Текст книги "Избранное"

Автор книги: Факир Байкурт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Пошагал я в сторону нашей деревни. Скотину давно уже прогнали на пастбище. Соседи возят навоз в поля. На крышах домов сушатся красный перец, тыква, кукуруза, лук-репка. Народ готовится к сбору винограда. Женщины занялись кто стиркой, кто готовкой. Вот уже тысячи лет, как деревня живет одним и тем же заведенным порядком, одной и той же привычной работой.

Сейит шел за мной с виду смирный и послушный. На самом же деле над его головой трепыхалось на ветру невидимое глазу мятежное знамя. Не следом за мной идет мой сын, а, обогнув меня, устремляется другим путем – в город.

14. Подарки

Рассказ продолжает Эльван-чавуш.

Как ни пытался, не мог я успокоить Яшара. Ложится ли спать, просыпается ли, уходит, приходит ли, одно знай твердит: «Где моя куропатка?» Только когда отец поблизости, малость притихает, но стоит тому удалиться, как опять заводит: «Деда, где моя куропатка? Верните мою куропатку. Давай, деда, поищем ее». Ему казалось, будто я все на свете могу, будто все мне подвластно, как главному жандармскому начальнику. Будто для меня не существует запертых дверей и я могу проникнуть в любой дом, будь то даже дом Харпыра-бея в Анкаре. Я надеялся, что со временем ребенок начнет забывать свою потерю, перестанет плакать. Но день ото дня его слезы становились все горше и горше, и все жадней пожирал огонь его детскую душу. Мальчик таял на глазах, вроде того, как истаивает кус масла на жару.

Сейит посматривал на сына без особого волнения. Он был другим занят: ожиданием весточки от Харпыра. То и дело наведывался к Карами и спрашивал:

– Ты часто бываешь в Кырыклы. Не слыхал ли каких-нибудь новостей для меня? Может, почтарь в Сулакче передавал для меня письмецо или записку от Харпыра-бея?

Али тоже не находил себе места от волнения: в эту осень его должны были призвать в армию. Исмахан металась промеж нас, как меж огней. Однажды она не вытерпела и набросилась на Яшара:

– Пора за ум браться! Сколько можно терзаться и нас изводить из-за какой-то куропатки? Замолчишь ты наконец или нет!

Оно, конечно, проще – накричать на ребенка, сорвать на нем свое раздражение…

По ночам Яшар плакал. Днем часто уходил в тугаи, один-одинешенек, или бродил на речном берегу. А то переходил на другой берег и забирался в дальние расщелины, а то карабкался на холм Бедиль, где валился прямо на землю и долго лежал под палящим солнцем. Приходилось мне идти за ним, поднимать с земли. Там, где он лежал, уткнувшись щекой, виднелась лужица слез. Я брал его за руку и отводил домой.

– Деда, придумай что-нибудь, – просил он. – Ну придумай же!

Если б я мог! Если б нашел выход из положения, разве не достал бы я его куропатку хоть из-под земли? «На, бери свою куропатку, – сказал бы я. – И не плачь больше. Пора уже и посмеяться, малыш!» Так я сказал бы любимому внуку.

Односельчане останавливали меня на улице:

– Эльван-чавуш, пора виноград собирать. Даешь свое добро на это дело? Мы только твоей команды ждем.

Так у нас спокон веков ведется – старейший должен благословить людей на труд, а я был самым старым в деревне.

– Посоветуйтесь с Мемишче, он тоже старый, – отвечал я.

Но люди упорно продолжали приходить ко мне. Значит, ценят мое слово, дорожат моим советом. Честно говоря, Карами, Пашаджик, Мемишче и староста Бага Хамза особого уважения ко мне не проявляли, но все остальные относились почтительно. День шел за днем, и наконец я увидел, что больше нельзя тянуть со сбором винограда. Скажи я людям: подождите еще немного, и они, пожалуй, не послушались бы меня. Всему есть свой срок, и винограду тоже подошел его срок.

– Пора, – сказал я. – Завтра приступим.

О принятом решении я сообщил своим домочадцам. Исмахан достала все корзины и решета. Шефика с Кадиром должны были помочь нам. Так уж у нас заведено – сначала они помогают нам в сборе урожая, потом – мы им. Виноградник у нас не особо большой – всего на полдёнюма. За один день управимся и с нашим, и с ихним, думал я. Яшару тоже на пользу поработать – отвлечется, забудется. Однако я просчитался относительно внука.

На уборке было весело: девушки пели, танцевали. Дочка хромого Махмуда пришла нас проведать, принесла гостинцы – гёзлеме, испеченные ее матерью, свежий чёкалек, как раз подоспевший к сбору винограда. Яшар принял гостинцы, но молча, и отошел в сторонку. На сгибе руки у него болталась корзина, куда он складывал спелые грозди. Наберет корзину дополна и относит нам, а мы перекладываем в кюфе[53]53
  Кюфе – большая плетеная корзина для переноски груза на спине.


[Закрыть]. Ни разу мой мальчик не улыбнулся, ни единого словечка не проронил.

А Сейит работал с прохладцей, то и дело смотрел на дорогу, будто всенепременно сегодня должна прибыть весточка от Харпыра. В глазах у него бегал голодный огонек. Жди-жди, авось дождешься…

Яшар тоже нет-нет да и кинет взгляд на дорогу, словно тоже надеется на что-то. Может, куропатка тоскует по Яшару и, денно-нощно не умолкая, поет свою грустную песенку, не давая покоя новым хозяевам, и дрогнуло их сердце – поняли, что птица не может жить в разлуке с тем, кого она любит. И вот соберется американский охотник, возьмет клетку и приедет к нам в деревню: «Забирай, мальчик, свою куропатку. Ты и впрямь приручил ее так, что она нигде, кроме как рядом с тобой, жить не может. Правы были твой отец и дед, что не хотели отдавать ее мне. Забирай!»

Ну почему бы такому не случиться? Неужто вовсе нет на свете справедливости? Или я, старый дурак, дожил до седых волос, а все еще в сказки верю?..

Примерно из половины собранного винограда мы вино надавили, а остальной перегнали и приготовили богма[54]54
  Богма – крепкий алкогольный напиток из винограда.


[Закрыть], которое разлили по бутылкам и пластмассовым канистрам. А вот для бекмеса[55]55
  Бекмес – напиток из вываренного виноградного сока.


[Закрыть] винограда не хватило.

Над домами и дворами в эти дни роились пчелы и мухи, привлеченные запахом свежего виноградного сока. Даже сам воздух, казалось, захмелел от густого аромата. До чего ж я люблю этот запах жатого винограда! Вдохнешь – и чуешь в нем дух самой земли и солнца. А что может быть лучше, чем богма и молодое, еще не набравшее силу вино?!

Тем горше было мне видеть залитое слезами лицо Яшара. Веки его опухли, белки покраснели. Как ни тщился я, а отвлечь внука мне не удавалось. Бургач, как все малыши, потешно передразнивал соседей и знакомых, Исмахан пела веселые песенки, Али шутил и подпевал матери, но Яшар и Сейит не сводили глаз с дороги. Я, бывало, переделав все дела, отправлялся погулять, и Яшар, как хвостик, увязывался за мною. Ни на шаг от меня не отставал, точь-в-точь как прежде куропатка – от него. Сердце у меня на части рвалось.

– Деда, придумай что-нибудь! Придумай, чтоб вернулась куропатка. Я не могу без нее больше… Ты же умный, деда. Придумай!

Джулук Али выдавал замуж дочку за сына Хайдара из Чюрюкташа. К свадьбе готовились еще с середины лета. Нас тоже пригласили. Насилу уговорил я Яшара пойти со мной. Там играла музыка – давул[56]56
  Давул – барабан.


[Закрыть], саз, зурна, в доме были накрыты столы, народ веселился. Один только Яшар не улыбнулся, не стал играть со сверстниками.

За пару дней до этого опять в деревню нагрянули американские охотники на кабанов. Яшар первый кинулся к ним – надеялся, что этот окаянный Харпыр-бей тоже приехал и привез с собой куропатку. Но Харпыра-бея не было.

Ни одной толковой мысли не приходило мне в голову, не видел я никакого просвета. Ночи напролет лежал без сна и думал, думал. Мы надеялись, что со временем Яшар успокоится, забудет свою потерю. Но он день ото дня становился все печальней, и неугомонный пламень съедал ребенка прямо на глазах. Уж лучше б он к отцу обратился, потребовал от него вернуть куропатку. Но он на отца даже не смотрел, говорить с ним не желал. К матери он тоже не подходил и не разговаривал – ни с ней, ни с Али. Я единственный, кому он душу изливал. Но чем я мог облегчить его страдания? Я объяснял Яшару, что не можем мы сейчас поехать к американу – не найти нам его в большом городе, денег нет на дорогу, негде будет остановиться…

Свадьба была в самом разгаре. Яшар с прочей ребятней остался во дворе, а я со стариками сидел в доме Хайдара, где нас потчевали вином. Уже кончили читать молитву. Осталось поздравить Хайдара, нарядить его сына в свадебную одёжу, поднести пяток-другой лир. Так у нас заведено – одаривать молодоженов деньгами. Вдруг в комнату ворвался Яшар, подскочил ко мне:

– Деда! Деда! Вставай!

– Что случилось, йигит мой?

– Пошли! Он приехал! – И тянет меня за руки.

Я не сразу сообразил, о чем говорит мой внук.

– Кто приехал? Объясни толком.

– Харпыр-бей. Пошли скорее. Может быть, он привез куропатку.

– Откуда ты знаешь, что он приехал?

– Он к Карами приехал. Карами умчался на своем джипе.

По правде говоря, я растерялся. Как это так – при всем честном народе подняться и уйти? Решат, чего доброго, что я не желаю делать подарок Хайдару. Если уж уходить, так только с тем, чтоб вернуться не позже чем через полчаса. Но управимся ли мы за полчаса?

– Откуда ж ты все-таки узнал, что он приехал?

– За Карами прибежали, велели скорей домой возвращаться.

– Отца твоего тоже позвали?

– Он вместе с Карами сел в джип.

– Не напутал ли ты чего, йигит мой?

– Не напутал. Собственными глазами видел.

И мы пошли. Яшар тянул меня изо всех сил за собой – нипочем ему ни каменистая дорога, ни стерня. Я насилу поспевал за ним, а он тянул и тянул меня за руку. Когда Чюрюкташ остался позади, я вдруг услышал за спиной голос старосты Бага Хамзы:

– Погодите! И я с вами!

Но Яшар не замедлил шагу, тем более что, срезая дорогу, мы пошли напрямик, по ухабам да рытвинам, а старосте привычней торная дорожка. На подходе к деревне нам попались навстречу несколько женщин и девушек.

– Приехал американский охотник! – еще издали закричали они. И стали наперебой хвастаться: – Конфетами нас угощал, бисквитами. Ох и вкуснотища! И еще привез ситец, нейлоновые платья.

Они так говорили, будто и нам это в радость – гостинцы американа. А какое нам до того дело? Насилу отделались от балаболок. В деревне первым мы повстречали Бюньямина. Знаком руки я остановил его:

– Не видал, Бюньямин, привез американ нашу куропатку?

Ничего не ответил Бюньямин, только осклабился, негодник. А я-то надеялся, что уж кто-кто, а бедняк поймет нас. Махнул я рукой и зашагал дальше к дому Карами. По пути нам еще повстречался сторож Омер.

– Привез он куропатку Яшара, не знаешь? – спросил я.

– Кто? – удивился Омер.

– Американский охотник Харпыр-бей.

– Валлахи, не знаю, дядюшка Эльван.

Еще попались нам по пути Юксель Вонючка и Джулук Али, но и они ничего толком не ответили нам. Чужая беда глаза не ест.

Солнце только перевалило за полдень. Мы спешили к дому Карами.

Низкая деревянная тахта на веранде Карами была устлана ковром, завалена подушками. Гости сидели лицом к реке и тугаям. Жена, дочери и невестка Карами суетились, бегали взад-вперед с подносами. Народу на веранде собралось много, я и разглядеть-то не мог, кто именно. Мы с Яшаром, держась за руки, вошли во двор, где рядом с джипом Карами стояла голубая машина Харпыра-бея. У входа мы разулись и босые – чулок-носков у нас не было – поднялись по лестнице. Сторож Омер увязался за нами. Чего он здесь потерял? Жена Карами стряпала у очага, дочери ей помогали, невестка накрывала на стол. Рядом с Харпыром-беем сидела нарумяненная его жена. Голова у ней не покрыта платком, руки голые. Два белобрысых ребятенка жались к матери. По мне, так американская женщина чересчур румяная, вроде как жареная куриная гузка. Вся эта семейка нагрянула к нам, будто на паломничество – Хабиль из Улупынара не так давно тоже совершил паломничество в святые места вместе со всем своим семейством. Рядом с американом лежит его ружье, а рука покоится на клетке с куропаткой. Наша клетка была из прутьев, а он сменил ее на стальную, и она сверкала как драгоценная. И в этой сверкающей клетке сидела наша куропатка. Уж не знаю как – по запаху, верно, – учуяла куропатка Яшара, встрепенулась и запела: «Гак-губуррак, гак-губуррак! Губуррак-гак-гак!» Повторив раз пять или шесть эту запевку, она перешла на жалобное: «Кьюй-кьюй, кыой-кьюй!» И до того красиво она пела, что жена Харпыра-бея не выдержала и сказала:

– Гуд, гуд поет…

Мой Сейдо-эфенди пристроился с краю тахты, рядом с ним уселись Пашаджик и Мемишче, Карами же – с другого краю. И все эти люди сидели промеж нас с Яшаром и куропаткой. Я покрепче сжал руку мальчика, не то он сразу же кинулся бы к клетке. Стоим мы и слушаем, как изливает свое горе горькое птица, стоим и поделать ничего не можем.

 
Все идут, и идут, и идут караваны
Вслед за птицей, умчавшейся в дальние страны.
Ты подругу свою не зови, не зови —
Между ней и тобою – тьма да туманы.
 

Меня от волнения дрожь проняла, не знал, что делать с собою – то ли сесть вместе со всеми, то ли остаться стоять. Одно только знал наверняка – нельзя отпускать руку Яшара. Он раз дернулся, другой, но я только крепче сжал его ладошку. Я больше всего боялся, что он сейчас наделает глупостей, и тогда нам уже не вернуть куропатку, только осрамимся.

До Харпыра-бея, видно, не доходило, что с нами делается. Завидев меня, он поднялся с места и радостно закричал:

– О-о-о! Вот мои друзья пожаловать!

Следом за американом поднялась и его супружница. А поскольку гости поднялись со своих мест, то и остальным неудобно было не встать. Даже мой неразумный Сейдо поднялся, хоть и без видимой охоты. Харпыр-бей приблизился к нам.

– Друг пожаловать! Мой вери гуд друг!

Он протянул мне руку для приветствия. Что оставалось делать? Одной рукой я о трость опираюсь, другой держу Яшара. Не было у меня иного выхода, кроме как отпустить внука.

– С приездом, Харпыр-бей, – только и успел я сказать и протянул руку, чтоб пожать его протянутую руку, а Яшар в тот же миг стрелой метнулся к клетке и вцепился в нее.

Не успел я и глазом моргнуть, как подскочили к ребенку с одного боку Карами и с другого – Бага Хамза. Они зажали мальчика, а мой неразумный сын вцепился в клетку и давай тянуть на себя. Однако ему не удавалось выхватить клетку у Яшара, так как он впился в нее мертвой хваткой и придавил всем своим телом. Что тут началось! Взрослые кричат, ругаются, а Яшар молча отбивается от них, лягается, а я тем временем трясу руку Харпыра-бея: как, мол, поживаешь?

В один миг закружилось все, завертелось на веранде дома Карами – дочки визжат, американские дети разверещались и вцепились ручонками в мать. Жена Харпыра-бея выпучила от удивления глаза. Один только Харпыр-бей мотает головой и улыбается как ни в чем не бывало – не дошло еще, видно, до него, что происходит. Да и не верилось ему, что Яшар может посягнуть на куропатку. Но остальные сразу смекнули, что к чему. Каковы мерзавцы! Набросились всем скопом на малыша, за шею схватили, стали ему руки выворачивать. Наконец одолели, вырвали из заломленных рук клетку. И кто больше всех старался? Мой сын! Завладев куропаткой, он поднял клетку высоко над головой, будто победитель – награду. Стоит и зубы скалит, болван! Тут наши взгляды скрестились, смутился он, сник, опустил клетку, спрятал за спину и попятился к стене. Не видя, налетел на жену Харпыра-бея, чуть с ног не сбил. Карами продолжал сжимать шею Яшара, и Бага Хамза заламывал ему руки.

– Отпусти ребенка, скотина ты этакая! – закричал я. – Сломаешь шею, медведь.

Ничего не ответил мне Карами, только пошли у него по щекам желтые да багровые пятна. Наконец разжал он губы и скомандовал сторожу Омеру:

– А ну-ка спусти с лестницы этого щенка! Чтоб духу его здесь не было! И вообще встань у ворот и не впускай сюда посторонних!

И хоть был я в его доме на правах гостя, но не сдержался:

– Заткни свою грязную пасть, Карами! Кто дал тебе право называть моего внука щенком?! В моем роду только одна собака и водится – Сейдо, да и тот опаскудился из-за того, что с тобой якшаться начал. Не смей Яшара щенком называть, не то горько пожалеешь об этом!

Засмеялся Карами – постарался на шутку дело вывернуть. Ах ты шакал криводушный!

– Не кипятись, Эльван-чавуш. Все они – что твои, что мои чада – все щенята. Я и своих сынов щенками называю – и Намыка, и Невзата, и старшего – Нуреттина. Вот и вырвалось у меня по привычке. Не серчай, Эльван-чавуш. Проходи лучше, присаживайся вместе с нами. А о том, что случилось, и думать забудь. Кто осудит ребенка за неразумный поступок? Отняли мы у него клетку, чтоб сраму не вышло. Проходи, Эльван-чавуш, садись.

А тут еще Харпыр-бей подтолкнул меня к своей жене:

– Этот человек есть мой прима друг!

С каких это пор стал я «прима другом» американа? Ну и народ!

Бесстыжая супружница американова встала предо мной, присела, согнув колени, опять поднялась и стала жать мне руку.

– Этот дедушка очен гуд! Он есть очен красивый дедушка, – сказала она.

Тем временем сторож подхватил Яшара под мышки и поволок вниз по лестнице. Что делать – уйти вслед за внуком или остаться и попытаться еще как-нибудь отвоевать куропатку? А пока я стоял в нерешительности, Карами подошел ко мне и, надавив на плечи, силком усадил.

– Садись, Эльван-чавуш, отведай нашего угощенья. Харпыр-бей опять настрелял куропаток. Он выехал сегодня из Анкары рано утром, в Сейдиме свернул к берегу реки, а там – видимо-невидимо куропаток. И в Хелледже, и в Айватлы их тоже, говорят, без счету водится. Вот он и настрелял их. Дочки мои их почистили, приготовили отвар, на бульоне пиляв сделали. Попробуй!

Тут и Пашаджик вмешался в разговор:

– Слушай, Эльван-чавуш, разговоры о куропатке затянулись сверх всякой меры. Сын твой от всей души сделал подарок нашему другу, а внук ястребом накинулся на куропатку, хотел отнять ее. Стыдно перед гостем. Да и перед соседями тоже. Ты же мудрый человек, Эльван Бюкюльмез, не допусти до скандала, посовестись.

Его слова были мне как удар под дых – каков негодяй, к совести моей взывает!

– А что мне с той мудрости? Лучше уж дураком быть, как вы все. Никто из вас не желает понять, что происходит. Один я заступаюсь за ребенка. Неужели до вас не доходит, что происходит – нельзя отнимать у мальчика куропатку. Для него ваши рассуждения о гостеприимстве и о совести – пустой звук.

– Ах, дети, дети… – встряла жена Карами. – Все они одинаковые.

– И все неслухи, – добавил Мемишче.

Меня рассердили эти слова, и я изо всех сил стукнул тростью по полу, да так сильно, что у собравшихся огоньки вспыхнули в глазах.

– Уж коли вы меня пригласили остаться с вами, то не оскорбляйте ни меня, ни внука! Не то мне придется покинуть этот дом.

– Нет, нет! Мы до этого не допустим. Мы рады тебе, Эльван-чавуш. И Харпыр-бей рад тебе. Он полюбил тебя. Как приехал, так не перестает спрашивать: «Где Эльван-чавуш? Когда придет Эльван-чавуш?» Если б ты сам не пришел, нам надо было б срочно посылать кого-нибудь за тобою. Он и жене своей все уши прожужжал о тебе. Сам видел, как он обрадовался твоему приходу – встал навстречу, за руку поздоровался. А ты говоришь: оскорбляем тебя. Какое ж это оскорбление? Ну, а то, что мальчик силой пытался отнять клетку, так это, как ни крути, вышло некрасиво.

– Ребенок просит вернуть ему куропатку, и пускай Харпыр-бей вернет ее. Над ребенком нельзя сильничать, нельзя отнимать у него самое дорогое. Разумный человек не должен так поступать, а наш гость, видать, человек разумный, вот только когда дело касается куропатки, он ведет себя неразумно.

– Ох-хо-хо, Эльван-чавуш! «Неразумно»! Нельзя так говорить про гостя. Харпыр-бей – человек достойный. Так веди же себя и ты достойно. Не говори слова, которые могут задеть его.

– Чем же мои слова недостойные? Я только сказал и сейчас повторяю, что у моего внука против его воли отняли куропатку и пускай Харпыр-бей вернет ее. Каких еще более достойных слов ждете вы от меня?

– Вот эти-то слова как раз и недостойны тебя, Эльван-чавуш. Где это слыхано, чтоб подарок назад отнимали? Даже помыслить об этом и то дурно, а уж говорить… Ни я, ни соседи не осмелимся на такое.

– Может, вы и не осмелитесь, а я осмелюсь, так как имею право. У мальчика силком отняли прирученную птицу. Мой сын Сейдо совсем одурел, украл ее у Яшара.

– Но ведь Сейдо – отец Яшара. У маленького мальчика не может быть ничего такого, что не принадлежало бы его отцу.

– Куропатка не имущество. Она не корова, не баран, не земельный участок, не поле, не конь, не ишак. Это куропатка! Ребенок сон потерял, день и ночь плачет. Будь эта куропатка моей, я бы и слова не сказал вам в укор, сам бы ее подарил Харпыру-бею, без вашей просьбы.

Долго еще мы пререкались, но так ни к чему и не пришли. Думаю, Харпыр-бей хоть и плохо понимал по-турецки, но стал догадываться, о чем спор. Он изменился в лице, аж позеленел весь, и взгляд у него сделался скучный. На жену свою он избегал смотреть – неловко, наверно, стало. Но тут Сейдо подвинул ему клетку, и рука Харпыра-бея сама собою легла на нее по-хозяйски. И с этого мига его лицо больше не выражало смущения. Жена уселась поудобней на прежнее место промеж детишек. И прочие гости, весь этот дрянной народец, потянулись к столу. Пришлось и мне, хоть и не хотелось, присоединиться к ним и сесть на миндер. И гости и хозяева притихли, никто не хотел заговаривать первым. Тогда Харпыр-бей произнес своим тоненьким бабским голосишком:

– Я иметь большой огорчение. Я полюбил Сейита и отца Сейита вери матч. Я привозил много подарки. После еды я хочу давать эти подарки – Сейиту и его отцу, а также дочкам Карами. Но я сейчас есть очен голодный. Я уехал из Анкара рано утром. Каждый утро я очен мало кушать, поэтому я сейчас есть очен голодный. Я хорошо стрелять. И моя жена Бетти тоже есть голодный.

Карами хлопнул в ладоши и крикнул вниз:

– Быстрей! Принесите еду. Все, что есть наготове, подавайте! Юфки, пиляв, бекмес, виноград и свежий овечий сыр. Если каймак[57]57
  Каймак – пенки, снятые с топленого молока.


[Закрыть] найдется, несите и его. Пошевеливайтесь, Невин, Несрин! А ты, невестка Гюльсюм, проверь, не сварились ли яйца. Несите все, что есть.

Женщины принесли спрыснутые водой юфки, поднос с пилявом, поверх которого горкой уложено куропаточье мясо, две большие чаши с йогуртом. Еды было много, и шел от нее аппетитный дух, но будь я проклят, если хоть один кусок положу себе в рот. Хоть бы пахлаву с медом мне тут предложили, и то не осквернил бы свой рот едой, приготовленной в доме этого негодяя.

Жена Карами подсела с краю, рядом с Бетти-ханым.

– Кушайте, гости дорогие.

– Угощайтесь, пожалуйста, – подпевал ей Карами.

– Пусть первыми начнут гости, а мы потом приступим, – угодничал Пашаджик. – Приятного аппетита!

– Все вы наши гости дорогие, все вместе и начинайте, – отозвалась жена Карами, хотела взглянуть на меня, но так и не решилась, только добавила: – Кушайте, Сейдо-эфенди, пожалуйста.

И мой продажный сын в ответ почтительно прижал обе руки к груди.

– Да будет всегда изобильным ваш стол! Приступайте к еде, а мы – после вас.

Пока они друг перед другом выказывали почтительность, Харпыр-бей начал есть, и супружница его без стеснения брала лучшие куски мяса, заворачивала их в юфку и совала детишкам. Малыши – их было двое, мальчик и девочка, – уплетали за обе щеки. Девочку звали Джейн, мальчика Роджер. Ну и чудные имена у этих американов! У обоих – да простит меня Аллах – глазенки были узкие, волосенки желтые. Недаром говорится: каждой твари родной детеныш кажется пригожим. А мне со стороны видней – некрасивые дети у американов. Сама Бетти-ханым больше на йогурт налегала и детям совала ложку за ложкой.

– Йогурт есть очен гуд, очен хорошо!

Харпыр-бей тоже нахваливал:

– Пиляв очен, очен гуд!

– Кушайте, кушайте, гости дорогие. Вы уж простите, что пиляв получился суховатый, в спешке готовили. Если, иншаллах, останетесь до вечера, мы ягненка прирежем. Гюльсюм, невестушка, принеси виноград!

Огромное блюдо с перемытым сочным виноградом появилось на краю стола. Гости уминали вареные яйца. Харпыр-бей ел пиляв совсем как Баки Ходжа из Чайырлы – набивал полный рот и, давясь, глотал почти непрожеванный. При этом жилы у него на шее напрягались. Если б не запивал йогуртом, то непременно подавился б. Яйца он тоже засовывал в рот целиком.

– Я есть большой любитель деревенские яйца!

– Конечно, конечно, деревенские яйца очен гуд.

– Я есть большой любитель деревенский хлеб тоже!

– Да, деревенский хлеб тоже очен гуд.

– Мы вам в дорогу дадим деревенский хлеб, и яйца дадим. Для Теджира тоже дадим хлеб. Передайте, пожалуйста. Гюльджан, наверно, соскучилась по домашнему хлебу.

– О, ты знай Гюльджан? Бетти очен любить Гюльджан.

– Как же нам ее не знать? Она ведь из нашей деревни, мы даже в родстве с ней состоим.

– Вы, Харпыр-бей, живете в одном доме с Теджиром? – те важным видом спросил Карами.

– Да. В Анкара есть улица Йешильсеки, там есть наш дом. А наш квартир номер десять.

Американские дети все еще жевали пиляв. Видно, вкусный получился. А с чего ему быть невкусным – на чистом масле сготовлен, на бульоне из куропаток. А булгур на пиляв пошел свежего помола. Юфки тоже испечены из муки нового урожая. Детям вкусная еда завсегда в охотку.

Тут жена Харпыра-бея достала из своей сумки большую коробку и, подозвав сноху Карами, протянула коробку ей.

– Ты открой это и угости всех. Здесь, как это по-турецки?.. шекерлеме[58]58
  Шекерлеме – конфеты.


[Закрыть].

– Приготовлено из какао, ванили, банана, – добавил Харпыр, закуривая сигару.

Гюльсюм открыла коробку и стала обносить всех по очереди – Мемишче, Пашаджика, Бага Хамзу, моего Сейдо. Она и ко мне подошла, но я приложил руку к груди: спасибо, мол, не хочется. Ту конфету, что мне причиталась, Гюльсюм дала сторожу Омеру. Угостила она и Невин с Несрин, затем протянула коробку обратно Бетти-ханым.

– Ноу, ноу, – заулыбалась Бетти-ханым. – Ты меня не понимай. Я давать тебе эта коробка насовсем. Это есть мой маленький презент. Ты оставляй конфеты для детей. Это очен гуд для детей.

Гюльсюм непонимающе улыбалась, и тогда вмешался Пашаджик.

– Бери, бери, Гюльсюм, – почти закричал он, – отнеси к себе в комнату. Неужели не понимаешь – Бетти-ханым подарок тебе сделала! До чего ж мы все-таки темные! Ни словечка по-американски не понимаем.

Харпыр-бей подвинул клетку поближе к Карами, поднялся из-за стола:

– Я должен ходить к своя машина. Идем со мной, Сейит, помогать будешь.

Карами головой мотнул сторожу:

– Поди-ка и ты, Омер, с ними, поможешь, если понадобится.

Они втроем спустились во двор. Харпыр-бей открыл автомобиль и с помощью Сейита и Омера достал оттуда большую картонную коробку. Наверх он ее занес сам, без чьей-либо помощи. С трудом опустил коробку на середину стола, который к тому времени успели освободить от посуды и подносов с едой. Медленно, не спеша вскрыл коробку и первым делом достал блестящие прозрачные пакеты, в которые были упакованы женские платья.

– Карами-бей, это есть для твои дочки.

Следом появилась шерстяная безрукавка.

– Эльван-бей! Это есть для тебя.

Сейиту протянул шерстяную шапочку:

– Это есть тебе, Сейит-бей.

Пашаджику досталась упаковка с бисквитом:

– Будешь кушать, Пашаджик-бей.

Вторая такая же коробка досталась старосте, третью поделили между собой Мемишче, Сейит и сторож Омер.

– Эге, да он сюда всю Анкару привез!

Каждый взял свой подарок, только я один не захотел взять безрукавку, которую Харпыр-бей положил передо мной, и отодвинул ее подальше. Я глаз не спускал с клетки с куропаткой.

– Мне от него только одна-единственная вещь нужна. И ничего больше!

Пашаджик сунул безрукавку Сейиту. А тут как раз и кофе подоспел. Гюльсюм каждому подала по чашечке, только мы с Сейитом отказались – хотя бы в этом он последовал моему примеру. Я же крепко держался своего решения – ни есть, ни пить в доме Карами.

Не успели гости выпить свой кофе, как наше внимание привлек какой-то шум и громкие голоса внизу. Глянули мы вниз и обомлели – это заявились к дому Карами Исмахан и Али с Яшаром. У Сейдо лицо сделалось аж пепельное. Опираясь на палку, я с трудом встал и пошел им навстречу. Сторож Омер на лестнице обогнал меня.

– Нельзя! Сюда нельзя! – закричал он, преграждая дорогу нашим.

– Американец взял куропатку Яшара, чтоб поохотиться, – сказала Исмахан. – Подержал – и хватит. Пора и честь знать. Пускай возвращает!

– Пусть отдает нашу куропатку! – выкрикнул Али.

И Яшар, не умолкая, повторял:

– Верни мою куропатку! Не отвози ее в город!

Я так и замер на середине лестницы. Оттолкнув меня, Сейит кубарем слетел вниз.

– Ни стыда у вас, ни совести! Людям от вас только беспокойство. Кто вас звал? Кому вы здесь нужны? Решили меня на посмешище выставить? А ну кыш отсюда! – зашипел он.

Схватив Али за шкирку, он силой развернул его лицом к воротам и наподдал коленом пониже спины так, что парнишка отлетел к воротам. Исмахан вмазал кулаком. Он и на Яшара замахнулся, но тот резко согнулся пополам и рывком кинулся ему под ноги. Сейит не ожидал такого и потому грохнулся всем телом на землю. Омер пытался помочь ему подняться, но Яшар не давал – молча и остервенело кусал он отцову руку. Я не знал, куда деваться от стыда. Ах, какой срам, какой срам!

– Аман, что это творится из-за какой-то паршивой куропатки! – закричала сверху жена Карами. – Эй, Карами, скажи Харпыру-бею, пусть отдаст им куропатку, чтоб духу их здесь больше не было! Позорят нас только перед гостями.

Али оправился от удара и, подойдя к лестнице, вознамерился подняться наверх.

– Не надо, внук! Не ходи туда!

– Не запрещай, дедушка! Я заберу у них куропатку брата, больше мне ничего не надо.

– Не дадут тебе. Их там слишком много – целая стая шакалов. Тебе с ними не совладать, Али. Потерпи, подожди…

Сейит с Яшаром разошлись наконец. Омер набросился сзади на Али, схватил его за плечи и стал тянуть вниз с лестницы.

Сверху спустился Пашаджик.

– Что это такое?! Кто дал вам право нарушать покой людей?! Ишь, разбойники каковы! Чего вам здесь надо?

Я схватил Пашаджика за грудки.

– Уйди с лестницы, Эльван-чавуш! – закричал сверху Карами. – Надо разобраться сперва, зачем они явились. Если с добром – одно дело. Если бучу хотят поднять – другое дело. Мы им тут, пожалуй, такую бучу поднимем, что долго помнить будут.

– А хоть бы и бучу хотят поднять. Уж не возомнил ли ты, что любого под себя подмять можешь?! – сказал я как мог спокойней. – Нет уж, мы себя ограбить не позволим. Иди-ка садись на свое место и не вмешивайся куда не просят. Бросил горящую головешку в сухую траву – жди пожара. С твоего благословения мой сын выкрал куропатку у ребенка. Вот ребенок и негодует. Ежели для тебя так уж важно соблюсти приличия, то почему бы не отдать куропатку настоящему хозяину?

– Говоришь, с моего благословения Сейит отнял куропатку у Яшара? – взвился Карами. – Да какое я имею к ней отношение? Может, скажешь, это я привез Харпыра-бея из Анкары? Твой сын пригласил его, а я принял у себя в доме. Да и то потому только, что вас же и пожалел. Вам нечем было напоить-накормить гостя, негде было уложить его. И что я получил взамен благодарности? Одни попреки!