Текст книги "Нуменал Анцельсы (СИ)"

Автор книги: Евгений Белоглазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

В отделе никто не сомневался: авария – дело рук конкурентов. Вероятность того, что в одно и то же время самозапустится двигатель и откажет аварийная блокировка кинематической системы, была исчезающе мала, почти нулевая. Но доказать умышленное вредительство не удалось. Если здесь и действовали, то профессионалы высочайшего класса. Как Фил не пытался, но спустить дело на тормозах не удалось. Смерть гидронавтов требовала поисков и наказания виновных или хотя бы виновного. Ситуация усугублялась еще и тем, что среди погибших числился сын директора Управления – молодой аспирант, еще не успевший вкусить прелестей склок научного бомонда. Следствие длилось больше года. Фил получил по максимуму. Остальные отделались испугом…

14

ИЗ КОМПЕНДИУМА МАККРЕЯ

…Как известно, второй закон термодинамики запрещает диссимметрию. Для физика жизнь – это явление, граничащее с чудом. С позиций натурфилософии любая система, сколь бы совершенной она ни была, должна самопроизвольно переходить от более упорядоченного уровня к менее упорядоченному до полного выравнивания энергий и наступления термодинамического равновесия. Несмотря на это, энтропия биологических структур минимальна и поддерживается на таком уровне длительное время. Система получает извне энергию, преобразует ее в удобную для себя форму и таким образом поддерживает жизнедеятельность. Система открыта. Реакции, в которых участвуют диссимметрические компоненты, становятся энергетически более эффективными чем те, в которые вовлечены равносимметрические соединения – рацематы. И тогда диссимметрия, которую теперь уже целесообразно отождествлять с упорядоченностью, перестает быть случайностью и становится состоянием, к которому система стремится. Система уже эволюционирует, а не развивается случайно. Эволюционный процесс в ней питает сам себя со все возрастающей скоростью. Развитие становится неизбежным. Замерить энтропию внутри такой системы уже невозможно. Ее компоненты характеризуются высочайшей динамической упорядоченностью – диссимметрией – и отличаются способностью самоподдерживать ее в условиях, с точки зрения второго закона невозможных. А это достигается путем систематического удаления накапливающейся энтропии (шлаков) за счет получаемой извне энергии…

Классическая, отточенная до мелочей схема. И в нее прекрасно вписался биоценоз Каскадены… А потом началось что-то непонятное…

Некриты оказались типичными рацематами, то есть структурами в равной мере содержащими как левые, так и правые компоненты. С позиций молекулярной биологии они должны быть мертвы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но они обладают многими свойствами живых биосистем и способны оказывать на эти системы воздействие. Значит их нельзя относить к проявлениям косной материи. А тогда рушится здание, в основание которого заложен принцип диссимметрии и киральности.

К сожалению, и это следует признать со всей ответственностью, мы столкнулись с крайне необычным изобретением Космоса, причем открыли это явление совершенно неподготовленными и при таких обстоятельствах, которые не дают возможности даже в приближенной мере оценить результаты обработки накопленного фактматериала. Уничтожить некритов термоядом? Сжечь половину планеты аннигиляцией?.. Но мы даже не знаем – причиной ли являются некриты или следствием патологического воздействия Эстерии на органику Земли и Нордленда. Однако выяснение природы их происхождения представляется чрезвычайно важной задачей, поскольку на таком же принципе могут существовать и более развитые формы вплоть до мыслящих существ, и нет никакой уверенности, что эти существа должны быть гуманоидами.

Вместе с тем следует признать как должное и возможность проявления всякого рода эволюционных аномалий. И если оба ценоза за сотни миллионов лет совместного обитания не истребили друг друга и находятся в состоянии устойчивого равновесия, пусть даже исключающем взаимодействие, это означает, что в данной области пространства объективно создалась среда, характеризующаяся набором физконстант, принципиально отличных от совокупности условий, приемлемых для земного и каскаденианского биосов, хотя в известной мере и не противоречащих им. Расшифровав геном некритов, мы откроем дверь в мир иных соподчиненностей и, возможно, подберем ключ к разгадке происхождения жизни в целом, не исключая ее зарождения и в альтернативных условиях…

15

Каскаденианская атмосфера, на что Шлейсер обратил внимание еще в первые дни, отличалась от земной и от дыхательной смеси, генерируемой в космических условиях, большей разреженностью. Если провести сравнение, то здесь на уровне моря доминировали условия, как на Земле в горах на высоте два-три километра. Пониженная концентрация кислорода вызывала потребность чаще или глубже дышать. Сам он справлялся с синдромом “высокогорья” сравнительно легко. Но не все террастиане с одинаковым успехом приспосабливались к новым условиям. Многих донимала гипоксия и сопутствующие ей расстройства. Но и это еще было не все. В местном воздухе содержалось меньше углекислоты, что тоже вызывало у людей апатию, вялость, упадок сил. Так бывает опять же на Земле в период весеннего равноденствия, когда происходит подъем углекислого газа в атмосферу (это явление традиционно путают с так называемым авитаминозом).

Для многих начало адаптационного периода на Каскадене было настоящей пыткой. Некоторые даже возвращались. В конце концов были созданы препараты, повышающие уровень гемоглобина в крови и количество окиси азота в легких, что способствует расширению кровеносных сосудов и активизирует газообмен в альвеолах. Действие неблагоприятного фактора было нейтрализовано.

Если продолжить сравнение, то между Землей и Каскаденой набирался еще ряд существенных различий. Вода здесь даже на нулевых отметках закипала уже при восьмидесяти градусах. Звуки разносились дальше и слышались четче, а в сильную жару бывало так, что не спасали ни ветер, ни искусственная вентиляция. Озоновый слой в атмосфере отсутствовал. Казалось бы, без средств защиты, этот факт должен был сделать жизнь террастиан здесь невозможной. Но это было не так. Спектр Даира оказался уникальным. В его составе почти отсутствовал ультрафиолет и более коротковолновые составляющие, а того, что было, вполне хватало для загара тех, кто любит поваляться на солнышке.

Первые дни он в основном проводил на станции: знакомился с оборудованием, общался по электронной связи с ультиматором, изучал материалы предшественников и местный гео-биофонд, копался в архивах информатеки. Променад если и совершал, то недолгий и далеко от периметра не удалялся. Одним словом, привыкал. Готовил себя к новой жизни.

В этот погожий день он решил прогуляться в сторону заложенного, но так и не введенного в эксплуатацию карьера, а заодно ознакомиться с распространенными здесь минеральными комплексами. Склоны холмов, с одного бока резко обрывающиеся в море, с другого перерастающие в горные цепи, густо усеивали глыбовые развалы выветрелых пород с островками незамысловатой растительности в местах скопления наносов. Солнце стояло в зените. От прямых лучей негде было укрыться. Но с моря дул свежий бриз, поэтому жара в какой-то мере смягчалась.

За пару часов он успел отшагать с добрый десяток километров. Настроение за эти дни выровнялось. Организм к условиям среды приспособился. Мышцы укрепились. Поэтому усталости, даже несмотря на долгий переход, он не испытывал.

Долина небольшой реки, по краю которой он шел, затейливо петляла среди глубоко взрезанных оперяющими ручьями возвышенностей. Под ногами упруго пружинила цвета насыщенной сирени трава, вернее то, что он принимал за траву. На самом деле это были мхи, лишайники и те же, только низкорослые тонкие деревца с перистой, линейной и вайнообразной ^[29] листвой. Травы, в том смысле как он ее понимал, на планете еще не было.

Вообще-то местная растительность если и имела сходство с земной, то больше с ископаемыми видами. Из-за разреженности атмосферы самые высокие деревья редко достигали двухметровой высоты. Среди них выделялись: членистостебельные, напоминающие хвощи растения с чешуевидными листьями; разветвленные кверху макропродуценты ^[30] с пучками листьев, растущих из шишковидных лигул ^[31]; деревья с мощными, прямыми и дихотомически ^[32] ветвящимися стволами, покрытыми спирально расположенными листовыми выростами; древовидные растения с конически расширяющимися книзу стеблями и так называемыми “подземными ветвями”, которые по принципу мангров пускают корни; крепкие растения с раскидистой кроной вроде современных хвойных; древовидные тростники и камыши с колоннообразными гладкими или изрезанными продольными бороздами стволами и сильно развитой вторичной древесиной; суккуленты с сочными мясистыми листьями и некоторые другие представители экзофлоры. Размножались они спорами, шишками, волокнами, сережками или вегетативным способом. В одних случаях растения сбивались в непроходимые заросли, в других, а это преимущественно были обитающие в приполярье, на бедных почвах и в горных областях олиготрофы, произрастали в виде разреженного чахлого кустарника.

Если к строению и форме растений Шлейсер стал уже привыкать, то цвет, по правде говоря, продолжал вызывать неприятие.

Когда он обратился за разъяснениями к Тибу, тот поведал такое, о чем кампиор никогда не задумывался. Оказывается, растения могли иметь любой цвет. И зелень может оказаться в такой палитре исключением. Почему? Дело в том, что не только хлорофилл может использоваться фитоструктурами для усваивания света, и не только цепочка: фотон – хлорофилловое зерно – глюкоза – энергия, определяет природу источника жизненной силы. А уж какое соединение жизнь возьмет за основу для обеспечения процесса фотосинтеза, зависит от эволюции. Она же следует простому правилу: растения должны брать от своего солнца максимум доступной энергии. Разные спектры звезд, различные атмосферы и исходный состав преджизненных химсоединений – все это определяет условия развития фотосинтезирующих растений. А эти условия приводят к выбору заимствования наиболее энергетически насыщенной части исходного спектра. Где-то предпочтение будет отдано чему-то из оптической компоненты диапазона, где-то из ультрафиолетовой, а где-то максимум заимствования придется на инфракрасное излучение. Цвет же листьев зависит от частоты света, которым растение неглижирует, то есть пренебрегает. В частности, хлорофилл главным образом поглощает синий и красный цвет, но отражает зеленый. На Каскадене сложились такие условия, что вместо хлорофилла в фотосинтезе участвует другая светочувствительная молекула – ретинол. Как далее пояснил Тиб, подобным способом извлечения энергии из света пользуются некоторые виды земных плеченогих и галобактерий. У первых, дыхательный пигмент гемэреторин придает крови фиолетовый оттенок. Вторые, поглощая зеленый свет, отражают фиолетовый и красный, комбинация которых, что и наблюдается здесь, кажется фиолетовой. В целом же, возможности фотосинтетических организмов в цветовом отношении не имеют ограничений – вплоть до черного цвета при недостатке инсоляции.

То же касается и цвета неба. Как известно, небесный окрас при всех равных условиях, прежде всего определяется взаимодействием разных цветов фотонов с атмосферными молекулами. И чем меньше длина волны (у голубого и зеленого цветов она, например, меньше чем у красного), тем интенсивней такие фотоны рассеиваются. Но это в теории или на примере той же Земли с ее голубым небом. Но Каскадена – не Земля. Во-первых, ее орбита в два раза больше земной. Во-вторых, спектр Даира отличен от спектра Солнца. В-третьих, состав атмосферы здесь несколько иной. В-четвертых, плотность ее тоже другая. В-пятых… В общем, Тиб насчитал еще не меньше десятка отличий, которые в совокупности и определили здесь именно зеленый цвет неба.

Уклон реки, даже несмотря на близость моря, был не мал, вследствие чего все звуки, если они и были, заглушались шумом разбивающейся о камни воды. Из живности ничего существенного не встречалось. За все время с момента посадки астрополя Шлейсер ничего крупней таракана не видел. В основном ему попадались бескрылые жуки, головастики с двумя парами лапок-плавников и прыгунцы наподобие древесных блох. Все они держались кромки воды и при малейших признаках опасности спасались бегством. Если бы не завывания, клацанье, скрипы, доносящиеся из примыкающего к станции леса, особенно по ночам, да не трофеи Арни, можно было подумать, что они – единственные обитатели этой планеты.

Его надежды, как геолога, оправдались с первых же шагов. В береговых обрывах, породных развалах и речном аллювии то и дело встречались рудные стяжения, минеральные жеоды и сростки кристаллов самых разных форм, размеров и расцветок. Как следовало из отчетов первопроходцев, в этой части Нордленда на поверхности преимущественно обнажались дифференцированные массивы габбро-передотитовой формации, что и определяло именно осмий-иридий-платиновую специализацию пород. Интуиция подсказывала: на речных щетках-ребровиках – непременно прячутся платиновые или другие редкометальные самородки.

Издалека донесся глухой взрыв. Один из возвышающихся на горизонте вулканов выбросил в небо султан черного пепла. К чему-чему, а к своенравию недр привыкнуть было невозможно.

Он поднялся на плоский увал, скрывавший конечную цель маршрута, и глазам его открылась неприглядная картина. Там, где когда-то разворачивалось гигантское строительство, царили тишина и запустение.

От подошвы вершины, на которой он стоял, простиралась огромная, в диаметре не меньше километра чаша карьера, подготовленного вскрышей к разработке. Разбросанная как попало техника, недостроенные производственные корпуса, полусобранные мостовые фермы и опоры ЛЭП, разрушенный, забитый илом акведук, из желоба которого прямо на крышу припавшего на спущенное колесо рудовоза стекала вода, ржавеющее под открытым небом оборудование – все это красноречивей слов свидетельствовало о спешке, с какой производилась эвакуация.

Слева от карьера возвышался исполинский массив обогатительного комплекса, и под стать ему – терминал-накопитель; справа – заглушенный квантовый энергоблок. За дальним контуром рудника, будто античный зиккурат, возвышался административный корпус в окружении хозяйственных построек, а где-то за ним, в складках предгорий, на берегу глубоко врезавшейся в материковый уступ бухты, скрывался заложенный, но так и недостроенный мегаполис. От циклопических сооружений веяло неухоженностью и затаенной мощью. Мрачный ландшафт дополняла произрастающая в самых неожиданных местах растительность: в трещинах основания и на склонах карьера; на дорогах и насыпях; на крышах и в окнах зданий; внутри пересекающего понижение рельефа виадука.

Стараясь не поскользнуться на осыпающемся склоне, он миновал буровую площадку с оголовком законсервированной скважины, и по накатанной самосвалами аппарели спустился на дно огромной выработки.

Неподвижные, присыпанные песком и вулканическим пеплом силуэты тяжелых машин навевали тягостные мысли. Возвышающийся неподалеку абзатцер – многоковшовый гигант для выемки и перемещения пород – был брошен так, будто в самый разгар зачистки ложа неведомая сила испарила экипаж. Не лучшим образом выглядело и остальное: бесхозные погрузчики, транспортеры, грейферы, бурильные агрегаты, сброшенная на землю неведомо с какой целью секция космотранспортной системы.

Он подошел к переносному, под завязку набитому концентратом плангреду ^[33]. Взял два штуфа и расколол их ударом один о другой. Почувствовал запах, напоминающий смесь хлорки и чеснока. Осмий! А там где он, вероятны и остальные: палладий, рутений, иридий, родий… Таким месторождениям цены нет. Как ни пытались космияне перевести важнейшие технологии на использование заменителей, зависимость от ряда элементов со временем только возрастала. Помешавшиеся на экологии обитатели Земли не жалели средств на строительство всякого рода очистительных комплексов (и это несмотря на то, что экологически вредные процессы давно были вынесены за пределы атмосферы). Для этих целей, а кроме того для регенерации воздуха в герметизированных экзопоселениях и там, где еще применялись схемы ядерно-термоядерной энергетики – осмий, палладий, а также их соединения, используемые для поглощения токсичных веществ и вредоносных флюидов от реакций нуклеарного синтез-распада все еще оставались незаменимыми. А стимуляторы! Взять хотя бы те же тилерафос и энерготропин. Они тоже содержали добавки осмия. Без родия невозможно было обеспечить нормальное функционирование инфортационных коридоров. Что же касается соединений иридия и рутения, то они, как в свое время кристаллы в лазерах, считались наиважнейшим элементом в составе энергопреобразующих систем. Увеличилось использование платиноидов и в ювелирном деле, но уже не с бриллиантами, а в сочетании с евгеритом – прозрачной, радужно иризирующей и не уступающей по твердости алмазу модификацией паракарбида бора, в земных условиях не встречающейся.

Осмотрев содержимое плангреда, он пришел к выводу, что некоторые образцы, несмотря на невзрачный вид, вполне могли бы заинтересовать если и не коллекционера, то по крайней мере специалиста-минералога. Осмотревшись, прикинул, где могут находиться наиболее интересные места, и остановил выбор на отпрепарированном в борту карьера выступе породы. Как выяснилось, это был рудный столб толщиной несколько метров, наклонно уходящий под основание выработки. Зернистые агрегаты стально-серого цвета, на фоне которых поблескивали более светлые прожилки, мало о чем говорили. Без анализатора минералы платиноидов определяются крайне трудно, потому как выглядят почти одинаково. Проявления такого типа руд встречались исключительно редко – содержание элементов даже доли грамма на тонну уже считалось кондиционным.

Не имея под рукой подручных средств, Шлейсер все-таки попытался определить, с чем имеет дело. Понятно, серый цвет руды в первую очередь определяют осмий и рутений. Палладий, как и платина более светлый, почти белый. Красивый. Устойчивый к выветриванию и окислению. Кислотами не растворяется и не тускнеет. А этот розовый налет скорей всего обязан родию, верней его солям, образовавшимся при участии приповерхностных растворов. Недаром и название ему подобрали соответствующее ^[34]. Здесь – контакт руды с вмещающей породой, когда-то бывшей вовсе не породой, а глубинным магматическим расплавом. В приконтактовой зоне видны радужные пленки. Это несомненно следы окисления соединений иридия. В названии этого элемента тоже содержится скрытый смысл ^[35]. У него очень высокая температура плавления, поэтому в осадок он выпадает одним из первых…

Так постепенно, шаг за шагом, составлял он летопись доисторических событий, и так увлекся, что не заметил, как стало смеркаться. Пунцовое солнце коснулось кромки гор. Туда же придвинулось и курящееся вулканическое облако. Уже в который раз наблюдал он здесь рассветы и закаты, и неизменно находил в игре сконцентрированного света все новые оттенки.

Предзакатные краски выцветились в холодных, большей частью голубых тонах, как это часто бывает на планетах с разреженной, со следами вулканопродуктов или метеорологической пыли атмосферой. Густой пурпур Даира; ореол, мягким шафраном венчающий светило; цвета бирюзы заря, исподволь перетекающая в малахитовую зелень поднебесья… Подобную красоту он наблюдал впервые. Но так продолжалось недолго. Пепловая туча закрыла солнце. Враз померкли краски. Упали дымчатые, вытравливающие следы различий тени. Под ногами шумнуло. Издалека в который раз донесся рык растревоженного властелина недр…

Неизвестно по какой причине, но именно в этот день вид угасающего солнца пробудил в памяти волну полузабытых воспоминаний. Что это? Душевный вздвиг? Неподконтрольный силе духа прилив сентиментальности, чего он так в последнее время боялся?..

Давно это было. Многое забылось. Детали стерлись или вспоминаются с трудом. И он конечно же не мог предполагать, что в завязавшемся тогда сюжете наметится убийственная связь с кошмарами последней экспедиции. И никто… Ни одна душа не знает об этом. Никто… Кроме него, одного…

Дорога к дому всегда кажется ближе. И в этой тираде не содержится признаков штампа или следов патентованной косности. Так было, так есть и так будет во все времена. По крайней мере так ему казалось.

Незаметно подкралась ночь. В залитом чернилами небе лишь кое-где проглядывали тусклые звезды. Но сгустившаяся темнота мало волновала его. Входящий в состав КЗУ люминофор при необходимости концентрировался в пучок направленного света. Сопровождаемый аккомпанементом перекатывающихся под напором течения камней и бьющейся на прижимах воды, он шагал по берегу норовистой, но вместе с тем и являющейся путеводной нитью реки. Поначалу в голове все путалось. Отдельные реминисценции не связывались. Остатки пережитого метаколлапса еще продолжали очерствлять душу. Но постепенно, под мерный шаг, думы выстроились, и перед мысленным взором стала разворачиваться череда событий, в конечном счете предопределивших совершенно немыслимый расклад…

16

… Являясь уроженцем суровой подлунной Реголиды, Шлейсер питал слабость к земным субтропикам, и при случае не упускал возможности понежиться где-нибудь на островах или же забраться в дебри отдаленных уголков побережья. Той весной он обосновался на юге полуострова Дербагос, где проходил реабилитационный курс после длительной робинзонады на Аль-Тьере – планете марсианской группы в системе Бертариана. Новые встречи, ласки моря под нежные, почти неощутимые касания приворотного зефира, щадящий режим тренировок – все это как нельзя лучше способствовало восстановлению сил кампиора-одиночки. Под действием природной красоты, в потоке обновленных ощущений истаивала накопившаяся за время одиночества накипь мироотчуждения, просыпалось задавленное космосом и волевым усилием желание общения, возвращалась былая подвижность.

Появление редастра Дарбенда, свалившегося на закате дня как снег на голову, одновременно обрадовало и насторожило. Они не виделись около шести лет. Редастр сильно постарел. Поредевшие волосы припорошило сединой. На лбу и ввалившихся щеках, уже отмеченных пигментацией, залегли глубокие складки, подбородок заострился, на руках вздулись жилы. Вообще-то роль Дарбенда в судьбе Шлейсера оценке не поддавалась. Он был первым и, пожалуй, главным наставником из числа тех, кто открыл начинающему космологу дорогу в дальний космос. Дарбенд продолжал возглавлять отдел космического магнетизма в составе прим-Института Гелиофизики, но судя по виду, руководить крупным разветвленным подразделением ему оставалось недолго.

Всякий раз, восстанавливая в памяти те или иные фрагменты своей насыщенной экстримом жизни, Шлейсер приходил к мысли, что именно эта встреча стала поворотным пунктом в его судьбе. Несколько часов, проведенных в обществе редастра, и вот: устоявшийся уклад, который не только во всех отношениях его устраивал, но и отвечал канонам самодостаточного рационализма, развалился как карточный домик, а из глубин подсознания выпростались дотоле неведомые и чуждые эгоцентрической натуре предвестники чувств не иначе как из разряда социум-энтелехических. К чему это привело – известно. Дальше события выстроились в такой последовательности, что сейчас, на Каскадене, он уже не понимал: кто он есть, почему до сих пор жив и каким образом, а главное, благодаря чему или может быть кому, совершил невозможное.

Как выяснилось, Совет поручил Дарбенду организовать внеплановую экспедицию к солнцу и, учитывая особое значение миссии, предоставил неограниченные возможности как в выборе средств, так и в комплектации экипажа.

Занятый делами, касающимися исключительно состояния дальних рубежей космоцива, Шлейсер мало того, что отдалился от террастианских проблем, так и вовсе утратил к ним интерес. А проблемы были. И как выяснилось со слов Дарбенда, весьма серьезные.

Около года назад солнце приблизилось к очередному макропику активности, чему предшествовало несколько выбросов, по масштабам не укладывающихся в рамки стандартов. Такие случаи отмечались и раньше, но серьезного значения им не придавалось. Во-первых, вспышки проистекали только в средних и высоких широтах, где различие в скоростях дифференциального вращения солнечного вещества или иными словами движения плазменных поясов выражено максимально. А во-вторых, координатный разброс аномальных очагов был настолько велик, что никому и в голову не приходило заподозрить в разгуле стихии признаки какой-либо закономерности. Успокаивал и тот факт, что траектории выбросов, как правило, не отличались от радиальных. Поэтому от того, что происходило, вроде бы и вреда находящимся исключительно в области эклиптики станциям не было, если не считать магнитных бурь, да потерь режимных аппаратов на диагональных и меридиональных орбитах. Вероятность же того, что Землю или какую из колоний накроет плазмоид, по всем оценкам сводилась к десяти в минус миллионной степени, что сопоставимо разве что с образованием Большого взрыва в суповой кастрюле у занимающегося стряпней Дзетла. Изначально это воспринималось как само собой разумеющееся и в какой-то мере оправдывало отсутствие у землян защитной программы.

Но за истекшие шесть месяцев случилось около десятка гипервспышек, продукты которых образовывали струи протяженностью больше радиуса юпитерианской орбиты. Но даже несмотря на то, что контакта космиян с убийственными бурями не произошло, опасность встречи с ними не только миновала, но и многократно возросла. Одни плазмоиды уже добрались до гелиопаузы, другим предстоит ее достигнуть в ближайшее время. Случилось так, что пузырь солнечной магнитосферы не выпустил за пределы замка магнитонасыщенные, утратившие запас кинетики потоки. Он только прогибался под ударами плазмы, а потом из заплутонья, как из рогатки, выстреливал ее обратно, причем по совершенно непредсказуемым траекториям. Один заряд чуть не зацепил факторию на Нереиде, но его успели нейтрализовать. Второй отрикошетил на Уран и прошел рядом с Умбриэлем.

Но последующие события еще более осложнили обстановку. На обратной стороне звезды произошла еще одна вспышка, теперь уже в экваториальном поясе. От поверхности оторвался протуберанец, скорость которого достигла полутора процента от световой. С солнцем происходило что-то неладное. Через неделю вспышка повторилась, причем на том же месте. Этот разряд тоже ушел в пространство, но его следы уже можно было наблюдать по краю солнечного диска с Земли и находящегося на траверзе Деймоса.

Специалисты всполошились. Вновь реанимировались слухи о том, что проявление активности солнца является предвестником его взрыва, причем главным доводом в пользу такого заключения послужил установленный факт: температура фотосферы растет, и за последние полтораста лет она возросла без малого на сто градусов. Профессор Джеранан из того же прим-Института со столь радикальными выводами не согласился, хотя и высказал не менее убийственное для гелиотропов предположение. По его словам, “нападение” солнца на семейство ближних планет хотя бы раз, но уже имело место. При этом он сослался на корреляцию геологических разрезов Земли, Луны и Марса, согласно которой в отрезок времени, соответствующего земному пермо-триасу, в составе накопившихся там осадочных формаций, отмечаются пласты, подвергшиеся высокотемпературной обработке. Вывод напрашивался сам собой.

Тогда, на стыке палеозойской и мезозойской эр, порожденная солнцем огненная геенна наполовину осушила превращенные в рассол земные океаны, рассеяла праозоновый слой, выкристаллизовала гигантские по запасам залежи солей и более чем на девяносто процентов уничтожила планетарный биоценоз. Представленная Джерананом картина почти ни у кого не вызвала сомнений, особенно после того, как он продемонстрировал компьютерную модель когда-то случившейся катастрофы. На воссозданной картине отчетливо просматривалось, как солнечный плазмоид накрывает Землю; температура ее поверхности повышается настолько, что все наземные формы погибают. Правда, скептики возражали: «Допустим, на поверхности так и было. Но почему практически полностью вымерла морская жизнь?» На это Джеранан отвечал: «Значительная часть морской воды в то время испарилась. Атмосферное давление повысилось в десятки раз, а соленость морей возросла настолько, что подавляющая часть морской живности не выдержала критических условий». По его расчетам океан тогда напоминал жуткое подобие Мертвого моря, где и сейчас почти ничего не живет.

То, что астрообъекты могут неоднократно вспыхивать, причем без катастрофических для себя последствий, известно давно. Однажды произошедший, а может и неоднократно случавшийся в гелиосистеме апокалипсис вполне мог повториться, причем не в отдаленном, а в ближайшем будущем. Причиной же активизации звездного вещества могли послужить не только внутренние, но и внешние факторы, например, переориентировка оси солнца относительно полюсов мира или прохождение им зоны перегиба галактической орбиты, когда возможно изменение угловой скорости и вызванная этим перенапряженность в теле светила…

Время летело незаметно. В предзакатном небе наметился ряд тончайших переливов: от глубокой синевы к мягкой аквамариновой прорисовке с дальнейшим переходом в ауришафран. После ужина Шлейсер предложил пройтись берегом к раскинувшейся рядом с пансионарием роще. Дарбенд не возражал, только предварительно связался с секретариатом Совета и сообщил, что на некоторое время задерживается.

Шлейсер уже догадывался о цели приезда редастра. Но почему он выбрал именно его? Да, одно время он, как и все начинающие космиадоры, служил в составе системных

ВКС и даже считался неплохим гелионавтом. Но это в прошлом. После производства в кампиоры он сменил специализацию. Зачем его отрывать от запланированной не на один год работы и бросать в солярное варево, когда у системщиков достаточно специалистов, не хуже разбирающихся в звездах класса “G”? Зачем вообще отправлять туда людей, если подборка исинтов способна заменить любой экипаж, и даже не один? И потом, стоит ли так драматизировать события, когда в арсенале террастиан в избытке средств, чтобы нейтрализовать любую вспышку, если конечно не принимать в расчет бред, касающийся обращения солнца в новую. Плазму можно рассеять, снизить ее температуру, а выбросы магнитного поля обратить в полезную энергию. Или пойти по другому пути: выставить по периметру эклиптики гелиостаты и с их помощью “взнуздать” звезду, чтобы она не пошла вразнос. Да мало ли что еще…