Текст книги "Избранное"

Автор книги: Факир Байкурт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

18. Беседа с хозяином постоялого дома

И опять рассказывает Яшар.

На полтораста курушей купили хлеба, на двести пятьдесят – халвы, заказали чаю на двоих. Так мы заморили червячка. После этого подсели к хозяину постоялого дома. Дед начал разговор издалека:

– Если ты сейчас не очень занят, Ахмед-эфенди, давай поговорим. Почему бы тебе Не спросить, как наши дела, что нам сказал вали, что – его заместитель? Спроси также, что сделалось с письмом каймакама, которое мы привезли, сколько у нас денег осталось? Мы, по-твоему, большие чудаки, не так ли? Но ведь ты – хозяин хана, где остановились такие чудаки. Отчего ж ты нас ни о чем не спрашиваешь, свет моих очей?

– Ах, отец, – ответил хозяин, – будь я адвокатом, получил бы патент, открыл бы консультацию для всяких бедолаг. Повесил бы вывеску и стал получать денежки за то, что выслушивал бы всякого и давал советы. Однако я не адвокат. Но ежели тебе так уж неймется, рассказывай, отец. Может, присоветую что-нибудь.

В который уж раз дед начал подробно рассказывать нашу историю. Долго длился его рассказ, а он только до середины добрался. Тут по радио начали передавать народные песни. И тогда хозяин прервал его:

– Давай молча послушаем. Поет-то сама Джемиле Джевхер! Голос у ней замечательный. Вот кончит петь – продолжишь свою историю.

Дед, вижу, обиделся, но сдержал себя – как-никак беседуем с хозяином постоялого дома. Он дал нам кров над головой, готов выслушать, помочь советом. К тому ж сказал, что он не адвокат, за советы денег не берет. Он нам ничем не обязан, наоборот, мы ему. Я так считаю: человек уж тем хорош, что готов выслушать другого, посочувствовать ему. Немало хороших людей попадалось нам на пути. Что бы мы делали, если б они нас и слушать не пожелали, если бы прогнали ни с чем? Хотя, если разобраться, никто нам до сих пор ничем дельным не помог, только слушают. А проку никакого.

Джемиле Джевхер пела:

 
Вот и вечер подошел, а друга нет и нет…
 
 
В Гиресуне все дома – словно кружева.
Наигралась ты со мной – и едва жива.
 

Хозяин от наслаждения покачивал головой, вздыхал:

– Что за голос у этой женщины! Медовый! А собой какова? Толстая как бочка. Я ее видел. Посмотришь, и не верится, что у нее может быть такой голос. Все в божьих руках. Бог как рассудит, так и будет – голос и внешность будто двум разным людям принадлежат. Мне знаешь какие женщины по вкусу? Высокие, с тонкой талией. И еще у женщины должен быть красивый голос. Да, женщина должна быть высокая, в поясе тонкая, но не тощая, чтобы, когда трогаешь, кости не прощупывались. И голос должен быть не как у телки, а как, к примеру, у Джемиле Джевхер. Когда окликаешь женщину, она не должна отвечать: «Чего тебе-е-е?» А должна мягко так отозваться: «Слушаю, дорогой». И пусть она подойдет к тебе тихонечко, присядет перед тобой, заглянет в глаза и по ним прочтет, чего тебе хочется. А тело у женщины должно быть не холодным, как баклажанная долма, которую только что достали из ледника, а горяченьким, как пиляв с черным изюмом. Нет, лучше всего, если она вроде халвы: положил в рот – и тает. И вот что еще…

– Ахмед-эфенди, свет очей моих, – не выдержал дед, – много разных людей я встречал, но такого болтливого хозяина хана – впервой. А еще говорят, будто в Анкаре знают цену слову! Да вы все здесь – и вали, и его заместитель, и хозяин гостиницы, – все мастаки языки чесать. Пожалуй, было б лучше перенести столицу в Йозгат.

У хозяина глаза на лоб полезли:

– Да что ты такое говоришь, старик?!

– Правду говорю! Я начал рассказывать тебе о нашем деле, ты слушал меня, а потом перебил – меня, восьмидесятилетнего старика перебил, чтоб песенки послушать. Ладно, думаю, пускай послушает. Но вот песни кончились, и ты начал перечислять, чем тебе бабы любы. Будь же мужчиной, сынок! Выслушай меня до конца, я ведь к тебе с открытой душой.

Хозяин, хлопнув в ладоши, вскочил на ноги и стал круги описывать вокруг стола.

– Нет, вы только послушайте! – возмущался он. – Я тоже много чего в жизни повидал, но такого нахального постояльца – впервой. Ладно, не будем ссориться. Рассказывай дальше. Ты остановился на том, что у твоего зятя Кадира слюнки текли при виде такой замечательной куропатки.

– Вот это другой разговор! – обрадовался дед. – Значит, на Кадире остановились. Продолжаю…

И дедушка во всех подробностях рассказал обо всех наших злоключениях и про беседу с вали рассказал. А под конец добавил:

– А насчет женщин я вот что тебе доложу. В прежние времена, бывало, встречались в Анкаре удивительные красавицы, не чета нынешним. Теперь женщины тощие да корявые, вроде засохлых сучков. Измельчала порода. М-да. И нищих на улицах стало больше прежнего. Ну, так что ты нам присоветуешь?

– Не знаю, что и сказать, дядюшка Эльван. Тебя ведь так зовут?

– Точно. Эльваном кличут.

– Так вот, не знаю, что тебе посоветовать. У меня и так в голове мысли перепутались от усталости. А ты хочешь, чтоб я в таком хитром деле разобрался. Не под силу мне, дядя Эльван.

– Трудно ль тебе совет дать? Как-никак ты хозяин гостиницы. Сколько разного люда мимо тебя проходит! С одним, другим словом перекинулся – вот уже и ума набрался. Так не молчи же, скажи что-нибудь.

– Нечего мне сказать. В моем постоялом дому умных людей не бывает, все больше дураки да простаки. Нечему мне у них научиться. Вот почему не могу я вам дать дельного совета.

– В этом ты, наверно, прав: умникам-разумникам незачем в постоялых домах останавливаться. Но ты-то сам не дурак, иначе не управился бы с таким трудным делом, как содержание гостиницы. Тут немалое умение потребно.

– Никакого особого умения не нужно. Дело-то как раз нехитрое. Я самый обыкновенный человек, и ума у меня только и хватает, что на содержание маленькой гостиницы. Решить, куда вам лучше идти – к Назмийе-ханым или к Атилле-бею, я не могу. А уж тем более не могу угадать, что скажет министр Чаглаянгиль американскому послу или что напишут из министерства внутренних дел в министерство иностранных дел или вали – каймакаму. Я для того и заделался хозяином хана, чтоб не забивать себе голову подобными вопросами. Зачем мне все это?! Живу-поживаю в свое удовольствие.

– Так нам, значит, перво-наперво пойти к Назмийе-ханым? Говорят, она хорошая женщина.

– Идите к ней.

– Или к Атилле-бею?

– Идите к нему.

– К кому же?

– Как сами решите.

– Может, не стоит ходить ни к ней, ни к нему, а взять да и вернуться в деревню?

– Возвращайтесь в деревню.

– А не лучше ли отыскать дом американа на улице Йешильсеки и вместе с нашим Теджиром пристыдить его? А то можно к жене американа обратиться.

– Обратитесь к жене.

– Не лучше ли пойти к американскому послу, а?

– К послу так к послу.

– Что же делать?

– Вон сколько дорог перед вами! Выберите одну – и шагайте!

– Подскажи хоть словечко.

– Эх, дядюшка Эльван! С какой стороны ни подступись к твоему делу, в одну и ту же дверцу упираешься. А на той дверце надпись: «Политика». Чего только не претерпел я в жизни из-за этой самой политики! За одно-единое словечко три с половиной года отсидел. С тех пор пять лет миновало, а я тогда еще зарекся с политикой связываться. Все! Ученый я! Язык-то мне поукоротили. Не задавай больше вопросов – все равно не отвечу. А вы хотите – так занимайтесь политикой. Я – простой хозяин гостиницы. Идите к своему депутату. Чем занимается этот ваш толстобрюхий Алихсан?

– Ай да молодец, Ахмед-эфенди! Здорово тебе мозги вправили! Вот каким, оказывается, делается человек, отсидев три с половиной года в тюрьме! Молодец, мой родненький! Что бы я ни сказал, ты отвечаешь: «Правильно».

– Не-е-ет! – взорвался хозяин постоялого дома. – Я тебе ни-че-го не говорил. Это ты говоришь, а я только подтверждаю. Ты мне не приписывай слов, которых я не говорил. Пойми меня верно, старик. И у земли есть уши. За мной и так хвост тянется, до сих пор состою на учете в полицейском управлении. Я тебе ни-че-го не говорил. Понял?

– Выходит, мы сами должны решать, как нам поступить?

– Решайте сами. Так оно будет правильней всего.

– Что ж, начнем с того, что завтра пойдем к Назмийе-ханым. Расскажем ей о своих бедах. Посмотрим, что она скажет, что посоветует. Где она живет, не знаешь ли?

– Не знаю. Даже если б знал, все равно не сказал бы. Дашь вам адрес премьер-министра, а потом головой отвечай. «Кто дал адрес?» – спросят вас. «Хозяин постоялого дома на Саманпазары Ахмед-эфенди», – ответите вы. Не дождетесь! Я и в самом деле не знаю, где она живет. Да и откуда мне знать? Я с ней дела не вожу.

– Ладно, тогда пойдем к Атилле-бею. Хоть его-то адрес ты можешь назвать?

– Кто такой Атилла-бей? Не припомню такого.

– Сын Джевдета Суная.

– А-а-а, этот! Но я и его адреса не знаю. И опять повторяю: даже если б знал, не стал бы вам говорить. «Откуда вам ведом адрес Суная?» – спросят вас. А вы ответите: «Хозяин постоялого дома дал». Нет, нет и нет! Не такое нынче положение, чтоб о таких вещах говорить. Поди угадай, у кого что на уме. Спросят тебя: «Где тут американский госпиталь? Мне нужно повидать Атиллу-бея». Ты скажешь в простоте душевной, а они пойдут и подбросят бомбу, и полетит все вверх тормашками. Вот так и попадаются на удочку к анархистам.

– Скажи хоть, как добраться до Йешильсеки.

– Не знаю. Ей-богу, не знаю.

– Какой же ты хозяин гостиницы, если, о чем ни спросишь, у тебя один ответ наготове: «Не знаю»?

– Какой я хозяин – тебя это не касаемо. Я со своим делом хорошо управляюсь! Я тебе выделил комнату, записал в специальный журнал – больше от меня и не требуется. Спроси номер своей комнаты – скажу. Спроси, где уборная, – скажу. Но лишних вопросов не задавай. Все это политика, а я вне политики. Так-то!

– Молодец! – опять презрительно бросил дед. – Комната-то хоть осталась за нами прежняя?

– Прежняя.

– А ключ где, в замке?

– Нет, здесь у меня.

– Давай! Пойдем к себе.

Хозяин снял с крючка на доске наш ключ и протянул дедушке.

– Пожалуйста, эфенди. Спокойной вам ночи. Желаю хорошо отдохнуть.

Дед ничего не ответил. Мы поднялись по деревянной лесенке, отыскали свой номер и легли в постель. Дедушка долго не мог заснуть, крутился с боку на бок и ворчал. То ему вспоминался вали, и он начинал его ругать, то заместителя вали ругал, то нашего хозяина. Я лежал и ждал, когда он вспомнит остальных, но так и не дождался. Он даже не упомянул Харпыра-бея. А может быть, и припомнил его, но я уже не слышал. Я спал.

19. Дом на улице Бугдай

Рассказ Яшара продолжается.

Наутро дедушка еще раз попытался выведать у хозяина, где живет Демирель. Напрасно.

– Скажи хоть, где можно узнать его адрес.

– Не знаю.

Он получил с нас за проживание и отпустил. Мы шли и шли по длинной улице, потом оказались на площади, где раньше вешали преступников, потом на проспекте Анафарталар. И дальше, дальше… А вот и площадь Улус. С четырех сторон непрерывными потоками несутся автомобили. Сколько их – не сосчитать! А народу сколько! Настоящая давка. Дед был прав – красивых девушек и женщин здесь не видать. Все бледные, худосочные, никто не может сравниться с моей Гюльнаре.

– Кого бы нам спросить?.. – буркнул дед.

– О чем?

– Как о чем? Где дом Назмийе-ханым.

– Надо не ее адрес спрашивать, а Демиреля.

– Но ведь нам нужна только она. Если спросим, как найти Демиреля, нас пошлют к нему на службу. Зря только время потеряем. Как думаешь, может, полицейских спросить? Уж они-то знают наверняка.

– А вдруг и они не скажут?

Долго мы еще ходили взад-вперед, оглядывая дома и прохожих.

– Слушай, может, спросить вон того коротышку, что торгует лотерейными билетами?

– Сам, дед, решай, я тебе в таком деле не советчик.

– Говорят, будто такие коротышки – все злюки. Не буду я его спрашивать.

Я ни на шаг не отставал от деда и в то же время глаз не сводил с памятника, что стоял на площади, – верхом на коне сидел покойный наш президент Ататюрк. Мне, честно говоря, стало малость не по себе от того, что его посадили так высоко. При жизни Ататюрк называл себя отцом народа, всегда и во всем был заодно с народом, и сейчас, хоть он и восседает верхом на коне, ему было бы самое место в гуще толпы.

Там, на постаменте, рядом с Ататюрком изображены еще трое – два солдата и женщина со снарядом на плечах. Один из солдат зорко всматривается в даль, словно стоит на страже. Кто они – эти трое, из какой деревни родом? Люди толпятся кругом, фотографируют памятник. Много их тут. Но ведь в освободительной войне участвовали не только эти трое!

Деда вдруг обуяло волнение. Он, обхватив меня за плечи, зашептал на ухо:

– Вот я и догадался, у кого спросить. Пошли-ка, Яшар, в комитет Народной партии[65]65
  Имеется в виду Народно-республиканская партия, находившаяся в то время в правительственной оппозиции.


[Закрыть]. Там наверняка подскажут точный адрес.

– Ой, дед, ведь Народная партия и партия Справедливости соперничают друг с другом. Боюсь, не пожелают они сказать, где дом Демиреля.

– Пожелают, сам увидишь! Уж в таком-то деле они нам с охотой помогут. Мы так и скажем: нам не премьер нужен, а его супруга. В Народной партии женщин уважают.

– А ты разве знаешь, где находится комитет Народной партии?

– Не знаю, придется справки наводить.

– Зачем же идти окольным путем? Не лучше ли сразу спросить, где живет Назмийе-ханым?

– Нет, внучек, нельзя так. У кого б мы ни спросили ее адрес, нам могут и не сказать. Начнутся расспросы, подозрения: откуда мы, такие-этакие, взялись, нет ли у нас замысла подбросить бомбу в ее дом? Еще, чего доброго, полицейских вызовут. А вот адрес Народной партии нам без труда дадут. Там и разведаем, где живет Назмийе-ханым.

Чересчур сложный ход! Но в конце концов должно же нам повезти!

Дед решительно зашагал вперед. У Сумербанка он обратился с вопросом к продавцу газет:

– Где находится комитет Народной партии?

– В двух шагах отсюда, на улице Рюзгарлы, по левую руку сразу увидите.

Мы и впрямь легко отыскали нужный дом. Никто нам не помешал войти внутрь – полицейской охраны там не было. Какой-то человек высунулся из небольшого окошка, над которым висела табличка «Справочная», и окликнул нас:

– Кто вам нужен?

Дедушка сказал, что хотел бы узнать адрес Назмийе-ханым.

– Зачем вам Назмийе-ханым?

– Хотим попросить у нее немного денег, мы сильно нуждаемся, – ушел дед от прямого ответа. Впрочем, в его словах была доля правды – мы и в самом деле нуждались в деньгах. А вот другие лгут безо всякого зазрения.

– Ступайте наверх, – ответил человек из справочной.

Мы поднялись на второй этаж, там сидел мужчина по имени Ибрагим-бей. Он был до удивления похож на нашего Карами, поэтому мне сразу не очень понравился. Дед подробно, с начала до конца, поведал ему нашу историю.

– Интере-е-е-есно, оч-очень интересно! – то и дело повторял Ибрагим-бей и качал головой. А когда рассказ кончился, произнес – Выходит, так: приехал к вам охотник-американец, забрал у мальчика куропатку и уехал. Сейчас вы хотите, чтоб он вернул птицу. Я правильно понял? Для этого хотите пойти к Назмийе-ханым, она перенаправит вас к Атилле-бею, тот доложит начальнику Харпера. И кто вас только надоумил, а?

– Мы плохо поступим, если назовем имя человека, который дал такой совет, – ответил дедушка. – Тем более что нас просили никому не говорить об этом. Знаешь, где живет Назмийе-ханым, скажи. А не знаешь – скажи, где можно узнать. Если можешь предложить нам другой путь – предложи. Мы рады будем выслушать.

– Ох-хо-хо! Насмешили! Подождите минутку, сейчас узнаю для вас ее адрес. Надеюсь, вам удастся своего добиться. Мне помнится, Демирель живет на улице Бугдай, но номера дома не знаю. Лучше всех осведомлен в таких вопросах наш Недждет, он журналист.

Ибрагим-бей потянулся к телефонному аппарату, набрал какой-то номер и заговорил:

– Недждет, золотко, это ты? Ну-ка, скажи быстренько, где живет Демирель? Ага, на углу улиц Бугдай и Гюниз… Там полицейские стоят… Спасибо, дорогой!.. Да, я прочел, очень понравилось. Поздравляю, отлично у тебя получилось. Ну пока, до свиданья.

Ибрагим-бей написал для нас адрес Демиреля на бумажке.

– Выйдете отсюда, сядете в маршрутное такси в сторону Газиосман-паша, – сказал он, передавая нам бумажку с адресом. – А впрочем, садитесь лучше на автобус, это стоит дешевле. Отыщете улицу Бугдай, там спросите, где дом Демиреля. Смело спрашивайте, никого не бойтесь, даже полицейских. Ступайте!

Деду моему не нравится, когда вот так говорят: «Ступайте».

На остановке мы сели в автобус, заплатили за два билета по полсотне курушей. Ехали долго, по многолюдным улицам. Когда автобус проезжал мимо Дома Армии, я успел заметить, как оттуда выходил один офицер с женой и дочкой. На жене был костюм чернильного цвета, а на дочке – белый жакет и белая кепочка. Дочка была прехорошенькая. И еще мы видели высоченный домище – небоскреб называется. И еще – парк, где живут лебеди. Ехали мы, ехали, потом сошли и ходили пешком, тоже долго. И вот наконец оказались перед двухэтажным домом с палисадником. Четыре полицейских охраняли вход в дом Демиреля. Они обступили нас с дедом со всех сторон и давай допрашивать: кто мы такие, откуда взялись, не воры ли мы, не грабители?

– Выбирайте слова! – рассердился дед. – Разве похожи мы на воров? Вот адрес, который нам дали в партии. – И дедушка сунул полицейским под нос бумажку с адресом, однако не сказал, в какой именно партии мы ее получили. – Нужно нам повидать Назмийе-ханым. Есть у нас к ней дело…

– Кто дал вам адрес?

– Ибрагим-бей.

– Какой такой Ибрагим-бей?

– Чего не знаю, того не знаю. Назвался тот господин Ибрагимом-беем, а может, ослышался я, и зовут его Исмаилом-беем. Какая вам разница? Сами мы родом из деревни Дёкюльджек в Сулакче. Оттуда пришли. И хоть мы не из деревни Исламкёй вилайета Испарта[66]66
  Исламкёй в вилайете Испарта – место рождения Демиреля.


[Закрыть], однако ж такие в точности простые крестьяне, как тамошние. Беда с нами приключилась. Непременно надо повидать жену Демиреля – она одна может выручить нас.

– Пожалуйте вот сюда, – предложил один из полицейских и провел нас в закуток, огороженный камышовой оградкой. Там он внимательно осмотрел нас, ощупал одежду. Наверно, искал оружие или бомбу или еще чего-то. – А теперь проходите, – сказал он. – Нажмите на кнопку звонка, вам откроют. Не обижайтесь, такая у нас служба. Времена сейчас, сами знаете, неспокойные, а живет тут как-никак премьер нашего государства. Долг есть долг.

– Да пошлет вам бог здоровья, и всегда выполняйте свой долг так же прилежно.

На звонок дверь открыла какая-то женщина в шальварах, вся из себя гладкая да чистая, однако сразу видать – деревенская. Верно, прислужница.

– Что угодно? – спрашивает.

– Нам бы повидать Назмийе-ханым… Мы ненадолго, минут на пять, не больше.

– Полицейские осмотрели вас?

– Осмотрели и отняли бомбы.

– Вспомоществование будете просить у ханым?

– Нет, у нас другого рода дело.

– Секретное?

– Прости, доченька, но мы стольким людям рассказывали наше дело – и каймакаму, и вали, и полицейским, – что у меня уже язык заплетается, а ведь еще предстоит с госпожой беседу иметь. Не проси, милая, чтоб мы и тебе рассказали.

– Ну проходите. Перед лестницей сбоку вход в залу, там и подождете, а я тем временем доложу ханым.

Мы оказались в просторной комнате. Ах, какая то была комната! Какие окна, занавеси на окнах, кресла, шкафы, стеклянные витринки! Я такой красотищи в жизни не видывал. Вот каков он должен быть – дом для жилья. Мы глянули на эти кресла, на свою одёжу и решили, что не след нам сидеть в этаких креслах. Ничего, подождем стоя. А придет госпожа, увидит, каковы мы, – пускай сама решит, предлагать нам сесть или нет. Предложит – сядем. И вот стоим мы, стоим, ждем. Входит в залу та же самая женщина, что дверь нам открыла.

– Вы чего стоите? Ну-ка, садитесь! Эти кресла для того и поставлены, чтобы сидеть в них. Госпожа велела спросить, не голодны ли вы. Хотите кушать – принесу пирожки и чай. Или кофе лучше? Я не от своего имени спрашиваю, госпожа велела.

Дед, довольный, улыбнулся.

– Ничего нам не надо, дочка. Повидать бы только госпожу, передать ей нашу просьбу.

– Нет, уж коли пришли, будьте любезны отведать чаю или кофе. Без этого никак нельзя. Я принесу чай с пирожками.

Эта женщина была чернявенькая и худая. Она очень легко ступала по коврам. Через минуту она появилась опять, неся на подносе чай и блюдо с пирожками. Она придвинула к деду поближе низкий столик, а на другой такой же передо мной поставила чашки и пирожки. Они были с мясом и с сыром.

– Здесь неподалеку есть кондитерская, – сказала она. – Там пекут эти пирожки и доставляют сюда специально для угощения посетителей. Раз в месяц приходит счет от кондитера, и мы расплачиваемся. Не думайте, будто госпожа сама печет их. Назмийе-ханым только и умеет, что за собой ухаживать да на свежем воздухе гулять. А ежели господин премьер куда направляется, он непременно берет с собой супругу. Детей у них нет. Мое дело – следить за порядком в доме, чтоб чисто было. Я и в спальной комнате убираюсь. Ах, уж коли быть на этом свете чьей-нибудь женой, так только премьер-министра…

– Что ты такое говоришь, дочка! Не знаю, как тебя зовут. В каждой стране есть свой премьер, и у каждого премьера есть жена. Не забывай, чей хлеб ты ешь. Я, честно говоря, не слишком жалую партию Справедливости. Но то, что ты говоришь, не очень хорошо.

– Ну-ка, повтори, что ты сказал! – вскинулась служанка, уперев руки в бока. – Повтори! Не жалуешь, значит, партию Справедливости?! И откуда ты такой выискался? Зачем сюда пришел? Кто тебя звал?

– Да-а, я не член партии Справедливости. Что из того? Но я ведь турок, не чужеземец какой! Уродился я в деревне Дёкюльджек Сулакчинского ильче. Я гражданин этой страны. И как гражданин имею право прийти к Назмийе-ханым. Не так ли?

– Пейте, пейте чай, пирожки ешьте. Небось с утра голодные ходите. А уж решится ваше дело или нет, это еще неизвестно.

Ну и народ в этих городах! До чего ж люди быстро меняются, как только переселяются на жительство в город! Двуличными становятся. На лице одно написано, а в душе – другое. Трудно понять, какие они по сути своей. Не то что мы, деревенские. Вот эта женщина только что открыла перед нами свое истинное лицо. Она так говорила о Назмийе-ханым, будто та у ней в должницах ходит. Уж то хорошо, что она не прикидывается этакой овечкой, а в открытую лепит, что думает. Не знаю, как деду, а мне эта женщина понравилась. Мне даже показалось, будто она чем-то на мою маму смахивает. Только мама попроще, не такая разбитная. Зато мама самая умная, самая лучшая на всем белом свете.

Как раз в этот миг дверь залы отворилась, и вошла Назмийе-ханым. Она словно бы утопала в целом облаке ароматных запахов. Я хорошо знаю деда и потому уверен, что он сейчас мысленно воскликнул в адрес Назмийе-ханым: «Ай да молодец!» Женщина она была рослая, в теле, вся из себя аппетитная, как баклажанная долма. Мы быстро поднялись на ноги.

– Сидите, сидите, пожалуйста! – нараспев произнесла Назмийе-ханым.

Она не спеша оглядела нас с дедом с головы до ног, потом спросила:

– Вы из Испарты?

– Нет, из Сулакчи.

Еще раз скользнув взглядом по дедушкиной одежде, она перевела глаза на меня.

– Какой славный мальчик. Как его зовут?

– Яшаром его зовут, госпожа. У него приключилось большое горе.

– Отчего вы не едите пирожки? Угощайтесь, пожалуйста. Как от яда есть противоядие, так и на горе, беду управу найти можно. Если будет в наших силах, развеем мы вашу заботу. Так в чем дело?

– Многим мы рассказывали о нашей беде. Кто на смех нас поднимает, кто отмахивается: какая, мол, это беда? Что говорить, на каждую гору свой туман садится: на большую гору – большой, на маленькую – малый. Но ведь и малой горе ее туман большим кажется. Так и мы – никак не можем просвет в тучах сыскать.

Назмийе-ханым дедушка понравился, решил я. Вон как умно разговор повел, и голос у него сделался мягкий, как масло, уважительный.

– Покороче, пожалуйста. Чего вы у меня просите?

Издалека повел дед свой рассказ, с того самого дня, как я поймал птенца, как выходил его, как приручил. О нищете в деревне рассказал дед, об отце, который промышлял торговлей вразнос, как он нанялся сторожить мельницу, как записался поехать в Германию, но только его очередь никак не подходит. Поведал и о семействе Теджира Али, и о поездке отца в Анкару, об его знакомстве с американским охотником, о приезде Харпыра в нашу деревню, о приеме, который ему оказали в доме Карами, об охоте, о том, как американцу понравилась моя куропатка, о подаренном ковре. И еще о том, как отец соблазнился обещанием работы и решил отдать мою куропатку Харпыру. И наконец о том, как отец украл куропатку, хоть и знал о моей привязанности к ней, как самолично отвез ее в Анкару и вручил американцу. Обо всем рассказал дедушка – о том, что Харпыр работает инженером по самолетам в Туслоге, что мы ходили к каймакаму, как он отделался от нас, но мир не без добрых людей, и нас надоумили обратиться к ней, Назмийе-ханым, такой доброй и милосердной. И вот мы пришли и просим помочь.

Слушая долгий дедушкин рассказ, госпожа то низко склоняла голову, то вскидывала взгляд на меня с дедом, то руками теребила свое платье, то в задумчивости поджимала губы. Надо отдать ей должное – она не грызла карандаш.

– Значит, вы пришли ко мне, потому что не видите возможности законным путем вернуть куропатку? Но ведь и я не всевластна. Я не знаю этого американского инженера. Если б я была знакома с его женой, то поговорила б с ней, попробовала б объяснить, как ребенок привязан к птице и как это важно – вернуть ее ему. Но ведь я не знаю этих людей… Как же я могу помочь вам?

– А вот как, дочка, – ответил дед. – У Джевдета Суная есть сын Атилла-бей, он доктор и работает в американском госпитале. Работники всяких там туслогов-муслогов ходят к нему, когда хворают. Атилла-бей знает все их начальство. Говорят, он вообще всех американов знает. Хорошо бы замолвить ему словечко, пусть вызовет к себе этого американа, отчитает как следует и прикажет вернуть куропатку. Ежели мы сами попросим Атиллу-бея, то он просьбу нашу вряд ли уважит. Нам не хочется идти супротив закона, не хочется поднимать бучу. Но все, к кому до сих пор мы обращались, только смеются, заслышав, что речь идет всего лишь о куропатке, и никому из них дела нет до того, что ребенок может умереть в разлуке со своей птицей. Но суть-то, ежели разобраться, вовсе и не в куропатке, а в том, что какой-то инженер, потому-только, что он американ, что богатый, что на его стороне сила, ведет себя у нас в стране, как ему вздумается, пренебрегает справедливостью и законом. Тот, кто может отнять самое дорогое у тринадцатилетнего ребенка, способен и на худшее. В другой раз он отнимет игрушку у трехлетнего младенца, обидит его отца с матерью. А нам говорят, будто мой внук несовершеннолетний и будто отец является его опекуном, следовательно, имеет право отнять у него куропатку. Вот почему мы пришли к тебе, Назмийе-ханым. Можешь и ты посмеяться над нами – воля твоя. Но ведь ты могла бы шепнуть словечко Атилле-бею, он в свой черед – начальнику Харпыра, а тот найдет способ вправить мозги подчиненному…

Деревенские шальвары все туже обтягивали колени служанки, а в ее глазах вспыхнул лихорадочный огонек, она сверлила взглядом то меня, то деда, то Назмийе-ханым. Казалось, попадись ей сейчас, под горячую руку, Харпыр-бей, уж она бы его отколошматила! Эта женщина явно на нашей с дедом стороне. Проняли ее, видать, дедушкины речи до глубины души.

– Немало на этом свете людей неуважительных, – вставила свое слово прислуга. – Даже среди американцев. А нам без конца твердят: они такие культурные, такие развитые…

Кровь отлила от смуглых щек Назмийе-ханым.

– Я расскажу обо всем Сулейману, – молвила она наконец. – А при удобном случае поговорю и с Атиллой-беем. Наберитесь терпения. А пока угощайтесь, пейте чай. Я благодарна вам за то, что вы видите во мне свою опору. Чем смогу, помогу. А сейчас извините, меня наверху ждут. О результатах вам сообщат. Ну, мне пора…

И Назмийе-ханым покинула комнату. Тут служанку как прорвало:

– В Испарте, Анкаре, Адане, Адыямане – по всей нашей стране, а может статься, по всей Азии и Африке, тяжко живется беднякам-крестьянам. И кто только взвалил столько горестей и бед на наши плечи? Кто зазвал к нам американцев? Они зарятся на наше добро, подавай им уж и наших куропаток! А сами не дадим, так силой отнимут. Отнимут и обратно не вернут. Да! Вряд ли Назмийе-ханым поговорит с Атиллой-беем, а если и поговорит, не станет Атилла-бей заступаться за вас перед начальником инженера. Гиблое ваше дело. Берите пирожки, не стесняйтесь. Мои хозяева получают жалованье из наших с вами денег, так что можете кушать как собственное. А получают они в месяц поболее, чем десять, а то и тридцать таких, как мы, получаем в год.

Мы поели пирожков, напились чаю и уже собирались распрощаться, как вдруг зазвенел звонок: «Дзинь!» Служанка стремглав кинулась наверх, а мы решили дождаться ее возвращения – еще, чего доброго, пропадет что-нибудь, и подумают на нас. Через минуту-другую служанка вернулась, неся в руках столировую бумажку.

– Ханым передает эти деньги вам, – сказала она и протянула деньги дедушке.

Нету, ну ей-же-богу, нету на всем белом свете человека столь же гордого и достойного, как мой дед! Видели б вы, как он отпрянул назад при этих словах служанки. Будто его током ударило.

– Нет! Ни за что! – вскричал он. – Мы не за подаяньем пришли сюда. Мы не нищие, у нас есть деньги. А если б и не было, то ничего в том постыдного нет, обойдемся. Обходились же до сих пор, не померли.

Служанка, сощурив глаза, смерила нас с дедом взглядом.

– Где ночуете?

– В хане на Саманпазары.

– Чем питаетесь?

– Хлебом. Иной раз халву покупаем, маслины.

– Так вот что я вам скажу: берите эти деньги и тратьте как свои. Того, что у вас есть, ненадолго хватит. Кончатся – что будете делать? У кого в долг возьмете? У вас же здесь никого нет. Назмийе-ханым сказала: «Мне очень понравились эти люди – и старик, и мальчик, особенно мальчик. У него такие добрые глаза». Да, у моей хозяйки с уст мед течет.

И служанка силком всучила нам столировую бумажку.