Текст книги "Блеск и будни"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
Адам с трудом верил своим ушам, когда леди Рокферн говорила ему, что он станет графом, а теперь просто не мог поверить своим глазам, когда увидел Понтефракт Холл. Он что-то смутно припоминал из рассказов матери об этом огромном строении, в котором она выросла. Но мать умерла от чахотки, когда ему было всего семь лет.
– Этот дом стоит здесь с 1760 года, – сообщила тетка, когда колеса кареты застучали по булыжнику необыкновенно длинной въездной аллеи. – Он был построен первым графом, твоим прадедушкой, который являлся одновременно набобом Калькутты.
– Кем, кем, тетя?
– Набобом Калькутты. Твой прадед, Алгернон де Вер, служил там писарем в Ост-Индской компании. Ты слышал об Ост-Индской компании?
Адам нервно сглотнул. История не являлась его сильным местом.
– Да.
– Алгернон был смышленым и предприимчивым человеком, он продвинулся по службе. В тот период он подружился с Робертом Клайвом. Ты слышал о Клайве из Индии?
Новое глотательное движение.
– Да.
– Ты слышал о Калькутте?
– Это в восточной Индии, верно? На реке?
– Браво! Точнее, в Бенгалии, на реке Хугли. Там ужасный климат. Как бы там ни было, прадед обладал не только хорошей головой для бизнеса и, скажем, приемлемыми морально-нравственными принципами его ведения, но и отличался большой физической силой и смелостью. Ты никогда не слышал о битве при Пласси?
Адам нахмурился. Тетка слишком много набросала вопросов, но ему не хотелось выглядеть совершенным олухом.
– Это не тогда ли, когда мы побили французов в Индии?
– Совершенно правильно. В 1757 году, почти ровно сто лет назад, в Калькутте правил так называемый Наваб Бенгалии, презренный человек по имени Сираж-уд-Даула – у них странные имена, но потом привыкаешь. Годом раньше этот Наваб устроил «черный мешок» Калькутты. Ты когда-нибудь слышалоб этом?
– Это когда всех английских заложников загнали в одну комнату и большинство из них погибли?
– Совершенно правильно. Туда втиснули, возможно, сто пятьдесят человек – о точной цифре идут споры. В комнату размером восемнадцать на четырнадцать футов с двумя отверстиями для воздуха. Выдалась самая жаркая ночь в году. На следующее утро, когда открыли дверь, то обнаружили, что от удушья или перегрева погибли все, за исключением двадцати трех человек. Дикий, ошеломляющий случай. Твой прадед вместе с Клайвом организовали в Мадрасе карательную экспедицию против Наваба, выступили походом на Калькутту и захватили ее. Потом они преследовали Сираж-уд-Даулу до местечка, называемого Пласси, где они разгромили войска мерзавцев, так же как и французские войска. Позже Сираж-уд-Даула был убит, что вполне заслужил. Клайв поставил проанглийского генерала из потомков Великих Моголов новым Навабом Бенгалии и тем самым заложил основы нашей империи в Индии. Клайв, Алгернон де Вер и другие руководители Ост-Индской компании получили тогда крупные суммы денег от нового Наваба Мир Джафара в качестве вознаграждения. Твой прадед получил двести восемьдесят тысяч фунтов стерлингов. Огромную сумму по тем временем.
– Это и теперьгромадная сумма, – заметил Адам.
– Твой прадед и другие, которых завистливые современники называли «ловкачами», стали известны как набобы Калькутты. Алгернон возвратился в Англию, купил эту землю, построил Понтефракт Холл и купил себе место депутата в Палате общин. Позже, во время несчастной американской революции, он поддержал короля Георга III, который наградил его графским титулом. Алгернон де Вер стал первым графом Понтефрактом. Надеюсь, ты слушаешь меня внимательно? Я рассказываю историю твоего рода.
– Да, тетя. Но это очень… огромно!
– Огромно?! Странная манера характеризовать историю своего рода!
– Я не об этом. Я имею в виду здание Понтефракт Холл!
Адам неотрывно, все с большим возбуждением смотрел на громаду соединенных друг с другом зданий, к которым они подъезжали.
– Говорят, что тут больше сотни комнат, хотя я их никогда не считала. Считать комнаты представляется мне невыразимой вульгарностью. Однако могу сообщить тебе, что обслуга насчитывает пятьдесят человек. Правда, с провозглашением нынешних радикальных идей становится все труднее подыскивать слуг.
Адам просто упивался великолепием дома, который предстал перед их взором, если в данном случае вообще подходило слово «дом». Классический фасад здания протянулся, как казалось Адаму, более чем на шестьсот футов. В центральной части доминировала галерея, напоминавшая своды собора, по бокам симметрично протянулись более низкие флигели, каждый из которых заканчивался квадратной башней с куполом. Центральную галерею с ее шестью колоннами и треугольным фронтоном, украшенным статуей, огибали две широкие лестницы, плавными уступами поднимавшиеся вверх. Огромные, от пола до потолка, застекленные двери также заканчивались классическими фронтонами, а на крыше возвышались каменные вазы и скульптуры, вдоль карниза протянулась каменная балюстрада. Дом располагался в огромном парке. Перед ним журчал фонтан, струя которого взлетала на высоту пятидесяти футов. Вечерний ветерок относил в сторону водяные брызги.
Адам с первого же взгляда полюбил этот архитектурный шедевр.
– Тетя Сидония! – воскликнул он. – Это прекраснее всего, что я мог только представить себе. Лизе это очень понравится. Какое она испытает счастье!
Леди Рокферн фыркнула. «Дочь приходского священника по имени Лиза, – думала она. – Это мы еще посмотрим. Нет, прекрасной женой Адаму станет Сибил Хардвик, и чем быстрее я их сведу друг с другом, тем лучше…» Как и подавляющая часть аристократов, Сидония, когда дело касалось бракосочетания, больше думала о родословной, чем о любви. Если же жених и невеста влюблялись друг в друга, это служило приятным дополнением. Но, как и с лошадьми, главное состояло в выведении породы, а родословная Сибил относилась к лучшим в Англии.
Адам, взиравший на Понтефракт Холл, не думал о выведении породы. Он думал о том, какую радость доставит ему показать этот дом своей любимой.
– Тетя, вам понравится Лиза. Она самая замечательная девушка во всей Англии! – Он взглянул на Сидонию и улыбнулся. – Конечно, присутствующие в счет не идут.
Его тетка ничего не сказала. «Он обладает некоторой природной деликатностью, – подумала она. – Он далеко не безнадежен».
Дом приходского священника в Уайкхем Райз представлял собой довольно скромное строение, хотя и не был лишен некоторого мрачного очарования. Деревня Уайкхем Райз насчитывала около четырехсот душ, большинство се жителей были прихожанами собора Святого Жиля на окраине селения. Дом священника стоял у края болотистой равнины. От церкви его отделяло кладбище. Деревня располагалась на склоне холма, и Верхняя улица была вымощена каменными плитками, уложенными поперек, чтобы меньше скользили копыта лошадей. Улицаспускалась к церкви и дому священника. Оба эти здания были выстроены из одинакового серого камня, впрочем, как и другие дома селения. Крыша дома священника была покрыта точно такими же плитками, что использовались для мощения улицы (любое более легкое покрытие не выдержало бы сильных ветров). Над домом высились две трубы. Он был обнесен низкой каменной оградой, что позволяло сестрам Десмонд выращивать симпатичные цветы в палисаднике, а также бузину и сирень. В холодном дождливом климате этих болотистых мест дом священника обычно выглядел мрачно, хотя в солнечных лучах он казался несколько веселее. Нездоровый климат, соседство кладбища могли бы повлиять на характер Лизы, сделать его просто ужасным, а получилось наоборот. Она была веселой и жизнерадостной.
Иначе и не могло быть, если живешь с преподобным Десмондом. Ее отец, высокий мужчина с окладистой белой бородой, сосредоточил в себе наихудшие недостатки викторианской эпохи. Напыщенный, самодовольный, без чувства юмора, с предубеждениями и безжалостно прямолинейный. Единственное, что позволяло выносить его, так это его любовь к животным – некоторые даже утверждали, что преподобному животные нравятся больше, чем люди, – и дом его кишел кошками, собаками и птицами. Когда Лизу позвали в кабинет отца, он сидел за заваленным бумагами письменным столом и гладил по спине Эзекиель, свою любимую персидскую кошку.
– А, Елизавета, – приветствовал он се тихим голосом, который контрастировал с его же гулким басом на клиросе. – Садись, моя дорогая.
– Хорошо, папа.
Лиза села на стул перед письменным столом. Небольшой кабинет был забит всяким мусором, но стояли и шкафы, до отказа заполненные книгами. В камине тлели угли, две другие кошки потягивались и лениво обходили комнату.
– Леттис сказала мне, что ты швырнула в нее книжку и разбила фарфоровый графинчик. Это правда?
– Да, папа.
– Господь не одобряет вспышки гнева.
– Господь не заставляет терпеть Леттис.
Щетинистые изогнутые брови отца нахмурились.
– У тебя острый язычок, но острее всего мой слух режет твоя легкомысленная манера произносить имя Господне. Ты должна извиниться.
– Прости, папа.
– Насколько мне известно, работник сэра Персивала Торна, Джетро, передал тебе после обеда записку. От кого она?
– От Адама. Он сообщил мне, что уезжает со своей теткой в Понтефракт Холл. По-видимому, они хотят отправить его в университет.
– Это было бы благословением для Адама, бедного неотесанного парня. Лорд Понтефракт относился к нему гнусно, но ведь над де Верами тяготеет проклятие большой гордыни. Славная киска, славная киска…
Казалось, он забыл на время о Лизе, почесывая за ухом кошку, но она достаточно хорошо знала своего отца и понимала, что он использует этот прием, чтобы усыпить ее бдительность, устраивает своего рода затишье перед бурей.
– Леттис, похоже, думает, что твое поведение с Адамом вызывает некоторые вопросы относительно приличий. Она говорит, что ты ходишь с ним к аббатству Ньюфилд.
– Мы ходим туда с пятилетнего возраста.
– Но Леттис говорит, что видела, как вы целуетесь.
Он смертельно побледнел, продолжая поглаживать кошку.
– Папа, не буду отрицать этого. Я позволила Адаму некоторые вольности с собой. – «Мягко говоря», – подумала она, испытывая чувство вины.
– Твоя мать отличалась несколько фривольным поведением, которое, опасаюсь, ты унаследовала от нее. Ты знаешь, что я божий человек, непреклонный в вопросах морали. Разреши предупредить тебя, что если ты запятнаешь себя грехом, я не только выкину тебя из этого дома и буду молить о проклятии твоей бессмертной души, – он подался вперед и понизил голос, – но и выпорю тебя до полусмерти. А сейчас цитирую из пятой главы Книги Притчей: «ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…» – Он помолчал, потом откинулся в кресле. – Подумай об этом, дорогая моя. А теперь можешь идти.
Лиза поднялась, лицо ее побелело. Она поклонилась и вышла из комнаты. Будучи молодым человеком, ее отец входил вместе с Уильямом Уилберфорсом в число лидеров борьбы за отмену рабства в английских колониях. Лиза мало что знала о рабстве, но восторгалась мужеством отца, отстаивавшего свои принципы. Но она знала, что у него вспыльчивый характер. Покидая кабинет, Лиза не только испытывала чувство вины, но и чувство страха. Она знала, что угрозы отца – не пустые слова.
– Так это и есть сын Лавинии? – прошипел, тяжело дыша, старик, сидевший в инвалидной коляске перед большим камином. Аугустус Гаскуань Гримторп де Вер, второй граф Понтефракт, скосил свои слезящиеся глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на Адаме. Лорду Понтефракту уже исполнилось восемьдесят семь лет. Похожий на высохшую мумию, он сидел в своей коляске в халате и колпаке с кисточкой. Сжатые руки лежали поверх пледа на его коленях. Через прозрачную кожу просматривались синие вены. Когда он шевелил пальцами, они напоминали полудохлых червей, копошившихся вокруг суставов. Адам тоже уставился на деда. Ему пришла в голову мысль, что этот старец когда-то, должно быть, был привлекательным человеком, несмотря на удивительно смуглую кожу.
Спальня Понтефракта выглядела как настоящий дворец, хотя занимавший ее человек превратился теперь в дряхлую развалину. Комната двадцати футов высотой была обтянута специально обработанным голубым шелком, на стенах – великолепные картины в причудливых рамах. Огромная дорогая кровать украшена резьбой и пыльными страусовыми перьями. У кровати дородная сиделка наливала в стакан какое-то лекарство.
– Подойди сюда, – попросил лорд Понтефракт. – Подойди поближе.
Адам подошел к коляске. Он подумал, что действительно трудно ненавидеть столь жалкого старичка. «Забудь прошлое, – думал он. – Прости». И все же не так-то легко было отринуть горечь прожитых лет. Едва он вспоминал жалкую жизнь своей матери, как в нем опять вспыхивало пламя.
– Мои глаза теперь не так зорки, – пояснил старик, искоса всматриваясь в лицо Адама. – Да, да… ты похож на Лавинию. Те же глаза, тот же нос. Лавиния была красавицей, но слишком необузданной. Впрочем, я любил ее. Жаль, что она убежала из дома.
– Убежала? – воскликнул Адам. – Вы же сами ее выгнали! Если вы любили ее, почему отказали ей в содержании?
– На это имелись свои причины.
– Какие? Разве может что-либо оправдать такое жестокое отношение?
– Я все объясню… в свое время.
Старик закашлялся. Сиделка торопливо подошла к инвалидной коляске со стаканом в руке.
– Не надо расстраивать его светлость, – буркнула она Адаму, подавая графу лекарство. – Выпейте вот это, милорд.
– Убирайся, – огрызнулся он. – Проклятая мучительница, только и знает, что пытается влить мне в глотку какую-нибудь вонючую дрянь, как будто что-либо способно продлить мои дни.
– Вы становитесь трудным человеком, милорд.
– Не надо со мной нянчиться как с капризным ребенком! – Старик взглянул на Адама, который тут же устыдился своего выпада. Было совершенно ясно, что дни лорда Понтефракта сочтены. – Знаешь, ты теперь наследник, – произнес он. – Проклятые капризы судьбы… У моего сына открывалась блестящая карьера. Он отправлялся в Индию служить в компании и вдруг – БУМ! – Он опять закашлялся.
Сиделка насильно сунула ему в руку стакан.
– А теперь выпейте это, упрямец, – велела она.
Беря стакан одной рукой, лорд Понтефракт попытался другой оцарапать ей лицо. Потом поднес стакан ко рту и выпил содержимое, пролив часть микстуры на подбородок. Сиделка, чья тень от пламени колыхалась на стене и потолке, как черное чудовище, наблюдала за ним. Потом забрала стакан и вытерла ему подбородок.
– Так-то лучше, – проворковала она.
– Жизнь, – прошипел лорд Понтефракт. – Какой в ней смысл? Заканчиваешь ее хуже, чем начинаешь ребенком. Так же беспомощен… Сидония!
– Да, папа? – отозвалась леди Рокферн, стоявшая рядом с Адамом.
– Свяжись с портным, надо сшить ему приличную одежду. Потом организуй бал, чтобы представить его людям нашего графства. Денег не жалей.
– Но, дедушка, – недоуменно произнес Адам, – разве я остаюсь здесь жить?
– Конечно. Ты же наследник. Верно? Сестра!
– Милорд?
– Мне нужно к письменному столу. Потом убирайся. Все убирайтесь кроме Адама.
Пока сиделка катила старика через всю комнату к прекрасно позолоченной, с инкрустацией, конторке, Адам взглянул на свою тетку, которая кивнула ему, как бы давая понять: «Делай, что он говорит», а сама вышла из комнаты.
– Подойди сюда, юноша, – позвал его старик, пытаясь вставить ключ трясущимися пальцами в дверцу конторки. Адам повиновался, столкнувшись с сиделкой, направляющейся к двери.
– Смею думать, что все это свалилось тебе, как снег на голову, а? – сказал лорд Понтефракт, поднимая верх конторки. – Но тебя ждет еще один сюрприз, который может оказаться не таким приятным, как весть о том, что ты становишься моим наследником, потому что ты унаследуешь не только мой титул и мое состояние. Ты унаследуешь кое-что еще: семейную тайну.
Старик положил руки на деревянную шкатулку, прекрасно изукрашенную по бокам и на крышке – индусы с миндалевидными глазами, в белых тюрбанах, женщины в тонких, как паутинка, сари. Их фигурки были нарисованы почти что в сюрреалистической индийской манере. Казалось, они плывут по стилизованным садам. Перед тем как открыть шкатулку, граф Понтефракт взглянул на внука и проговорил шепотом:
– Ты должен поклясться, что будешь молчать о том, что я сейчас открою тебе. О тайне знал только мой покойный сын, и я открываю ее тебе только потому, что ты теперь стал моим наследником. Клянешься ли ты хранить ее?
Старик смотрел с таким напряжением, что заставил Адама гадать, какой же дьявол сидит в этой шкатулке.
– Да, клянусь, – тихо ответил он.
– Господь поразит тебя насмерть, если ты нарушишь эту клятву.
Руки старика медленно открыли шкатулку. Адам смотрел, как дед вынул из нее небольшую акварель в простой рамке. Он некоторое время смотрел на нее, потом передал Адаму, который взял миниатюру и стал разглядывать ее. Это был портрет молодой и очень красивой индийской женщины, сидевшей в тростниковом кресле. Бледно-голубое сари не закрывало ее лица. Она смотрела на художника большими дерзкими черными глазами.
– Она очаровательна, – произнес Адам. – Кто это?
– Ее звали Камала Шах, она была дочерью богатого брамина из Калькутты. Это – моя мать.
Адам уставился на него. Дед медленно кивнул:
– Да, Адам. Я, ты, твоя мать, твоя тетка Сидония – у всех де Веров течет в жилах индусская кровь. Но сейчас знают об этом только двое – ты и я.
Из всех сюрпризов этого дня, по крайней мере, этот поразил его меньше всего. Как у Лизы было только смутное представление о рабстве чернокожих, так и у Адама имелось весьма туманное представление об Индии. За свою недолгую жизнь он еще ни разу не встречался с индусом. Более того, его первая реакция была почти что восторженной. Но, наблюдая за дедом, он начинал осознавать смысл мерзкого слова, которого еще не знал: расизм.
– Всю свою жизнь я ненавидел Индию, – продолжал дед. – Ненавидел мать, которую почти не знал, – она умерла от холеры, когда мне было пять лет. Конечно, мой отец скрывал все это как только мог. Он привез меня в Англию и воспитал как белого человека. Его друзья по Индии, знавшие об этой тайне, не раскрывали ее другим, насколько могли. Многие из них сами женились на индусках или спали с ними. Они повторяли слова моего отца о том, что моя мать была фирингииз Белайта,что на хинди означает «иностранка из Англии». Люди им верили. Шли годы и никому даже в голову не приходило, что я не стопроцентный англичанин. Я учился в Итоне и Оксфорде как сын английского графа. Просто моя кожа не теряла загара круглый год. Но никогда я не забывал об истинном положении вещей и стыдился его. – Старик вздохнул. – Теперь я на грани смерти. Не знаю, может быть, я всю жизнь ужасно ошибался. Если бы моя мать не умерла так рано, то, возможно, все бы сложилось иначе – кто знает? А теперь я расплачиваюсь за свои грехи. И один мой грех, Адам, заключается в том, как я поступил с твоей бедной матерью. Я старался стать более правоверным англичанином, чем сами англичане, и когда твоя мать полюбила человека, который мне не понравился, и убежала с ним, я наказал ее, отрезав от семьи. Теперь я вижу, что был не прав. Но в то время, когда я пытался соблюдать условности общества, я думал, что поступал правильно. Сможешь ли ты простить мне когда-нибудь это?
Теперь Адам увидел, насколько уязвим его дед, и почувствовал прилив жалости к нему. Он взял его узловатую руку и поднес к своей щеке.
– Я прощаю тебе, дедушка, – мягко произнес он. – Как сказала тетя Сидония, что было, то прошло. И, думаю, что по-своему ты страдал не меньше моей мамы.
– Интересно, простила бы она меня, – вздохнул граф. – И простит ли, если мы встретимся в загробной жизни. Лично я считаю, что любая религия – пустая болтовня, что нет никакой загробной жизни, но могу и ошибаться. Но тем не менее я страшно расплачиваюсь за свои грехи. Сидония сообщила тебе, что яхта лорда Фейна случайно взорвалась. Но это ложь. Было совершено преднамеренное убийство. – Адам отпустил его руку. – Перекати мою коляску через комнату. Я должен показать тебе что-то еще.
Гадая, какие же последуют новые откровения, Адам взялся за ручки инвалидной коляски и покатил ее в указанном направлении.
– За этой картиной находится сейф, – сказал старик, показывая на пейзаж, изображенный на холсте. – Возьмись за правую сторону рамы и отодвинь ее в сторону. – Адам послушался. В стену был вмонтирован стальной сейф. – Вот ключи, – продолжал лорд Понтефракт, вытаскивая из кармана халата два ключа. – Бронзовый ключ от верхнего замка, стальной от нижнего. Поворачивай их налево, а не направо. – Адам сделал так, как ему велели. – Внутри находится обитая бархатом коробочка. Вынь ее и открой.
Адам вынул коробочку из сейфа и открыл крышку.
– Господи, – прошептал он. – Что это такое?
Перед ним лежал огромный розовый бриллиант величиной с яйцо.
– Его называют «Глаз идола».
– Огромный драгоценный камень, – с трепетом в голосе проговорил Адам. – Припоминаю, что мама что-то говорила о нем.
– Мой отец похитил его из храма в Лакнау вскоре после битвы у Пласси. Камень не был глазом. Он лежал в одной из четырех рук статуи богини Кали. Осмелюсь предположить, что ты мало что знаешь о религии индусов. У них три главных божества: Брахма – создатель, Вишну – хранитель и Шива – разрушитель. Жена Шивы – Кали, которая почитается как олицетворение разрушения и смерти. Возможно, ты слышал о таггис?
– О душителях? – спросил Адам, все еще не отрывая глаз от огненной красоты камня.
– Да. Об индусах, которые бродят по стране и душат двадцать или тридцать тысяч человек в год, освящая все это именем Кали. Лорд Бентинк провел кампанию двадцать лет назад, чтобы ликвидировать их, но к тому времени им уже удалось поубивать лишь одному Богу известно сколько англичан и индусов. Я к тому, что Кали – это могущественная богиня. Ее обычно изображают в виде черной фигуры с раскрытым ртом и высунутым языком, обвитой змеями, танцующей на трупе. В ее ушах вместо сережек висят мертвецы, ее бусинки – черепа. Ее предназначение – наводить страх, и она наводит его на индусов. Мой отец поступил чертовски глупо, что спер этот камень – может, даже вернее будет сказать, не глупо, а самонадеянно, – но он не почитал индийских богов. Как бы там ни было, но несколько месяцев назад я начал получать письма с угрозами в адрес моей семьи, если я не верну «Глаз идола» в храм Лакнау. До последних дней я отмахивался от этих записок, как от писанины сумасшедших.
Адам взглянул на деда.
– Вы думаете, что ваш сын и его семья были убиты преднамеренно?
– Вот именно. Это не простое совпадение. Кроме того, вчера по почте я получил вот это.
Он вынул клочок бумаги из-под пледа и передал его Адаму. Молодой человек развернул листок. Дешевая, запачканная чернилами бумага, но, несмотря на это, неряшливо написанные слова производили впечатление: «Сначала семья. Потом вы. Именем Кали».
Впервые после приезда в Понтефракт Холл Адама обдало холодком дурных предчувствий.
– Но, дедушка, вам грозит опасность! – воскликнул он.
Старик пожал плечами.
– Возможно. Я нанял еще двух ночных сторожей. К тому же, что за опасности могут существовать для человека моего возраста? В любом случае я долго не протяну. Поэтому, если какой-нибудь грязный нищий заколет меня, то, возможно, я и заслужил это, ибо все эти годы выступал против соотечественников своей матери. Но, Адам, я говорю тебе все это не просто так. Опасность грозит не только мне. Она нависла также над тобой и Сидонией. Если эти люди настолько кровожадны, что взорвали яхту, то все мы оказались в опасном положении, верно?
– Естественно.
– Поэтому, Адам, ты должен возвратить «Глаз идола» в храм Лакнау. Может быть, Кали и является языческой богиней, хотя мне иногда кажется, что она настоящая богиня, но это их богиня, так же как и этот камень. Поклянешься ли ты мне, что отвезешь камень в их храм?
Адам был здесь совершенно посторонним человеком. Теперь же он стал близким и своим, наследником одного из богатейших состояний в Англии. Но на мгновение он стал опять чужаком, узнав о тайне своего происхождения от индийской женщины. Самая большая ирония заключалась в том, что гордые де Веры платили теперь кровью за то, что похитили столетие назад. Хотя Адаму и было непонятно, почему через сто лет какие-то таинственные личности или отдельный человек вдруг стали требовать возвращения этого камня, у него даже не возникало сомнений в том, что он должен выполнить просьбу деда. Он был последним мужчиной из рода де Веров, наследник этого рода, и был обязан исправить совершенное в прошлом преступление. К тому же воображение рисовало ему необычайные приключения. Его юная кровь просто забурлила от предвосхищений.
– Конечно, дедушка, – согласился он.
Старик откинулся на спинку своего кресла, на лице его отразилось чувство облегчения.
– Через шесть недель из Лондона в Бомбей отплывает пароход «Звезда Востока». Я прикажу своему управляющему заказать тебе билет, и ты сможешь отплыть туда сразу же после бала, который организует Сидония. Индия необычная страна, но мы обязаны ей своим богатством, она у нас в буквальном смысле в крови. Тебе не помешает познакомиться с ней.
Индия! Взор Адама опять упал на огромный розовый бриллиант, который он все еще держал в руке. Для молодого человека, который не побывал еще даже в Лондоне, Индия воплощала в себе всю сказочную привлекательность Востока.
Показав глазами на бриллиант, дед добавил:
– Понятно, что ты должен будешь вооружиться.
– Ну, душечка, сомнений нет, ты забеременела.
Старуху звали мать Кроуфорд, известную в Уайкхем Райзе повивальную бабку. Лиза зажмурилась.
– Бедняжка, знаю, о чем ты думаешь: как сообщить об этом отцу, нашему приходскому священнику? Да, согласна, дело трудное, – прокряхтела старуха.
Мать Кроуфорд подумала, что получается забавно: у незамужней дочери приходского священника возникает вроде бы как семья. Но для Лизы забавного в этом ничего не было. Она сидела у камина в небольшой гостиной дома матери Кроуфорд на Верхней улице. Уже стемнело, на дворе завывал ветер, но Лиза не решилась прийти сюда днем из опасения, что ее могут увидеть.
– Кто же отец, дорогуша? – спросила повивальная бабка, очень походившая на ведьму.
– Этого я не скажу.
– Ты не доверяешь мне? – прокудахтала старуха.
– Не очень-то доверяю. Да и какая разница?
– Могу прервать беременность, дорогуша, – шепнула мать Кроуфорд. – А для такой славной девушки сделаю хорошую скидку.
Лиза поднялась.
– Прерывать беременность не понадобится, – заявила она, – потому что все будет законно. Сколько я вам должна?
– Ах, с дочери приходского священника хватит и одной гинеи, детка. Но лучше сделать аборт. Какая разница, одним человеком больше или меньше в этом жалком мире?
Лиза открыла свой небольшой кошелек. Она забрала из дома все свои сбережения, ибо решила, что если она попалась, то все свои надежды возложит на Адама и поедет прямо к нему. Когда она найдет Адама, все устроится. Разве он для нее не настоящий рыцарь, поклявшийся оберегать свою даму сердца?
Она подала монету матери Кроуфорд.
– Спасибо, – сказала она. – И постарайтесь не проболтаться об этом. У этого ребенка будет отец.
– Ах, дорогуша, ни одна душа не прознает. Можешь не сомневаться. Я давно бы перестала заниматься такими делами, если бы выбалтывала то, что знаю. Счастливо, дорогая. Удачи.
Лиза направилась к дубовой двери невысокой комнаты, освещенной отсветом горящих дров.
– Когда отец ребенка узнает об этом, он поступит правильно.
Она вышла на улицу. Завывал ветер и хлестал дождь – отвратительная погода, чтобы выходить на улицу и тем более идти куда-то. Но у нее было слишком мало денег, чтобы сесть в дилижанс, идущий до Понтефракт Холла, а железная дорога еще не дошла до этого отдаленного уголка Йоркшира.
Придется пройти всю дорогу пешком.
Нагнувшись навстречу ветру, он направилась к перекрестку на краю селения, откуда начиналась дорога в сторону Понтефракт Холла. Она не просто шла, ее преследовал ужас. Она думала о том, что с ней сделает отец, если Адам не поступит правильно… но он не подведет. Поступит правильно.
Он – ее любовь, ее единственный настоящий рыцарь.
