Текст книги "Нуменал Анцельсы (СИ)"

Автор книги: Евгений Белоглазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

– Шлейсер! – вдруг не своим голосом заорал Снарт. – Кажется, я понял! Я знаю, почему объявлен “зет”!..

– Говори!.. Быстрей!.. У меня отказывает система субдуквентной коррекции!..

– Эксин!.. Мой крионоид!.. Его достал нуклонный концентрат.

– И что?

– Его уже не снять с орбиты. А если он рванет?!

– Последствия?

– Мы будем втянуты в торам ^[77], а это значит…

Договорить Снарт не успел. Мгновенно стерлась перспектива. Исчезли признаки различий. Пропали свет и звук. Куда-то подевались вихри звезд… деструктурировался упорядоченный хаос космической пыли… стянулся в сингулярность бесплотный океан пространства-времени… За ничтожнейшую долю аттосекунды то ли до, то ли после начала беспрецедентнейшего катаклизма, артинатор, раздирая аппликаторы трансляционных шлюзов (случись такое с чуть большим опозданием – распад геномов аллонавтов стал бы неизбежен), катапультировал изувеченный, уже утративший способность противостоять неодолимой силе аллоскаф в подпространство…

Часть третья

ИМПРОВИЗАЦИЯ В ТОНАЛЬНОСТИ “BI – МОЛЬ”

1

Еще с первых дней релегации Шлейсер, помимо других дел, стал уделять серьезное внимание не только Эстерии, но и всему южному полушарию. Со временем поиски различий, которые могли бы натолкнуть на мысль о природе не укладывающегося в рамки рациональной модели “s-фактора”, стали чуть ли не навязчивой идеей. Следуя примеру предшественников, он самым тщательнейшим образом переворошил все известные варианты образования этой напасти. Никакого результата. Кроме наукообразной абракадабры – ничего. Но чем дальше, тем больше эта тайна притягивала. И чем глубже приходилось вникать в суть проблемы, тем более объемной она становилась, тем дальше уводила от известных нормативов логики. В голову приходили мысли, одна нелепее другой. То казалось, что южная половина планеты погружена в субконтинуальный эрзац. То чудилось, будто южный полюс деструктурирует пространственный ректификат. А то и вовсе представлялось, что сюда каким-то образом просочилась тень n-мерного спейс-фрагмента или какие-то гипотетические центробежно-торсионные силы запечатлели на одной из полусфер губительный автограф.

Годовщину ссылки он отметил скромно, верней совсем не стал отмечать. Зачем привлекать внимание соизгнанников к такому пустячному и по сути ничего не значащему событию. Впрочем, никто и не напоминал. День прошел, как обычно. Только перед сном Фил бросил пару пространных фраз, которые при желании можно было истолковать примерно так: с тебя, мол, причитается. И все. Без конкретных предложений. И без всякого желания, обычно присущего этому, конечно же неординарному прохвосту, прежде всегда обуреваемого энтузиазмом уже при малейшем намеке на организацию такого рода мероприятий.

Но как бы там ни было, а год прошел. Первый год. Сколько их еще будет?.. Сомнений не осталось: ни о какой реабилитации, ни о каком пересмотре дела речи быть не может. Он преступник, заклейменный обществом и отвернувшейся фортуной лиходей. И метка эта останется на всю жизнь. Не смыть ее, не оттереть.

Близился сезон, отвечающий по меркам местного времени условной зиме. В этот период, вследствие прецессионного колебания, планетарная ось на несколько градусов отклонялась от Даира. В низких и умеренных широтах сезонные изменения почти не проявлялись. Разве что незначительно понижалась суточная температура и обновлялась листва на некоторых видах растительности. На севере климат менялся более определенно: возрастала площадь снегового покрова, сменялось направление транспланетарных ветров и течений.

После очередного отказа о помиловании жизнь изгнанников постепенно вернулась в привычное русло. О существовании затерявшейся в звездной пересортице Земли напоминали лишь лапидарные письма, да информационный сайт с меняющейся время от времени подборкой новостей. Жизнь цивилизации текла своим чередом: открывались планеты, закладывались поселения, обживались колонии. Федерацию лихорадило – готовились к выборам энгинатора. В правительственных кабинетах и стенах Терра-Конгреста не утихала борьба за право управлять финансовыми, сырьевыми и товарными потоками. Оппозиция и власть привычно переругивались, интриговали и обвиняли друг друга в неконституционности. В массах, как всегда, критиковали политику Гексумвирата, требовали больших свобод, делали ставки, надеялись на перемены к лучшему. Словом, в обществе происходило все то, что и должно происходить в эволюционирующей системе. Не было лишь одного – сообщений о находке объектов, подходящих для естественного обитания. А значит, Каскадена, несмотря на сохраняющуюся неопределенность ее статуса, оставалась единственным кандидатом на роль второй Земли.

Изыскательские работы, а за год Шлейсер успел исследовать значительную часть Нордленда, подтверждали прогнозы рекогносцировки. Местная литосфера была такой же щедрой на всеразличные виды минерализации, как и большинство терраподобных планет группы А.

Наряду с опоискованием северных районов, Шлейсеру в какой-то мере удалось с помощью автоматов, прощупать и недра Эстерии.

В целом, металлогеническая специализация обоих материков мало чем отличалась от типов встречающихся в космосе формаций.

Однако не обошлось и без сюрпризов.

Известию от автономного комплекса, смонтированного на базе ровера и СПАНа, о находке в южной оконечности материка самородного алюминия он сперва не поверил. Такого в истории экзогеологии еще не было. Алюминий, как принято считать, относится к числу элементов, в свободном виде не встречающихся. Даже учитывая тот факт, что наряду с кремнием, он является наиболее распространенным элементом планетарных оболочек, единственным способом извлечения алюминия из связанного состояния как был, так и оставался гидролиз, в естественных условиях если где и проявляющийся, то совершенно непонятно каким образом.

Там же, на Эстерии, обнаружились и концентрированные скопления элементов редкоземельной группы, до этого если где и встречавшихся, то исключительно в виде добавок и примесей.

Не меньший интерес вызвали и другие находки. В протяженных и узких бортах ущелий эстерианского континента роботы-трансформанты обнаружили налеты словацита и пленки листопронита – редких полимерных комплексов, обладающих чуть ли не чудодейственной способностью останавливать кровотечение и заживлять раны. Одноразовая доза препарата, приготовленная из вытяжки смеси этих минералов, способна была сохранять свойства даже при мизерной их концентрации в обычном водном растворе (достаточно было влить ложку концентрата в ведро воды с последующим его растворением до десятой меры). При этом снадобье не теряло свойств даже при кипячении. А уже растворенную форму минеральной составляющей нельзя было отфильтровать никакими ситами, вплоть до молекулярных, перевести их в осадок или уничтожить.

Являлось ли проявление таких особо специфических типов минерализации следствием чисто планетарных геопроцессов или на этом тоже сказывалось некое влияние “s-фактора”, оставалось неясным. Не вызывало сомнений одно – недра Каскадены скрывают не одну загадку, и еще неизвестно какие открытия ожидают исследователей при более детальном их изучении.

Не упустил он и возможности обшарить ледники арктической зоны. Дело в том, что моноклинный лед, а точней, его структурированная, миллионолетиями обрабатываемая космическим дейтерийсодержащим излучением разновидность – диплогенит – тоже обладал уникальными качествами. Во-первых, он, как и некоторые другие модификации льда, имел удельный вес больший, чем вода. Во-вторых, был устойчив при давлении до ста тысяч атмосфер и плавился при температуре плюс восемнадцать цельсиев. А в-третьих, как и получаемая из него вода, являлся эффективным антиканцерогенным средством. Находки диплогенита представляли большую редкость. Даже в составе комет и во льдах безатмосферных планет, где, казалось бы, сложились идеальные условия, он почти не встречался. Не удавалось получить его и искусственным путем. Видимо, кроме облучения космическими лучами, для образования этой специфической разновидности кислород-водородного комплекса требовалось еще что-то, чего не было в подавляющем числе случаев проявления научно трактуемого космогенического фактора.

Арктические пейзажи – особый вид планетного эндогенеза. И выглядят они почти везде одинаково. Отличия – разве что в составе слагающих полярные шапки формаций, да в особенностях освещения. И Каскадена в этом отношении не являлась исключением.

Неиствующий ветер при нулевой влажности. Бескрайняя и безжизненная пустыня. Вечная ночь, приправленная у горизонта полупрозрачной зеленовато-синей кисеей – след никогда не посещавших эти широты рассветов и закатов. Рваные полосы, швы, размытые пятна в местах смыкания ледоворотов. Скрежет трущихся мегатонных блоков льда, чем-то напоминающий озаряемые сполохами полярного сияния кряхтение и стоны циклопических размеров монстра. Уступы, отколы и оперяющие их трещины – последствия столкновений с метеоритами. Впаянные в покровы вековечного льда айсберги-отторженцы. Острова, выдающие себя при отсутствии вулканов пальцеобразными, напоминающими полуразрушенные мегалиты лавовыми останцами на фоне зернистого фирна. На полюсе – плохая видимость из-за облаков, туманов, низовых метелей, беспорядочных бликов от сцеженного снега и гидротермальных промоин. И всюду, куда ни глянь, необъятная, невостребованная даль; жилы горного льда, ледниковые жилы, котловины во льду, образовавшиеся при вытаивании подземного или же подводного льда.

Как ни странно, но даже здесь, в стране не тающих снегов, большей частью формирующихся в смеси с грязью от беспрестанных пеплоизвержений, он, как и в разреженном, казалось бы, лишенном различий космосе, находил не менее удивительные оттенки и цветовые сочетания: ярко красный с ультрамарином, изумрудный с желтым, оранжевый с лазурью, шоколадный с цветом слоновой кости, черный с золотом.

Порой ветер утихал. Но такое случалось редко. Большей частью в поисках диплогенита, в условиях девяти-десятибального шторма, ему приходилось преодолевать высоченные заструги и буквально прорубать дорогу в стене слежавшегося снега.

Впоследствии, возвращаясь к микролету, он отмечал: если указатель барометра отклоняется влево – буря усиливается; если вправо – ветер крепчает; если остается на месте – ураган свирепствует с прежней силой.

Изрядно намучившись, едва не отморозив лицо и пальцы, Шлейсер пришел к неутешительному выводу: диплогенита на Каскадене нет. Хотя по-другому, наверное, и быть не могло. Концентрация дейтерия на поверхности и в нижних слоях атмосферы была очень низкой – планетарное магнитное поле отклоняло потоки космических частиц, а те, которые и прорывались, нейтрализовывались уже на уровне стратосферы.

Единственное, чего удалось достигнуть во время арктических походов, так это лишний раз подтвердить тезу об активной работе недр, свидетельствующей о продолжающемся разогреве планеты. Здесь, как нигде, с особой отчетливостью проявлялись радоновые фонтаны, места выхода которых в других регионах затушевывались радиоактивностью слагающих литосферу структур.

Немало времени уделял он и подводным экскурсиям. Правда, поначалу море особого интереса не вызывало. Да и перспектива копаться в придонном хламье не особо привлекала. Но после того как Фил обучил его обращению с аквациклом и раскрыл глаза на красоты водного мира, путешествия в царство экзонептуна стали такой же потребностью, как занятие геологией и обследование космоса.

Предвыборная кампания даже краем не коснулась колониантов. Мало того, что они находились на окраине цивилизации, так еще и были лишены права голоса. С высот осознания масштаба мегастениума, Шлейсер отчетливо представлял степень своей ничтожности как индивидуума, и нисколько по этому поводу не комплексовал. Да, как индивидуум, растворенный в многомиллиардной массе, как личинка сперва вскормившего, а потом и отвергнувшего его общества, он действительно ноль. Но, вот, как личность, наделенная интеллектом и знаниями… Тут, пожалуй, имело смысл подумать и переоценить отношение как к самому себе, так и к тем, кто по обыкновению паразитируя на доверии находящихся волей судьбы ниже, лишил его работы, общения с близкими, да и вообще права на достойную жизнь. В том, что кто-то на нем нажился, сделал карьеру, закрепился на иерархической лестнице, он ничуть не сомневался. Мало того, наверняка и неизвестно в каком количестве благоденствовали те, кто вообще не был заинтересован в его возвращении. Кто он теперь? Отработанный материал. Подопытный экземп. Социальная перльстатика уже не позволит отрыгнуть его обратно. А может, есть такие, кто и вовсе желают его смерти. Допустим, не сейчас. В конце эксперимента. Откуда ему знать. Наверное, Янз и Схорц тоже не знали уготованной им участи. А может, знали? Или хотя бы догадывались?.. Как теперь это выяснить?.. Иногда, в минуты особо тяжких раздумий, его захлестывало желание достать тех, кто так бесцеремонно сломал его жизнь, искалечил судьбу… и даже досадить всему миру. Естественная реакция осужденного, не смирившегося с мерой назначенного наказания. Только как это сделать? И как вычислить тех, кто, может даже в тайне от официального Собрания, готовил материалы, принимал решения? Изощренные, навеянные игрой воображения прожекты вызывали сладостное чувство. Но всякий раз, обдумывая планы виртуальной мести, он в конце концов рассеивался, обессиливал и, будучи не в силах выделить конкретного противника, в очередной раз смирялся, в чем-то приспосабливаясь к течению событий, а в чем-то и пытаясь противостоять далеко не всегда складывающимся в его пользу обстоятельствам. В последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что в воздухе витают признаки тревоги. Да, в поселении назревал кризис. Но в чем заключалась причина все более явственно проявляющегося раскола, он не знал. Хотя кое о чем догадывался. Да, он так и не смог прижиться в обществе таких же отщепенцев, не сумел подобрать ключи к душам тех, кого, по правде говоря, втайне считал если и не полуобезьянами, то по крайней мере существами низшей социум-категории. А такое, как известно, не прощается. В подобных случаях рано или поздно тайное становится явным. И тогда приемы мимикрии сменяются отчужденностью, зачастую перерастающей в открытую вражду.

2

Занятый своими мыслями, Шлейсер на какое-то время забыл об истории с рындой. Фил тоже ни о чем не напоминал, но, судя по дальнейшему поведению и время от времени бросаемым на него косым взглядам, испытывал тщательно скрываемую настороженность и сомневался в правдивости ответа кампиора. Остальные тоже не отреагировали на его находку, хотя Шлейсер готов был голову отдать на отсечение: они знают о ней, причем тоже испытывают по этому поводу определенное беспокойство. В последнем он имел возможность убедиться после того, как однажды поутру заметил у места стоянки микролетов Арни. Майор ползал на четвереньках и явно что-то искал. Заметив Шлейсера, он встал, стряхнул с колен песчаную крошку и, не сказав ни слова, демонстративно удалился. Такое поведение могло означать лишь одно: здесь происходит или когда-то происходило нечто такое, чего ему, отверженному даже в среде отверженных, знать не положено.

Как бы там ни было, но Шлейсер старался поддерживать с колониантами если и не приятельские, то по крайней мере пристойные добрососедские отношения: до мелочей контролировал свое поведение; следил за речью, интонациями, выражением лица. И всякий раз, когда требовали обстоятельства, проявлял взвешенную долю внимания к побуждениям каждого.

Его обходительности и деликатности могли бы позавидовать самые изощренные адепты этикета. Команда “Ясона” была бы повергнута в шок, увидев его таким. И все понапрасну. Его не то чтобы откровенно избегали или сторонились. Нет, ничего такого не было. Внешне в окружении ничего не изменилось. Неприязнь?.. Пренебрежение?.. Нет, этого не наблюдалось. И вместе с тем, он все больше убеждался: его, без объяснения причин, упорно держат на дистанции. В поведении илотов все чаще стали проявляться признаки каких-то необъяснимых перемен. Тончайшие, почти неуловимые нюансы. Но и этого было достаточно, чтобы понять: коллектив, если можно так выразиться, разделился на две половины – с одной стороны Шлейсер, с другой все остальные. Неизвестно, как бы развивались события дальше, если бы Шлейсер, и опять же случайно, снова не привлек внимание к теме предшественников.

А все началось, казалось бы, с малого. Ему вдруг захотелось сделать в своей комнате перестановку: в ясные дни утреннее солнце било в изголовье, а это не всегда доставляло удовольствие. Передвигая нехитрую мебель, перетряхивая содержимое самозакрывающихся ячеек и убирая по углам недосягаемую для Дзетла пыль, он заметил в нижней части стены, где раньше стояла кровать, какие-то царапины. Сперва не обратил на них внимания. Но потом заинтересовался. Откуда здесь такому взяться? Настенный пластик очень прочен. Чтобы оставить в нем след, надо изрядно постараться. Сам он такого не совершал. Тогда кто?..

Шлейсер присел и провел по стене рукой. Пальцы ощутили шероховатость линий, несомненно с усилием прочерченных каким-то острым предметом. Борозды почти неприметны, и видны только под определенным углом. Может, поэтому их раньше не заметили?!

Он бездумно уставился на стену. Линии сходились, расходились, пересекались. Потом, при мимолетном боковом догляде сложились в буквы:

ШТ ЭСТЕКАС

Набор литер ни о чем не говорил. Что это? Штука? Штабель? Штат?.. И потом, что такое “эстекас”?.. Имя? Фамилия? Термин? Или название чего-то?.. Нет, не похоже. Тогда, что за этим кроется?..

Так и не придумав ничего путного, он оставил попытки расшифровать странную запись. Но отвязаться от нее не удалось. Мысли упорно продолжали толкаться вокруг новообозначенной темы. Кто оставил эту, кажущуюся на первый взгляд нелепицу? Янз? Схорц? Или кто-то третий?.. Но опять же, с какой целью? Хотел известить о каких-то действиях?.. событиях?.. Привлечь внимание? Предупредить? Но кого? А главное, о чем?..

Понимая, что не успокоится, пока не докопается или хотя бы не попытается доведаться до сути выпроставшейся в общем-то из ничего загадки, он прикрыл надпись декоративной заставкой, после чего завершил переустройство интерьера и заглянул к Филу, коротавшему остаток дня за набросками очередного полотна.

Как только он переступил порог, Фил, не отрываясь от работы, спросил:

– Скажи, в чем разница между настоящим маринистом и прихлебателем, который лишь способен делать вид, что подвизается в искусстве?

– Действительно, в чем? – Шлейсер меньше всего желал быть втянутым в пустое разглагольствование, но все же приготовился выслушать велеречивую доповедь.

Так и вышло. Океанолог неспешно отложил кисть, раскурил трубку, после чего, окутывая себя клубами дыма, стал втолковывать гостю банальнейший паллиатив из области художественных экспертиз, причем с таким видом, будто только он один знал, как отличить шедевр от густопсовой мазни.

Продержавшись несколько минут, Шлейсер не выдержал.

– Все это так, – прервал он не в меру взявшего разгон соседа. – И я не собираюсь спорить. Попробуй лучше объяснить другое.

С этими словами он дотянулся до обрывка синтетической бумаги на краю стола и грифелем набросал на нем: ШТ ЭСТЕКАС. Потом сунул бумагу океанологу под нос и спросил:

– Что скажешь?

При виде вкривь и вкось начертанных каракуль Фил судорожно дернулся, всхлипнул так, будто его со всего маху саданули под ребра, и скользнул по лицу кампиора ошалелым взглядом.

– Что тебе об этом известно? – просипел он, тщетно пытаясь овладеть собой.

– Пока ничего. – Надо отметить, Шлейсер как и в случае с рындой был не меньше огорошен произведенным эффектом, но вида не подал. – Я хотел бы с этим разобраться, и рассчитываю на твою помощь, – добавил он, уже в полной мере понимая, что зацепился за что-то важное, в чем, возможно, таится причина замалчивания каких-то скрываемых от него фактов и давно уже действующих на нервы недомолвок.

Фил еще раз смерил его отсутствующим взглядом, после чего, взяв себя в руки, глухо проговорил:

– Я ничего не знаю. И, видит бог, не хочу об этом думать.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Фил замкнулся и наотрез отказался отвечать. Приоткрывшаяся было завеса некой, тщательно скрываемой тайны снова сгустилась до непроницаемого мрака.

Опасаясь выставить себя в неблагоприятном свете и тем самым оказаться еще в более дурацком положении, кампиор отступил. Но не отказался от мысли разобраться в подоплеке все явственней проявляющейся интриги, в которой ему, вне всяких сомнений, тоже отведена какая-то, пока еще непонятная роль.

3

Постепенно, а складывающаяся обстановка тому благоприятствовала, желание разгадать скрываемые илотами секреты, полностью овладело помыслами Шлейсера, вытеснив другие устремления. Но как это сделать? С чего начать?..

Получив от Фила отказ пролить свет на сложившуюся явно с нездоровым оттенком ситуацию и утратив надежду самостоятельно разобраться в сложностях переплетения характеров и тайных помыслов пенетециантов, он все-таки решился еще на одну попытку.

На этот раз он поставил целью поговорить с Роном. Именно Рон, по его мнению, при достаточно умелом подходе, мог развеять или подкрепить подозрения, положить конец сомнениям, раскрыть тайну, если конечно она не являлась плодом фантазии Шлейсера. Рон в чем-то неуловимо отличался от остальных. Он был как бы менее циничен. В поведении эскулапа не отмечалось признаков нахальства, спеси или пренебрежения к чему-либо. Не выделялся он, в отличие от прочих, и склонностью к самовозвеличению или навязыванием значимости собственной величины. Рон был размерен, рассудителен и, что больше всего импонировало Шлейсеру, крайне сдержан в эмоциях.

Хозяйство, которым заведовал смотритель «субъект-инвентаря», относилось к разряду компактных полидиагностических систем. Медкабинет располагался за кухней в торце коридора. Там хранилась святая святых станции – дубликат картотеки медобследования колониантов за все годы. Работа регистрирующей аппаратуры была поставлена так, чтобы доставлять подопечным врача как можно меньше хлопот. Одни пробы анализировались автоматически, главным образом при совершении туалета. Другие отбирались обычным способом.

В просторном, исполненном в белых тонах кабинете Рона царили чистота и порядок.

Когда Шлейсер вошел, Рон возился с набором кювет, в которых смешивал какие-то разноокрашенные жидкости. При виде кампиора на его лице отразилась тень, которую пожалуй лишь условно можно было принять за подобие улыбки.

Рон за год сильно изменился. Он и раньше не отличался упитанностью. Сейчас же перед Шлейсером стоял высокий, тощий, почти изможденный человек. Мешки и темные разводы под глазами, придающие и без того некрасивому лицу зловещее выражение, свидетельствовали о неблагополучии с почками; хрящи носа были воспалены, скорей всего из-за нарушения респиратурного режима в легких, а складки вокруг рта выдавали горечь и разочарование. В отличие от остальных Рон либо пребывал в глубокой депрессии, или же снедаемый недугом угасал, терял жизненные силы. Наверное, после перенесенного диффамационного ^[78] удара, усиленного неоднократным отказом в прошении о помиловании, его любовь к людям еще больше пошатнулась. Но как бы там ни было, а Рон продолжал оставаться Роном. Правила декорума обязывали врача поддерживать как в интерьере кабинета, так и в образе своих действий подобающие должности налаженность, приличие и благопристойность.

Пожалуй как и у всех, у Рона тоже были странности. В обычной обстановке его поведение не отличалось от поведения других. Но в стенах своих владений он преображался. Прежде всего, его речь становилась до невозможности латинизированной. Он сыпал терминами так, что порой никто не мог понять вытекающих из его диагностики выводов. При этом даже в рамках удобопонятной речи мысли Рона большей частью выражались “эзоповским” языком. После всех этих недомолвок, иносказаний и намеков, тот кто бывал у него на приеме покидал кабинет с мыслью, что является неизлечимо больным, и если до сих пор остается в живых, то лишь благодаря исключительному стечению обстоятельств.

За годы странствий с командой “Ясона”, Шлейсер на примере Аины привык уважительно и с доверием относиться к заключению врачей. Но, всякий раз переступая порог каскаденианского медтерминариума, он тушевался, непроизвольно испытывая такое ощущение, будто отдает себя на заклание.

Так случилось и в этот раз, несмотря на то, что пришел он вовсе не по причине недомогания, а совсем по другому делу.

4

– У тебя свободный день? – бесцветным голосом проговорил Рон, который не привык видеть Шлейсера болтающимся без дела.

– В известном смысле… да… – Шлейсер не сразу нашелся с ответом, потому как с утра и мысли не держал об отдыхе.

– Что беспокоит? – привычно поинтересовался Рон после продолжительной паузы, в течение которой он сосредоточенно следил за скрытыми от посторонних глаз процессами в растворах.

– Я по другому вопросу, – отозвался Шлейсер. Осунувшееся лицо Рона энтузиазма не вызывало, и кампиор понял: разговорить врача будет не просто. – Скажи лучше, как ты?

– Taedium vitae, – не разжимая губ, процедил Рон.

– Что? – не понял Шлейсер.

– Я говорю, если сейчас что и чувствую, так это отвращение к жизни.

– Ну, зачем же так, – нахмурился кампиор. – Не дури. Если есть проблемы – посоветуйся с ультиматором. Или в крайнем случае обратись в Центр. Там наверняка что-нибудь придумают.

– Ладно, – махнул рукой Рон. – Не будем об этом. Выкладывай, с чем пришел.

– Я хотел бы подробней ознакомиться с обстоятельствами смерти Янза и Схорца.

– Вот как? – Рон удивленно вскинул брови. – Зачем тебе это?

– Меня смущают некоторые вещи, и я хотел бы восстановить события тех дней.

– Что именно тебя интересует?

– Абсолютно все: результаты осмотра тел, материалы по аутопсии, копии репликаций энцефальных полей.

– Ну, ты даешь! – еще больше удивился Рон. – Где я это возьму? Документация отправлена в Амфитериат. У меня остались лишь эпикризы ^[79]. Там все сказано. Если интересно – занимайся.

– У Янза были проблемы со здоровьем?

– Он был типичным дистимиком ^[80]. У нас сразу сложилось впечатление, что долго он не протянет. Так и вышло. Но, должен отметить, за собой он следил. Регулярно брился, заказывал Дзетлу фирменные прически.

– На что жаловался?

– Первое время обращался с ламентациями на гипоксию. Я не видел в этом ничего особенного. Все мы здесь поначалу страдали от недостатка кислорода. Я предложил ему почаще посещать барокамеру и, поскольку он был землянином, подобрал соответствующий режим: давление, состав атмосферы, комплект ингаляторов. Но он настоял на полном обследовании. Как и следовало ожидать, это ничего не дало. Типичный набор симптомов: повышенная нагрузка на сердце, сужение сосудов и как следствие кислородное голодание тканей и органов. К счастью, этим и ограничилось. Ты же знаешь, инфортация исключает возможность заноса сюда заразы, даже вызывающей простуду. А поскольку каскаденианские микробы на нас не действуют, то при нахождении в стерильной атмосфере, да еще и при склонности Янза к абулии ^[81], в организмах подобных нашим перестают вырабатываться антитела, вследствие чего деактивизируется иммунная система. Скажем, окажись мы сейчас на Земле, да еще без карантина, любой вирус уложит нас на койку, если не хуже.

– А могло такое состояние сказаться на его психике? – Шлейсер конечно знал, что при неоматериализации происходит полное обновление организма. Он строится заново из фетальных ^[82] клеток, в которых нет следов приобретенных дефектов. Тем самым элиминируется биологический хаос, который обычно усиливается с возрастом, и устраняются признаки заболеваний, на которые можно составить химическую концепцию. Естественно кроме нервных расстройств и наследственных дефектов.

– Ты допускаешь, что на почве апраксии ^[83] он тронулся умом и наложил на себя руки?

– Предположим, так, – вымолвил Шлейсер, хотя и думал по-иному.

– Трудно сказать. – Рон смахнул со стола несуществующую пыль и поправил воротник белого без единого пятнышка халата. – В таких условиях у любого из нас могут проявиться непредсказуемые симптомы: осложнения в системе кровообращения, сбой в работе органов дыхания, нервные кризы, разрывы клеточных связей и еще многое другое, о чем я не имею ни малейшего представления. Я даже не знаю, как предусмотреть развитие таких нарушений, и уж тем более понятия не имею, как их диагностировать и лечить.

– А что Янз?

– Я прописал ему средство, активизирующее молекулы гемоглобина, после чего приступы гипоксии прекратились. По крайней мере, с жалобами он больше не обращался.

– Понятно, – сказал Шлейсер, хотя такой ответ ни на шаг не приблизил его к объяснению мучивших подозрений.

Снова возникла пауза. В поведении Рона наметились перемены, которые не ускользнули от внимания кампиора.

– Ты проводил иммунокоррекцию Янза? – Шлейсер впился взглядом в серое, обтянутое похожей на пергамент кожей лицо.

– О чем ты говоришь, – отшатнулся Рон. – Возможно ли такое? У меня не только нет сведений о кодограммах ваших предков, но и допуска на практику в части генотерапии. Одно могу сказать – вы не лучше своих пращуров. Это точно. И потом, у меня никогда не было желания копаться в энцефальном хламе ваших заворотов и кошмаров.

– Все это так, – продолжал наседать Шлейсер. – Но ты не мог не заметить, что у Янза остались проблемы?!

– Проблемы в чем?

– Да хотя бы в том, что впоследствии появилась причина, в результате чего он разбился.

– Какая причина?..

Шлейсер внутренне утерся, хотя мысль докопаться до истины не оставила его.

– По-твоему, история со Схорцем тоже ни о чем не говорит?

– Причем тут Схорц?

– Его постигла та же участь. И я не верю в стечение обстоятельств.

– Доказательства?..

Сомнения все больше одолевали Шлейсера. Но он попытался сдержать себя и перевел разговор в более спокойное русло. «Festina lente»*(*Торопись не поспешая) – вспомнилась ему одна из наиболее расхожих фраз Рона.

– Со Схорцем тоже были неувязки?

– Что под этим понимать?

– Проблемы со здоровьем.

– Sub specie aeternitatis ^[84], здоровье Янза уже ни для кого не представляет интереса, – усмехнулся Рон, после чего окинул Шлейсера таким взглядом, будто осматривает подготовленное для вскрытия тело. – С каждым из вас я общаюсь чуть ли не каждый день. И должен заметить: какие проблемы должны волновать кого-то, если все мы тут депонтанусы ^[85].