиля подошла к хозяйке.

– Может быть, этот Джеффри и ненормальный, – поделилась своими соображениями Лиля, – но он наверняка очень богатый. Только посмотрите, что он вам прислал!

К кровати матери подбежала Аманда и накинула на плечи шубу из красивого южноамериканского зверька.

– Какая красивая! – воскликнула она. – Какой мягкий пушистый мех. Можно я немного поношу это пальто, мама?

– Конечно, нет. Не стану надевать его и я. Лиля, я не понимаю американцев. Они постоянно стараются купить кого-нибудь.

– Понимаю, что вы имеете в виду, мисс Лиза. Подозреваю, что у них это в крови. Они так долго покупали и продавали рабов, что это вошло у них в привычку. Как вы поступите с этим Джеффри?

Лиза согнала Аманду с кровати.

– Думаю, у меня нет особого выбора, верно? Поеду на обед в «Дельмонико». И можешь не сомневаться, закажу самые дорогие блюда в меню.

Лиля причмокнула, когда Лиза примерила шубу и прошлась по комнате, демонстрируя ее Аманде и Лиле.

– Она очень хороша на вас, мисс Лиза.

– Не удивится ли он, если я приму ее? – спросила Лиза с многозначительной улыбкой. – Могу держать пари, что, сколько бы она ни стоила, расходы он отнес на счет отца. Из какого магазина оберточная картонка?

– Из какого же еще? Из «Синклер и сын».

– Мистер Шенберг… – обратилась Лиза три часа спустя.

– Пожалуйста, просто Джеффри.

– Хорошо, Джеффри. Вы раздосадовали меня. Я не люблю, когда мне грозят и когда меня подкупают, а сегодня утром вы поступили со мной именно так.

Лиза сидела напротив Джеффри за удобным столиком в ресторане «Дельмонико», лучшем ресторане Нью-Йорка, расположенном недалеко от площади Мэдисон, возле гостиницы на Пятой авеню и дома Гоффмана с мраморным фасадом.

– Если вы считаете, что шиншилловая шубка это взятка, – возразил Джеффри, – то вы глубоко заблуждаетесь. Я купил ее для вас в качестве вещественного выражения своей преданности к вам. Разрешите мне взять вашу руку?

– Нет, не разрешаю.

– Хотите еще шампанского?

– Пожалуйста.

Джеффри сделал знак официанту, который снова наполнил их бокалы шампанским «Вёв Клико».

– Я просто без ума от вас, миссис Синклер. Можно я буду называть вас Лиза?

– Нельзя. Так вот, что вы имели в виду, когда написали, что не будете отвечать за свои поступки, если я не приду на обед? И не пытайтесь убедить меня в том, что это не угроза.

– Я бы покончил с собой.

Она посмотрела на него. Потом рассмеялась.

– Серьезно говорю вам, – подтвердил он. – Похоже, вы не понимаете, что я твердо решил добиться вас любой ценой. А любой ценой включает и жизнь.

Ее смех прекратился.

– Разрешите мне сказать вам вот что, Джеффри. Жизнью так просто не бросаются, даже не бравируют этим. Вы напоминаете мне моего покойного мужа. Он возбуждался, как вы. Он торопился вроде вас и умер в тридцать два года. Если бы я хоть на мгновение поверила в серьезность ваших намерений покончить с собой из-за обеда, я бы стала презирать вас как глупца. Ну, а пока что была бы признательна, если бы вы никогда, ни при каких обстоятельствах не брали бы себе в голову такую нелепую мысль. Ну, а теперь давайте заказывать обед. Я проголодалась.

Он почтительно воззрился на нее.

– Обожаю вас, – прошептал он.

Лиза закатила глаза. Она поняла, как надо поступать дальше.

Особняк «Италианата» на Пятой авеню занимал весь квартал и был похож на дворец Медичи во Флоренции, это, собственно, и задумал архитектор. Гражданская война привела к бурному росту цен на бирже Уолл-стрита, который не повторялся в последующие шестьдесят лет. И хотя многие в это время обнищали, подобно Лизе, состояния, которые нажили себе другие, породили класс мультимиллионеров, подобных которым Америка не видела за всю свою предшествующую недолгую историю. Самым ярким проявлением этого огромного нового богатства было строительство помпезных особняков, которые затмевали вызывавшие в прошлом уважение здания из коричневого камня. Алекс оказался в авангарде этого движения толстосумов со своим готическим нагромождением, до завершения строительства которого он так и не дожил. Но Отто Шенберг не замедлил последовать его примеру и к моменту капитуляции Ли в 1865 году дворец Медичи, как быстро прозвали его особняк, уже поднялся на Пятой авеню, его мрачные каменные стены выглядели не только как дворец, но и как крепость-тюрьма.

Пятидесятилетний Отто Шенберг стал одним из самых удачливых банкиров Нью-Йорка, а его банк – американским филиалом крупнейших европейских банков, которые вливали деньги в бурно развивающуюся экономику Америки. Отто не только пожелал построить дворец в Нью-Йорке, он захотел заполнить его сокровищами прошлого. Как и большинство нуворишей, он вознамерился подмаслить свои социальные позиции искусством – религией влиятельных людей. Поэтому на стенах просторных салонов и гостиных повесили огромные, мрачного вида итальянские полотна в тяжелых рамах в стиле барокко. Гобелены, а также подходящую для этого дворца мебель, приобрели у обедневших европейских аристократов. Когда особняк обставили, Отто въехал в него. Теперь финансовый магнат, сын портного из Мюнхена, почувствовал удовлетворение.

Вернувшись домой после обеда в «Дельмонико», Джеффри поднялся в свою спальню, чтобы проспаться после значительного количества принятого за обедом с Лизой вина. Примерно в пять его разбудил стук в дверь.

– Да? – сонно отозвался он.

– Мистер Джеффри. – Голос принадлежал одному из слуг. – Ваш отец желает вас видеть в комнате для игр.

– Опять пристают, – пробормотал Джеффри. – Ладно, сейчас спущусь.

Умывшись и прополоскав горло с одеколоном, он вышел из своей комнаты и стал спускаться по громоздкой каменной лестнице в огромный зал в два этажа, где висели бесценные картины Тициана. Прошел по мраморному полу, его шаги эхом отражались в сумрачных нишах, окружавших зал. Вошел в длинный, покрытый ковром зал, в котором висели другие картины, стояли сундуки восемнадцатого столетия, уставленные статуями, безделушками, табакерками, усыпанными драгоценными камнями, которые собрал его отец, чтобы утолить ненасытную жажду обладания утонченным, редким и прекрасным. Наконец он подошел к двери орехового дерева и постучал.

– Входите.

Прозвучал знакомый, басистый голос его отца с характерным немецким акцентом. Джеффри отворил дверь и вошел. Гигантский дом отапливался большими угольными котлами, установленными в подвальном помещении и сделанными по новейшей технологии, и несмотря на то, что в камине высотой в восемь футов в комнате для игр полыхал огонь, Джеффри почувствовал себя довольно зябко, подойдя к отцу, хотя дело было в июле. Отто Шенберг был внушающим почтение отцом.

– Ты хотел видеть меня, отец? – спросил Джеффри, остановившись перед позолоченным французским письменным столом, на котором великий банкир раскладывал карты. Отто Шенберг был красивым человеком – высоким, стройным и худощавым. У него были свисающие усы а-ля Бисмарк и совершенно гладкая лысина, макушка настолько гладкая, что в ней отражалась газовая люстра, висевшая над его головой. Любой человек с юмором воспринял бы название «Комната для игр», как шутку. Стены были покрыты темными панелями, тяжелый бильярдный стол на толстых ножках, столики для игры в трик-трак – все выглядело скорее как в музее. Но Отто эта комната нравилась.

Он взглянул на своего единственного сына. Его темно-голубые глаза, казалось, пробуравили череп Джеффри.

– Некоторое время назад я получил записку от женщины по фамилии Синклер. Она утверждает, что ты пристаешь к ней. Неужели это правда?

Джеффри почувствовал себя неловко, напрягся.

– «Приставать» – это не то слово, которое здесь подходит, сэр.

– Значит, правда, что ты знаешь эту женщину?

– Э… да, сэр. Между прочим, я угостил ее сегодня в «Дельмонико» обедом.

Отец уставился на него.

– Ты… ходил в общественное место с этой женщиной? Ты что, спятил? Разве тебе неизвестно, кто она такая? Разве ты не знаешь, что она из себя представляет?

– Я только знаю, что она самая красивая женщина на свете! – выпалил Джеффри. – И если мне удастся уговорить ее когда-нибудь выйти за меня, то клянусь, что женюсь на ней!

–  Женишься?Значит, это серьезнее, чем я представлял себе. Тебя придется образумить, сэр, или ты, наконец, расскажешь мне, в чем здесь дело! Она написала, что возвращает меховую шубу, которую ты ей купил. Разреши поинтересоваться, чем ты заплатил за такую покупку?

– Я записал это на твой счет в магазине «Синклер и сын».

–  Проклятие,сэр! ПРОК-ЛЯ-ТИЕ! Я не допущу этого! Покупать шубу артистке, женщине с ее репутацией!

– Папа, ты все время поносишь ее – почему? Что она сделала такого?

Отто остыл.

– Может быть, я несправедлив по отношению к тебе, – признался он. – Возможно, ты ничего не знаешь о ней. Позволь мне привести тебе несколько фактов о миссис Синклер, фактов, которые стали мне известны от лондонских друзей. Известно ли тебе, что она пользуется дурной славой в Англии, потому что была любовницей маркиза Понтефракта?

– Да, конечно, – тут же отозвался Джеффри. – Очаровательно, не правда ли? Я просто восхищаюсь этим человеком.

Отто опять уставился на сына.

– У тебя удивительно потворствующее отношение к морали, сэр, – произнес он. – Возможно, дорогостоящее обучение в Йеле, за которое я плачу, страдает недостаточным вниманием к таким основополагающим истинам, как приличия и честь. Известно ли тебе о слухах, что ее старшая дочь, Аманда, рождена от некоего аристократа?

– Я слышал об этом, сэр. Да.

– Тебе известно также, что ее судили в Лондоне по обвинению в убийстве отца?

– Да, и ее помиловали. Всю эту историю подстроили рабовладельцы Виргинии. Отец, то, что ты говоришь, не меняет простой истины – она просто ангел, и я обожаю ее.

– Меня радует лишь одно, что твоей дорогой матушки нет в живых и она не слышит твоих слов. – Отто поднялся, поправил свой сюртук, остановился у огня камина, заложив руки за спину. Через некоторое время он повернулся и опять посмотрел на сына. – Запрещаю тебе встречаться с этой женщиной, – твердо сказал он.

– Ты не можешь остановить меня.

– Помилуй, я-то могутебя остановить! – проревел Отто. – Я могу вышвырнуть тебя на улицу!

– Ты это можешь сделать, но не станешь, – отозвался Джеффри, изумленный своей собственной смелостью. – Ты не пойдешь на скандал в семье. Отец, если ты не будешь мешать естественному ходу событий, то все будут счастливы. Думаю, что как только добьюсь Лизы, стану самым счастливым человеком на свете.

– Человеком? Тебе еще расти и расти, чтобы стать им, а пока ты просто ребенок, охваченный детской одержимостью. Единственно, почему она может выйти за тебя замуж, – это из-за моих денег. Но я слишком много работал всю свою жизнь, чтобы мои деньги оказались в жадных руках какой-то… стяжательницы и проститутки!

Джеффри рассмеялся.

– Папа, ты неправ. Может быть, это тебе покажется забавным, но Лиза не из тех, кого можно купить. Почему, ты думаешь, она возвратила шубу? Я действительно не мог поступить глупее. Не хочу обижать тебя, но когда речь заходит о Лизе, то ты просто не знаешь, о чем говоришь. И… – Он наклонился, опершись руками о стол. – Я намерен добиваться ее. Между прочим, шестерка червей кладется после семерки пик.

Сделав поправку в игре отца, он направился к двери и вышел из комнаты. Оставшись один, Отто вытащил носовой платок из кармана и отер свой лоб.

– Черт! Я должен прекратить это, – пробормотал он. – Но как это сделать?

Он подошел к письменному столу и положил шестерку червей на семерку пик.

– Вы – сука! – взвизгнула Эдвиг Мерсье, открыв дверь в артистическую комнату Лизы в театре на Бродвее. – Я говорю вам тысячу раз не высовываться передо мной на сцене, а вы все равно гнете свое. Если вы будете выпячивать себя в моих лучших сценах и слегка заигрывать со зрителями, я убью вас!

Лиза надевала на себя костюм служанки.

– Но это же неправда, Эдвиг, и вы это знаете. Я не заигрываю со зрителями и если я иногда двигаюсь во время ваших реплик, то, право же, это не преднамеренно!

– Ха! Так говорите вы! Я опять пожалуюсь месье Монтгомери и он уволит вас!

– Возможно. Но поскольку аплодируют только мне, то он, может быть, вашу роль поручит мне.

– Ах вы сука! – Эдвиг подлетела к Лизе и схватила ее за волосы. Женщины сцепились, как кошки. В это время на пороге появился мужчина в пальто с собольим воротником. Увиденное заставило Отто Шенберга просто ахнуть. Лиза оттолкнула от себя Эдвиг, которая порвала ей платье у лифа.

– Кто вы такой, черт возьми? – выпалила француженка.

– Меня зовут Отто Шенберг.

– У вас полчаса! – крикнул работник сцены из-за Отто. – Занавес поднимется через тридцать минут!

Работник побежал дальше.

– Я отомщу вам за это, – бросила Эдвиг Лизе. Потом вышла из комнаты, обойдя Отто. Лиза подошла к своему туалетному столику и резкими движениями начала расчесывать волосы.

– Прошу извинить за вульгарную потасовку, – сказала она. – Эдвиг играет графинюв спектакле, но воспитывалась она на свиноводческой ферме под Тулузой. Получили ли вы шубу из шиншиллы?

– Да, благодарю вас за то, что вы ее прислали. Джеффри поступил возмутительно. Он записал ее на мой счет, не предупредив меня.

– Во всяком случае, у него хороший вкус. Шубка великолепная, как, впрочем, и все меховые изделия в магазине «Синклер и сын». Знаете ли, этот магазин когда-то принадлежал мне, пока один из ваших коллег по Уолл-стрит не обокрал меня дочиста.

– Да. Насколько я понимаю, вы одна из пострадавших в схватке в районе озера Эри.

– Одна из пострадавших? Меня свалили наповал. Надеюсь, вы уговорили Джеффри оставить меня в покое. Уверена, что он славный мальчик, но у меня хватает желторотых Ромео, которые мне докучают.

Отто наблюдал, как она закалывает булавками платье, лиф которого порвала Эдвиг. Потом она попудрила открытую часть груди большой белой пуховкой. Она обернулась и посмотрела на него.

– Что-нибудь еще, мистер Шенберг?

Отто откашлялся.

– Джеффри поехал на Лонг-Айленд проведать свою бабушку, проведет там несколько дней. Скажите, не согласились бы вы поужинать со мной сегодня после спектакля, чтобы поговорить о сыне?

Лиза помолчала в нерешительности.

– Согласилась бы. Почему нет? – вопросительно ответила она.

– Может быть, мы поужинаем у меня дома. Это всего в трех кварталах от вашего бывшего дома.

– Я и не подозревала, что мы соседи. Да, это было бы мило. Уолл-стрит заставил меня покинуть Пятую авеню, эта улица, по крайней мере, может вознаградить меня ужином. Хотите посмотреть спектакль? Могу достать для вас контрамарку.

– Спасибо. Я купил билет. Вообще-то, – он слегка смутился. – Я уже видел этот спектакль. Дважды.

«Яблоко от яблони…» – подумала она.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

–  О, этот вундеркинд великолепен! – воскликнул прусский принц, обращаясь к своей жене, принцессе Фредерике. Они восседали на золотых креслах в музыкальном зале нового дворца в Потсдаме в сопровождении половины двора. Все с энтузиазмом аплодировали. Восемнадцатилетний Гавриил Кавана в эффектном фраке с белым галстуком стоял у рояля «Бехстейн» и кланялся знатным зрителям. Он только что исполнил сольную часть концерта «Император», а Франц Лист играл оркестровку на втором рояле.

– Я попрошу маму пригласить его сыграть в Виндзорском дворце, – сказала принцесса Фредерика своему мужу. Она была старшей дочерью королевы Виктории и матерью будущего немецкого кайзера Вильгельма.

– Бис! – крикнул кто-то из публики. – Бис!

Шум стих, когда Гавриил снова сел за рояль и из уважения к маэстро начал играть вальс Листа «Мефистофель».

– Для многих ли королей ты уже играл? – спросила Эльза, рожденная в Берлине, любовница Гавриила, три часа спустя. Она нагишом сидела на кровати в номере люкс в гостинице «Адлон» дома номер один на Унтер ден Линден, самой шикарной гостинице Берлина и одной из лучших во всей Европе. «Адлон» был несравненно более шикарно обставлен, чем не очень элегантный королевский дворец, в котором не было ванных комнат. Когда король Пруссии хотел принять ванну, то шесть слуг отправлялись в соседнюю гостиницу «Рим» и приносили оттуда в королевские покои ванну.

– Он не король, – ответил Гавриил, который лежал рядом с ней и подравнивал свои ногти. Он тоже был голый. – Он – коронный принц.

– Прости, я забыла, что ты стал знатоком в вопросах королевских иерархий.

– Еще бы. Я играл для трех королей, для вдовствующей королевы, нескольких герцогов и для папы римского. К тому же, я сам – король пианистов.

– И к тому же, скромный.

– Ну, а разве нет?

– Что и говорить. – Она зевнула и потянулась, продемонстрировав свои потрясающие груди. Эльза была эффектная блондинка. – Скажи, Гавриил, откуда у тебя взялся такой талант?

Он не ответил. Она посмотрела на него.

– Почему ты не отвечаешь?

– Потому что я не знаю, – отрезал он.

– Не надо злиться. Мне просто любопытно.

Он бросил маникюрный набор через всю комнату, поднялся с кровати и подошел к окну, чтобы посмотреть на Унтер ден Линден.

– Дело в том… – он замолчал.

– Что?

Он опустился в кресло и закрыл лицо руками.

– Дело в том, что я ничего не знаю о своем прошлом, кроме того, что мой отец и моя мать были рабами. – Он взглянул на Эльзу. Она удивилась тому, что он плачет. – Миссис Синклер знает не больше моего за исключением того, что в моих жилах есть примесь белой крови. Все это ужасно запутанно. Это все равно, что выйти из ниоткуда! Я бы что угодно отдал за то, чтобы узнать о себе побольше.

– Тогда почему бы тебе не заняться этим и не выяснить.

– Где?

– На плантации, где жил твой отец.

– Там все сожгли во время войны.

– Но некоторые рабы, наверное, остались… Они что-нибудь знают, не так ли?

Гавриил вытер слезы.

– Ненавижу Америку. Там мне не позволили даже снять зал для концерта.

– Потому что у тебя черная кожа?

– Потому что я черномазый. Тут есть разница.

– В чем же она состоит?

– Черный человек имеет будущее. А у черномазого только прошлое.

– А у тебя даже нет и этого. Думаю, тебе надо съездить в Виргинию и выяснить то, что тебе хочется узнать.

Гавриил молчал.

Но два дня спустя, когда они шли по прекрасному, запорошенному снегом Тиргартену, Гавриил остановился и сказал:

– Ты права. Мне надо поехать в Виргинию. Там я узнаю, кто я такой.

Лиза с трудом узнала Гавриила, когда он вошел в гостиную ее номера в гостинице «Давенпорт».

– Ты такой высокий! – воскликнула она, беря его за руки. – И такой прославленный! Теперь мне понятны сообщения о женщинах, которые рвут твою одежду.

– Они перестали делать это. – Он улыбнулся. – Появился двенадцатилетний болгарский виолончелист, теперь они гоняются за ним. Одна женщина в Риме украла его нижнее белье. Но насколько мне известно, вы сами превращаетесь в крупную звезду. Я видел афиши с вами по всему городу. Вы играете Катю Хардкастл в новой постановке пьесы «Она унижается, чтобы победить».

– Да. Я очень захвачена этой работой. И также напутана до беспамятства. Ну, присаживайся. Разреши налить тебе чего-нибудь?

– С удовольствием выпил бы чашечку кофе. В Германии мы только этим и занимаемся – пьем кофе. – Он подумал об Эльзе. – Ну, и еще кое-чем.

Он сел на диван, а Лиза повернулась к двери на кухню и увидела, что на пороге стоит Лиля.

– Лиля, это Гавриил, о котором я тебе рассказывала.

– Угу. Очень симпатичный мужчина! – сказала Лиля. – Мистер Гавриил, вы собираетесь что-нибудь сыграть для меня до своего отъезда?

– С удовольствием, если мы найдем пианино.

– Внизу живет учитель пения, у него есть. Господи, как же скверно он играет, всю ночь напролет! Пойду сварю кофе.

Лиля направилась на кухню, а Лиза села в кресло.

– Мне так хочется, чтобы ты посмотрел на моих детей, – заметила она. – Они много слышали о тебе. Скоро они возвратятся из школы. Как поживает Тадеуш?

– О, у него с Анной все хорошо. Они купили дом в Фонтенбло, где они живут между нашими концертными турне.

– А ты? Приобрел ли ты себе дом?

– Пока нет, живу в гостиницах. Но думаю, что скоро куплю.

– Есть ли у тебя девушка?

Он улыбнулся.

– Да, она родилась и выросла в Германии.

– Значит, ты счастлив?

Улыбка слетела с его лица.

– Да… и нет. Я хочу сказать, конечно, я счастлив, что сделал себе такую карьеру, чем я обязан вам.

– Я лишь создала условия… У тебя обнаружился необычайный талант.

– Но откуда он взялся? От белой или от черной крови, текущей в моих жилах?

– Разве это имеет значение?

– Для меня имеет. Видите ли, я не знаю, кто я такой. Я американец, живущий в Европе. Я черный, но живу и разговариваю, как белый. Я черный пианист, который исполняет музыку белых людей для белой аудитории. Маэстро Лист сказал однажды, что я могу добиться успеха как какой-нибудь выродок, и я иногда задумываюсь, не прав ли он был. Вот почему я еду в Виргинию, чтобы узнать о своем происхождении, узнать о своем прошлом.

Из кухни пришла Лиля с чашкой и блюдцем.

– Мистер Гавриил, верно ли я поняла? – спросила она. – Вы сказали, что поедете в Виргинию?

– Да.

– Простите меня, но вы, наверное, сошли с ума.

Гавриил нахмурился.

– Почему это?

– Там создали Ку-клукс-клан.

– Она права, – поддержала ее Лиза. – Тебе следует проявить осторожность.

– Почему Клан может заинтересоваться мною?

– Потому что вы вырвались из системы, – объяснила Лиля, ставя чашку с блюдцем на стол. – Вы стали кем-то. Тамошние люди этого не любят, очень им это не нравится. Это ведь не нравится и здешним зрителям. Но там они могут что-то выкинуть. В гробу они видели цветного, вроде вас, который хорошо одевается, известен во всем мире и с кучей денег. Сразу заведут разговор о «наглости». Ха, вы с ума их сведете!

Гавриил улыбнулся, отпивая кофе.

– Я буду осторожен, но все равно поеду. – Он обратился к Лизе. – Я помню тетю Лиду. Интересно, жива ли она?

– О, да. Живет на плантации «Эльвира» в маленьком домике за сгоревшим во время войны особняком. Она могла бы рассказать о твоем прошлом. Она многое знает о жизни рабов.

– Ха, – буркнула Лиля, опять отправляясь на кухню. – Только ненормальные могут ездить теперь в Виргинию.

– В Ричмонде появился богатый чернокожий, – крикнул Зах Уитни, прискакавший на плантацию «Феарвью» и спрыгнувший со своего коня. Пинеас вышел на веранду. Дело было в середине февраля.

– Что за богатый черномазый? – спросил Пинеас поднимающегося по ступенькам приемного сына. – Теперь их хоть пруд пруди. – Когда-то богатый плантатор был теперь одет в костюм девятилетней давности, который выглядел очень поношенным. Пинеасу исполнилось семьдесят лет и он выглядел не моложе своего возраста. Особняк на плантации «Феарвью» не красили еще с довоенных лет. Большую часть обстановки большого дома продали, чтобы расплатиться с долгами и получить крайне нужные наличные деньги. Война разорила Пинеаса. Он был полон ненависти.

– Этот богатый черномазый особого сорта. Тот, которого обожающая негров миссис Кавана направила в Европу. Тот, который стал пианистом.

– Ах, вот кто, понятно. – В глазах Пинеаса сверкнул огонек интереса. – Я читал, что в Европе он выступал с большим успехом. Трудно понять, почему люди ходят слушать, как черномазый исполняет Моцарта, И вообще, трудно представить себе, чтобы черномазые могли исполнять музыку Моцарта. Заходи, Зах.

Он обнял Заха за пояс, и они оба вошли в помещение. Элли Мэй сидела возле горящего камина в почти пустой гостиной и вязала. Когда вошел ее приемный сын, она взглянула на него и улыбнулась. Элли Мэй никогда не была красивой, а теперь превратилась просто в сморщенную каргу. Плохой уход за зубами привел к тому, что она потеряла свои лошадиные зубы, а у Пинеаса не было денег, чтобы сделать искусственные, поэтому ее губы впали, прижимаясь к нездоровым деснам.

– Дорогой Зах, добро пожаловать домой, – произнесла она. – Как прошла поездка в Ричмонд?

– Как вы думаете? – отозвался Зах, целуя ее в лоб. – По-прежнему полный застой, и я не могу найти себе оплачиваемую работу.

Она похлопала его по руке.

– Неважно, Зах. Как-нибудь проживем. Мы пережили войну, как-нибудь проживем и дальше.

– Зах привез любопытные новости, – вставил Пинеас, грея руки у камина. – В Ричмонд приехал черномазый протеже миссис Кавана. Чего он хочет, Зах?

– В гостинице сказали…

– Они пустили черномазогов гостиницу? – ужаснулась Элли Мэй.

– О, да. Если у вас есть деньги, то для вас в Ричмонде теперь все доступно. Во всяком случае, он расспрашивал там, как проехать на плантацию «Эльвира».

– Зачем это? – поинтересовалась Элли Мэй.

– Возможно, он хочет побывать на могиле отца, – высказал предположение Пинеас. – Но какая бы ни была причина, я начинаю думать, что нам представляется прекрасная возможность свести старые счеты с этой покровительницей негров миссис Кавана.

– Ужасная женщина, – поддакнула ему Элли Мэй. – Джек Кавана допустил страшную ошибку, когда женился на ней.

– Что ты задумал, отец? – спросил Зах.

– Ну, может быть, нам оказать особый прием этому необыкновенному черномазому. Такого, которого бы он никогда не забыл – да и другие тоже.

Элли Мэй оторвалась от вязания и посмотрела на своего мужа и сына. На ее страшном морщинистом лице появилась улыбка.