Текст книги "Нуменал Анцельсы (СИ)"

Автор книги: Евгений Белоглазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

Дарбенд с разъяснениями не спешил. Будучи сенситивом высочайшего класса, он выискивал в изменившейся индивидуальности Шлейсера проявление когда-то им же выявленных и впоследствии развитых признаков особой одаренности, присматривался к его поведению, прощупывал мысли, проверял реакцию на непросто складывающуюся обстановку, на те или иные повороты в беседе. И конечно же, как в былые времена, цедил слова так, будто сдвигал тектонические плиты.

Влажный песок прибрежной кромки почти не оставлял следов. Крик чаек разносил весть о надвигающихся сумерках. Диск солнца медленно тонул в загоризонтной водной глубине.

Роща оказалась настоящим арборетумом. На обращенном к морю уступе возвышалась рустованная известняком и увитая виноградом ротонда.

– Так ты хотел бы знать, зачем я столько наговорил и в чем суть моего визита? – спросил Дарбенд после того, как они вошли внутрь постройки и устроились на каменной скамье.

– Да, редастр.

– Начну с того, что больше всего тебя удивит. Экипажу этой экспедиции не потребуется ни управлять программой, ни инспектировать ее.

– Зачем же тогда эта затея?

– Попробую объяснить. В наших делах, и не только, случается так, что иногда цепь каких-либо обоснований предваряют неподконтрольные сознанию посылы.

– И что из этого?

– Ни одна космофизическая модель, с какой бы точностью она не имитировала процесс, не может претендовать на роль реставратора событийной последовательности, воспроизведенной с абсолютной достоверностью.

Теперь Шлейсер понял, куда клонит Дарбенд. Не секрет, и тому немало примеров, когда ключом к решению самых что ни на есть мудреных задач служил интуитивный флер – неосязаемая и казалось бы лишенная доли материальности взвесь сверхтонких биомодуляций, не проявляющаяся и не воспроизводимая в парасознании самых совершенных киберустройств.

– Но я то здесь причем? – Шлейсер инстинктивно сопротивлялся, но уже не мог не отдавать себе отчета в том, что все больше подпадает под воздействие редастра.

– Я хочу, чтобы ты принял участие в этой экспедиции, – проговорил сквозь зубы Дарбенд, судя по всему удовлетворенный обликом и внутренним состоянием космена. – Автоматы могут не различить завуалированных предрасположенностей плазмы и тогда дистант-методы ничего не дадут.

– И это все?

– Нет. Совет определил мою дочь, Сету, кандидатом в кампиоры и назначил ей стажировку. Именно поэтому я здесь. – Он замялся и даже, как показалось Шлейсеру, смутился от своих же слов. Но потом преодолел себя и продолжил. – Понимаешь, за ней надо присмотреть… помочь… поддержать, если потребуется… И в этом плане я рассчитываю на тебя.

Шлейсер понятия не имел, что у редастра есть дочь… тем более молодая. В последнем не приходилось сомневаться, исходя из его не совсем обычной просьбы. Все-таки Дарбенд больше походил на человека, у которого должны уже быть взрослые внуки, а то и правнуки.

Судя по раскладу, отказываться не имело смысла, хотя Шлейсер еще не обрел форму и не накопил желания вернуться в привычный обособленный мир прирожденного космофила. Кроме того в глубине души он понимал, что никогда не сможет жить по существующим в обществе законам, даже если перед ним начертить прямую линию. В силу особенностей своего характера он не мог долго находиться в местах скопления людей, будь то команды, станции или поселения. В таких условиях он испытывал дефицит свободы, чувствовал себя потерянным, обязанным либо отдавать распоряжения, либо подчиняться приказам. Потому и выбрал для себя роль космиадора-одиночки. Но такие люди как Дарбенд, однажды что-то задумав, решений не меняют. Заупрямься он – себе дороже станет. Можно в одночасье всего лишиться. Дело ясное – цель подчиняла себе все и всех. А данная Дарбенду власть предоставляла ему право решать за исполнителей любого статуса, гнуть в дугу неукротимцев любого уровня и ранга.

– Кто еще в экипаже – спросил Шлейсер, уже окончательно смирившись с неизбежностью наметившихся перемен.

– Кроме Сеты, никого. Но кое-какие соображения есть. Хочу привлечь в команду Астьера и Снарта, хотя они об этом еще не знают. Их надо разыскать. Оба где-то здесь, в системе. Ситуация действительно непростая. Времени в обрез. На это задание планировали Варгина. Но потом переиграли. Его “Гелиос” отправили на границу паузы. Сейчас он следит за состоянием дел из глубины. И тогда, в обход Совета, я вспомнил о тебе.

– Спасибо, – буркнул Шлейсер, отнюдь не воодушевленный памятливостью редастра.

– Информация о прецеденте пока не разглашается. Средства информации тоже не оповещены, – Дарбенд похоже не принимал в расчет то, что творится в душе у кампиора. Конечно же он догадывался о его колебаниях, но вида не подавал.

– Какие меры защиты приняты? И кто еще следит за обстановкой?

– Руководство Гексумвирата поставлено в известность. Части СБКС* (*СБКС – Служба Безопасности Космических Сообщений) – в состоянии готовности. Этот цикл прошел спокойно, хотя ветер и потрепал меркурианский пояс. Через пару недель аномальная область вновь войдет в зону земной видимости. К тому времени надо определиться. Теперь о главном. Контролировать такую огромную поверхность мы не в состоянии. На монтаж сети плазмопоглотителей уйдет не один месяц. Джеранан пророчит глобальную гекатомбу. Случись что – гелиостаты спасателей просто не успеют резорбировать такое количество энергии.

– Транспорт? – Шлейсер еще ничего не решил и пока не представлял себя в роли системщика-гелиодора.

– ТГ-стеллер “Ясон”. Правда, к инфортационным переходам, он еще не готов, но в принципе его уже можно запускать в режим испытаний на релятивистских скоростях.

При этих словах Шлейсер встрепенулся. Он уже слышал о супераллоскафе новой серии ТГ-флота и астрономических вложениях в проект корпорации “ПанГал”.

– Флаг-кампиор? – спросил он как можно более безразличным тоном и перевел взгляд на скалящихся с обрамления колонн гривастых маскаронов.

– Кандидатуры есть… – неопределенно ответил Дарбенд и умолк на полуслове.

Шлейсер с расспросами не торопился. Какое-то время они молчали. Каждый думал о своем, стараясь даже взглядом не привлекать внимание собеседника. Тишину нарушали только птичий гомон, плеск воды у основания брекватера, да шелест листвы под набирающим силу бризом.

– Могу подать на тебя представление, – проговорил наконец Дарбенд. При этом, ни один мускул не дрогнул на его, будто из камня высеченном лице. – Думаю, Совет утвердит. Кандидатом. А там, время покажет.

Последние слова редастра решили все. Зная, что Дарбенд слов на ветер не бросает, Шлейсер согласился. Да иначе и быть не могло. В себе он был уверен, а привычки заглядывать далеко наперед у него не было. Кандидатом, так кандидатом! Не справится – вернется к привычной жизни, где как и в прежние времена, будет командовать только самим собой.

Предаваться воспоминаниям и вести отвлеченные разговоры смысла уже не было. Оба не скрывали удовлетворения от итогов встречи. После обсуждения формальностей и составления плана действий Дарбенд улетел, а Шлейсер сразу же окунулся в работу.

Дальнейшие события развивались с головокружительной скоростью. Николо Астьера и Джозефа Снарта он знал еще с академии, хотя обучались они на разных потоках. Найти их труда не составило. Астьер, потомственный террастианин, работал, как и Шлейсер, в структуре Галактической связи ОБЦЕСИСа, но в смежном подразделении, относящемся к Системе галактического позиционирования или другими словами Космическому навигационному корпусу. Он был на три года старше и считался одним из лучших пилотов-внесистемщиков. Шлейсер нашел его на Байкале, где тот проводил отпуск и готовился к свадьбе. Снарт, самый молодой из них, был уроженцем Марса. Полгода назад у него закончился контракт с консорциумом “Спейс-Контрол-Инк”, и с тех пор он пребывал, как принято говорить, в “несвязанном” состоянии. Снарт мог себе такое позволить, потому как слыл универсалом, а таким всегда находилось место в структурах альтернативной косморазведки. В последние месяцы он был везде и одновременно нигде. Катался на хвостах комет, опускался в глубины подледного океана Ганимеда, изучал пещеры и кратеры Тефии, штурмовал вершины Титана и Европы. Его удалось отыскать в поясе астероидов на Адонисе, где, в компании таких же экстралайферов он пытался синтезировать из планетоидного углерода алмазы-фуллерены и сходные с ними стразы из метакристаллического азота.

Через неделю, как только Дарбенд согласовал с руководителями программы отобранные кандидатуры, он вызвал всех в ЦЭГ ^[36] Селеновой Пальмиры.

Шлейсер прибыл на Луну ночным астробусом. Он выбрал рейс с посадкой в Реголиде, поэтому вылетел пораньше, чтобы, учитывая расстояние до Пальмиры, не опоздать к сроку.

Ночь. Лунная ночь. Родные места посещались редко. Последний раз он был здесь после смерти отца, возглавлявшего до конца дней селеноорбитальную станцию “Астрополис”.

Еще с ранних пор у Шлейсера проявилась тяга к скорости и техническим видам спорта. Наверное, если бы не космос, он стал бы гонщиком-профессионалом или каскадером. Потребность в острых ощущениях стала второй натурой. Поэтому, как только представлялась возможность, он не упускал случая отключиться от дел и как следует оттянуться. Так и в этот раз. Загрузив багаж в арендованный слайдер, он набрал по спирали бешенное ускорение, совершил серию головокружительных маневров, чуть не выпрыгнув при этом в открытый космос, после чего, перед дорогой на Пальмиру, опустился на вершину главенствующего в этой части местности холма.

Город на дне лучезвездного кратера, где новоиспеченный флаг-кампиор провел детские годы, встретил его зарождающейся зарей с брызгами жемчужной глазури на зазубринах кальдерных откосов. Взгляду открылись привычные, но ничуть не наскучившие картины: смоль бездонного неба; огромный, разделенный на сегменты и блоки диск Земли в тончайшей нежно-голубой поливе атмосферы; полусумрачный лунный ландшафт, четкий, но лишенный перспективы, местами сглаженный, а частью расчлененный, обильно сдобренный глыбовыми развалами и пылевыми топями; купола строений, разноформатно выступающие над кромкой губчатого реголита; перманентное движение у причалов приснастившегося к пригоризонтной закраине космопорта, и густой смог над ним.

Но вот вдали наметились расширяющиеся кверху замысловатой формы столбы концентрированного света. Корональные истечения выткали на небосводе гроздь гигантских иероглифов. Заметно посветлело. Базальт-анортозитовые гребни сперва порозовели, а потом вспыхнули огнецветом в лучах еще невидимого солнца. Еще несколько минут – и детали рельефа окрасились в кофейные и пепельные тона, а из основания эфемерного лучащегося средиузорья выплавился краешек ослепительной дуги. Но сам город еще лежал в глубокой тени. Резко усилились световые и температурные контрасты. Реголида просыпалась, исподволь насыщая свое подземное чрево животворным потоком. Земля гасла в утреннем небе…

Утверждение состава экипажа и программы полета прошло без осложнений. То, что именно Астьер и Снарт вошли в команду, вселяло в Шлейсера надежду войти со временем в число лидеров ТГ-флота. Оба кампиора сразу же согласились, но, как он понимал, не из-за какой-то особой привязанности к нему, а скорей по той причине, что отказаться от возможности испытать “Ясона” в деле было просто невозможно.

Особое уважение у него вызывал Астьер. Крупные черты лица, коротко остриженные волосы и квадратный раздвоенный подбородок делали его похожим на собирательный образ римского патриция. Внешнему облику как нельзя лучше отвечали и внутренние качества: волевой характер, уравновешенность в словах и действиях, а главное, высочайший профессионализм. Космодезист-трансолог, он относился к разряду тех космиадоров, которые не только производили закладку трансляционных узлов, но и первыми проводили их опробование.

В противоположность ему, стройный и подвижный Снарт, представитель кельтских, а может и сарматских кровей, остался тем же весельчаком и балагуром, каким запомнился еще со времен обучения.

Сета поначалу не произвела на него впечатления, хотя и критической реакции не вызвала тоже. Хрупкое изящное создание, почти подросток, с округлым приветливым лицом и теплыми серыми глазами – она была непосредственна и мила, чем сразу расположила к себе инфорнавтов. Однако в ее облике наблюдалась одна особенность, которая вызвала со стороны мужчин если и не снисходительное, то по крайней мере особое к ней отношение. Волосы… В отличие от кампиоров, убеленных сединами от неоднократных инфортаций и не скрывающих этого, в ее русых локонах не было ни единого сивого волоска. Вместе с тем она считалась специалистом по коммуникационным вопросом и готовилась стать космонавигатором. Несмотря на молодость, у нее уже был накоплен определенный опыт в области космофизического картирования. Но главная ее мечта сводилась к стремлению вырваться за пределы гелиосистемы, открыть хотя бы одну планету, а главное – получить звание кампиора, что давало право вступления в ряды прайд-инфорнавтов, выполняющих наиболее ответственную и сложную часть работы в программе дальнего космопоиска.

Сначала, о ее непомерном честолюбии и знать никто не знал. Даже случившийся вскоре непостижимый с позиций здравого смысла инцидент никого ничему не научил. Так, списали на “не сыгранность” экипажа и нестандартно сложившуюся ситуацию. Закрыли глаза на тот идиотский эпизод, сделали вид, что ничего особенного не произошло. И только впоследствии выяснилось, что за ее внешней мягкостью и обаянием скрываются неодолимая тяга к “экстрим-лайфу” и фанатичная целеустремленность в сочетании с вызывающей удивление потребностью самоутверждения. Наверное, тогда Сета и сама еще не знала о скрывающихся в ней возможностях. Сложись ее жизнь по-другому и не окажись рядом Шлейсера, ее потенциал в значительной мере мог быть задавлен обстоятельствами, а то и вовсе сошел бы на нет. К тому же, узнай в Координационном Совете о том, что на самом деле произошло, ее навеки сослали бы на какое-нибудь мусоросборное корыто, курсирующее в пределах возможности использования солнечных парусов. Шлейсер же, слепо поддавшись инспирации, стал своего рода катализатором, и со временем, сам того не сознавая, создал условия, способствующие неумеренному развитию этих свойств. А как бывает в таких случаях? Объект любви освобождается от критики, его действия считаются единственно верными, запросы и просьбы – подлежащими первоочередному удовлетворению, а те или иные качества оцениваются выше, чем аналогичные у других. Но все это ожидало их в будущем. Пока же, никто и духом не ведал, какие сюрпризы готовит им судьба, кому и сколько в этой жизни отмерено.

“Ясон” стартовал с лунной орбиты в день празднования очередной годовщины рейна Метрополии. Пробный запуск предусматривал сложный пространственный маневр под названием “улитка”. Вообще-то гелиосистемные корабли так не летали. Траектория “улитки” противоречила всем правилам небесной механики. Разгон стеллера – а до завершения следующей фазы испытаний, но уже в TR-режиме, аллоскафом он еще не считался – производился в направлении, обратном планетарному вращению с последующим выходом из эклиптики. Затем, достигнув границы солнечной системы, он должен был совершить реверс, обогнуть солнце по меридиану, оставить неподалеку от Меркурия груз для отбывающих там вахту гелиодоров и только после этого приблизиться к светилу и зависнуть над аномальной областью, которой дали кодовое название “метаастрал Джеранана”. Такой полет, несмотря на повышенный расход энергии, был выбран неспроста. Во-первых, заданием предусматривалась проверка летных качеств стеллера и опробование его гравистатов. Во-вторых, при способности “Ясона” покрыть расстояние между Луной и Землей менее чем за десять секунд, стеллер попадал под определенные ограничения, потому как нормативами ГУРСа запрещалось перемещение в плоскости расположения планет каких бы то ни было аппаратов со скоростью выше пяти процентов от световой. Дело в том, что при бóльших скоростях инверсионные трассеры космолетов, равно как и дериваты структурно-динамического флеша, сопровождающие, как уже отмечалось, активизацию TR-желобов, нарушали однородность пространства, оставляли в вакууме труднозалечивающиеся раны, изменяли его энергию и плотность.

На проведение маневров отводилось семь земных суток. Управление полетом, разработку плана исследований и контроль над системой жизнеобеспечения осуществлял исинт класса артинатор, какими снабжались все спейс-альтернативные средства.

Конечно же, Снарт, как только узнал о намечающейся специализации Сеты, сразу стал ее стращать жуткими историями из жизни инфорнавтов. Астьер охотно ему подыгрывал. Шлейсер держался нейтралитета, предоставляя событиям возможность развиваться своим чередом. Наверное, это показалось бы странным, но он, от всех скрывая, со всей серьезностью относился к вызывающей у многих трепет специфике своей профессии, и нисколько не сомневался в достоверности мартиролога, столь красочно расписываемого партнерами.

А рассказать было о чем. Многие притчи передавались из поколения в поколение, гиперболизировались, обрастали невероятнейшими подробностями. Но немало чего случалось и на самом деле.

Больше всего микронавты боялись превратиться после деконтаминации в уродов. Даже перспектива не вернуться из запределья не так была страшна, как вероятность стать нечеловеком в том смысле, какой было принято вкладывать в это определение. Результаты первых опытов по внепространственному перемещению были вообще ужасными. Выполнить главное условие деконтаминационного процесса – абсолютно точно воссоздать спектр исходного волнового генома – удавалось далеко не всегда. Если же волноген исказится (а именно он определяет строение генома биохимического), в таком же искаженном виде сформируются и ответственные за “чистоту” наследственного аппарата генокомплексы. А из них такое может воспроизвестись, что в дурном сне не приснится. Причину неудач долго не могли объяснить. Главным образом грешили на несовершенство программного обеспечения. Но со временем выяснились интересные вещи. Раньше держались мнения, что у клеточной ДНК лишь мизерная часть запаса полезна – идет на сборку белков. Остальное считалось балластом. Так вот оказалось, что немалая часть этого “остального” генерирует волноген: основу биоинформационного поля, используемого при нуль-транспортировке. Результаты исследования данного обстоятельства не замедлили сказаться. После внесения в устройство инфорт-установок соответствующих поправок, надежность метода заметно возрасла и число жертв позапространственного метаморфоза сократилось до уровня стандартной дисперсии. К слову сказать, изыскания на том не завершились. Нашлись охотники, которые начали в массовом количестве производить трансгены путем внедрения волнового генома одного вида в био-ДНК других организмов. Животных скрещивали с растениями и наоборот. Например, через несколько поколений у фруктовых деревьев могли образоваться мясные завязи, початки кукурузы покрывались рыбьей чешуей, арбузы и дыни обрастали шерстью, а кокосовые пальмы с орехами-светляками освещали ночные улицы. Чего только не было. Правда, применения такие несообразия не получили. Они скорей воспринимались, как проявления своего рода арт-натурализма, и большей частью были в ходу у собирателей диковин. Но нередко, увидев что-нибудь подобное, Шлейсер задумывался над причудами мутагенеза, и невольно содрогался при мысли о том, что по воле случая может быть однажды превращен во что-нибудъ подобное.

Как ни старались операторы Галактической связи ориентировать разведочные передачи только в те участки пространства, где поддерживаются условия, хоть в какой-то мере соотносимые с околосолнечными, навигационные ошибки продолжали иметь место. Тут же следует отметить, что никакой закономерности в инфортационных переустройствах не наблюдалось. Более того, набор страховидных метаморфоз отличался крайним разнообразием. В истории микронавтики не было описано ни одного случая полного подобия вариантов дефектогенеза. Но при этом под каждый эпизод можно было подвести аргументированную базу, не опасаясь оказаться проводником лженаучных сентенций, поскольку приводимые в качестве объяснений доводы нельзя было ни опровергнуть, ни доказать. Воротился обожженный труп – результат перегрева плоти при материализации молекулярных биоструктур. Воспроизвелось замороженное тело – следствие температурной инверсии в защитном контуре флуктуатора или спонтанного вакуумирования информационной матрицы. Лишился рассудка пилот или даже целый экипаж – следствие нечаянного проникновения в метафазу, фридмон ^[37] или другие подобные им квазистенции, где нет ни пространства, ни времени в привычном понимании (по Снарту: охренариум, обалденариум), а наблюдаемый внутри системы метатропизм ^[38] не имеет ничего общего с реальностью. А если кто превратился в рассыпающегося от дряхлости старца или вообще вернулся в виде праха – значит, опять же непредумышленно попал в хронар (комогранулу с дискретным временем), таймфер (область с неуправляемым, пожираемым энтропийными факторами временем) или ксенотемпу (завихрение временного потока с нарушением принципа причинности). Не были исключением и случаи невозвращения из подпространства инфортируемых объектов. Таким финалам тоже способствовало множество причин. В частности, посыл мог угодить в микроблему – вакуумный микрократер. Вероятность существования таких структур, хотя доказательств тому не было, не исключалась на уровне геометрических квантов – минимально возможных порций длины и длительности, на два десятка порядков меньше размеров атомного ядра. Наибольшее число случаев, когда удавалось вырваться из тисков трансцендентности, приходилось на зоны испарения чернод и белад, но только в том случае, если инфортируемый аппарат не деконтаминировался внутри швардшильдского радиуса. Эти гравитационные аномалии отмечались везде в пределах галактики. Различить их на первый взгляд было невозможно. Но если одни представляли собой старые коллапсирующие структуры, то другие больше соотносились с “законсервированными” или же молодыми, еще не раскрывшимися планкеонами – сгустками дозвездного и возможно даже доатомного вещества. А тех несчастных, кто оказывался внутри гравипаузы, где пространство закручивается в воронку, как вода у сливного отверстия, ожидали страшные муки. Сперва их разрывало на части, предварительно вытянув по оси, потом делило на молекулы, атомы, частицы. Перед смертью такой инфорнавт мог даже увидеть свой затылок и все, что находится ниже пояса. Сложней дела обстояли с энигматами, нуменалами и сингулами. Об этих образованиях вообще мало чего знали. Все они относились к разряду пожирателей пространства – контофагов, а некоторые предположительно были окружены ореолами из “красного” и “фиолетового” вещества. Практически не было возврата из уникластумов и мест, где наличествовали иные принципы геометрических начал с отличным от трехмерности устройством. Особую сложность для диагностики представляли мономеры – одномерные ненаблюдаемые структуры-волокна, в псевдосуть которых впрессовано неведомое число измерений – и безмериумы (настолько мощные концентраторы гравитации, что их, как и мономеры, невозможно было обнаружить никаким способом).

Ощущения, испытываемые телепортантами при переходах, описанию не поддавались. Да и не было ниаких ощущений. Провал в небытие, сродни действию наркоза, и медленный мучительный выход из бесчувствия. Вот и все, что оставалось в памяти. Хотя за какие-то доли секунды до разборки на кванты – Шлейсер отдавал себе в том отчет – сознание, как при ускоренной съемке, успевало запечатлеть некоторые детали осуществляемой трансформации: угасание чувств, искажение геометрических контуров, вой, шум и наконец появление интерференционного ореола по обрамлению фильеры TR-канала. Переход в состояние метаиндивидуальности инфорнавт не ощущал, микрокосм не наблюдал. Все происходит быстро. Информаген объекта перемещается не по траектории, будь то пространственная (искривленная гравитацией) или эвклидова (прямая). Да и перемещения как такового нет. Есть мгновенный, в рамках вселенского времени переход сжатой до размеров вакуумной флуктуации информационной матрицы из одной точки мультимериума в другую, причем неважно какое расстояние их разделяет.

Первые мысли после прихода в себя: «Все ли на месте? Гомеостаз не нарушен?..» Больше всего при сомации боялись неожиданной развертки “спящей” части генома, когда воспроизводились оставшиеся от предков рудименты: жаберные щели, перепонки между пальцами, саблезубость, шерсть по всему телу. И даже в тех случаях, когда восстановление происходило без искажений, все равно инфорнавты со временем трансформировались в некие “трансгенные культуры” – мутагены. Или как любил при случае пройтись на счет коллег Снарт – мудагены. А что? Все понимали – при такой работе рано или поздно в исходный геном обязательно внедрится какой-нибудь инородный фактор, что, правда, может проявиться не сразу и не обязательно должно вылиться в патологию.

Все случаи инфортационных отклонений фиксировались, а сведения о них передавались в Амфитериат космоантропологии, где был создан соответствующий музей закрытого типа. В этот паноптикум, за редким исключением, допускались только те, кто имел отношение к работе или службе в структурах ГУРСа. Вряд ли стоит комментировать мысли тех, кто там побывал, особенно в первый раз. Были случаи, когда после осмотра экспозиции начинающие аллонавты оказывались в больнице, переводились в другие подразделения и даже увольнялись.

Шлейсер тоже немало чего видел, причем не только за стеклом витрин или в руководствах информатек, но и вживую…как оно было…

В первый раз он стал свидетелем материализационного дефектогенеза, когда у трансолога Фархад-Харифа после возвращения из рейса к звезде Галлиал на лице вместо мышечной ткани образовалась кость. Хариф был в очень тяжелом состоянии и не мог ничего объяснить. Исинт и приборы тоже не смогли прояснить ситуацию, так как нигде и ни в чем не обнаружили признаков аномальности. Впоследствии к Галлиалу послали несколько беспилотных кораблей. Все они вернулись в исправности и никаких сведений об источниках трансцендентности не принесли. Комиссия, расследовавшая данный случай, пришла к выводу, что помеха, исказившая информаген Харифа, возникла при его обратной инфортации и носит случайный, не поддающийся систематизации характер. Так оно было или нет – осталось невыясненным. Тем не менее изменения в планах корпорации “Альтикос”, заявившей права на Галлиал, произошли. Экспедиций туда больше не отправляли, из-за чего компания понесла серьезные убытки. Шлейсер хорошо знал Харифа и даже пытался потом его найти. Но след трансолога так и затерялся в режимных структурах Амфитериата, доступ куда был строго ограничен.

Следующий случай проявления инфортационного ксенотропизма запомнился ему особенно ярко. В то время он завершил обследование группы объектов из скопления Актель-IV, где предварительно автоматами были обнаружены следы тристерция, до этого в природе не встречавшегося. Тема представляла особый интерес, потому как нахождение тристерция в естественных условиях и почему-то именно в девятикомпонентной молекулярной форме из исключительно редких трансурановых изотопов, было так же необъяснимо, как, например, высадка на планету, укутанную в ксирил или обнаружение в архейских толщах остатков древней цивилизации. Прогнозы выглядели весьма впечатляющими. Шлейсер готовился к сдаче отчета и консультировал проектантов ОБЦЕСИСа по вопросам организации в Актели более детальных изысканий. Тогда он и познакомился с Мелардом и его экипажем. Мелард исследовал В-рукав аммоноида Альбакруст. Так называлась компактная звездная микроволюта в срединном галактическом поясе, невидимым с Земли из-за пылевой завесы. Там тоже обнаружили тристерций. Мелард не раз обращался к нему за советом и уговаривал присоединиться после сдачи материалов по Актели к его команде. Потом он отправился на Альбакруст. Но там у них что-то случилось. Экипаж в срочном порядке эвакуировали. То, что Шлейсер увидел, повергло его в шок. Прежде всего, у аллонавтов обнаружился жуткий гипертрихоз, причем волосатость распространилась не только на все лицо и тело, но и на ладони, и даже на ступни ног. Но самое ужасное было в том, что у всех без исключения скелет оказался сложенным из хрящей и поделенным на сегменты, отчего тела их складывались вдесятеро и не могли держаться вертикально. Вообще-то каждый инфорнавт после деконтаминации испытывает определенные неудобства, связанные с нарушением деятельности опорно-двигательного аппарата. Но если при нормальном раскладе утрачивается, да и то ненадолго, лишь способность к бегу и плаванию, то локомоция экзотов Меларда вообще не имела ничего общего со свойственными человеку движениями и больше соизмерялась с передвижением пресмыкающихся, червей и насекомых. Причину опять не установили, хотя все узлы применяющихся в инфортации устройств были подвергнуты тщательнейшей проверке. Континуальных аномалий в окрестностях Альбакруста тоже не выявили. Как по эту, так и по ту сторону раздела, космос вел себя исправно.

Самым же необычным случаем проявления закулисного параморфизма, и тому он тоже стал свидетелем, было превращение Неафида – овер-драйвера транспортной компании “КосТра” – в вайвмена. Управляемый им транспорт “Протазан” ушел на запланированное графиком задание. Шлейсер остался погостить у отца в лунной Реголиде. Следующим рейсом Неафид должен был перебросить его снаряжение на открытую в поликомпонентном охвостье периферийного рукава безатмосферную, но интересную в плане энергетического сырья планету Эсхаторан. Неафид сдал груз каталогизирующим спутники Мильвесты изыскателям и отправился в обратный путь. Но в инфорт-системе опять произошел сбой. Сам ”Протазан” с его содержимым материализовался, как и должно быть – без отклонений. Но Неафид, мало того, что превратился в стопроцентного “хомо кибертикуса”, так еще и трансформировался в некую, никогда ранее не встречавшуюся субстанцию. Он стал как бы наполовину частицей, наполовину волной. Его тело приобрело полупрозрачный вид с размытыми контурами, а мозг и внутренние органы продолжали функционировать, хотя по логике вещей должны были разрушиться под действием света. Он дифрагировал, интерферировал, просачивался через отверстия, с равной долей вероятности отражался от материальных преград и проходил сквозь них. В общем, вел себя как электрон в микромире или фотон при контакте с полупрозрачным зеркалом. Перемещался он пульсациями, то появляясь, то исчезая из вида, и даже время от времени раздваивался. Движения его сопровождались оптической волной, а то и рябью, следовавшей вслед за ним и со всех сторон его окружающей. По поводу происхождения человека-волны высказывались самые разные, в том числе и эйдетического толка предположения. Допускалось даже, что настоящий Неафид остался в вакууме, а здесь воспроизвелся его вневременной фантом, телетаксическая проекция. Но почему тогда отразившиеся столь нетривиальным образом на его геноме преобразования не коснулись инфорт-матриц неодушевленных предметов, артинатора, да и самого “Протазана” тоже?..