Текст книги "Блеск и будни"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
– Сто лет назад, – звонкий голос Адама эхом отдавался в каменном помещении, – мои прадед похитил бриллиант из этого священного места. Теперь я возвращаю его на законное место и прошу прощения у великой богини Кали за святотатство своего предка.
Он опустил бриллиант в руку богини, на мгновение прикоснувшись к ней. Немного помолчал и сошел со ступенек.
– Хорошо исполнено, милорд, – похвалил сэр Генри. – А теперь вернемся в резиденцию и поужинаем. Вы с такой страстью произнесли «великая богиня Кали», что я чуть ли не подумал, что вы верите в нее.
– Может быть, и верю, – тихо сказал Адам.
Пораженный сэр Генри нервно рассмеялся.
– Смотрите! – крикнула Эмилия.
Проскользнув мимо их ног, огромная змея обогнула постамент статуи и исчезла во тьме храма.
– Телеграмма из Каунпура, сэр Генри! – Подав комиссару телеграмму, младший офицер молодцевато отдал честь, повернулся и печатным шагом вышел из офицерского банкетного зала резиденции.
Эта сцена произошла часом позже, и хотя был уже час ночи, Эмилия и Адам были в таком возбужденном состоянии после возвращения бриллианта, что оба совершенно не хотели спать. Жара спала, и они жадно поглощали смесь йогурта, специй и ломтиков яблок. В банкетном зале за деревянными столами можно было разместить двести человек, но теперь в нем было почти пусто, если не считать группы людей, посетивших храм. Дюжина молодых английских офицеров ела с большим аппетитом, наливая из серебряных жбанов большие порции пива. На столе гордо красовались образцы посуды полка: серебряные кувшинчики, бокалы, изящные светильники, серебряные супницы, серебряные чаши для пунша – все предметы, начищенные до блеска, сверкали при огнях свечей, доказывая незыблемость Британской империи, ее силы и богатства.
– Бойня! – воскликнул сэр Г енри,взглянув на телеграмму. – В Каунпуре учинили кровавую бойню! Это телеграмма от старшего офицера, оставшегося в живых, от капитана Брента…
– Бентли! – подсказал Адам.
– Правильно. Как вы знаете, войска Нана Саиба осадили военный городок и уморили голодом чуть не всех его обитателей. Среди них много женщин и детей. Генерал Уилер – его сыну оторвало голову снарядом – наконец согласился заключить перемирие, и Нана Саиб обещал пропустить гражданское население без помех. Когда женщины, дети и раненые направлялись к Гангу, чтобы погрузиться на лодки и отплыть в безопасное место в Аллахабад, этот зверь Нана Саиб приказал своим людям атаковать их! В англичан стали стрелять, рубить их саблями, топить в реке… – Обычно флегматичный голос сэра Генри задрожал. – Генерал Уилер был жестоко убит, так же как и капеллан Монкриф, читавший молитвы из Библии. Воды Ганга окрасились кровью англичан, джентльмены. Давайте молча помолимся за души убиенных.
Сэр Генри зажмурил глаза, которые наполнились слезами. То же сделали Эмилия и офицеры. Адам сидел с открытыми глазами, пытаясь осознать значение сказанного. Когда сэр Генри закончил молиться, он поднял голову. На его лице был гнев.
– Джентльмены, – заявил он. – Клянусь, что за каждую каплю английской крови, которая была пролита, мы отомстим галлонами индийской крови!
– Отомстим! – воскликнул молодой офицер, вскочив на ноги. – Отомстим за бойню!
– Перебить черномазых!
– Месть!
– Отомстим за Каунпур!
– Смерть черномазым!
Присутствующие в зале клокотали ненавистью. Адама переполняло сострадание и к англичанам, которых уже перебили, и к индусам, которые будут перебиты. Вдруг он сообразил, что надо делать. Он встал и поднял руки, призывая к тишине.
– Сэр Генри, – обратился он к комиссару – думаю, что знаю, как можно выкурить Нана Саиба. Остались ли у вас cunau,которым вы доверяете?!
– Немного есть.
– Если вы мне дадите десять человек, то, думаю, через несколько дней я доставлю вам Нана Саиба – живого или мертвого – и, возможно, этот мятеж можно будет загасить прежде, чем пострадают другие.
– Ну, милорд, думаю, что десять человек я наберу. Но как вы хотите этого достичь?
– Я расскажу вам это после того, как добьюсь успеха.
Он почувствовал, как за рукав его дернула Эмилия, и оглянулся на нее.
– Дорогой Адам, а мне можно?
Со стороны английских офицеров послышались смешки при виде темнолицей служанки, которая назвала Адама «дорогой». Но Эмилия была не из тех, кто прощал насмешки над собой. Повернувшись к ним, она горячо сказала:
– Хотела бы знать, что вас так позабавило, джентльмены? Адам мне дорог! Я полюбила его и… – Она замолчала, ужаснувшись сказанному. Адам опустил руки на ее плечи.
– Эмилия, я уже и так подверг вашу жизнь опасности. Нет, вам нельзя ехать со мной. Мы должны вернуть вас родителям в целости и сохранности…
– Завтра в Калькутту выезжает караван женщин, – объявил сэр Генри. – У них будет надежная охрана. Мисс Макнер может поехать с ними.
– Нет! – воскликнула она. – Я хочу поехать с Адамом. – Она сбросила с головы тюрбан и тряхнула своими золотистыми кудрями. Офицеры, которые до этого не догадывались, что это за темнокожая красавица, замерли. Она умоляюще посмотрела на Адама: – Возможно, я сделала глупость, сказав, что люблю вас, – негромко произнесла она. – Мама упадет в обморок, если узнает об этом. Но это правда, и я не стыжусь своих слов. Поэтому, дорогой Адам, не отсылайте меня прочь. Мне лучше умереть при вас, чем жить без вас.
Адам порывисто заключил ее в объятия и поцеловал в губы. Поцеловал долгим, страстным поцелуем. Офицеры начали постукивать своими кружками по столу, приговаривая: «Вот это да! Браво!»
Несколько шокированный сэр Генри откашлялся.
– Лорд Понтефракт, – воскликнул он, – сейчас не время и не место…
Адам отпустил ее, улыбнулся и прошептал:
– А теперь поезжайте домой, прежде чем ваш отец добьется ордера на мою казнь и прежде чем с вами что-то случится. Для меня очень важно, чтобы с вами ничего не произошло!
Эмилия пораженно уставилась на него.
– Это мой первый поцелуй, – прошептала она.
Офицеры заулыбались и захлопали.
– Браво! – повторили они опять. – Замечательно! Браво!
– Послушайте, ребята, – крикнул молодой лейтенант, схватив свою пивную кружку и высоко подняв ее, – разве не за это мы сражаемся? Милая английская девушка получила свой первый поцелуй! Разве не стоит за это выпить?
– Верно! Правильно!
Все выпили. Адам подумал, что это все же лучше, чем крики «Смерть черномазым!»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Призывный крик младенца заполнил комнату с высоким потолком в гостинице «Уиллард».
– Родилась девочка! – улыбнулась Клемми Деври.
– Девочка, – прошептала Лиза, которая только что разрешилась вопящим ребенком весом в семь фунтов.
– И, похоже, очень здоровая девочка.
– Дочка Адама.
– Адама?! – На лице Клемми отразилось недоумение.
– Я назову ее Аманда.
– Аманда Кавана. Да, хорошее имя.
Клемми гадала, кто же такой этот Адам, но решила не беспокоить Лизу, которая после родов чувствовала себя еще очень плохо.
– Разрешите мне подержать ее, – попросила Лиза.
Доктор поднес к ней младенца, и мать взяла его на руки.
– Ах, она очаровательна. – Она поцеловала ребенка в макушку, которая была покрыта редким пушком. «И придет день, – подумала Лиза, – когда отец станет ею гордиться».
Гостиница «Уиллард» на Пенсильвания-авеню при пересечении с Четырнадцатой улицей была самой популярной в Вашингтоне. Конечно, после Национального отеля на Шестой улице. Здесь, в этой гостинице, погибло несколько постояльцев, в том числе племянники президента Буканана, от таинственной болезни, отчего это заведение получило броское название «Национальный отель болезней». Гости со всех концов страны общались с политиками и дипломатами в общественных местах гостиницы «Уиллард», в прокуренном баре любимым занятием стало заключение сделок и политиканство, где столичные молодые щеголи проводили много счастливых часов, опрокидывая «вредную» жидкость нового изобретения под названием коктейли. Лиза сняла номер «люкс» в гостинице «Уиллард» (ирония заключалась в том, что это произошло три дня спустя после отъезда Белладонов в Европу), и она поселилась здесь как раз вовремя, потому что у нее тут же начались схватки.
Деври приехали вместе с ней, потому что Билли, выступавший в качестве ее адвоката, опротестовал выдачу ее Англии, хотя договор о выдаче преступников существовал между Соединенными Штатами и Англией с 1843 года. Довольно мрачно выглядевший Билли вошел в спальню Лизы, где Клемми нежно покачивала новую люльку младенца.
– Лиза, мне неприятно сообщать вам плохие новости сразу же после родов, – начал Билли, – но министр юстиции заявил, что он не станет препятствовать вашей выдаче.
Сидевшая на кровати Лиза попыталась сохранить видимость спокойствия.
– Значит, мне придется предстать перед судом? – спросила она.
– Боюсь, что да. Я надеялся, что аболиционисты в конгрессе поддержат меня, но сенатор Уитни оказался чертовски влиятельным, и он решил досадить вам. Ему известно, что вы переводили деньги на Север аболиционистам.
– Какие у меня шансы быть оправданной?
Билли придвинул стул к ее кровати и сел.
– Мне неизвестно, какого рода дело Корона имеет против вас. Но я следил за судебным разбирательством Маделейн Смит в Шотландии…
– Кто такая Маделейн Смит?
– Это хорошо воспитанная молодая дама из Глазго, которую обвинили в том, что она отравила своего любовника.
– Вероятно, она была не очень хорошо воспитана.
– Да, пожалуй, не очень. Как бы там ни было, но в английском законе имеется любопытное положение, согласно которому обвиняемый не может давать показания. Это прекрасно сыграло на руку Маделейн Смит. Она не могла давать показания в свою собственную защиту, и присяжные заседатели вынесли приговор: «Не доказано». И ее отпустили. Такое же положение может быть применено и в вашем случае.
– Тогда все будет зависеть от показаний Стрингера Макдафа, потому что он очевидец.
– Что, по вашему мнению, он может показать?
Она припомнила ту ужасную ночь в коттедже, вспомнила, как быстро Макдаф решил спасти свою собственную шкуру и незамедлительно сообщить все полиции. Она взглянула на люльку.
– Думаю, – медленно произнесла она, – мне лучше скрыться из этой страны. – Она обратилась к Билли: – Как вы думаете, сумеете ли вы устроить мой отъезд вместе с Амандой в Мексику?
Билли встал.
– Боюсь, что это невозможно, – ответил он.
– Почему?
Он подошел к двери и отворил ее. Она увидела за дверями двух стражников.
– Проделки сенатора Уитни, – сказал Билли, опять затворив дверь. – Ему удалось убедить министра юстиции взять вас под стражу.
Лизу охватил ужас.
– Лиза Кавана, должно быть, вопит от возмущения, – прокаркала Элли Мэй Уитни, когда вышла на крыльцо своего дома на плантации «Фсарвью». – Послушай, какие даст заголовки «Ивнинг стар»: «Миссис Кавана выдается Англии под стражей». – Она подала экземпляр вашингтонской скандальной газеты своему мужу, который сидел в кресле-качалке.
– Да, издатель сказал мне, что собирается просто распять се на своих страницах, – отозвался Пинеас, вынимая свои очки в золотой оправе, чтобы прочитать эту статью. – Полагаю, что миссис Кавана скоро будет болтаться на виселице. И она это вполне заслужила.
– Клемми Деври продолжает утверждать, что между Лизой и этим рабом ничего не было, но если хочешь знать мое мнение, то я в этом не сомневаюсь. Ее собственная сестра сказала, что она аморальна. Любопытно, знал ли Джек Кавана, что она забеременела от другого? Бедняга Джек! Если бы он женился на порядочной, честной виргинской девушке вместо какой-то дряни из Европы, он бы и сейчас был жив и счастлив.
Она посмотрела на прекрасный луг, сбегающий к реке Раппаханок, которая текла мимо дома на плантации «Фсарвью» примерно в десяти милях к югу от Фредериксбурга. Здешний дом, по общему мнению, считался одним из самых красивых особняков на плантациях Виргинии. Как и на плантации «Эльвира», на «Фсарвью» разводили главным образом табак. Но, в отличие от Джека, сенатор построил на своей земле фабрику, где рабы под присмотром белых рабочих превращали высушенный табак в сигары, нюхательный порошок, «закрутки» жевательного табака и, во все возрастающих количествах, в сигареты. На равнинных полях работало более двухсот рабов, которые сеяли, подрезали, пропалывали, убирали урожай, складывая в кипы просушенные табачные листья. Но Пинеас через жену был связан с другой важнейшей культурой Юга – с Его Величеством Хлопком. Обе культуры отличались огромной трудоемкостью, поэтому Уитни относились к фанатичным приверженцам рабства. И когда Лиза стала выступать в поддержку аболиционистов, они, естественно, стали ее ярыми врагами.
– В статье хорошо расчихвостили ее, – заключил Пинеас, откладывая газету в сторону.
– Ты действительно думаешь, что ее повесят? – спросила Элли Мэй.
– Постараюсь добиться этого, – ответил Пинеас. – Миссис Кавана дает нам, рабовладельцам, прекрасную возможность дискредитировать аболиционистов. Я продумал план того, как гарантировать вынесение ей обвинительного приговора. Завтра я еду в «Карр-Фарм» и переговорю об этом Брендоном. Нельзя пускать такие вещи на самотек.
– Думаю, что ты прав, – согласилась Элли Мэй, толком не понимая, что имел в виду муж. – Кстати, Шарлотта пишет из школы, что получает красивые поэтические послания от Клейтона Карра, из Принстона. У меня создается впечатление, что он созревает для того, чтобы сделать ей предложение. Как бы ты отнесся к тому, чтобы Шарлотта вышла за него?
– Ну, мне бы это доставило огромное удовольствие. Ты знаешь, мне нравятся сыновья Карра – и всегда нравились. Клейтон и Зах – отличные ребята. Они хорошей породы и надежные южане. Я был бы просто счастлив, если бы Шарлотта влюбилась в Клейтона. Но они не выкинут чего-нибудь неожиданного?
– Ну, нет. Они подождут, пока Клейтон закончит университет. Мне тоже нравятся Карры, хотя они небогаты…
– Не в деньгах счастье, Элли Мэй. Важнее порода. Воспитание и верность нашему образу жизни.
К дому подъехал и сошел с коня надсмотрщик, мистер Макнелли, толстый, бородатый мужчина. Он подошел к ступенькам крыльца и, глядя на Элли Мэй, притронулся пальцами к краю своей шляпы.
– Добрый день, миссис Уитни, – поприветствовал он ее. – Хорошая установилась погода, не правда ли?
– День добрый, мистер Макнелли. Да, пока что весна нас радует погодой.
– Простите, сенатор, но в квартале возникли небольшие неприятности.
– Какого рода?
– Мальчишку Такера поймали на воровстве – утащил цыпленка.
– Кажется, это уже не в первый раз?
– Верно, сэр. Мальчишка нечист на руку. В прошлом месяце мы поймали его, когда он воровал турнепс с большого склада. Тогда я его высек, но, похоже, ему это не послужило уроком.
– Ну, тогда его надо выпороть так, чтобы до него дошло, как ты думаешь? – Сенатор улыбнулся. – Дай ему сто розог, потом посоли. Пусть денек повисит на привязи. Это его научит.
– Не сын ли Сары этот Такер? – спросила Элли Мэй.
– Ее, мадам.
– Она моя лучшая прачка, Пинеас. Я не хотела бы огорчать ее.
– Если это огорчит ее, тем хуже, – коротко заметил муж. – Она сама должна внушать ему христианское поведение, хотя, видит Бог, их трудно научить хотя бы чему-нибудь.Выполняй, мистер Макнелли. Накажи провинившегося.
– Слушаюсь, сэр.
Притронувшись опять к краю шляпы, неуклюжий надсмотрщик спустился со ступенек веранды и сел в седло. Когда он отъехал, Элли Мэй вошла в дом, оставив мужа одного сидеть в кресле-качалке. Выдался замечательный апрельский день, просторные лужайки «Феарвью» сочно зеленели после обильных весенних дождей. Под высокими дубами высыпали кучки ярко-красных и розовых цветов. Большой кирпичный дом представлял собой своего рода архитектурный шаблон с белыми колоннами и портиком. Но тем не менее дом производил эффектное впечатление, и из него открывался потрясающий вид на спуск к неторопливым водам реки Раппаханнок. Пинеас был доволен собой – он находился в зените своего влияния в Вашингтоне, а табачная плантация приносила ему настоящее состояние. История с Лизой в своем роде была вишенкой наверху порции сливочного мороженого с фруктами. Он дремал, над его головой жужжала муха, когда его вдруг пробудил отдаленный вопль. Он привстал и увидел, что к дому бежит черная женщина. На ее голове был цветной платок в горошек, одета она была в черное платье с белым фартуком.
– Масса! Масса! – истошно вопила она.
– Что за шум? – проворчал сенатор.
Из дома вышла Элли Мэй.
– Это Сара, – объяснила она.
– Масса, пожалуйста… они убивают моего мальчика! Пожалуйста, масса, остановите порку… они убивают Такера! О Господи, пожалуйста, масса… Такер хороший мальчик… пожалуйста!
Женщина, рыдая, остановилась у веранды, в отчаянии сжав прижатые к груди руки.
– Я же сказала тебе, что она огорчится, – вздохнула Элли Мэй.
– Прекрати этот шум! – приказал Пинеас, вставая со своей качалки и подходя к перилам веранды.
– О, пожалуйста, они в кровь испороли всю его спину! Такеру всего семнадцать… Мистер Макнелли засечет его до смерти!
– Тихо! – рявкнул Пинеас. – Проклятая баба, прекрати этот адский гвалт! Твой сын вор и заслужил наказание.
– Он просто украл одного цыпленка, масса… он такой голодный…
Элли Мэй, нахмурившись, подошла к мужу.
– Сара, – обратилась она к женщине, – ты поднимаешь истерику по пустякам.
– Пустякам? – прошептала женщина. – Моего сына секут до смерти! О, пожалуйста, хозяйка. Вы тоже мать… пожалуйста…
Элли Мэй почувствовала себя неловко. Она обратилась к мужу:
– Мы же не станем увечить этого парня, – сказала она.
Пинеас казался раздосадованным.
– Вы, бабы, чересчур мягкотелые, – в сердцах выпалил он. – Вы портите этих черномазых! Хорошо, женщина, – обратился он к Саре, – я поеду в ваш квартал и прекращу порку. Но смотри, чтобы отныне и впредь твой сын вел себя как следует.
– Да, конечно, масса. Спасибо, масса. Вы хороший человек, масса, добрый.
– Я – глупец. А теперь убирайся, занимайся своим делом.
– Слушаю, масса.
Вытирая слезы фартуком, Сара торопливо пошла прочь от дома. Ругаясь, сенатор сошел с веранды и направился на конюшню.
Квартал рабов находился в полумиле от большого дома. Он был разбит в открытом поле, рядом с лощиной, и представлял собой три ряда жалких однокомнатных лачуг, которые были построены из бревен, оштукатурены глиной с прокладками из лошадиного ворса, а торчащие вверх трубы – из прутьев, смазанных смолой и дегтем. Крыши были покрыты кровельной дранкой, а в отдельных случаях белой жестью. Повсюду без присмотра бродили куры, собаки и кошки, голая земля вокруг забросана мусором. Несло страшной вонью, потому что уборных не было. Толпа испуганных рабов молча наблюдала, как мистер Макнелли стегал кнутом по голой, окровавленной спине черного подростка. Белые охранники стояли, держа ружья наготове.
Сенатор слез с коня.
– Хорошо, мистер Макнелли, достаточно, – произнес он, подходя к месту порки – толстому помосту с ремнями для привязывания рук.
Вспотевший мистер Макнелли опустил кнут.
– Сэр, вы велели дать ему сто ударов, а я дошел только до семьдесят четвертого.
– Понятно, но, думаю, что Такер теперь усвоит этот урок. – Уитни зашел с другой стороны помоста, чтобы посмотреть в лицо парня. – Ты усвоил этот урок, парень? – спросил он. – Будешь ли ты хорошим негром, перестанешь ли воровать?
Такер, чье черное, как сажа, лицо блестело от пота, взглянул на хозяина – доброе лицо, безукоризненный коричневый камзол и замшевые брюки, беспечная улыбка…
Мальчишка собрал последние силы и плюнул ему в лицо.
Сенатор Уитни остолбенел. Потом вынул носовой платок из наружного кармана камзола и вытер слюну со своей щеки.
– Этот черномазый неисправим, – негромко сказал он. – Посади его в кадушку.
Он отошел прочь, а толпа рабов застонала. Мистер Макнелли быстро развязал ремни на руках парня. Такер, которого засекли чуть не до потери сознания, свалился на землю.
– Отнесите его в бочку, – распорядился Макнелли. Один из двух белых охранников подошел к пареньку, схватил его за левую руку и рывком поставил на ноги.
Сара, которая только что прибежала из господского дома, закричала:
– Что вы делаете с моим сыном?
– Твой сын плюнул мне в лицо, женщина, – объяснил сенатор, уже садившийся в седло. – За все шестьдесят лет я не встречался с таким неуважительным отношением к себе со стороны негра, и, видит Бог, я этого не потерплю, особенно со стороны своего собственного черномазого. Твоего сына посадят в бочку.
Сара начала дико вопить:
– О нет, масса, пожалуйста! Пожалуйста! Не делайте этого… пожалуйста! О Господи, пожалуйста…
Она подбежала к лошади, ухватилась за левый сапог сенатора, продолжая вопить.
– Женщина, отпусти мой сапог!
– Вы не должны делать этого, масса! Такер хороший мальчик… пожалуйста! О Господи!..
Старший сенатор от Виргинии яростно хлестнул ее по лицу своим хлыстом. Завизжав, она упала на землю, чуть не попав под копыта Калхауна, который из-за суматохи начал нервно топтаться на месте. Рабы молча и с ужасом наблюдали, как два охранника потащили окровавленного Такера по земле к деревянной бочке высотой в шесть футов, которая стояла на камне у края склона, спускавшегося вниз к небольшому ручейку. Один охранник держал Такера, а другой сорвал с него рваные домотканые штаны из дерюги. Охранники подняли окровавленного раба и бросили в бочку, по бокам которой на уровне обручей торчали четырехдюймовые гвозди. Охранники захлопнули бочку крышкой. По сигналу Пинеаса мистер Макнелли сдвинул бочку с камня. Она глухо шлепнулась на бок. Из бочки донеслись душераздирающие вопли. Двое охранников подтолкнули ее, и она покатилась вниз по склону. Сара и другие с ужасом смотрели, как бочка скатилась вниз по склону и, подпрыгнув последний раз, остановилась, наконец, у ручья, в сорока футах от вершины.
– Не советую смотреть, – сказал сенатор Саре, пришпоривая своего коня. – И не надейся, что он останется в живых.
Он ускакал. Сара, шатаясь, сделала несколько шагов по пыльной дороге, на ее лице налился рубец от хлыста. Что-то шепча, она медленно подняла кулаки к небу.
Брандон Карр, мужчина лет сорока, был скорее научным работником, чем бизнесменом, и последние десять лет своей жизни потратил на написание громоздкой биографии Джеймса Мэдисона. Брандон слыл человеком с мягкими манерами, хотя, как могли бы подтвердить его сыновья Зах и Клейтон, он мог быть неимоверно упрям и отвратительно вспыльчив. Поместье «Карра-Фарм» было маленькой луной по сравнению с огромной планетой – плантацией «Феарвью». Брандон немного занимался табаководством, но главным образом его рабы выращивали кукурузу и помидоры. Это была ферма с размеренным темпом жизни, и хотя Брандон твердо верил в «особую организацию общества», он по-человечески обращался с рабами. Если бы можно было представить себе «хорошего» рабовладельца, то он им и был. Брандон, закончивший Принстонский университет в 1834 году, был виргинским джентльменом, который гордился традициями своего штата. Но его дом совершенно не претендовал на величие особняков на плантациях «Эльвира» или «Феарвью» и был настолько же запущенным, насколько хорошо содержались вышеупомянутые особняки. И дело не в том, что Брандону не хотелось лишний раз покрасить свое жилище, а в том, что у него вечно не хватало наличных.
На следующее утро после убийства раба Такера сенатор Пинеас Тюрлоу Уитни подъехал в карете к парадному подъезду дома на ферме «Карра». Элтон, пожилой кучер Пинеаса, слез с козел, чтобы попридержать дверцу кареты для своего хозяина. Выйдя из кареты, Пинеас направился по дорожке к двухэтажному дому с верандой, которая слегка просела с левой стороны. Выдался еще один прекрасный весенний день, и Брандон в белом пиджаке и белой шляпе, сидя на веранде в кресле-качалке, курил сигару. Когда Пинеас поднялся по ступенькам веранды, Брандон встал, снял шляпу и протянул руку.
– Брандон… – Сенатор улыбнулся, пожимая его руку. – Не правда ли, что нам повезло с такой прекрасной погодой?
– Это действительно так, Пинеас. Предпочитаете ли вы войти в помещение или останемся здесь?
– Здесь великолепно.
Мужчины сели рядом друг с другом.
– Элли Мэй говорила мне, что Клейтон пишет Шарлотте довольно любезные письма. – Сенатор улыбнулся, доставая из кармана кожаный портсигар. – Похоже, что ваш мальчик действительно влюбился в мою дочь. Буду говорить с вами совершенно откровенно, Брандон. Мне доставит огромное удовольствие, если наши семьи породнятся. Мы столько лет живем по соседству…
Брандон наклонился, чтобы дать Пинеасу раскурить сигару от толстой спички.
– Меня это тоже радует, – отозвался он, – но… Я слышал, как вы поступили вчера с одним из ваших рабов. Вы знаете, как я решительно порицаю чрезмерную жестокость в обращении с прислугой. Это не по-христиански, Пинеас.
Пинеас откинулся на спинку кресла-качалки, затягиваясь дымом сигары, глазами остро поглядывая на Брандона.
– Я рискну в своих отношениях с Господом, – наконец произнес он. – Тот парень плюнул мне в лицо. У меня не было альтернативы…
– Но убийство…
– Брандон, вы ведете свои дела по-своему, а я буду управлять своей плантацией, как считаю нужным. Я приехал сюда не за тем, чтобы мне читали лекцию по поводу этих проклятых и наглых черномазых.
– Пинеас, мы оба поддерживаем рабство. В этом основа нашей экономики. Рабов привезли сюда потому, что белые не могли работать на такой жаре. Без рабов мы бы не могли собирать хлопок, выращивать рис или табак. В этом плане между нами нет существенных различий. Но, видит Бог, сэр, мы несем перед этими людьми определенную ответственность.
Пинеас подался вперед.
– А теперь послушайте меня, Брандон Карр. Вы сидите тут и пишете свои книжки по истории, почиваете в воображаемом мире. А я орудую дубинкой в драке. Я нахожусь в Вашингтоне и пытаюсь сохранить господство южан в правительстве. И могу сказать вам, что как только мы утратим такое господство, Юг сразу же окажется в серьезной опасности. Поэтому не читайте мне лекций на тему о том, как надо по-человечески обращаться с рабами! Я пытаюсь спасти такую организацию общества, это нелегкая задача. Моиусилия позволяют вам посиживать тут в безопасности и комфорте. И как старый друг и сосед я с неприязнью воспринимаю вашу критику, сэр. С большим неудовольствием.
Брандон вздохнул.
– Извиняться я не буду, Пинеас. Но по этому вопросу не скажу больше ничего. Так, в своей записке вы упомянули, что хотите поговорить со мной о поездке в Англию. С какой целью?
– В связи с судом над женой Кавана. Наши сторонники собрали необходимые суммы, чтобы компенсировать ваши расходы.
– Но что вы хотите, чтобы я сделал?
Когда Пинеас рассказал ему о своем плане, Брандон зло оскалился.
– Простите, Пинеас, но моя совесть христианина не позволяет мне выполнить то, что вы предлагаете. Вы готовите ей виселицу.
Пинеас решил, что с Брандоном не сговоришься. Это непрактичный человек, мечтатель, который не понимает, что поставлено на карту.
– Елизавета Десмонд Кавана, вы обвиняетесь в убийстве. Признаете ли вы себя виновной или нет?
Судья в парике, мистер Джастис Молино, прекрасно выглядел в своем ярко-красном одеянии с горностаем. Он сидел на скамье в Центральном уголовном суде на улице Ньюгейт в Лондоне. Освещенный газовыми фонарями зал суда был забит до отказа, так как судебные разбирательства по делам об убийствах рассматривались в Лондоне как театральные представления, а суд над очаровательной уроженкой Йоркшира, американской вдовой, привлек к себе большое внимание. Шел сентябрь 1857 года, почти пять месяцев спустя после того как Лиза с младенцем была выслана из Нью-Йорка. Теперь она находилась на скамье подсудимых, одетая в скромное темно-голубое платье и шляпку. Она посмотрела на судью и твердо произнесла:
– Я не признаю себя виновной, милорд.
Она выглядела озабоченной. Ни один человек не мог не испытывать беспокойства, находясь на скамье подсудимых по обвинению в попытке убийства. К тому же, ее адвокат сэр Эдмунд Картер подтвердил ей, что по английским законам она не имела права показывать в свою пользу.
У нее чуть не началась истерика, когда прокурор вызвал для дачи показаний первого свидетеля – парижского модельера Люсьена Делорма. Сэр Эдмунд предупредил ее, что возможный упор в этом судебном разбирательстве Короны будет сделан на факт ее бегства из Англии как подтверждение ее вины.
А это, в добавление к показаниям Стрингера Макдафа, может привести ее к виселице.
