Текст книги "Блеск и будни"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
– Мой муж в настоящий момент спит, так как слишком много выпил. Ну, если хочешь, пойди на второй этаж, разбуди его и скажи, что я, в конце концов, хозяйка этой плантации, попросила тебя показать мне помещения рабов. А я подожду здесь, пока ты это сделаешь.
Он смотрел на нее с удивлением. Потом сказал:
– Значит, хозяйка хочет, чтобы он опять побил меня тростью?
Она отступила.
– Нет, конечно, нет. И об этом я тоже хотела поговорить с тобой. Я хочу извиниться за то, как мой муж поступил вчера с тобой. Думаю, что в каком-то смысле это была и моя вина.
– Почему так, хозяйка?
– Я… попросила его выкупить твою жену и сына.
Его глаза расширились.
– Вы сделали это? – прошептал он.
– Да. Видишь ли, я попала в совершенно незнакомый мне мир и… ну, меня потрясло, что он разбил твою семью. Считаю, что он поступил возмутительно, и хочу, чтобы ты знал, что я сделаю все возможное, чтобы убедить мужа воссоединить ее.
Оцепенев, он молча глазел на нее почти целую минуту. Потом приблизился к ней и взял ее за правую руку. Он поднял ее и на мгновение прислонил к своей щеке. Она почувствовала на своих пальцах его слезы.
– Первый раз белый человек сказал мне такую вещь, – прошептал он. Потом отпустил ее руку. Взглянув на нее, он повернулся и вышел из комнаты.
Лизу так поразил его поступок, что на некоторое время она совсем забыла, что хотела осмотреть помещения рабов. Она могла думать только об Адаме. Она вспомнила, как сестра дразнила ее, говоря о запахах Адама. Но Адам порождал только два вида запахов: запах перегревшейся страсти, когда делил с ней минуты близости, и запах щелочного мыла, когда надевал свежее белье.
От Мозеса тоже исходил запах щелочного мыла.
В это время в дверях центрального зала появился мужчина довольно мрачного вида. Отросшая щетина на его длинном лице свидетельствовала о том, что он несколько дней не брился, поросячьи глазки походили на бусинки. На нем был черный сюртук и коричневые брюки, в левой руке он сжимал черную шляпу. Длинные черные волосы казались грязными. Лиза решила, что ему лет сорок.
– Добрый день, мадам, – негромко поздоровался он, произнося слова нараспев. – Чарльз сказал мне, что вы хотите осмотреть помещения рабов. Я – мистер Дункан, надсмотрщик, мадам, и буду рад организовать для вас такую экскурсию. Прошу прощения, мадам, но, возможно, не следует белой даме ходить без кавалера по этим местам, если вы понимаете, что я хочу этим сказать.
– Нет, не понимаю.
Он зловеще улыбнулся.
– Мы же не хотим создавать неприятности для негров, если вы понимаете, что я имею в виду.
Она нахмурилась от досады. В этом человеке сквозила хватка, которая ей сразу же не понравилась, хотя она и понимала, что надсмотрщики вряд ли бывают приятными людьми. И вдруг ей стала понятна мерзость всей этой системы. Ей расхотелось не только видеть, но даже и думать о рабах.
– Я попрошу мужа, чтобы он показал мне это в другой раз, – резко сказала она.
– Очень хорошо, мадам. И добро пожаловать на плантацию «Эльвира».
– Спасибо.
Она попыталась выбросить из свой головы мысли о рабстве, но ей не давало покоя ощущение теплых слез Мозеса на своих пальцах.
На следующей неделе Лиза узнала, что и среди рабов существует настоящая иерархия, на верху лестницы которой находятся домашние слуги, полевые же работники – в самом низу. Домашняя прислуга жила в небольших, симпатичных кирпичных коттеджах по другую сторону огороженного забором сада. Из основного дома их было не видно, хотя они стояли поблизости от особняка. Полевые работники жили в полумиле, в специальном «квартале», в своей деревне трущоб. Продукты для этого квартала отмерялись мистером Дунканом, и он использовал это средство, чтобы держать в узде жильцов квартала. А за питание домашней прислуги отвечала тетушка Лида, жена Чарльза, кухарка. В соответствии со своим положением Чарльз, Лида и Дулси жили в лучших коттеджах. Коттедж Мозеса находился чуть подальше. Джек милостиво разрешил ему продолжать жить в нем одному, после того как продал его жену и сына плантатору в Кентукки.
Лиза убедилась также в том, что высказывания Джека относительно экономической стороны рабства соответствовали действительности. Рабство давало огромный экономический эффект, что отчасти и объясняло отчаянную приверженность к нему южан. Сам факт, что только немногие, вроде Клемми, усматривали в этой системе моральное уродство, приводил Лизу в отчаяние из-за невозможности улучшить положение рабов Джека. Более того, если не считать Мозеса, который весь кипел от еле скрываемого возмущения, казалось, что остальные рабы смирились с условиями своей жизни. Лиза просто диву давалась такому их поведению, пока не подумала о мистере Дункане и постоянно висевшей над ними угрозе физической расправы. Она начала понимать, что для большинства зависимых людей, несколько поколений предков которых прожили жизнь рабами, не существовало никакой альтернативы. И поскольку хозяева особенно заботились о том, чтобы помешать рабам научиться читать, то единственные сведения о нарастающей силе аболиционистского движения на Севере передавались устно, так что даже в лучшем случае они были отрывочными. Но Лиза должна была признать, что еще большее коварство заключалось в том, что бесчисленное количество слуг в доме и на полях придавало здешней жизни несомненное удобство. И когда Джек не напивался или не защищал «особую организацию общества», он неизменно проявлял к ней внимание и доброту. Было видно, что он все еще безумно в нее влюблен. Лиза стала сомневаться в реальности своего «рыцарского» плана. В общем-то значительно проще было просто плыть с комфортом по течению в этом мире, где даже негры не выглядели чересчур несчастными, во всяком случае, на первый взгляд.
Но однажды, как раз перед обедом, на восьмой день ее пребывания на плантации «Эльвира», Чарльз принес Джеку почту в гостиную, и ее комфортабельный мирок был разрушен.
– Саманта умерла, – сказал Джек, просмотрев письмо.
– Кто такая Саманта? – спросила Лиза, сидевшая на диване с вышиванием.
– Жена Мозеса. Пришло письмо от Карла Дуркенса, плантатора в Кентукки, которому я продал ее. Она скончалась при родах. Вот видишь, даже если бы я их опять выкупил, как ты просила, это не принесло бы Мозесу ничего хорошего.
Лиза отложила в сторону вышивание, как всегда удивленная равнодушием Джека к судьбе рабов.
– Какой ужас! Потерять жену и ребенка…
– Ребенок был не от Мозеса, – пояснил Джек, бросая письмо в корзину для мусора. – Дуркенс случил ее.
– Что ты хочешь сказать?
– Ягодка, ты никак не можешь запомнить, что рабы стоят денег. Многие владельцы устраивают случку для своих рабов, чтобы потом продавать выросших детей.
– Какое варварство! – воскликнула Лиза.
Джек холодно взглянул на нее.
– Да, я никак не могу запомнить твоих деликатных моралистских сантиментов, дорогая моя. Как бы там ни было, мы больше не будем говорить об этом. И ничего не скажем Мозесу.
– Ты намерен не говорить ему об этом?
– А зачем мне делать это? Мозес – потенциальный бузотер, и пока я буду использовать его семью в качестве приманки, смогу держать его в узде. А как только он узнает о смерти жены, то морковка, которой я его контролирую, уменьшится вдвое.
– Но, Джек, это же очень жестоко!
Джек подошел и наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб. Потом улыбнулся.
– Ну, ягодка, мы не станем затевать очередную свару из-за черных, верно? Я думал, что ты уже выкинула из своей милой головки весь аболиционистский мусор.
– Это не имеет отношения к аболиционизму. Сказать ему об этом велит простое человеческое приличие.
Он медленно покачал головой.
– Ягодка, ты все еще до конца не поняла. Они же не люди. Ну, будет, пошли обедать. Умираю от голода. А после обеда я с Бенсонами отправляюсь на охоту.
Он взял ее за руку и повел в столовую. На обед подали оленину, которую тетушка Лида приготовила великолепно. Но у Лизы пропал аппетит. Она поняла, что подошла к моральному перепутью. Если она намерена продолжать свою «рыцарскую» борьбу за улучшение условий жизни рабов, то, конечно, обязана сообщить Мозесу, что случилось с его женой. С другой стороны, у нее не было никаких иллюзий относительно того, как это воспримет Джек. «Может быть, – размышляла она, ковыряя вилкой содержимое тарелки, – все это не мое дело? Джек относится ко мне хорошо. Почему надо все делать ему наперекор?»
Но тут в ее памяти всплыл образ ее отца, и она поняла, что если хочет сохранить уважение к самой себе, то должна будет пойти против мужа. Если Мозес не человек, то, Боже, кто же он тогда? Разве его слезы не были человеческими слезами?
После обеда Джек ускакал на своем коне Авенжере вместе с братьями Бенсон, которым принадлежала соседняя плантация «Ститвуд». Едва они скрылись из виду, Лиза надела плащ, надвинула на глаза капюшон и вышла через одну из дверей бального зала. Стояла довольно хорошая погода, хотя свинцовое небо и предвещало снег. Она прошла вдоль боковой стороны дома, потом через деревянные ворота вошла в сад, обнесенный кирпичной оградой, здесь же Лида выращивала летом овощи. Прошла через сад к калитке на противоположной стороне и, открыв ее, стала осматривать небольшие коттеджи домашней прислуги. Каждый коттедж был снабжен крылечком. Лиза увидела Мозеса, сидевшего на своем крыльце и стругавшего что-то ножом. Она сделала ему знак, чтобы он прошел в сад. В недоумении он отложил в сторону нож и спрыгнул с крыльца. Когда он вошел в калитку, Лиза прикрыла дверцу.
– Что-нибудь не так, хозяйка? – спросил он.
– Да, Мозес. Можешь ли ты хранить тайну?
– Да, мэм.
– Поклянись, что ты никому не передашь то, что я собираюсь сказать тебе, особенно моему мужу. Если мистер Кавана узнает, то у меня возникнут большие неприятности.
Он казался озадаченным.
– Я не хочу создавать для вас неприятности, хозяйка. Клянусь сохранить все в тайне.
Лиза колебалась.
– Это о твоей жене, Мозес, – тихо произнесла она. – О Саманте. Сегодня пришла весть о том, что она умерла.
Его глаза расширились.
– Умерла? – прошептал он. – Как? Такая молодая…
– Она умерла при родах. Очень сожалею.
Он тяжело дышал.
– Они случили ее, – прошептал он. – Должно быть, так. Саманта обещала хранить мне верность. Они, должно быть, случили ее…
Видя слезы на его глазах, она притронулась к его рукаву.
– Очень сожалею, – повторила она. Он тупо кивнул. Она повернулась и пошла к дому.
– Спасибо, хозяйка, – крикнул он прерывающимся голосом. – Второй раз вы проявили ко мне доброту. Я не забуду этого.
Лиза оглянулась, кивнула и заторопилась домой. Она знала, что поступила правильно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Индус в дхоти,набедренной повязке, выбрался из джунглей и побежал к расположенной в бунгало конторе Марка Торнхилла, магистрата Муттры – небольшого городка в центральной Индии недалеко от Тадж Махала в Агре. Чоукидар,сторож, дремал у главных ворот. Занимался рассвет. Индус подбежал к чоукидаруи дернул его за рукав.
– Что тебе? – спросил чоукидар,пробуждаясь от дремоты.
Индус подал ему четыре небольшие лепешки из муки грубого помола.
– Положи их на письменный стол ангрези, —шепнул пришелец. Ангрезизначило англичанин. Чоукидаркивнул, индус побежал обратно к опушке и скрылся в джунглях.
– Весьма таинственные вещи происходят в эти дни в Индии, – заявил достопочтенный Чарльз Каннинг, первый виконт Килбрахана и генерал-губернатор Индии. – Такое впечатление, что никто не знает смысла происходящего, кто за этим стоит и откуда все это идет. Мы не знаем, является ли это разновидностью религиозной церемонии или же это какое-то тайное общество. Называется это «Движение Чупатти».
Лорд Каннинг сидел рядом с леди Агатой Макнер, хозяйкой вечернего приема и женой богатейшего в Калькутте чайного плантатора сэра Карлтона Макнера. Ужин проходил в великолепной обстановке. Столовая сэра Карлтона представляла собой продолговатый зал, окаймленный высокими мраморными колоннами, между которыми располагались высокие окна-двери, открывавшиеся на веранду и в сад. В окна веял небольшой ветерок к удовольствию сидевших за столом двенадцати человек. На них была парадная вечерняя одежда, и огромные юбки женщин, топорщившиеся между подлокотниками кресел, практически лишали их возможности двигаться. В те времена быть парадно и неудобно одетыми в такую жару не казалось англичанам абсурдным, как это теперь показалось бы их потомкам. Частично сила английского раж,или правления, покоилась на внешнем блеске, имевшем целью ослепить индусов, которые в общем-то привыкли к великолепию императоров Моголов и махараджей. Поэтому, хотя температура в столовой далеко превышала тридцать градусов, мужчины сидели либо в мундирах, либо в костюмах с белыми галстуками, либо во фраках, а женщины мучились в кипах тканей, но на их вспотевших прелестях все равно поблескивали бриллианты. Все, однако, молча радовались, что над их головами мерно покачивались два огромных опахала. Зал освещался двумя огромными хрустальными люстрами, свечи которых были укрыты противоштормовыми колпаками.
– Вы имеете в виду небольшие лепешки, милорд? – спросила леди Макнер, сидевшая по правую руку от генерал-губернатора.
– Да, – ответил лорд Каннинг, представительный мужчина за сорок, сын бывшего премьер-министра. – По четыре чупаттис– иногда по пять – начали появляться в самых неожиданных местах. Например, мне доложил Торнхилл из Муттры, что на его письменном столе появились четыре лепешки и что у него нет представления, откуда они взялись и что они означают. И то же самое происходит по всей стране. Это похоже на то, что индусы шлют нам какие-то послания.
Адам, который сидел на противоположном конце стола, был заинтригован, как и другие гости.
– Я скажу вам, что это означает, милорд, – пробасил сэр Карлтон Макнер, похожий на моржа здоровяк с красной физиономией и шотландским акцентом. – Мне докладывают мои надсмотрщики на плантациях. Местные жители боятся этих проклятых посланцев, которые кишат по всей стране, крутя доморощенными библиями под носом здешних туземцев, пытаются обратить их в методистов или неизвестно в кого. Считаю, что всех миссионеров надо выслать обратно в Англию, и тогда в Индии воцарится мир.
– Но, конечно же, сэр Карлтон, – заметила очаровательная леди Каннинг, урожденная Шарлотта Елизавета Стюарт, дочь графа и правнучка премьер-министра, третьего графа Бюта, – туземцы только выиграют, если обратятся в христианство. Это, в конце концов, более приятная религия. Индуизм может становиться ужасно эмоциональным.
За столом послышались смешки, а дюжина слуг сэра Карлтона, которые стояли за креслами гостей, скрестив руки, навострили уши (один слуга придавил подошвой огромного таракана, который быстро полз к левой ноге леди Каннинг).
– Да, но ведь это ихрелигия, и нам было бы глупо вмешиваться в это, – сказал сэр Карлтон. – Туземцы находятся в состоянии крайнего ужаса, потому что их могут обратить насильственно и они потеряют кастовую систему. Вы знаете, они все верят в перевоплощение, и если они потеряют свою принадлежность к кастам в этой жизни, то в следующей жизни будут относиться к неприкасаемым. Если вы простите мне такую прямоту, милорд, то я бы заметил, что вы избавите всех нас от больших неприятностей, если обнародуете заявление, успокаивающее туземцев в том плане, что мы не одобряем деятельность миссионеров.
Адам перевел свой взгляд на лорда Каннинга.
– Боюсь, что для правительства Ее Величества будет нелегко отказаться от поддержки христианских миссионеров, – отозвался генерал-губернатор. – Мы не можем забывать, что королева является главой англиканской церкви.
– Но ясно, что дело не только в этом, – подхватила его жена с блестящими каштановыми волосами. – Ясно, что это является нашим долгом христиан – и представителей более высокой цивилизации – попытаться обратить этих несчастных язычников в настоящую веру.
– Прошу прощения, мадам, – возразил сэр Карлтон, – не следует забывать, что они-то думают, что ихвера является настоящей. Если вспомнить о миллионах человеческих жертв в религиозных войнах истекших столетий, то придется подумать дважды, прежде чем ополчаться на какую-либо религию. Я слышал, что на фасадах зданий появились лозунги «Суб лал хогеа хай»,что означает «Все станет красным». Не хочу шокировать дам, но смею предположить, что в этом скрыт зловещий смысл.
– И еще появились эти новые пули, – добавил Бентли Брент, явившийся в военной форме. – Я слышал, что туземцы подняли страшный скандал в связи с тем, что им надо надкусывать новые пули для энфилдских ружей. Мусульмане утверждают, что пули смазаны свиным жиром, который они не приемлют. А индусы заявляют, что они смазаны коровьим жиром, который им противопоказан. И те и другиеуверяют, что эти пули являются составной частью плана заставить их обратиться в христианство.
– Да, мне из ряда полков докладывали о проблеме с пулями, – подтвердил лорд Каннинг, вылавливая большого черного муравья из своего бокала. – Офицеры информируют сипаеви соваров,что пули смазываются бараньим жиром, а это не противоречит ни той ни другой религии. Я абсолютно уверен, что наши туземные войска сохраняют верность королеве. И несмотря на некоторое неизбежное ворчание среди местного населения, думаю, что каждый здравомыслящий индус отдает себе ясный отчет в том, какое благо принесли англичане на этот полуостров.
Адам Торн провел в Индии всего четыре дня, но пока что ему было трудно понять, в чем же именно заключаются эти таинственные блага. Он попридержал язык. И после того как подали набор различных сладостей, приготовленных из местных экзотических фруктов, вместе с поджаренными хлебцами, женщины удалились, позволив мужчинам закурить свои сигары. Кое-кто начал курить бурлящий кальян, к которому англичане довольно быстро пристрастились. Адам, испытывавший к табаку аллергию, извинился и вышел на веранду. Жара уже несколько спала, и над головой опрокинулось черное небо, по которому плыла луна, похожая на ломоть арбуза. Адаму понравился уютный, обнесенный стеной сад со множеством экзотических деревьев. Журчал великолепный фонтан с каменным постаментом в центре, на котором присела забавная каменная лягушка с открытым ртом. Из ее глаз струями била вода. Здесь, в саду сэра Карлтона, чудесно пахло. Но Адам уже увидел в Калькутте достаточно, чтобы оценить резкие контрасты между богатыми и бедными. Миллионеры, подобные сэру Карлтону, жили в небольших дворцах – белых строениях классического стиля, как этот, с колоннами на фронтонах. Но Адам подробно осмотрел Калькутту, и увиденное потрясло его. Он знал, что в сотне шагов от особняка сэра Карлтона можно было сразу же погрузиться в совершенно иной мир – мир темных закоулков и убогих земляных лачуг, кишевших насекомыми, крысами и детьми, в мир вони открытых канализационных стоков и горящих на пристани трупов. Адам гадал, чувствовали ли какую-либо связь украшенные ожерельями матроны, перемывавшие последние европейские сплетни, с этим другим миром, которому они вместе со своими мужьями несли «блага» английской цивилизации и христианство.
– Мистер Торн!
Он обернулся и увидел дочь сэра Карлтона Эмилию, миловидную девушку лет восемнадцати с яркими золотистыми волосами и слегка веснушчатым лицом. На ней было очень идущее ей белое платье. Она подошла к нему, немного хмурясь.
– Уверена, что вы нас обманули, сэр, – заявила она.
– Разве? Как же?
– Леди Каннинг уверяет, что вы тот самый мистер Торн, который стал новым графом Понтефрактом. И действительно, теперь, когда все присутствующие здесь дамы услышали об этом, припомнили, что читали в газетах об убийстве вашего деда, и пришли к заключению, что леди Каннинг права. Согласны?
– И что же, если это и так?
– Тогда, сэр, вы виноваты в злонамеренном обмане. Для такого привлекательного представителя мужского пола, как вы, выдавать себя за холостяка и разжигать интерес, а может даже и надежды в сердцах незамужних женщин Калькутты, таких как я, до крайности жестоко. Потому что если вы лорд Понтефракт, то вы уже женаты. Разве это не так?
Адам улыбнулся. Ему нравилась Эмилия Макнер. В ней проглядывала какая-то проказливость, напоминавшая ему о Лизе.
– Должен признаться, что вы разгадали мою тайну, – ответил он, отвешивая насмешливый поклон. – Да, я женат, но ради справедливости надо признать, что и не утверждал обратного.
– Тогда, сэр, вы нас обманули также относительно причины вашего приезда в Индию. Вы сказали капитану Бренту и моему отцу, что приехали сюда, чтобы собирать материал для книги. А на самом деле вы приплыли в Индию, чтобы отомстить за смерть своего деда, что является гораздо более волнующей причиной. Все это мы вычитали из газет. Как вы это собираетесь сделать?
– Это очень хороший вопрос, мисс Макнер.
– О, милорд, называйте меня Эмилия. Мне кажется, что условности социального общения стали в современном обществе слишком обременительными.
– Очень хорошо. Я буду обращаться к вам по имени, если вы будете называть меня Адамом, а не милордом.
– О, Адам! Мне так нравится это имя! В нем отзвуки такой романтической старины, что-то от Адама и Евы в саду Эдема.
Он улыбнулся.
– Вы очень романтически настроенная юная леди, верно?
– Страшноромантическая. Я просто глотаю романтические повести, и чем они запутаннее, тем лучше. Впрочем, в Индии кроме этого особенно и делать-то нечего.
– Если верить вашему отцу, то Индия скоро станет такой, что здесь не соскучишься.
– Вы имеете в виду лепешки и пули? Да, все это очень странно, правда? Как вы думаете, что это значит?
– Я в Индии слишком недавно, чтобы мнить себя экспертом. Знаете, Эмилия, вы очень красивая девушка, но в лунном освещении вы… – он замолчал.
– О, пожалуйста,продолжайте, – воскликнула она.
Он рассмеялся.
– Я чуть не забыл, что я старый женатый человек.
Она вздохнула.
– Полагаю, что вы безумно любите свою жену.
На его лицо набежала тень грусти.
– Да нет, – возразил он. – Не думаю, что слова «безумно любить» здесь уместны.
Эмилия подумала, глядя на этого печального и удивительно красивого молодого человека, что он возник из ее детских грез.
– Эмилия!
На террасу вышла леди Макнер. Дочь взглянула на нее с сожалением.
– Эмилия, дорогая, ты беспокоишь мистера Торна? – спросила леди Макнер, походя к ним.
– Конечно, нет, мама. Я развлекаю его, правда, Адам?
– Адам? – Ее мать была просто шокирована. – Уверена, что мистер Торн не разрешал тебе обращаться к нему по имени.
– Нет, он разрешил. – Она ликующе улыбнулась. – Больше того, я знаю сокровенный секрет Адама. Он действительно граф Понтефракт.
Леди Макнер, красивая женщина за сорок, взглянула с новым интересом на молодого гостя.
– Значит, леди Каннинг права? – проворковала она. – Дорогойлорд Понтефракт, почему вы держите себя так таинственно, странный вы человек? Если бы я знала… Мы должны принимать вас должным образом. Я устрою бал… да, на будущей неделе… Утром направлю приглашения… уверена, что и генерал-губернатор пожелает принять вас в правительственной резиденции…
– Пожалуйста, леди Макнер, – вежливо прервал ее Адам, – вы очень любезны, но я и в самом деле предпочел бы, чтобы люди не знали, кто я такой. Понимаю, что полную тайну теперь соблюсти нельзя, но… Во всяком случае, вам известно, что утром я уезжаю в Лакнау и, право, не могу изменить своих планов.
Выражение возбужденной надежды на лице леди Макнер сменилось холодным разочарованием.
– Ну, конечно, милорд, хотя общество Калькутты будет разочаровано. Однако, что делать. Пойдем, Эмилия. Тебе пора в постель.
– Ах, мама, ты относишься ко мне, как к ребенку.
– Я и считаю, что ты ребенок, – холодно заметила мать. – А теперь пошли. Не надо зря отнимать у лорда Понтефракта дорогое время.
Она взяла дочь за руку. Эмилия повернулась к Адаму.
– Я вас увижу завтра утром до отъезда, хорошо? – спросила она задумчиво.
Адам улыбнулся.
– Конечно. Спокойной ночи, Эмилия.
– Спокойной ночи, Адам… – она мечтательно прошептала его имя. Мать буквально тянула ее обратно в дом.
– Ты ведешь себя неприлично! – донеслось до Адама шипение леди Макнер, и они скрылись, оставив его на террасе в одиночестве. Он огляделся по сторонам и, облокотясь о балюстраду, вновь стал смотреть на луну и звезды. В разговоре с Эмилией он пренебрежительно отозвался о своей женитьбе, потому что Эмилия напомнила ему Лизу. На деле же Сибил ему нравилась, и его не покидало чувство вины с тех пор, как он оставил ее. Совсем некстати было произносить во сне имя Лизы, но все как-то чертовски не ладилось с тех самых пор, как пропала Лиза…
Именно в этот момент он почувствовал укол в шею. Он махнул рукой, чтобы отогнать, как он подумал, осу или пчелу, но вместо этого нащупал небольшую иглу. К тому времени, когда он выдернул ее, сознание уже стало покидать его. Он попытался устоять, покрепче уцепившись за балюстраду, но его колени подогнулись, и он упал на бок, потеряв сознание.
Из темного сада выскочили три индуса и бесшумно поспешили к его телу.
Он не проснулся сразу, как обычно по утрам, скорее, к нему постепенно начало возвращаться сознание. Он не знал, насколько длинной была эта ночь – прошли минуты или часы, у него не было представления об этом, – а теперь начал материализовываться реальный окружающий мир. Он находился в белой комнате, лежал на кровати, заваленной круглыми подушками, через стрельчатое открытое окно врывался и обдувал его горячий ветерок. Он неуверенно сел, вспомнил об иголке в шее. Он приложил к месту укола руку, но нащупал лишь небольшую припухлость. По отросшей щетине на подбородке, а также по чувству голода он понял, что, должно быть, провел в бессознательном состоянии по меньшей мере сутки. В это время отворилась дверь, и в комнату вошла одна из самых прекрасных девушек, каких он когда-либо видел. Она несла серебряную вазу, наполненную фруктами. Подойдя, она поставила ее возле постели. У нее была гладкая, красновато-коричневая кожа, пухлые чувственные губы, карие глаза блестели под накрашенными ресницами. В центре лба виднелся знак принадлежности к касте. Ей шло изумительное бледно-зеленое сари, волосы покрывала газовая вуаль.
– Проснулись? – улыбнулась она. – Вы, наверное, голодны. Я принесла кое-что поесть.
– Где я нахожусь? – спросил он, беря грушу и жадно ее надкусывая.
– Во дворце Его Высочества махараджи Раниганжа, кузена Нана Саиба. Он расположен к северу от Калькутты. Вас привезли сюда слуги Его Высочества Нана Саиба.
– Привезли? Вы хотите сказать – похитили? А кто такой Нана Саиб?
Она переставила серебряную вазу на инкрустированный восьмиугольный стол и провела своей прохладной ладонью по щеке Адама.
– Вам все объяснят в свое время. Вы устали и выпачкались. Разрешите мне отвести вас в гуссакхануЕго Высочества, я вас там вымою.
Она обольстительно улыбнулась, взяла его за руку и помогла подняться на ноги. Он понял, что не раздевался, хотя кто-то снял с него фрак и галстук. И хотя он сгорал от любопытства, он обнаружил также, что, несмотря на головокружение, он сгорал также и от другого желания. Прошло, в конце концов, более полугода с тех пор, как он спал с женщиной.
Девушка провела его по комнате и вывела в длинный коридор из белого мрамора. Дворец казался пустым и таинственным, и Адаму пришло в голову, что если его действительно похитили, то он оказался в странной тюрьме. В конце коридора она отворила решетчатые мраморные двери, напоминавшие легкие ширмы. Сразу же начинались ступеньки, спускавшиеся к квадратному бассейну. Окна в зале были открыты, несколько попугаев с ярким оперением сидели на подоконниках.
– Его Высочество дарует вам чистую одежду, – сообщила женщина на отличном английской языке, хотя в интонации чувствовалась индийская музыкальность. – То есть, если вы не возражаете одеться в национальное платье.
Она показала на мраморную скамейку, на которой лежал индийский костюм. Адам уставился на акхан,камзол цвета слоновой кости. Его охватило странное чувство. В его памяти промелькнула индийская шкатулка с миниатюрой прекрасной девушки, его прабабки.
– Пойдемте, мистер Торн.
Он обернулся и увидел, что она уже сняла с себя сари и совершенно голая стояла на ступеньках, ведущих в воду.
– Что это, образец национального гостеприимства? – спросил Адам, отстегивая подтяжки. – Мне это нравится.
Он снял ботинки и брюки, белую рубашку, от которой пахло потом. Затем, тоже совершенно нагой, подошел к ступенькам, ведущим в бассейн. В удивительно приятной прохладной воде плавали лилии.
– Нана Саиб покупает самые лучшие сорта мыла в Калькутте, – сказала девушка, указывая на поднос с мылом. – Нана Саибу нравятся многие английские вещи. К сожалению, самих англичан он не любит.
– Поэтому-то он меня и похитил?
Она опять улыбнулась.
– Торн Саиб не должен задавать так много вопросов.
Адам медленно поплыл к подносу с мылом. Он взял кусок мыла и принялся намыливать свои руки и грудь.
– Разрешите мне задать вам еще один вопрос? Как вас зовут?
– Лакшми. Я девушка-науч.
Адам уже достаточно почерпнул сведений об Индии, чтобы понять, что девушки-науч– профессиональные танцовщицы, которые очень часто одновременно являлись и куртизанками. Он окунулся, чтобы смыть мыльную пену, потом неторопливо поплыл к Лакшми, хотя бассейн был мелкий и можно было идти по дну. Для такого дикаря, как молодой Адам Торн с торфяников Йоркшира, вся эта обстановка показалась необычайно экзотической. Он почувствовал необычайно сильное половое возбуждение. Остановившись возле Лакшми, он положил ладони на ее гладкие плечи.
– От вас теперь лучше пахнет, – довольно прямо заметила она.
– Представилась возможность позаботиться о себе. В чем заключается ваша игра, Лакшми? Вы служите Нана Саибу или же его кузену махарадже Раниганжа? Или обоим?
– Возможно, я служу обоим.
– Махараджа Раниганжа, должно быть, богатый человек, судя по этому дворцу. А этот таинственный Нана Саиб тоже богач?
– Богачом был его отец, пешва Битура. Но когда он умер, то англичане перестали платить Нана Саибу пенсию его отца.
– Поэтому-то Нана Саиб и ненавидит англичан? – Он провел ладонями по ее выпуклым грудям. – Что будем делать дальше? – шепнул он.
– Это зависит от вас, Торн Саиб. Нет ли у вас каких болезней вроде сифилиса?
Адам отшатнулся.
– Конечно, нет.
– У меня их тоже нет. Хорошо. В Индии надо соблюдать осторожность. Очень многие солдаты ангрезизаражены.
– И на этой романтической ноте…
Он нежно привлек ее к себе и поцеловал в губы, обхватив ее руками. Ее груди прижались к его груди, возбудив в нем желание овладеть ею. Он почувствовал, как она своими пальчиками взяла его поднявшийся член и помогла вставить его.
– Ты знаешь некоторые хитрости? – шепнул он.
