Текст книги "Избранное"
Автор книги: Факир Байкурт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)
– Эй!
– Э-э-эй!
– Что это у тебя за штуковина?
– Где ты ее откопал?
Все ошарашенно спрашивали бывшего старосту Ибрагимкула, который весь в поту тащил на спине громадный металлический капкан:
– Эй, что там у тебя за штуковина?
– Где ты ее откопал?
– Это медвежий капкан. Глядите, кто не видел, – отвечал Ибрагимкул.
– Где же ты его откопал?
– На сеновале нашел. От покойного отца остался. Надо снести его к ортакёйскому кузнецу – пусть починит. Замечательная вещь!
– Собираешься медведей ловить, Ибрагимкул?
– Собираюсь. А почему бы и нет?
– В наших краях они давно перевелись.
– На мой век хватит, – ухмыльнулся бывший староста. – Поставлю капкан на баштане. Глядишь, какой-нибудь медведь и поймается. А то все дыни и арбузы пообрывали, даже неспелых не осталось.
– Ну придумал! – цокали языками сельчане.
Капкан был неподъемно тяжелый, и Ибрагимкул попросил помочь ему. С земли поднялись двое парней. Они взялись за капкан с одной стороны, Ибрагимкул – с другой и втроем потащили.
– И как он один его пер! – дивились сельчане. – Валлахи, молодец!
Почти никто из них не видывал такого капкана. Ничего похожего на те небольшие ловушки, которые ставят на лис или зайцев. Громадина с двумя усаженными острыми зубьями захватами и могучей пружиной. Если эти захваты сомкнутся, даже самому сильному зверю не вырваться. Да и вряд ли он останется жив – сразу же подохнет!
– Ну и капканище! – ахали сельчане.
– Берегитесь, медведи.
– Прольется ваша алая кровь на баштан.
– Эта штука вам все кости переломает.
– Горы задрожат от вашего рева, если попадетесь.
– Всё кругом пеной забрызгаете.
Вскоре бывший староста взгромоздил капкан на ишака и отправился в Ортакёй.
– Чинить везу, – объяснил он сельчанам.
– А что там сломано? – полюбопытствовали они.
– Один захват лопнул. Да и разболтался весь, закрепить надо.
– Обратно-то когда воротишься?
– Не задержусь. Завтра же здесь буду.
Дорога шла сквозь кустарник. Ибрагимкул во всю мочь наяривал осла пятками. «Но-но! Пошел, проклятый!» Он навьючил на осла не только капкан, но и мешок пшеницы – в уплату за работу.
«Пусть только кузнец отремонтирует эту штуку, – с надеждой думал Ибрагимкул. – Поставлю ее на баштане – дрыхни себе спокойно. Если хоть один медведь словится, все, кончено дело. Никто больше и близко не подойдет. Одного такого урока на семь лет хватит».
Ишак семенил по каменистой тропке, задевая боками кусты терновника. Другого пути не было. Ибрагимкул то и дело оглядывался на разбросанную по склону горы родную деревню: она все уменьшалась и уменьшалась.
– Ну и дрянной у нас народишко! – ворчал он, задыхаясь от душившей его злобы. – Ни стыда, ни совести! Вор на воре. Пропади она пропадом, эта паршивая деревня!
Да и как было не злиться! Вот уже три года, как он засевает свой баштан арбузами и дынями. И каждый раз его обворовывают, всё дочиста уносят. Хоть бы один черт последовал его примеру. А ведь он старается не ради самого себя. Хочет, чтобы и другие научились, дело-то нехитрое: вырасти свои арбузы и дыни да и лопай вместе с женой и детишками. Но нет, эти дармоеды только и умеют, что красть. Им подавай готовенькое, сами они и палец о палец не хотят ударить.
– Ну погодите у меня, – злобствовал он. – Пусть только кто-нибудь из вас угодит в мой капкан – все кости переломает. Тогда и другим неповадно будет!
Мысли набегали, как волны, одна на другую: «В иных-то деревнях народ смирный, послушный. Блюдут свои обычаи. Только спустись вниз и посмотри: ни одной деревни без баштанов. А эти дармоеды даже редьку и морковь покупают. Ну виданное ли это дело – морковь покупать?! Дрыхнете на своей горе, как медведи в берлоге. Семь лет, семь месяцев и семь дней вашим старостой я был – так и не смог вас разбудить! „Ну ладно, – думаю, – раз уж уговоры не помогают, попробую подать вам пример“. Засеял баштан: смотрите, выращивайте арбузы и дыни. Как бы не так, сами ничего делать не хотят, только и норовят спереть».
Дорога до Ортакёя не ближняя – пять часов ходу. Ибрагимкул шел уже четыре часа. И все продолжал бурчать себе под нос:
– Ну уж если вы не можете обойтись без воровства, дождитесь хоть, пока арбузы и дыни созреют, тогда и тащите. Да и на что вам воровать? Попросите, я и так дам. Покажу вам, как их выращивать. А вы крадете совсем зеленые. Плети обрываете…
Кузнец Сами помог Ибрагимкулу разгрузить ишака перед кузней. Обалдело уставясь на капкан, он спросил:
– Что ты собираешься с ним делать, Ибрагимкул?
– Поставлю на баштане.
– Зачем?
– Медведи повадились.
– Четырехногие или двуногие?
– Не все ли равно? Какой словится, такой и хорошо.
Ибрагимкул разбивал баштан на паровом поле. Земля у них здесь сухая, неплодородная. Если не оставлять ее под паром, то и урожая никакого не получишь. Сельчане просто не обрабатывали такие поля. А Ибрагимкул где-то прознал, что если разбить на паровом поле баштан, то хлеб и кунжут еще лучше уродятся. Человек он бывалый, много чего повидал на своем веку, вот и решил сам попробовать. Два года засевал баштан Ибрагимкул и убедился: правду говорят люди – на другой год урожай кунжута был больше обычного. Дело оказалось выгодным, а уж своей выгоды Ибрагимкул не упускал.
Семена он раздобыл в деревне Текирлер, где разводят дивные дыни и арбузы. Ухаживал за баштаном прилежно: вовремя прореживал, мотыжил. В самой середине поля поставил сторожевую вышку; днем караулит его сын, ночью – он сам. Возьмет с собой ружьишко, ложится, а оно рядом. Да только это не помогает. Только-только цветы отцвели, а воры уже исхитряются оборвать плоды. Да еще и плети потопчут. Смотришь, на земле отпечатки ботинок со знаком орла, чарыков или босых ребячьих ног. Ну и бесился же Ибрагимкул – растерзать бы на месте этих гадов!
– С отцов своих пример берут, чтоб их господь разразил! – ругался Ибрагимкул.
В этом году под паром держали все поля к востоку от деревни. Баштан Ибрагимкула находился по левую руку от дороги, которая идет к Пертеджикскому ущелью, месту выпаса коз и овец. Маленькие еще, с головку младенца, дыни и арбузы прятались под сенью зеленых листьев. Многие уже оборвали, но оставалось еще вполне достаточно, чтобы опробовать капкан. Урожай обещал быть богатым – лишь бы прошло несколько дождей.
«Такие дыни и арбузы выращу, что все рты разинут, – мысленно похвалялся Ибрагимкул. – Половина наших сельчан заведут тогда баштаны. Только бы не растащили весь нынешний урожай!»
Ортакёйский кузнец был мастер каких поискать, починил и хорошенько отладил капкан. Только тронь палочкой, и, если взведен, сразу захлопывается. К тому же Сами наточил напильником зубья. Зубья в зубья заходят. Страшная вещь – берегитесь, медведи! Да упасет вас Аллах!
– Ужас-то какой! – простонала Ибрагимкулова жена, увидев починенный капкан. – Откажись ты от своей затеи, умоляю тебя, откажись! Эта штуковина сразу двоих придушить может.
– Не зуди, жена! – оборвал ее Ибрагимкул. – Раз уж я задумал, так тому и быть. Вот погоди, попадется в капкан какой-нибудь медведь, другим неповадно будет!
Ибрагимкул припрятал капкан на самом краю баштана. Развел захваты, натянул пружину, закрепил ее длинным крючком. Место, где поставил капкан, он показал сыну: как бы, упаси бог, не угодил в него по оплошке. В ту ночь он, как всегда, улегся на сторожевой вышке, положил рядом ружье. Капкан захлопывался с таким громким лязгом, что и мертвого мог разбудить. Бывший староста был уверен в нем, как в самом себе.
Темно, впрочернь, лиловело небо над горами и горными селениями. Внизу поплескивала Бейдили. Высокими и низкими голосками выпевали свои песенки жуки и насекомые. Вдалеке лаяли собаки, тявкали лисицы.
Луна все еще не всходила. Вот-вот она выкатится из-за вершины Пертеджика, золотистая, как обмолоченное зерно. В ее сиянии весь баштан виден как на ладони.
Уже добрых полчаса, как вся деревня уснула. Ибрагимкул тоже начал задремывать – и вдруг услышал где-то внизу высокие, видимо девичьи, голоса – они выводили песню. Ибрагимкул поднялся на локтях, прислушался. Он очень любил девичье пение. Два голоса приближались к баштану.
В саду фиалка зацвела.
Любовь с ума меня свела.
Тебя другому отдают.
Что жизнь моя? Одна зола.
Песня часто прекращалась, слышались обрывки веселого, насмешливого разговора. И тут же водворялась тишина, нарушаемая лишь звуками тихих шагов. Раздались два негромких свистка. И снова возобновилось пение – теперь уж под заливистый свист, а это особенно нравилось Ибрагимкулу. Голос у него самого был низкий, басистый, но любил он высокие…
Тебя другому отдают.
Что жизнь моя? Одна зола,—
тихонько подпевал он.
«Видать, девушки идут, – думал Ибрагимкул. – Совсем еще молоденькие, лет тринадцати-четырнадцати. Неужто воровать?.. Боже, до чего докатился этот мир, пропади он пропадом!»
Голоса слышались уже совсем близко.
Ибрагимкул приоткрыл глаза.
Нет, это не девушки. Тонкие, гибкие, как лоза, пареньки лет семи-восьми.
«Сейчас полезут в баштан. Но капкан-то с другой стороны. И слава Аллаху, что с другой… – Он поднял ружье. – Пальну-ка я в воздух, страху на них нагоню».
Но пареньки шли мимо баштана. Они перестали свистеть и тихо перешучивались, иногда смеялись.
«Уж не собираются ли они полезть сверху?» – предположил Ибрагимкул.
Мальцы снова засвистели. Похоже было, что они поднимаются на Пертеджик, к выпасам.
Бывший староста, успокоенный, положил ружье. «Должно, подпаски. А уж я было, грешная душа, заподозрил, будто они воровать пришли. Совсем еще маленькие, ягнятки… Ну да чем я виноват? Откуда мне было знать, что они мимо пройдут?..» Он опять прилег. «Ладно, – подумал он, одолеваемый сладкой дремотой, – капкан-то я все равно завел».
Мальцы остановились выше по склону, среди можжевельника. Посмотрели на золотистую – и впрямь похожую на гумно – луну. Один из них толкнул другого.
– Уснул.
– Тогда пошли.
Оба посмотрели вниз, на баштан.
– Спустимся через кусты?
– Через кусты так через кусты.
Пареньки принялись спускаться, стараясь как можно тише ступать обутыми в мягкие чарыки ногами. На тропе полно было камней, но они крались так осторожно, что ни один даже не шелохнулся.
– Я сорву две штуки.
– А я три.
– Ножи мы с собой прихватили. Сядем под скалой, поедим.
– До чего же я люблю дыньки.
– И я тоже… Сладкие… Холодненькие…
– Даже глотать жаль. Так бы и держал во рту, пока не растает.
– Мой дедушка говорит: выращивать арбузы и дыни – дело непростое. Сноровка нужна особая. Не каждый сумеет.
– А вот мой отец собирается засеять два дёнюма в будущем году. На паровом поле.
– Мой отец тоже собирается, только каждый раз забывает.
– А вот в деревне Текирлер, я слышал, у всех есть баштаны. Там и купил семена Ибрагимкул.
– А я видел, как он засевает свой баштан.
– Вот бы мой отец засеял один или два дёнюма. А лучше десять. Посреди поля поставил бы вышку. А я бы сидел на ней, сторожил. Ну и каждый день съедал бы по дыньке.
– И я бы тоже.
– Уж очень я люблю дыньки.
– И я люблю. Сладкие, будто мед.
Дальние звезды блекли в ярком лунном сиянии. Жужжали какие-то букашки. Вдалеке заливались собаки, выли шакалы. Перекликались чобаны. И на все эти звуки откликалось голосистое горное эхо.
Двое маленьких приятелей, шепчась, спустились к Ибрагимкулову баштану. Золотисто поблескивали небольшие, с головку младенца, дыньки.
Остановились, прислушались.
На сторожевой вышке все тихо.
Опустились на корточки, поползли.
Миновали арбузные плети.
Дальше пошли дынные плети. Их можно было узнать по широким листьям и запаху.
Сорвали по паре дынь.
Вскочили на ноги и припустили во всю мочь. Не оглядываясь.
Остановились уже за баштаном.
Все так же плескалось яркое лунное сияние.
Ибрагимкул не подавал никаких признаков жизни.
Уселись, достали ножи, разрезали по дыньке.
– На попробуй кусок вот этой.
– Что вкуснее всего на свете, знаешь?
– А ты?
– Знаю.
– Что же?
Окружающий мир, овеваемый ночной прохладой, расстилался так широко и вольно.
– Дыня.
Горы как будто подались ближе, земля была шелковисто-мягкая.
А вверху зияла, вся в брызгах звезд, пронизанная лунным светом, пустота.
Приятели доели дыни. Зарыли корки. Животики у них вздулись, как барабаны, но они так и не насытились, хотелось еще. Оба посматривали на баштан.
– Знаешь, что я тебе скажу?
– Не знаю. Скажи.
– Давай-ка сорвем еще по дыньке. Припрячем их в кустах. Съедим потом. Идет?
– Идет!
Они встали и тихо направились к баштану.
Припали к земле и с нова поползли.
Находить отливающие золотом дыньки было совсем легко.
Мальцы принялись рвать их. Все подряд.
И уже не могли остановиться.
Перебегали от плети к плети – и все рвали и рвали. «Припрячем их в кустах, – решили они, – только ходи да ешь. Хоть пять, хоть десять дней».
И вдруг раздался оглушительный лязг. За ним слабый стон, еще один – и тут же смолк, поглощенный мертвой тишиной.
Пробудившийся Ибрагимкул схватился за ружье. Он сразу смекнул, что случилось. «Попался, чертов медведь!» – злорадно подумал он, взводя курок.
Второй малец, вжавшись в землю, молчал. Грудка его судорожно вздымалась и опадала. В полном остолбенении он не знал, что ему делать. А приятель не подавал голоса.
– Доган! Доган! – тихо звал малец.
Ответа не было, да и не могло быть.
Увидев, что Ибрагимкул спустился с вышки, мальчик вскочил и кинулся бежать в сторону деревни. Улепетывал что было сил.
– Не удирай! Не удира-а-ай, мать твою перетак! – завопил вдогонку Ибрагимкул. – Капкан, видать, сработал впустую. Не удирай, шайтаново отродье.
Он прицелился в убегающую маленькую тень.
Нажал спусковой крючок.
Из дула вырвался язык пламени.
По-комариному взвизгнула пуля.
– На этот раз тебе повезло, – крикнул бывший староста. – Но если еще раз сунешься – пристрелю!
Он пошел к капкану, чтобы снова завести его.
Луна сияла над вершиной Пертеджика во всем своем великолепии.
Изрыгая потоки брани, Ибрагимкул подошел к капкану.
Увидел в нем что-то похожее на узел.
Вздрогнул, но тут же успокоился.
«Вай! Какой-то звереныш попался! Бедняжка!»
Звереныш, если это был звереныш, даже не пошевелился, когда он ткнул его мыском ботинка.
– Сдох! – произнес вслух Ибрагимкул. – Недолго мучился – сдох!
Он развел дулом ружья захваты.
Вынул оттуда звереныша.
Голова у него свешивалась – видно, сломана шея.
По всему телу – от левого плеча до правого бедра – тянулся кровавый след.
Ибрагимкул осторожно закрыл капкан.
Положил мертвого звереныша, если это был звереныш, на баштан.
Все его руки были в крови.
Он вытер их сухой землицей.
Оставалось ждать рассвета.
Лишь тогда можно будет разглядеть, кто угодил в капкан.
Он поднялся на свою вышку.
Лег навзничь.
Посмотрел на луну, на звезды.
В душу заполз червь сомнения: «Что же это за звереныш?»
Он спустился с вышки.
Внимательно пригляделся.
«Да это же Доган, сын Якуба-без-чарыков! Ва-а-ай!»
Все его тело, с головы до ног, пронизала жестокая дрожь.
«А как он хорошо пел! Ва-а-ай!»
Он провел рукой по лицу ребенка – холодное.
Схватив ружье, Ибрагимкул зашагал в деревню.
– Ва-а-ай! Ва-а-ай!
Перевод А. Ибрагимова.
Из сборника «Анатолийский гараж» (1970)
Анатолийский гараж[**]**Анатолийский гараж – название автовокзала в Анкаре.
[Закрыть]
В третий свой приезд в Анкару старый Ариф из деревни Деливиран решил забрать обратно подаренного им сыну бычка. Хотя бычок и был совсем кроха, старик порядком намаялся, пока спускался с ним на руках по дороге из Сейран-Баглары: его сын жил в одном из тамошних геджеконду. Это не мешало старику вздыхать с глубоким облегчением: «Слава те, Аллах, спас животину! Уж если мой собственный сынок так поступает, чего же от других-то ждать?»
Бычка ему возвратили неохотно, с обидой.
– Ну что вы на меня дуетесь? – сказал старик. – Вы знаете, я не из тех, кто своими добрыми делами попрекает. Этого бычка я подарил вам вместе с его матерью. А вы через пять месяцев продали корову. Хорошо хоть его оставили. Отнесу-ка я его лучше в деревню. Увидите, какой бычище вырастет. Вам же и достанется. А тут, в городе, он не выживет. Захиреет, зачахнет. Вы испугаетесь, как бы он не подох, прирежете его, а мясо продадите. У меня же он жив останется. Увидите, какой здоровенный бычище будет. Вот тогда его и заберете. А тут, у вас, он пропадет. Ты, сынок, уходишь на целый день в типографию. Невестка одна дома. Что он будет есть, бедняга? Лугов здесь нет, сена нет, воды нет. Город не деревня, геджеконду не деревенский дом. Ты ведь у меня, сынок, умница, должен понимать.
Он всячески старался умиротворить сына и невестку. А кончил так:
– Хватит тебе, сынок, супиться. Лучше помоги мне добраться до Гаража. Сумка у меня тяжелая, да еще и животина. Эта ваша Анкара – сумасшедший дом. Такси, автобусы, минибусы – и все куда-то мчатся. Ну пойдем, проводи меня.
Лицо сына все никак не прояснялось.
– Раз уж ты забираешь бычка, привези хоть барашка, – попросил он. – Я обещал приготовить кавурму для товарищей из типографии. Сам понимаешь, слово надо держать.
– Хорошо, привезу тебе барашка, – согласился Ариф. – А резать такого бычка, чтобы накормить товарищей, просто грех. Хватит с них и барашка. Не беспокойся, все будет в порядке. Пошли!
С большим трудом удалось ему уговорить сына.
Невестка нехотя поцеловала свекру руку.
– Передайте поклон маме. В другой раз приезжайте с ней вместе, – выдавила она на прощание.
Отец с сыном спустились в Мамакскую долину. Ледяной ветер острым ножом резал лицо и руки. Они миновали кладбище Асри, затем Бентдере. Ариф тащил на плече сумку, сын вел бычка на поводу. Подтаявший снег смерзся в ледяную корку. Того и гляди шлепнешься. Мимо шумно проносились автомобили. Кое-как, спотыкаясь и падая, добрели Ариф с сыном до Дышкапы.
Ни один автобус не отъезжал от Анатолийского гаража. Все дороги на много километров вокруг завалены снегом. Автобусы старые, потрепанные. Они и в хорошую-то погоду с трудом одолевают горные перевалы. А в такой гололед и выезжать страшно. Шоферам жить хочется.
Пассажиров скопилось великое множество. Кто терпеливо ждет, пока погода разгуляется, кто ругательски ругает власти: плохо следят за дорогами. Многие курят сигареты, смачно сплевывают.
Отсюда отправляются автобусы не только во все концы страны, но и в Мюнхен и Гамбург. Кого тут только нет: крестьяне с котомками, бакалейщики с товарами – мылом, сигаретами, стеклами для керосиновых ламп, леденцами, конфетами, – торговцы, которые успели сбыть все, что привезли, и даже обмыть свою удачу, больные женщины, рабочие и безработные. Снуют в толпе и какие-то насквозь пропахшие кизяком люди. Прямо среди стоящих автобусов продаются горячие бублики с маком и напитки. На самой автобусной станции пылают печки, отапливаемые бурым углем. Около каждой греется по нескольку озябших людей. Двери поминутно открывают и захлопывают. Шоферы, которым прискучило ждать, когда же наконец разрешат посадку и отправление, так и сыплют забористыми словечками.
Уже к обеду шоферу Мураду, уроженцу Карапазара, сообщили, что дорога на Шабаноз открыта.
– Садитесь, поехали! – крикнул он ожидающим пассажирам. Те тотчас принялись осаждать его старый «форд». Хлопот с ними много: каждого усади на место, приткни где-нибудь бессчетные сумки и торбы, остальной багаж размести на крыше. В задней части автобуса положили две кипы листового железа, переносную печку, швейную машинку. Сверху взгромоздились пассажиры. Пока сам шофер хозяйничал внутри, его помощник увязывал вещи на крыше.
Пассажиров набилось в автобус вдвое больше положенного, но Мурат не стал протестовать: движок у него надежный – вывезет.
Он сел на свое место, включил зажигание и крикнул помощнику:
– Кончай! Пора отправляться!
Вот тут-то как раз и подоспел Ариф со своим сыном. Пальто на старике до пят, с волочащимися по земле полами. С годами он усох, осел – вот пальто и оказалось ему чересчур длинным.
– До свидания, – сказал он сыну, принимая от него повод с бычком. – Кланяйся невестке.
– Счастливого тебе пути, – пожелал тот, целуя ему руку.
– Если кто поедет к нам в деревню, передай через него весточку. Что нужно будет – пришлю! – крикнул Ариф и, отвернувшись, выругался сквозь сжатые зубы: – Ишь ты, жадюга! Отцу родному бычка отдавать не хочет. Но ведь бычок-то мой, я его тебе подарил, что ж ты сычом смотришь. Ну да ладно…
Он подошел к перепачканному помощнику шофера и попросил:
– Сунь куда-нибудь эту скотину.
– Куда же я ее суну? – ответил тот. – Все уже забито.
Ариф шутить не любил.
– Куда-нибудь да сунь! – сурово отрезал он. – Не оставаться же нам с ней в этом проклятом городе.
– Говорю тебе, все забито.
Ариф, громко ворча, пристроил бычка на задней площадке. При этом он погнул трубу печки. Обозленный хозяин поднял крик.
– Ну что ты развопился? – осадил его старик. – В дороге всякое случается.
Мурат встал со своего сиденья и прошел в заднюю часть автобуса. Ему достаточно было одного взгляда на Арифа, чтобы понять: старик настырный, с ним лучше не связываться.
– Потеснитесь, землячки, – сказал он пассажирам. – Деливиранцы – народ упрямый, их все равно не переспоришь.
Трудно было понять, что звучит в его голосе: суровость или насмешка.
– Ехать не так уж долго, потерпите, – проговорил Ариф.
– Ладно, ладно, – вздохнул Мурат. – Плати за проезд.
Уж тут-то не было никаких причин для спора. До Деливирана и до Шабаноза – одна плата, хоть Деливиран и поближе. За бычка взяли как за взрослого пассажира. Ничего не поделаешь, пришлось раскошеливаться.
– Поехали, – сказал Мурат. Он втащил внутрь пассажиров, которые висели, держась за поручни, захлопнул дверь и протиснулся на свое место. Автобус тронулся. Одним духом перемахнул через Ешильез, Сольфасоль, Хаджикадын-Дереси. Взобрался на Эти-Йокуш. И покатил по ровному, как стекло, шоссе к аэропорту. Сразу за аэропортом начиналась плохая дорога. Но Мурат привык к любым дорожным условиям.
В задней части автобуса образовалось свое обособленное общество. Десять молодых парней из Карапазара и Шабаноза принялись отпускать шуточки по поводу Арифова бычка. Все они работали подмастерьями в типографиях и ремонтных мастерских, жили в геджеконду, в родные свои деревни ездили за провизией и хлебом. Ариф со своим бычком оказался для них сущей находкой: хороший повод почесать языки.
Стекла в задней двери были разбиты, сквозь дыры тянуло ледяным холодом. Бычок – он лежал на кипе железа – весь съежился, задрожал. Начали замерзать и все сидевшие позади на вещах пассажиры. Вдруг они громко захохотали. Передние пассажиры удивленно оглянулись.
– Продай мне своего бычка, – сказал пассажир родом из горной деревни около Шабаноза.
– Непродажный, – сухо отрубил Ариф.
– Тридцать лир за него заплачу.
– Сказал тебе: непродажный.
– Двадцать лир заплачу.
– Непродажный.
– А я тебе пять лир дам, – встрял в разговор еще один пассажир.
– Нашли над кем потешаться, черти окаянные! – взъярился Ариф. – Я вам в отцы гожусь.
Ему ответил дружный взрыв хохота.
К вящему удовольствию парней, Ариф разразился проклятиями. До Чубука шла еще более или менее сносная дорога, дальше начались сплошные подъемы, спуски, серпантин. Да еще и гололед. Проехали Каргын-Чайыры. В Карадере автобус остановился. Чтобы преодолеть предстоящий крутой подъем, надо было надеть цепи. Мурад вместе со своим помощником энергично занялся этим делом. Пассажиры выходили, справляли нужду и снова лезли в автобус. Каждый раз они задевали бычка. И делали удивленные глаза.
– Что это – собака или кошка?
– Какая там собака или кошка, – взвивался Ариф. – Бедняга жил в Анкаре без присмотра, вот и отощал. Через год вы его не узнаете, такой бычище будет!
В Карадере было очень холодно. Ветер сыпал снежной крупой, вот-вот начнется буран. Пассажиры насквозь продрогли.
Мурад и его помощник продолжали возиться с цепями. Тем временем все кругом затянул туман – такой густой, что даже аэропорта не видно, лишь едва проглядывали ближние дома и деревья.
Ариф стащил с себя пальто и безрукавку. Безрукавкой прикрыл бычка, пальто снова натянул на себя. Потом взял бычка к себе на колени, стал его греть.
Насмешники парни не оставляли его в покое.
– Не хочешь продать бычка, продай безрукавку!
– Тридцать лир заплачу.
– А я двадцать.
– А я десять.
Ариф весь кипел, но сдерживался.
Наконец Мурад и его помощник кончили работу. Ариф подождал, пока все пассажиры сядут, и только потом полез в автобус. Ни одного свободного сиденья не оказалось. А тут как раз автобус рванул с места. Ариф не удержался на ногах и вместе с бычком повалился на кипу железа. Он больно ушибся. Парни хохотали до колик, так забавно показалось им это. Кто-то из ближних пассажиров его толкнул. «Терпи! Терпи», – шептал себе Ариф. А парни все пересмеивались, никак не могли угомониться.
– Долго вы еще гоготать будете, ублюдки поганые! – не выдержал наконец старик.
В ответ снова раздался громкий хохот. Ни в кино, ни в театр парни не ходят. А повеселиться-то охота. Дело, известно, молодое.
Автобус доехал уже до Деветаши. «Слава Аллаху, теперь уже совсем рядом», – радовался Ариф. Деливиран примостился у подножья горы. Все вокруг: и поля, и дома, и ближние и дальние холмы – было выбелено снегом. Но тумана здесь не было. А впереди уже показался Деливиран: разбросанные по склону, один над другим, дома без садов и палисадников. И над всем этим – глубокая тишина.
– Хорошо бы наш автобус сломался в Деливиране, так чтобы Мурад-ага не смог его починить, – зубоскалили парни. – Мы все отправимся в дом к дядюшке Арифу. Скажем ему: «Готовь, старина, угощение! Режь курочек и петушков. Вари плов. Да пожарче растопи печку – так, чтобы труба докрасна раскалилась». Ну что, примешь нас, дядюшка Ариф?
Ариф молчал до самой своей деревни.
Посреди деревни старый «форд» остановился. Помощник шофера вылез и открыл дверь.
С сумкой на плече и бычком на руках Ариф спустился с подножки. Он прошел вперед, к шоферскому окошку, и сказал:
– Вот этот, крайний, дом – мой, Мурад-эфенди. – Если автобус сломается, ночь ли, день ли, заходи прямо ко мне. Для тебя я и курочку, и петушка прирежу. Плов велю приготовить. Печку натоплю хорошенько…
– А нас ты чем угостишь? – со смехом закричали парни.
– Для вас я велю выставить корыто с мукой и отрубями. Поедите болтушки да ляжете спать на улице, перед моей дверью.
Мурат нажал на педаль газа, и автобус покатил дальше по устланной снегом дороге. Сквозь разбитые стекла неслись звуки веселого жеребячьего гогота.
Ариф внес бычка прямо в дом и положил около ярко пылающей печки: пусть отогреется! Наполнил отрубями старое, облезлое цинковое корытце, добавил красного перца и накормил бычка. Затем отнес его в хлев.
«Вот я наконец и дома, – радовался он. – И бычка с собой привез: пусть растет да крепнет!»
Перевод А. Ибрагимова.
