Текст книги "Избранное"

Автор книги: Факир Байкурт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)

Из сборника «Цена жизни» (1973)

Цена жизни

Взвалив себе на спину больную дочь, Садуллах Якар, кряхтя и отдуваясь, спустился по лестнице хана. «Прибрал бы мою душу Аллах! – сетовал он про себя. – Чтоб я сдох!» Ему было неловко, стыдно перед дочерью, хозяином хана, немногочисленными его постояльцами. Вслух он ничего не сказал, но на душе было жуть как погано.

– Поживее, такси ждет! – крикнул хозяин хана.

Согнувшись под непосильной тяжестью, Садуллах старался идти быстро, как только мог.

Машина стояла у бровки тротуара. Шофер, то ли из Аданы, то ли анкарец, хотел было выйти открыть дверцу, но раздумал.

Садуллах подошел к такси, опустил дочь на землю. Ее платок слегка сбился, открыв заплетенные в две косы волосы. Дул резкий анкарский ветер. К тому же стлался туман, погода стояла отвратительная. Глаза у дочери были закрыты. Одной рукой Садуллах подхватил ее под мышку. «Ах, доченька, – простонал он про себя. Он готов был расплакаться. – Не было у тебя радости ни в родной семье, ни замужем. – Он обнял ее. – В нашем, будь он неладен, доме ничегошеньки ты не видела, кроме голода да холода», – думал старик, пытаясь открыть дверцу такси. Дергал, дергал за ручку – ничего не вышло. Посмотрел на шофера. Тот соизволил протянуть руку, открыл дверцу изнутри. С великим трудом Садуллах уложил дочь на заднем сиденье, поудобнее пристроил ее голову, потом вернулся в хан, к хозяину.

– Аллаха ради, Мустафенди[99]99
  Мустафенди – разговорно-сокращенное «Мустафа-эфенди», учтивое «господин Мустафа».


[Закрыть], не забудь наказать шоферу нашего автобуса, пусть передаст лавочнику Хамди в Невшехире[100]100
  Невшехир – город, центр вилайета и сам вилайет.


[Закрыть], чтоб наши крестьяне мигом достали и переслали мне поручительство. Скажи адрес твоего хана, пусть он им сообщит, ради Аллаха!

Вышел из хана, залез в такси.

– В какую больницу, отец?

– В Ходжаттепе, сынок, в Ходжаттепе.

Садуллах был из деревни Гёльгели невшехирского вилайета. Лет ему было по меньшей мере семьдесят. Пристроив голову дочери к себе на согнутую в локте руку, он раскачивался на заднем сиденье такси. Проехать через площадь Хергеле, затем пробраться между лотками перед лавчонками, кучами пустых ящиков и коробов, лошадьми и арбами – целая проблема. Лоб дочери покрылся потом, он смахнул его ладонью. Поправил ей волосы. Хорошенько повязал платок. «Как же тебе досталось, доченька родная моя, Джемиле, ох, как же тебе досталось!» – вздыхал старик. Он хотел взглянуть в ее блекнущие зеленые глаза, но они были закрыты. И снова едва сдержался, чтоб не разрыдаться. «Аллах всевышний наслал на тебя самую тяжкую хворь, ах, моя девочка! Сколько богатых подлюг разгуливает по свету, их он не замечает, а тебя выглядел!»

У дочери была какая-то непонятная ему головная боль. «Отец, голова трещит, просто разламывается!» – стонала она и больше ничего не говорила.

«В Невшехире доктор, видать, не разбирается, сопляк. А еще сказали, в тамошней больнице нет нужной паратуры, того-сего. Самая богатая этими штуками больница в Турции, дескать, Ходжаттепе. Америка все прислала в подарок!»

Такси выехало на основную магистраль. И вдруг, словно горы, выросли с обеих сторон огромные строения.

– В какую клинику, отец? – спросил шофер.

Садуллах не понял. Приложив ладонь к уху, он подался к шоферу:

– Что ты изволил сказать, эфенди?

Шофер притормозил. Спросил, показывая руками по сторонам:

– В какую из них?

Стекло, стекло, стекло! Белый, голубой, черный мрамор: анкарский камень, камень из Чанкыры, камень из Хаджибекташа! Бетон, бетон, бетон! Пригнали сюда бульдозеры, снесли старые дома, школы, кофейни, лавчонки и возвели вот все это. Шофер спросил снова:

– Тут много зданий, в какое из них?

– Где делают операции, сынок, операции.

– Операции, понял, но в какой клинике?

– Там, где подешевле… Ну, чтобы совсем дешево…

Шофера так и подмывало рассмеяться, но он сдержался.

– Во всех, что ты здесь видишь, во всех из них делают разные операции. Чем больна твоя дочь?

– А-а-а! Ты спрашиваешь, что за хворь у моей дочки? Сказали, опухоль. Откуда мне знать, что с нею, сынок? Знаю только, что хворь у нее в голове. Совсем, бедная, измаялась…

Шофер высадил Садуллаха и Джемиле перед клиникой Шабана Шефаи. Взял десять лир и укатил. Садуллах, поддерживая Джемиле за поясницу, постоял немного.

– О, великий Аллах, хоть бы забрал ты мою душу, лишь бы не доводил до всего этого, – бормотал он.

– Ох, ах, ах! – тихо постанывала дочь, руки у нее повисли как плети, глаз она не открывала.

Он повернулся к ней спиной и присел.

– Забирайся, доченька, забирайся. – Взвалил ее себе на спину, затем, с трудом выпрямившись, встал.

– Муж у нее оказался негодяем. Что поделаешь?! – бормотал Садуллах. – Ведь надо же, твоя законная жена! Не мог, что ли, ты сам показать ее докторам, нет, надо же было взвалить ее на такого аксакала, как я! Сучий ты сын, здоровая тебе годится, а стоило заболеть, так уже никудышная? Я, что ли, виноват, что она захворала? Эх ты, ишак, сын ишака! На все воля Аллаха. Хворь есть хворь.

Прошел два-три шага, оказался у двери. Дверь беспрестанно открывалась и закрывалась. Девушки с развевающимися волосами и юбками, длинногривые парни входили и выходили. Многие прижимали к груди книги. Садуллах снова пробормотал:

– Сучий сын!

С трудом проник он внутрь, но тут же к нему подошел служитель, остановил:

– Отец, зачем ты сюда ввалился? Тебе назначено?

Ничего не понял Садуллах: «Пропади они пропадом, эти городские порядки». Он посмотрел в лицо служителю таким недоуменным взором, словно с луны свалился.

– Отец, ты принес ее показать доктору? А доктору об этом известно?

И тот снова ничего не понял, промолвил:

– У дочки моей в голове… опухоль, говорят.

– Ты, – сказал служитель, – не в ту дверь попал, ступай-ка вон через ту, нижнюю. Там поликлиника, заплатишь пять лир, займешь очередь, доктор осмотрит твою дочку, поможет. Ступай!

Из всего сказанного он понял только «через нижнюю дверь». Но где она, эта нижняя дверь? С Джемиле на закорках Садуллах застыл на месте, огляделся по сторонам.

– Что мне, уйти отсюда? Пойти в другое место, но куда, эфенди, сын мой?

Служитель взял его под руку, подвел к окну.

– Смотри! Отсюда выйдешь, пройдешь немного, спустишься вон той дорогой. Видишь, люди входят и выходят? Видишь, много людей? Войдешь через ту дверь, займешь очередь, подождешь, когда подойдет твоя очередь, покажешь дочь доктору. А доктор тебе скажет, что потом делать. Иди, не топчись, не путайся тут под ногами.

– А что, там больница Ходжаттепе?

Служитель рассмеялся:

– Там, здесь – все Ходжаттепе. Ступай в ту дверь, что я тебе показал, там все тебе растолкуют. Топай! Да поможет тебе Аллах.

Старик повернул голову, взглянул на служителя:

– Да будет милостив к тебе Аллах, сыночек.

Ых, пых, ых, пых – спустился по лестнице. Между двумя зданиями расстояние порядочное. Снова он вошел через дверь, в которую входили и выходили множество людей. У кого в руках бумага, у кого пузырек, кто ребенка несет… Ни у одного не было на спине взрослой дочери, как у него. Он шел, кряхтя и охая, двое-трое из встречных уступили ему дорогу. Одна госпожа, помахав бумажками, что были у нее в руке, закричала:

– Пропустите старичка! Совсем на ногах не держится!

Садуллах медленным шагом прошел через застекленную дверь.

Оказался в коридоре, переполненном людьми. Скамейки, диваны сплошь заняты больными. Он продвинулся на два-три шага к середине помещения, потом приблизился к стене; присев на корточки, опустил дочку на пол. Через дверь, то и дело открывавшуюся, в помещение врывался ветер. В коридоре дурно пахло.

«Гора над деревней Гёльгели, а у дороги, ведущей на гору, Сладкий источник». – Джемиле вдруг задумалась об этом источнике. Потом о яйле[101]101
  Яйла – летнее пастбище в горах.


[Закрыть]. На яйле отец разжег костер. Потом от него – одни угольки… А еще там малюсенькое озеро, где плещутся форели… – Эх, выздороветь бы мне да сходить на наши виноградники. – Тут она начала размышлять о своих дочках, которых оставила в деревне на чужих руках. Одной три годика, другой пять. Интересно, заглядывает ли к ним бабушка?! И тут в мозгу снова вспыхнула боль. Казалось, череп вот-вот расколется и все, что внутри него, взлетит на воздух.

– Мамочка, мамочка! Черноглазенькие мои девочки, – вырвалось у нее. Обеих дочурок она любила одинаково – и малютку, и ту, что постарше. – Вот умру и останетесь вы, мои черноглазые дитятки, на чужих людей!..

Садуллах присел на корточки у стены и дочку осторожно пристроил поудобнее. Джемиле не смогла удержаться полулежа, оперлась руками об пол, села и тут же свалилась на бок. «Ах, хоть бы мне выздороветь. Пусть снова заболеет свекровь», – пронеслось у нее в голове.

Садуллах пробормотал:

– На тебе, будто среди моря очутились и плавать не умеем. Ну к кому мне пойти сейчас, спросить, что же дальше. – Он поискал глазами какого-нибудь мужчину. – Ты посиди здесь, Джемиле! – Отошел шага на три. – Послушай-ка, эфенди, – обратился он к молодому человеку в очках с приветливым лицом.

Юноша склонился к Садуллаху:

– Ты что-то хочешь спросить, отец? – И, взяв его под руку, отвел в сторонку.

Вокруг стоял оглушающий шум, слова юноши до него не доходили.

– Вот она, моя Джемиле, очень хворая, и все жалуется: «Голова болит, просто разрывается». Знаешь, мы добрались сюда аж из деревни, что в Невшехире. Надо показать ее доктору. Но какому, которому, где он? Наверху один мне сейчас сказал: займи очередь. Сколько стоит очередь? Где ее купишь?

– Валлахи, я здесь впервые, но минутку, давайте-ка спросим… – Юноша вошел в кабинет, через открывшуюся дверь виднелись высокие пишущие машинки, за ними – девицы простоволосые, в коротких юбках, с крашеными губами и подведенными глазами.

– Извините. Здесь вот один крестьянин с дочерью, ему надо занять очередь, чтобы показать дочь доктору, скажите, куда обратиться.

Одна из девиц улыбнулась:

– В окно справок.

Из окна справок выглядывал черноусый мужчина.

Садуллах и юноша рассказали черноусому, что им нужно. Юноша говорил очень уверенным, твердым голосом.

«Какой молодец этот парень!» – восхищался Садуллах. Вместе они зашли в два-три кабинета. Получив в одном из них чистую карточку, вернулись к Джемиле.

– Ой, спасибо, эфенди, твоя доброта стоит целого окка[102]102
  Окка – 1,283 кг.


[Закрыть] золота! Пошли Аллах твоим отцу и матери самых больших радостей, сынок.

Молодой человек смущенно промолвил:

– Помилуй, папаша, не надо, не стоит. – Отошел и занял свою очередь.

Садуллах присел возле Джемиле.

– Доченька, Джемиле, тут придется долго ждать, – сказал он ей. Замешательство его прошло. «Надо же, мы тут все равно что скотина бессловесная, черт побери, – подумал он. – Высоченные, что твои горы, дома смотрят на тебя, а ты смотри на них, и ничем ты не отличаешься от скотины, Садуллах».

– Ох, голова болит, отец, мочи нет! – стонала Джемиле.

Какой красавицей была она до замужества: сочные губы, светлые брови, зеленые глаза. А как замуж вышла, пожалуй, стала еще красивее, так казалось Садуллаху. «Но вот свалилась на нее эта хворь, совсем запаршивела молодуха, так запаршивела, что в лицо взглянуть страшно: кожа почернела. Даже самая красота ее – губы сморщились. Брови постоянно насуплены, лоб, все лицо в морщинах. Зубы как будто заржавели. Этот ишак, муж ее, что называется, высосал всю красоту моей доченьки, а теперь ею брезгует, – думал Садуллах, сидя у стены. – Хоть бы какие пилюли дали, да она поправилась! А если не поправится, что же тогда? Совсем пропадет в деревне? И яйла у нас есть, и озеро, и бахчи… Однако вот захворала, будто осрамилась, вся деревня сплетничает! Но мы не бродяги какие-нибудь, чтоб срываться с места и шастать по городам. Тут и одного дня не проживешь по-человечески. Приезжаешь сюда с полным кушаком денег, и все мало. Отдай в хане, отдай за такси, а на что есть-пить? На что кормить малышек? Без денег ничего не поделаешь, даже воды, что от господа бога, не напьешься».

Две госпожи, один господин, по виду все трое врачи, прошли мимо, всколыхнув воздух своими халатами. Шли твердым шагом – будь на них сапоги, можно было б принять их за офицеров. Повеяло приятным запахом, который быстро исчез. Когда они проходили мимо, Джемиле громко застонала, но они даже не взглянули в ее сторону.

«Найдись тут женщина-доктор, такая, у которой собственные мать с отцом горя натерпелись, которая, увидев мою беду, заплакала бы кровавыми слезами и тотчас сказала бы: скорее, скорее, скорее отведите Джемиле-ханым наверх, прямо в мой кабинет, я сама ее осмотрю, дам ей самые лучшие пилюли, в одну минуту поправится… Э-эх, такое бывает только в сказках, в Турции не бывает. – Садуллах стукнул себя кулаком по колену. – Старый баран! Уж смерть твоя близка, а ничего ты в своей срамной жизни не смыслишь! Забирай Джемиле на спину, тащи назад, брось в угол своего дома, иди принеси с гор меду, корми ее ложками, если уж помрет, пусть помрет у своего очага, только не здесь!» – И он еще раз стукнул себя кулаком по колену.

После полудня их позвали. С одного бока Садуллах, с другого санитар, взяв Джемиле под мышки, потащили. Когда вошли в кабинет врача, Садуллах внезапно почувствовал надежду, обрадовался: «Вот они, струменты, вот они!» В кабинете сидела женщина-доктор. Здесь была другая женщина, вся в белом, жгучая брюнетка, красавица, тоже доктор, еще три-четыре сестры и четверо докторов-мужчин. До чего же они были чисты! Перед каждым по больному. Они ощупывали, прослушивали больных со всех сторон. Кого со спины, кого в грудь, предлагая покашлять, задавали вопросы, что-то записывали. Словом, производили осмотр.

Джемиле досталась жгучей брюнетке.

Садуллах взмолился в душе: «Великий Аллах, яви же свое милосердие! Аж до самых Афьонских гор дошел я в освободительную войну. Несколько лет перестреливался с греками, был ранен, но никакого добра не видел ни от кого – ни от людей, ни от государства. Сделай же мне добро в самую предсмертную мою пору, окажи малюсенькую услугу, спаси мне дочку! Видишь, я прошу крохотной услуги, да и то не для себя!» Кроткими глазами он посмотрел на женщину-доктора.

– Аж из деревни Гёльгели, что под Невшехиром, добрались мы сюда, добрая ханым, это очень далеко. Только от шоссе до Гёльгели восемь часов ходу. Невшехирские доктора ничем не могли помочь. Говорят, нет у них струмента. Ты повнимательнее осмотри ее, милая ханым, доверяю мою Джемиле прежде всего Аллаху, потом тебе, твоим золотым рукам, твоему струменту отличному. Пожалуйста, милая ханым, добрая ханым.

– Хватит тебе болтать. Как ее зовут, как фамилия? – Госпожа докторша говорила с явным раздражением, сердилась.

Джемиле застонала, положила руку на голову, застонала еще раз, но ни слова не вымолвила. Она видела перед собой озеро на яйле, а в нем – рыбы, много рыб.

– Как ее зовут, как фамилия?

Садуллах назвал имя и фамилию дочери.

Женщина-доктор записывала.

– Когда она родилась?

Садуллах заискивающим тоном сказал. Докторша записала.

– Место жительства?

Он ответил и на этот вопрос.

– А ну, рассказывай, на что она жалуется.

Стесняясь, как будто его в чем-то очень дурном уличили, Садуллах проговорил:

– У нее в голове что-то нехорошее, опухоль, сказали невшехирские доктора. Но у них, оказывается, нету струмента. Столько денег переплатили, а все зря. Вот и привезли мы ее сюда. Без конца стонет. Зовет не переставая: «Мамочка, мамочка, мамочка!»

– Говоришь, у них нет инструмента. Тогда как же они определили опухоль? Подними да положи-ка ее вот сюда! Сестра Фикрие! Подойди помоги. Уложите Джемиле-ханым.

Джемиле уложили. К рукам, к ногам прикрепили шнуры, проволоки. Отдельной проволокой стали водить по голове среди волос.

Садуллах смотрит, дрожит и бормочет про себя. Разговаривает с Аллахом, жалуется на черную свою судьбу, на пропащую свою жизнь.

Докторша позвала одного из докторов-мужчин:

– Эсад-аби! Подойди, пожалуйста. Э-Г Тест-Анжу.

Они поговорили между собой, пошептались. Потом обратились к Садуллаху:

– Кем приходится тебе Джемиле?

«Кто она мне? Джемиле – моя дочь! Сколько раз я должен говорить вам об этом?! Раскройте как следует уши, Джемиле – моя дочь!»

– Джемиле – моя дочь, – сказал он вслух смиренно.

Докторша оглядела Садуллаха с головы до ног, стараясь сдержать раздражение.

– Послушай, отец. Положение тяжелое. Прежде всего для тебя. Мы хотим тебе помочь. – Она взглянула на доктора, которого назвала Эсадом-аби, и сказала ему: – Надо положить Джемиле-ханым в больницу. Тщательно обследовать. Сделать снимки… – И обернулась к Садуллаху: – Ты понимаешь! Потом мы здесь посоветуемся. Возможно, потребуется операция, сделаем. Но для этого ее нужно положить в больницу, иначе никак. Обязательно надо положить. За это от тебя потребуется плата. Много денег. Бесплатно ничего не делается. Сколько потребуется? Ты бедняк, мы об этом подумали. И еще будем думать. Возможно, часть денег мы сможем взять из наших оборотных средств. Но часть обязательно ты должен вложить. Всего требуется пять тысяч лир. Но ты внеси три тысячи. Об остальном мы похлопочем. Вот так-то, папаша!

Он старался понять все сказанное доктором, прикинуть в уме все эти подробности, но так и не смог. Единственное, что он уразумел, это то, что всего нужно пять тысяч лир, но от него требуется три. Внезапно он вспомнил:

– Я сообщил в деревню, там мне делают поручительство! Я хотел взять его с собой, но старосты не было: уехал на базар. А дочь не терпит… Вечером или утром пришлют поручительство… Мы остановились в невшехирском хане. Шофер автобуса привезет, Мустафенди все знает, мы ему рассказали…

Докторша нахмурилась.

– Поручительство не годится, отец. Здесь есть оборотный капитал, вот туда ты должен вложить наличные. Наше начальство распорядилось делать так. Сами мы ничего не решаем. Вот, и по-другому никак нельзя…

Некоторые истины Садуллах усвоил еще с детства. Если ты обращаешься с просьбой к человеку ученому, немного поплачешься, погорше пожалуешься – и дело твое выгорело. Вот он и начал слезно упрашивать:

– Да упаси вас великий Алдах от всех бед! Да не доведется никому из вас увидеть горе ваших детушек. Желаю вам много-много денег! Да поможет Аллах вам заработать много-много, очень много!

Докторша смотрела на него непонимающе. Как только Садуллах замолк, сказала:

– Слушай теперь меня, отец, еще раз! Возьми Джемиле, отвези в невшехирский хан. Как только найдешь три тысячи, привози. Но смотри не тяни! Положение твоей дочери очень серьезное. – Она подозвала знаком сестру.

Подошла сестра, взяла Джемиле под руку.

– Пилюлю. И ни одной пилюльки не дашь?

– Пи-лю-ли? Постой, я дам тебе рецепт. Хорошо бы ей сделать уколы, но кто их сделает в хане? Выпишу пилюли. Пусть глотает перед едой, три раза в день, с водою… – Докторша быстро-быстро выписала рецепт, не задерживаясь, сунула ему в руку и перешла к другому больному.

Садуллах и Джемиле и не заметили, как очутились в коридоре. Снова присели у стены. Прошло довольно много времени, Джемиле плакала и стонала. Садуллах все надеялся, что кто-нибудь из проходивших мимо людей в белых халатах остановится и поможет. После многих бесплодных попыток ему удалось рассказать нескольким о своей беде. И где я найду три тысячи лир?.. – причитал он. – У вас голова светлая, дайте мне хороший совет… Те, кто выслушали, помочь не могли. Над ними тоже начальство, оно установило такой порядок.

– Ступай, отыщи эти деньги, иного выхода нет. – И на этом разговор кончался.

Отец с дочерью сидели у стены, пока коридор не опустел. Доктора по одному, по двое выходили из дверей, шли обедать. Давешняя докторша и Эсад-аби заметили, что Садуллах и Джемиле все еще чего-то ждут, и помрачнели.

– Напрасно ждешь, отец. Как можно скорее ступай, найди три тысячи. К сожалению, иного выхода нет, – сказал Эсад-аби.

Докторша печально подтвердила:

– Да, это так. Другого выхода нет… нет.

– Аллах, Аллах, – простонал старик. Подхватил Джемиле под мышки, поднял, прислонил к стене. Потом присел перед нею, с великим трудом взвалил на спину. – Ах, доченька, за какие такие грехи Аллах послал тебе столько горя? Чем ты провинилась, чем я провинился? Мы будто посреди моря, нет у нас ни крыльев, ни рук, да и ухватиться не за что. Ай, великий Аллах, неужто ты создал нас только для того, чтоб мы без конца терпели страдания? – взывал он. – Не сочти за грех эти мои слова. Не сочти и не записывай на мой счет. Ты сам не сумел сделать из меня достойного твоего раба. Видишь в каком я положении…

Медленно-медленно он направился к выходу, вышел на улицу. Опять нужно брать такси, ничего не поделаешь. Горстка денег в его кушаке еще малость убавится. Что же делать – не торчать же им здесь. Так или иначе нужно возвращаться в невшехирский хан, там можно еще раз посоветоваться с Мустафенди. Может, тот что и подскажет. Садуллах остановился, снял со спины Джемиле. Взял ее под руки, стал ждать кого-нибудь, кто поймает им такси. «Иншаллах, сыщется добрый мусульманин, поможет».

Ждать пришлось очень долго. Наконец они оказались в такси. Вместе с дочерью он опять устроился на заднем сиденье. «Слава богу, шофера тут хорошие! Только скажи, куда тебе надо, сразу отвезут. Да и берут по-божески, последнюю одежу не снимают».

Мустафенди сидел, жуя лепешку с завернутой в нее котлетой и луком. Перед ханом остановилось такси. Через заднюю дверь вылезли Садуллах и его дочь. Мустафенди со своего места сразу заметил, что вернулись они с унылыми лицами. Старик снова взвалил себе на спину дочь. «Э-эх, какие же ишаки, ишачьи дети есть на свете. Где этот подлец, ее муж? Бросил ее в такой беде! – размышлял Мустафенди. Он опять сунул в рот лепешку с котлеткой и луком и продолжал жевать. – Какие же мы все ишаки!..»

Вошел Садуллах с Джемиле на закорках. Мустафенди сказал ему, чтоб он поднялся наверх и сразу же уложил дочь.

– Уложи, чтоб поспала, отдохнула.

Садуллах, тяжело ступая со ступеньки на ступеньку, отнес Джемиле наверх, уложил в постель. Отирая с лица пот, спустился. Взял стул, шлепнулся на него возле Мустафенди. Рассказал, как мог запомнить, что услышал в больнице. И уж который раз долго клял свою черную судьбу и пропащую жизнь. Несколько раз с бранью упомянул о «докторах, охочих до денег». Потом спросил:

– Что ты скажешь, брат Мустафенди, об этой моей беде? Валлахи, единственная надежда на тебя. Еще в больнице я первым делом вспомнил о тебе и вот вернулся. Подскажи же скорее, как мне быть. Век буду тебе благодарен.

– Садись, выпей чаю, я чуток подумаю, – ответил Мустафенди. Насытившись, он убрал лежащие перед ним мясо, лепешку. Приказал принести стакан чаю, чашку кофе. – Вы такие неразумные люди, крестьяне… Ну как тебе объяснить, Садуллах-ага, валлахи, уж жизнь вас учит, учит, а все равно ума не наберетесь.

Садуллах не воспринимал ничего, что не касалось волнующей его темы, но терпеливо выслушал эти тирады содержателя хана, дожидаясь, когда он ответит на поставленный вопрос.

– Послушай. Жаль, что ты не из Невшехира, а из Ичеля, – сказал Мустафенди. – От Ичеля здесь есть депутат. Ну и пробивной же! Нет такой двери ни в больницах, ни в других государственных местах, которые он не мог бы открыть. Так вот, очень хорошо было бы тебе сходить к нему. Но ты не из Ичеля, ты из Невшехира, вот в чем загвоздка. Ну да ладно, я еще подумаю, может, что-нибудь сообразим.

Последняя фраза Мустафенди обнадежила Садуллаха. От всей души он начал благодарить его:

– Да продлит Аллах твои дни! Ты еще подумай. Рабом твоим буду на всю жизнь. И по утрам и по вечерам молиться за тебя буду.

Старик погрузился в думы, начал разговаривать сам с собой, с Аллахом: «Я твоих верблюдов не пугал, верно? А нет, пугал, пугал! Да-а-а: верблюды твои были гружены хрустальными графинами и бокалами, все посыпались и разбились вдребезги, когда верблюды испугались. Из-за меня ты понес большой убыток… Потому ты и начертал на моем лбу эти черные знаки! Заставил меня принять такие страдания! Мало того, что я столько лет воевал, потом нищету терпел горькую, ты и мое дитя обездолил! Посмотри на этого Памбука Арифа, из нашей деревни, у него все есть – и скотины, и всякого другого добра полно! Каждую неделю жрет по два-три килограмма мяса и вот ведь никогда не болеет, подлец! Ни сам, ни жена, ни дочь! Ну а мы? Какое там мясо, какое там молоко! Даже каких-нибудь трех овец, чтоб только поглядеть на них, ты не дал нам! Что я тебе сделал, чем заслужил такую твою ненависть, несправедливость, а, мой великий Аллах, а, мой дорогой Аллах?!»

– А что, этот депутат, – Садуллах повернулся к Мустафенди, – о котором ты говорил, он в наших бедах разбирается?

Содержатель хана помахал рукой.

– Ого-го! Да еще как! Этот тип прежде всего и в особенности прямо-таки радетель бедняков, родной их отец да и только! И к тому же не зарится на их деньги! По нынешним временам таких людей, почитай, совсем не осталось. Валлахи, ты мне не поверишь. У него дома больше двадцати постелей. Его выгнали из партии, он баллотировался как независимый, его снова выбрали. Слава о нем идет по всей Турции! Пробивной человек! Любую дверь не откроет, так взломает. Ах! Если бы ты был ичелянец! А ты ведь невшехирец. – Немного подумав, Мустафенди продолжил – Ладно, выкрутимся. Вечером я позвоню ему по телефону и скажу, что ты из Ичеля, запомни, ты из деревни Каргалы Ичельского вилайета! Не знает же он каждый дом в Каргалы. И все-таки давай-ка еще немного подумаем. – Мустафенди помолчал. – Ты скажешь, что раньше жил в Невшехире, а потом вы перебрались в Ичель, а я позвоню: «Бей-эфенди, тут у меня один земляк привез больную дочь, хочет тебя повидать. Я хозяин невшехирского хана Мустафа Альянак. Приходится за него похлопотать, эфендим. Я не раз слышал о тебе, твоя милость, однако вот побывать у тебя не довелось… Где этот твой земляк может тебя повидать, эфендим? Обязательно жду твоего ответа, эфендим». Так и скажу этому господину. Что, я его боюсь, что ли? Лишь бы голова работала, а там все уладится.

Тут он вдруг увидел драные ботинки на ногах у Садуллаха, большой палец левой ноги аж выскочил наружу, одежонка вся в заплатах, хотел сказать: «Ну и хороши же вы, оборванцы», но раздумал. «Боже, уж если человек едет из Невшехира в Анкару, неужели не догадается надеть новые ботинки, натянуть приличные штаны, пиджак накинуть? Эти крестьяне никогда людьми не станут! Вот сейчас в этой рвани пойдешь к депутату от Ичеля. Ох-хо-хо! Ну да поможет тебе Аллах!»

Садуллах вздохнул.

– Послушай, что я подумал, Мустафенди. Сейчас я отсюда пойду на площадь Хергеле, похожу по Саманпазары, там надо мной появится птица и она бросит мне грязный сверточек. Пока всякая там полиция не заметила, я потихонечку нагнусь, подберу его и прямиком сюда. Вместе с тобой развернем этот сверток, а там три тысячи триста лир! Ты скажешь, тебе три тысячи лир нужно, а что будешь делать с тремя сотнями? А это на всякие расходы. Великий Аллах видит сверху, в какой я беде. Доктора не видят, а он видит. Я очень люблю своего Аллаха, Мустафенди. Столько раз я был ранен на войне, столько перенес горя, но вот Аллах не допустил моей погибели. Правда, он не допустил моей гибели, чтоб я еще маленько помаялся, это ясно. Достаточно уже и того, что мы дышим. Так что моя жизнь принадлежит ему. И под конец на дочку мою напустил хворь. Но и от этой хвори он ее избавит. До сих пор он не сделал мне никакого добра, но на этот раз сделает, назло всем моим недругам в деревне. Никто не споет над моей бедной Джемиле отходную. Иншаллах, как резвый жеребенок, прибежит в деревню.

Хозяин хана улыбнулся:

– Иншаллах!

Он снова посмотрел на палец, выглядывающий из драного башмака. «Ох уж эта нищета, – пробормотал он про себя. – Ох уж это простодушие».

Депутата от Ичеля он застал после третьего звонка. Человек он холостой, домой приходит только спать и вообще связаться с любым депутатом меджлиса – дело практически невозможное, но, что бы там ни было, на этот раз Мустафенди связался. Рассказал все. «Пусть завтра приходит утром», – разрешил тот и дал свой адрес. Мустафенди долго думал, как Садуллаху найти этого типа. Будь старик немножко посмекалистее, догадайся сесть на автобус, а ведь он кроме такси не знает другого транспорта. И без того у него шиш в кармане. Как снег под теплым ветром, тают у бедолаги деньги. Долго раздумывал об этом хозяин хана, словно это его личное дело.

Джемиле всю ночь стонала и плакала. Отец встал, пошел, разыскал дежурную аптеку, купил лекарств. Принес маленькую бутылочку простокваши. Ложки у них не было. Мустафенди дал свою, чайную. Ею Садуллах покормил дочку. Утром по анкарским громкоговорителям с полчаса читали эзан[103]103
  Эзан – здесь: утренняя молитва.


[Закрыть]. Садуллах поднялся с постели, сделал омовение, помолился. Молился он долго-долго. Со стороны Кале, Енидогана слышалось дружное пение петухов. Как же длинны ночи для больных, господи! Совсем плоха стала Джемиле за эту долгую ночь.

Садуллах с запиской в руке долго бродил в холодном тумане, искал улицу Айтен, что напротив печатного двора. Спрашивал в кассе спортивной лотереи, в пекарне, у парикмахера. Наконец он выбрался на улицу Айтен. Постучал в дверь одного дома, что стоял в саду. Депутат от Ичеля сидел за столом в вельветовых брюках и теплой рубашке с открытым воротом.

– Проходи, проходи, папаша! Сюда. Стало быть, ты из нашей Каргалы? А чей ты будешь? Как с урожаем в этом году в Каргалы? Как поживают соседи? Налоги тяжеловаты, не правда ли? И цены опять здорово подскочили. Когда эти умные головы научатся править страной? Я им каждый день задаю этот вопрос в меджлисе, но, что поделаешь, у меня нет длинной бороды и слова мои повисают в воздухе! У тебя кто-то заболел? Что с ней? Ну-ка иди сюда поближе, давай-ка рассказывай, прошу. Только покороче, потому что у меня много других важных дел. Говори сразу, чего ты от меня хочешь. – Пожалуйста, поскорее говори, папаша!

– Аллах, Аллах, – только и смог промолвить старик.

– Только поскорей, поскорей, – повторил депутат от Ичеля.

– Я привез свою дочь. Здесь есть больница Ходжаттепе, ты ее знаешь? Почтенный депутат, откуда Садуллах возьмет три тысячи лир? Уже не то здоровье, не тот возраст у Садуллаха, чтоб раздобыть три тысячи. А я хотел, чтоб мне сделали в деревне поручительство, но староста уехал на рынок, я просил соседей в деревне, они пришлют мне вдогонку, а иначе откуда взяться у такого бедняка, как я, трем тысячам лир?! Никогда в жизни. Моя дочь Джемиле жалуется на боль в голове. Лежит в хане и все время стонет. Опять же возьми хан – нужны деньги, возьми такси – снова деньги. Мы ведь приехали в Анкару лечиться, а нас без конца грабят. Такие вот мои дела. Тебе все как есть рассказал. Суди сам.

Депутат быстро открыл ящик стола, вынул карточку. Написал что-то на ней с обеих сторон.

– Я этим дубам постоянно твержу, не слушают. Образование – раз, здравоохранение – два. Все это должно быть бесплатно. Подземные и наземные богатства Турции должны быть в нашем распоряжении, а не у иностранцев. Турция так богата!.. Сколько тебе лет? Шестьдесят, семьдесят… Смотри, героические наши бойцы спасли страну, а себя не смогли спасти! По одному, по двое околачивают пороги у этих дубов. И все без толку. Ну да ладно. Возьми эту карточку и ступай. Я тут пишу одному доктору. Его зовут Эрдоган-бей. Отыщешь его, передашь свою просьбу, а я и от себя попросил, чтоб он помог тебе, как только сможет. Кроме того, я еще ему и позвоню. Будет время, обязательно. Давай, папаша. Извини, что я ничем не мог тебя угостить. Поторопись, чтоб твое дело было решено пораньше. Соседям в Каргалы от меня привет. Давай! Привет!