Текст книги "Избранное"

Автор книги: Факир Байкурт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

32. Милости просим, дядя Хаккы!

Рассказ продолжает Тургут.

Вы только подумайте – сам генерал Хаккы нагрянул вдруг к нам в гости, в нашу холостяцкую берлогу!

Сема-ханым позвонила в дверь и сказала, что меня зовут к телефону. Было около пяти. Незадолго перед тем мы с Халилем вернулись из университета. Сегодня должны были начаться занятия. Наши с Халилем факультеты находятся поблизости друг от друга, и мы вместе ходим на занятия и вместе же пошли на торжественный митинг по поводу начала учебного года. Однако торжественного митинга не получилось, а получилось черт знает что. Над головами собравшихся то и дело вздымались сжатые кулаки. Декан выступил с таким заявлением:

– У нас есть основания подозревать, что в ваши ряды проникли смутьяны и подстрекатели. Не поддавайтесь провокациям! Подумайте, прежде чем выкрикивать лозунги, смысл которых вы еще не осознали до конца. Как вы не понимаете, что стали жертвами злого умысла…

Его перебили на полуслове:

– Долой фашистов!

– Долой американский империализм!

– Долой врагов свободы и братства!

– Долой финансовую олигархию!

– Да здравствует турецкий народ!

В актовый зал ворвались полицейские. Что тут началось! Нас закидали бомбами со слезоточивым газом, били дубинками, даже девушек, троих ранили. Многих арестовали.

Никаких занятий, конечно, не состоялось. Мы с Халилем вернулись домой ужасно расстроенные. Как-то не верилось, что все может наладиться. Впереди целый учебный год, а спокойствия в университете едва ли удастся добиться. Многие из наших ребят арестованы, кто-то даже, возможно, убит…

Вот каким неприятным размышлениям мы предавались, когда к нам пришла Сема-ханым.

Я был очень рад ее видеть.

– Тебя кто-то спрашивает по моему телефону, – сказала она.

Мы с Халилем переглянулись. Может быть, не надо было открывать дверь, чтобы никто не знал, что мы дома?

«Интересно, кто бы это мог быть?» – подумал я.

– Тургут у телефона, – сказал я, взяв трубку.

– С вами говорит подполковник Сами из генерального штаба. Я звоню по поручению господина генерала. Он приедет к вам примерно в половине седьмого. Будете ли вы дома в это время?

– Сегодня в половине седьмого? – уточнил я.

– Так точно, в половине седьмого.

– Милости просим! Будем рады его видеть.

Вот это да! Только исключительные обстоятельства могли заставить генерала самолично явиться ко мне на квартиру. Я просто ума не мог приложить, чему обязан такой честью. Я знал, что Халиль поджидал меня с нетерпением, и не стал задерживаться у Семы.

– Звонили от генерала, – сказал я ему, вернувшись. – Сегодня в полседьмого он сам пожалует к нам!

– Генерал Хаккы? Самолично?

– Вот именно.

– Значит, что-то случилось.

– Я тоже так думаю.

– Ладно, посмотрим, что он скажет. Осталось не так уж долго ждать. Надо успеть прибраться в квартире. Кофе у нас есть. В крайнем случае можно приготовить ему оралет[76]76
  Оралет – напиток, приготовленный из цитрусовых.


[Закрыть]. Он ведь приедет как раз к ужину. Если задержится, скажем, что собирались выйти куда-нибудь перекусить, и предложим отужинать вместе с нами. Он наверняка откажется. Но если вдруг согласится, то, будь уверен, поведет нас в один из лучших ресторанов и угостит за свой счет.

– И не рассчитывай. Дядя становится все прижимистей и прижимистей. Не так давно он купил новую квартиру в двести квадратных метров рядом с ботаническим садом. Теперь расплачивается в рассрочку. Едва ли он поведет нас ужинать. Если же согласится покушать вместе с нами, то расплачиваться придется нам самим.

– Тогда скажем, что собирались ужинать дома…

Звякнул электрический звонок. Это вернулся с занятий Наджи. Вскоре пришел и Мурат. А тут как раз почтальон принес телеграмму из Тосйи от Экрема: он сообщал, что завтра приедет.

Мы все умылись, переоделись. Наджи сел за стол доделывать какое-то задание, а мы стали наводить порядок в квартире. Стряхнули пыль с кресел, вытерли столики. Ровно без двадцати семь явился генерал. Он был как никогда сух и натянут. Обычно при встрече он меня обнимал, целовал, а сейчас ограничился холодным рукопожатием. Даже в глаза не посмотрел. Ребятам он тоже весьма холодно кивнул.

«Ну что, что могло случиться?» – ломал я голову. Я предложил дяде кресло, а сам устроился в другом напротив него. Хорошо, что у Мурата оказалась пачка «Мальтепе», он ее открыл и предложил генералу закурить. Халиль принес пепельницу.

– Как поживаете, господин генерал? – спросили мы. – Надеемся, у вас все в порядке.

– В порядке, – коротко отозвался он. – А как поживаете вы?

– Спасибо, хорошо. Вот получили нынче несколько ударов дубинкой.

– От кого?

– От полицейских. Ворвались в университет, стали дубасить всех налево-направо, и парней, и девушек. Троих ранили. Насилу нам удалось вырваться из этого побоища.

– А вы случайно не стреляли в полицию? – спросил генерал. – У вас не было при себе оружия?

Наджи засмеялся:

– Откуда бы ему взяться?

– Однако мы за себя не ручаемся, – сказал Мурат тоже с улыбочкой. – Если так будет продолжаться, наверняка обзаведемся оружием.

– Вы что, не соображаете, куда вас может завести по этой кривой дорожке?!

– Наш декан в своем выступлении сказал то же самое.

– И наверно, он вас немного подуськивает?

Мы с недоумением взглянули на генерала.

– Не-е-ет, наш декан не подуськивает нас! Студенты любят его.

Генерал затянулся сигаретой, некоторое время молчал. Мы тоже молчали. Ни мы, ни он не решались начать разговор об истинной причине его визита. Наверно, мне первому следовало спросить его, имел ли он беседу с Сабахаттином и чем это кончилось.

– Да, дядя Хаккы, – начал я, – как только ваш адъютант позвонил нам, я решил спуститься в квартиру полковника Сабахаттина и испросить у него позволения принять вас.

– Нам без его позволения шагу нельзя ступить, – язвительно добавил Наджи.

Генерал погасил окурок и, постукивая пальцем с перстнем о подлокотник кресла, спросил:

– Ну, так чем закончились ваши дела? Вы уже близки к завершению?

– О чем вы, дядя?

– Веревки достали?

Мы переглянулись.

– О чем вы, господин генерал?

– Веревки, спрашиваю, достали? И черную повязку на глаза?

– Ни-че-го не понимаем!

– А пистолеты? Подыскали ли место для убежища?

Мы недоумевали – о чем он говорит? Как он мог узнать о нашем вчерашнем разговоре? Неужели кто-то из нас оказался предателем, продажной шкурой? У моих товарищей лица сделались мрачней тучи, в каждом из нас пустило росток крохотное семя подозрения, и этот росток быстро набирал силу. Ну-ка, что еще скажет генерал?

– На какой день вы назначили похищение Харпера?

– Никак не возьмем в толк, о чем вы толкуете, господин генерал, – первым нарушил молчание Мурат. – Может быть, полковник из службы безопасности сообщил вам ложные сведения о нас?

Генерал бросил на Мурата взгляд из-под нахмуренных бровей.

– У нас есть собственные средства, чтобы узнать истину, – ответил он. – И только собрав все сведения, мы делаем свои выводы, Мурат-бей. Если я задаю вопросы, значит, у меня есть веские основания.

– Но ведь ничего такого нет!

Генерал раздраженно хлопнул ладонью по подлокотнику:

– А я говорю: есть! Если б у меня не было оснований, я бы не задавал вопросов.

– Куда ни ткнись, всюду доносчики и провокаторы.

– Кто подстрекал вас к похищению Харпера?

– Никто! И вообще – ничего такого не было.

– Чего не было – подстрекательства? Или, может, не было разработанного плана похищения?

– Ни того, ни другого, – ответили мы в один голос.

– Слушайте меня внимательно. Вам лучше сразу признаться во всем. Увиливать бесполезно. Вы разработали план похищения, точней, вбили себе в голову абсолютно нереальную идею. И это правда! Назовите его имя.

Мы почувствовали себя, словно дичь в ловушке. Надо найти какой-нибудь достойный выход из этой нелегкой ситуации, но как?

– Нам некого назвать. Можете обращаться к тому, кто нас оклеветал. Сейчас многие возводят напраслину на нас, студентов, и на рабочих, и вообще на всех, кто недоволен создавшимся в стране положением.

– Не о том речь. Но факт остается фактом – есть и американский империализм, есть и подстрекатели к бунту. Единственное, что я хочу узнать, – имя подстрекателя. Вам нет смысла отпираться, и обвинения в ваш адрес нельзя назвать необоснованными. Разве вы вчера вечером не разрабатывали план похищения Харпера? Разве не составили список необходимых вещей – веревки, повязка, пистолеты и прочее? Вы уже приобрели что-нибудь из этого списка? На какой срок назначили похищение? Вот о чем я вас спрашиваю.

На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль, не одобряет ли дядя наш план, не собирается ли содействовать ему. Может быть, он ищет подхода к нам? Но я тут же отверг эту вздорную мысль. Если б он действительно хотел этого, то ему не было нужды прибегать к помощи тайных осведомителей.

– Тургут, ты неоднократно повторял, что ни ты, ни твои друзья не имеют ничего общего с террористами и анархистами. Так ли это на самом деле?

– Да, так. Потому что ни терроризм, ни анархизм не помогают в достижении революционных целей.

– Ты хочешь сказать, в достижении позитивных целей?

– Да.

– Что ж ты имел в виду, отрицая вашу принадлежность к терроризму и анархизму?

Я не нашелся, что ответить, мне на выручку пришел Наджи.

– Генерал, это вопрос дискуссионный.

– Вы полагаете, что похищение Харпера – не террористический и не анархический акт?

– Все зависит от побудительных мотивов, – тихо ответил я.

– По телефону ты мне сказал, что вы – противники террора и анархии. Я тебе поверил и вызвал полковника Сабахаттина, велел ему оставить вас в покое. И что же? Он выложил передо мной магнитофонные записи: «Прослушайте, мой генерал, и дозвольте передать их в полицию». Ну как?

Вот оно что! Попробуй теперь отвертеться. Попались, что называется, с поличным. Теперь каждый наш вздох будет ему известен. Оказывается, в собственной квартире слова произнести нельзя. Им известно каждое обстоятельство нашей личной жизни, вплоть до связей с женщинами. Полковник наверняка в курсе моих отношений с Семой-ханым и отношений Мурата с супругой коммерсанта Нежата. У меня мурашки побежали по коже. Наши сыщики и этому научились у американцев?! А где же тогда человечность, где гуманность? Отныне, если нам захочется поговорить о чем-нибудь друг с другом, придется выходить на улицу? Больше ни слова в квартире! Не желаю я, чтобы меня подслушивали!

– Надеюсь, вы поняли меня, – сказал генерал. – Поняли мои истинные намерения?

– Да, господин генерал, – ответил за нас всех Мурат.

– Я не хочу сказать, что вы должны стать безразличны ко всему. История с куропаткой задела вас до глубины души. В этом ничего удивительного нет. Но плохо, что вы поддались своим чувствам и проявили чрезвычайную поспешность и неосмотрительность. Вы чуть было не совершили поступок, который еще за день до того сурово осудили бы. Вы повели себя как безрассудные мальчишки, не подумав о том, что, во-первых, никогда не добились бы своей цели и что, во-вторых, нанесли бы непоправимый ущерб своим семьям.

Дядя оседлал своего любимого конька и теперь будет нас поучать и воспитывать. Ему, наверно, казалось, что мы получаем от этого удовольствие, хотя на самом деле мы едва сдерживали готовое прорваться возмущение. Но попробуй только возрази ему! И мы помалкивали, словно набрали в рот воды.

Генерал снова хлопнул ладонью по подлокотнику.

– Ну, все! Мне пора уходить. Есть у вас ко мне вопросы?

– Не желаете чашечку кофе, господин генерал? – спросил Мурат.

– Лучше чаю.

Мурат поднялся и вскоре принес для всех нас чай.

– У нас к вам большая просьба, – сказал, отхлебнув из чашки, Наджи.

– Какая именно?

– Вы не могли бы сделать так, чтобы из нашей квартиры убрали подслушивающее устройство?

– Это может сделать только тот, кто его установил.

Мы застыли в недоумении. Выходит, нам и впрямь больше ни о чем нельзя разговаривать в собственной квартире? Я моргнул ребятам, чтобы они помалкивали, но их словно кто-то тянул за язык:

– Это ли не попрание законности, не вмешательство в личную жизнь?

– Не давайте повода вмешиваться в нее.

– Как?! Установили подслушивающее устройство…

Дядя мелкими глотками прихлебывал чай.

– Хороший чай, спасибо. – Он взглянул на часы. – Ну, мне пора.

Мы проводили его до дверей. На прощание генерал каждому пожал руку и сказал:

– До свидания. Учитесь и не забивайте себе голову всяким вздором. Желаю успехов. – Уже стоя на пороге, он вдруг обернулся: – Ах да, я забыл вам сказать: по дошедшим до меня сведениям, в миссию американской военной помощи поступила докладная о всех обстоятельствах дела Джона Харпера. В целях обеспечения его безопасности решено перевести его в другое место. Когда и куда, еще не известно. Так что имейте в виду, ваш план похищения заранее обречен на провал. Все необходимые меры предосторожности уже приняты. Понятно?

Нас, пожалуй, даже обрадовало это сообщение. Однако мы ничем не выдали своей радости. Мне подумалось, что эта радость в чем-то сродни мальчишескому самодовольству: не иначе как наше вмешательство повлияло на принятие такого решения. Значит, не такие уж мы безобидные!

Дядя снова пожал нам руки и удалился. Мы заперли за ним дверь и вернулись в комнату.

– Вай, до чего охота пожевать чего-нибудь! Ва-а-ай! Хотя бы долмы.

– По мне, так жареная печенка лучше. Ва-а-ай!

– Или папаскарысы.

– А я вот миндальные пирожные люблю, – сказал Наджи.

– Творожники лучше всего, – усмехнулся Мурат. – Но в общем-то твой дядя мне понравился.

– Истинный солдат.

– Почему он ни слова не сказал о том, какие беспорядки творятся в стране? Избивают студентов, врываются в университет…

– Он истинный солдат, – повторил я и больше не проронил ни слова.

– Надо сообщить Эльвану-чавушу, что его дело завершилось и он может спокойно возвращаться в свою деревню.

– Завтра посадим его с внуком в минибус до Кырыклы.

– Ну и дела…

– Ох-ох-ох…

33. Журналист Фазыл

Рассказывает Яшар.

Возле Туслога к нам подошли полицейские:

– Чтобы духу вашего здесь больше не было! Еще раз увидим – заберем в участок, и вам тогда уж не отвертеться. Никто и ничто вам не поможет – сгниете заживо.

Мы пошли в Кызылайский сквер и сели на скамейку.

– А ведь нас вали хотел принять, – сказал дед.

– Наверно, забыл. Мы не очень далеко оттуда. Давай пойдем сами.

Халиль-агабей приходил к нам в постоялый дом, мы долго разговаривали с ним. Он рассказал, как им пришлось отказаться от похищения, как все их разговоры, оказывается, записывали на пленку, и теперь придется придумывать что-нибудь другое. И еще он сказал, что за ними, наверно, устроили слежку. Раньше мне бы такое и в голову прийти не могло – что полицейские иногда переодеваются в обычную одежду и следят за людьми. Значит, и нам в постоялом доме надо держать ухо востро – может, и за нами следят переодетые полицейские. Халиль-агабей предложил отправить нас в Кырыклы. Но мы отказались. Говорить о наших делах можно, оказывается, только на улице, в людных местах, например на автобусной станции. Он дал нам немного денег. Вот мы и пошли в Туслог, но нас оттуда прогнали. Сидим теперь на скамейке в сквере и головы ломаем, что делать дальше.

Мы и раньше бывали в этом сквере. Скамеек тут мало. По центральной дорожке носятся прохожие. Каждое утро сюда приходит много женщин и девушек, попадаются совсем молоденькие. Все они сильные, ладные, одеты в широкие платья, с большими шерстяными платками на плечах – по всему видать, деревенские. Эти женщины собираются здесь для того, чтобы наняться на работу – мыть окна, убирать квартиры, стирать белье. «В день получаем по тридцать пять – сорок лир», – говорят они.

Кое-кто из них, наверно, не отказывается и переспать с мужчиной. Это им тоже приносит небольшой доход. Я слышал, будто в городах некоторые холостяки, имеющие достаточно денег, приглашают таких женщин.

Вдруг к нам подошел какой-то человек в кожаном пиджаке и с фотоаппаратом через плечо. У него были длинные бахромчатые усы и глаза цвета распаренных желудей. Он почему-то все время улыбался. Этот человек нацелил на нас свой аппарат и щелкнул.

– Не надо! Прошу тебя, не надо снимать! – попросил дедушка, но тот еще раз навел аппарат и щелкнул, потом присел рядом на скамейку. Прохожие стали оглядываться на нас.

– Здравствуй, дедушка.

– Здравствуй, но я тебя что-то не…

– Как поживаешь?

– И похвастал бы, да нечем. Жизнь собачья…

– Расскажи-ка, дед, чем закончилась ваша история с куропаткой.

– Откуда тебе ведомо? Кто ты такой?

– Мне рассказал о вас мой товарищ, депутат от Трабзона. Я журналист. Сегодня вас полицейские прогнали от Туслога. Я был там и сделал снимки. Вы, кажется, из Сулакчи? Из какой деревни?

Один за другим посыпались вопросы, дедушка насилу успевал отвечать на них.

– Как зовут американца, отнявшего куропатку? Когда это случилось? Как он оказался в вашей деревне? И часто у вас охотятся американцы? Они что, стреляют из винтовок или автоматов? Какую работу обещал американец твоему сыну? Почему не устроил его? Правда ли, что куропатка была ручная? Товарищ сказал мне, будто вас избивали в полиции. Так ли? Значит, решили не возвращаться домой, пока не получите куропатку обратно?

Он заставил нас подняться со скамейки, поставил так, что у нас за спинами оказался небоскреб, и снова сфотографировал.

– Я напишу обо всем этом в газете, дедушка. Завтра сможете прочитать. Да пошлет вам Аллах удачу.

– Иншаллах, – ответил дед.

Нам надоело сидеть в сквере, и мы прогулялись по Кызылаю, прошли мимо небоскреба, кондитерских, жилых домов, магазинов, в которых продают одежду. Так мы добрались до министерства сельского хозяйства, потом до Лебединого парка. Мы опять присели на скамейку отдохнуть. В полдень купили хлеба в лавке и снова вернулись в парк. Ели и смотрели на воду в бассейне, на деревья, среди ветвей которых порхали разные птицы. Какой-то пожилой мужчина, с виду ненамного моложе моего дедушки, гулял со своими двумя внуками и фотографировал их. У него фотоаппарат был совсем не такой, как у журналиста. У того при каждом щелчке вспыхивала яркая вспышка, а у старика просто раздавался тихий щелчок. Мальчишка чуть помоложе меня продавал маковые бублики с лотка.

– Вставай, Яшар, – вдруг сказал дед. – Я решил, что нам следует еще раз пойти к Назмийе-ханым. Надоело мне сидеть без дела и ждать неизвестно чего. Пошли, может, она опять даст нам денег. Заодно спросим, поговорила ль она с Атиллой-беем.

– Ах, деда, терпеть не беда, было б чего ждать.

– Придет, внучек, и наша пора – польет как из ведра.

– Польет-то польет, да как бы нас не затопило.

Однако дед стоял на своем, и мы опять пошли бродить по городу. Долго ли, коротко ли, добрались до улицы Бугдай. А там полицейские словно нас дожидались. Как и в прошлый раз, дедушка изложил им суть нашего дела.

– Мы здесь уже были, – сказал он, – десять дней назад. Вы нас помнить должны. Назмийе-ханым нам сказала: «Приходите еще». Вот мы и пришли. Пропустите нас.

Но полицейские нас не признали. В тот раз другие здесь дежурили, а нам они все на одно лицо – одеты одинаково, усы отрастили одинаковые, пистолеты у всех одинаковые. Нет, не помнили они нас…

– Вы-то, положим, меняетесь, – сказал дед. – Но Назмийе-ханым не меняется ведь. Пустите нас.

– Мы должны разрешения испросить, – ответил один из полицейских, больше остальных похожий на деревенского. – Если уважаемая ханым-эфенди дозволит пропустить вас, мы пропустим, нам не жалко. А не дозволит – придется вам, дедушка, уйти отсюдова.

– Так идите да побыстрей спросите. Надеюсь, не станет она отпираться от знакомства с нами. Не такой она человек, чтобы собственным словом не дорожить.

Полицейский прошел через палисадник, нажал на кнопку звонка. Дверь открыла та же самая служанка, что и в прошлый раз. Она выслушала полицейского, спустилась со ступенек и глянула на нас через калитку.

– Да, я знаю этих людей, – сказала она. – Пусть войдут. Я доложу ханым-эфенди.

На служанке на сей раз было надето просторное деревенское платье, рукава засучены, на ногах – обувка без задников.

Мне бы обрадоваться, что нас признали, а у меня, наоборот, стало еще тяжелей на сердце. Зачем мы явились сюда? Какой прок от этого? Мы и в прошлый раз ничего не добились.

– Идите! – крикнул нам полицейский и махнул рукой.

Мы прошли в дверь. Служанка встретила нас приветливо, будто давних знакомых, пришедших ее навестить.

– Проходите, пожалуйста, проходите.

Лучше б она была госпожой премьершей, подумал я. Такая гостеприимная, приветливая… Она без умолку сыпала словами, щебетала, как весной воробьиха. С ней было легко и просто, она вливала в людей уверенность в себе и смелость. Служанка ввела нас в ту же самую большую залу, предложила сесть.

– Ханым-эфенди говорит по телефону. Как только кончит, я доложу о вас. Ну, говорите, как поживаете? Чем разрешилось ваше дело? Вы вроде по поводу куропатки приходили просить. Ах, здесь столько народу бывает, что каждого и не упомнишь, и у каждого своя забота.

– Да, большой уход не живет без забот, – кивнул дед.

– Давайте-ка я вас чаем напою или, лучше, малиновым шербетом. И пирожков принесу. Потом доложу ханым.

– Мы уже ели хлеб, – ответил дедушка.

– Так ведь проголодаться, наверно, успели. – И она вышла из комнаты.

Минут через десять служанка вернулась, неся поднос с угощением. Следом за ней появилась Назмийе-ханым. Мы оба вскочили, вытянулись.

– Добро пожаловать!

– Добрый день.

– Как поживаете?

– Спасибо…

– Ну, как ваше дело? Вы, кажется, приходили насчет куропатки?

– Да, госпожа. Только ничего у нас не получилось. Без твоей помощи, видать, не обойтись. Снова пришли с нижайшей просьбой: помоги.

– Но ведь я звонила Атилле-бею, да и вы были у него. Он немного обижается, говорит: «Все думают, будто я поддерживаю американцев». Тем не менее я просила его оказать содействие. Он пообещал, что при случае замолвит за вас словечко. Дело-то ваше, как говорится, выеденного яйца не стоит: только и требуется, что вернуть мальчику птицу. Это не экономическая, не политическая проблема.

– А с Сулейманом-беем ты не поговорила, ханым-эфенди?

– У моего мужа и так много трудностей. Я не вправе загружать его.

– Нас полицейские схватили. Сколько мы перенесли – не описать.

– Я знаю. Я в тот раз рассказала о вас Сулейману, и он заступился за вас, попросил Халдуна-бея отпустить вас. Меня весьма огорчило, что с вами так обошлись. Но что поделаешь, сделанного не поправишь.

– Даже при падишахе никто бы не посмел так обойтись с человеком. А если бы кто и посмел, Садразам[77]77
  Садразам – премьер-министр в султанском правительстве.


[Закрыть] задал бы ему перцу. И в старые времена неверные так не лютовали. А уж во времена покойного Ататюрка злобные псы и голову поднять не решались. Разве тогда кто-нибудь посмел бы присвоить себе чужую собственность?

– Жизнь меняется…

– Но люди-то должны оставаться людьми! И человек человека должен любить, и птиц, и зверей. Этак любому насильнику и злодею руки развязаны – отнимай, присваивай, насилуй.

– Всего не упомнишь, всех дел не переделаешь. К нам тысячи людей приходят, не удивительно, что кое о чем забываешь. И вообще, почему вы без конца жалуетесь?

– К вам приходят с тысячами бед. И наша беда – одна из тысяч. Если вы забыли о нашем деле, так можно ль быть уверенными, что вы помните о тысячах остальных?

– Народ нас ценит и одобряет.

– А мы кто же – не народ?!

– Желаю всего наилучшего.

Назмийе-ханым удалилась. Мы и пальцем не прикоснулись к угощению. Встали, приготовились уходить. Служанка удержала нас за руки.

– Не обижайте нас! Сначала покушайте, выпейте, потом пойдете.

Дед прижал руку к груди:

– Спасибо, не можем. Да ниспошлет тебе Аллах всяческих благ.

– Когда уходят, не прикоснувшись к угощению, это оскорбление хозяевам.

– Если гора нанесла нам обиду, мы даже хворост на ней собирать не станем…

– Хозяин уехал сейчас в Стамбул, оттуда – в Бурсу. Дня через два вернется. Я ему сама расскажу об вашем деле.

Дед пошел к выходу, я за ним. Стоя в дверях, он обернулся:

– У нас, милая, так говорится… Только ты не обижайся на хлесткое словцо… «Милый друг мне сегодня в охотку, завтра мой муженек воротится». Слышал, будто твой хозяин сам из нашенских, из крестьян. Зачем же тогда американов на груди пригревает?

Мы покинули дом Назмийе-ханым, долго стояли в растерянности на улице. Мне показалось, что дед чересчур суров был к служанке. Он, конечно, не со зла так поступил, просто сильно обиделся на ее хозяйку. Я высказал все это деду, он в ответ обронил:

– Что ж, я как та баба, что, осерчавши на корову, подойник оземь разбила.

Пошли мы прочь от этого места, но не успели удалиться, как видим – и кого же? – того самого журналиста, который нас в сквере снимал. И снова он наставил на нас свой аппарат и щелкнул.

– Не в доме ли самого премьер-министра побывали? Он сейчас в отлучке. Значит, виделись с его женой. Какая жалость, что я не поспел вовремя. Было б замечательно сфотографировать вас вместе с ней. – Он потащил нас за руки. – Давайте вернемся туда. Я только сниму вас, и все. Не отказывайтесь.

– Ноги нашей в том доме больше не будет! И не проси, любезный.

– Вы поскандалили с ней?

– Нет! Мы просто обиделись на нее.

– Прекрасно! Как же мне хочется снять вас вместе с ней! Может, все-таки вернетесь?

– Я же сказал: ни за что!

– Ну, нет так нет. – И он зашагал вверх по улице, в сторону дома премьер-министра. Может, он решил снять Назмийе-ханым отдельно, без нас.

Мы не стали заходить в Лебединый парк, а пошли в центр города. Народу там – что песчинок на берегу реки. Ходят-бродят взад-вперед, да все больше парочками. Парни ведут своих девушек, девушки льнут к плечам своих парней. И все до того бледные да худосочные! Девушки как хворостинки, парни сухие как ветки. Некоторые шествуют под ручку. Были и одинокие мужчины, подавленные, погруженные в свои мысли, они торопливо вышагивали, ни на кого вокруг внимания не обращая. Были и одинокие женщины, они понуро брели куда-то. Приближались холода. Анкара зябла и ежилась.

Миновав Дом Армии, больницу Ходжаттепе, мы вскоре оказались на Саманпазары. Вернулись к себе в постоялый дом. Мы ждали известий от Халиля-агабея и его друзей: они ведь обещали дать нам знать о своих новых планах. Если никто из них нынче не придет, мы сами завтра пойдем к ним.

Наутро к нам примчался Халиль-агабей. В руках он держал свежую газету. Мы втроем вышли на улицу, на углу, рядом с Гёк-банком, остановились, и Халиль-агабей развернул газету. На одной из страниц мы увидели свою фотографию на фоне небоскреба. Халиль-агабей прочел вслух:

«Репортаж Фазыла Акгюка. Девяностолетний крестьянин впервые с установления Республики приехал в столицу. Его цель – вернуть куропатку, которую силой отнял у его тринадцатилетнего внука американский авиаинженер Джон Ф. Харпер, служащий Туслога. Эльван Бюкюльмез, герой национальной войны, приехал вместе с внуком Яшаром. Его судьба привлекает к себе всеобщий интерес. Интересуются им и некоторые парламентарии. Эльван Бюкюльмез заявил, что не покинет столицу, пока не получит куропатку обратно…»

И так далее.

– Лихо написано, – сказал Халиль-агабей. – Но лучше б он этого не делал.

Мы пошли дальше. Халиль-агабей то и дело настороженно оглядывался по сторонам.

– Мы отказались от идеи похищения, – зашептал он на ухо деду. – Не известно, к чему бы это привело. Лучше выкрасть куропатку. Мы проведали, что в ближайшее время этого типа переведут в другое место. Надо успеть еще до его отъезда. Для этого необходимо, чтобы Яшар один или вы вместе вернулись к себе в деревню и срочно раздобыли там другую куропатку, как две капли воды похожую на вашу. Вот вам деньги. – Он вытащил из кармана две бумажки по пятьдесят лир каждая. – Половина на дорогу и питание, половина на приобретение куропатки. Без денег вам не раздобыть птицу в такой короткий срок. Как и когда подменить – это уж наша забота. Уверяю вас, он даже не заметит разницы. А если и заметит, все равно уже будет поздно.

Халиль-агабей проводил нас на станцию, откуда шли маршрутные такси до Кырыклы. Мы горячо обнялись, будто прощались на всю жизнь, хотя через два дня должны были вернуться в постоялый дом на Саманпазары. Мы договорились, что к нам зайдет Наджи-агабей.

Рассказ Яшара перебивает мистер Харпер.

Я есть проживать в штат Колорадо, Америка. Вы меня извинять за плохой знаний турецкий язык. Денвер есть мой родной город. Он не очен большой, но красивый. Мой отец иметь собственный ферма недалеко от Денвер. Я учиться в Джефферсон текникал юниверсити, служба проходить в армейской служба безопасности. Я всегда иметь большой желаний приехать в Турция. Я сильно любить Анкара. Этот город похож на моя родина – Денвер, Колорадо.

Моя жена Бетти и я сильно любить ехать за город на уик-энд. Мы сильно любить охота. Не на кабан, а на куропатка. Я иметь два очен красивые руджио. Сейит Бюкюльмез подарил мне хороший куропатка для охоты. Я иметь большой желаний давать много деньги, но он сказал: «Ноу мани, ноу мани…» – и не взял ничего.

Я иметь также большой желаний устроить Сейит Бюкюльмез на работу в Туслог. Но из его деревня приходить очен плохой рапорт. Сейит отдавать свой голос за Лейбор-парти, или, как это по-турецки, Рабочий партия. В рапорт был такой слова: «Этот человек иметь дурные наклонности». Это значит, он сильно ненадежный человек. Директор наш Туслог никогда не брать на работу такой человек, даже привратник.

Я очен хотеть брать эта куропатка в Америка, как память про Анкара, то есть я имею сказать: сувенир Анкара. Сегодня я иметь сильный огорчений. Я иметь большой желаний, даже больше, чем господин посол, изменить новый модель F-104 фор[78]78
  Для (англ.).


[Закрыть] Турция.

Я получить телефонный звонок от один журналист. Он иметь желаний встречаться со мной у меня в доме. Он мне сказать: «Могу ли я задать вам несколько вопрос эбаут[79]79
  Об (англ.).


[Закрыть] куропатка?» Я знать, что это господин посол организовать встреча с журналист, чтобы сказать через газета, что я не брать куропатка силой. И я очен довольный. Американский специалист никогда не брать ничего силой. Мистер Фазыл Акгюн будет приходить после обед, в три часа, и я есть ждать его дома. Мы иметь запрещений встречаться с журналисты в офис.

– Пожалуйста, простить мой плохой турецкий язык, – сказал я мистер Фазыл Акгюн, когда он сделать свой визит. – Прежде чем отвечать на вопросы, я иметь желаний угощать вас виски. Моя жена Бетти очен хотеть, чтобы вы пить американский виски с тёркиш орешки.

Мы иметь договоренность с журналист, что он иметь визит на полчаса, а мы иметь с ним беседа три часа! Мы даже ужинать вместе. Он за моим столом написал статья и по мой телефон сообщить в Стамбул, что Эльван Бюкюльмез иметь очен плохой характер. Мистер Харпер никогда не брать куропатка силой. Сейит Бюкюльмез, отец мальчик Яшар, давать куропатка подарок свой американский друг. А мистер Харпер делать много ценный подарки и поехать вместе с жена Бетти в деревню. Эльван Бюкюльмез приехать в Анкара, чтобы сделать связь с левые группировки и выступать против Америка с плохие слова. Журналист написать: «Американский авиационный инженер, специалист по F-104 мистер Джон Ф. Харпер сказал: „Такой инцидент не имеет возможность испортить турецко-американский дружба, и я заявлять это с большой гордость“».