Текст книги "Нуменал Анцельсы (СИ)"

Автор книги: Евгений Белоглазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

На восстановление регистрационной сети и топографических знаков ушло не меньше четырех часов. И только позже, в шлюзовой камере “Ясона”, выбираясь из осточертевшего скафандра, Шлейсер поймет, насколько он измотан. Снарт выглядел еще хуже: как-никак, ему больше досталось. В ожидании конца тест-контроля универсал устроился на полу у переборки аварийного отсека, и, казалось, спал. Спотыкаясь на ровном месте и путаясь в разбросанном снаряжении, Шлейсер добрался до него и опустился рядом. Как только пришло осознание того, что не надо никуда спешить и нет необходимости от чего-то прятаться, враз отключились питающие мозг центры. Голова кружилась, усталость разваливала тело, глаза от бессонницы болели так, будто в них песку насыпало, но стоило лишь смежить веки, как перед мысленным взором оживали картины пережитого апокалипсиса…

Из полузабытья его вывел зуммер: артинатор извещал об окончании карантин-паузы. Он поднялся, и помог подняться Снарту. Вот-вот должен был открыться переход в обитаемую зону. Шлейсера неудержимо клонило в сон. Но надо было держаться, потому как еще предстояло провести предварительную обработку доставленной информации и составить с Астьером план дальнейших действий…

Вместо предполагаемых двух суток, аллоскаф провел на орбите неделю. Поступающие сведения тщательно проверялись артинатором, систематизировались, дублировались, после чего разделялись на два потока. Один поступал в накопитель для последующей инфортации на Землю, второй направлялся в командный модуль на обработку в рамках специализированных программ.

Обследование других протопланов и разреженного объема лакуны ничего сверхнеожиданного не дало, а лишь подтвердило предположение о том, что небулярный сюжет развивается по классическому сценарию, и рано или поздно Бычья Голова сформируется в звездную систему с набором соответствующих признаков и различий.

За годы путешествий аллонавтам не раз приходилось встречаться с явлениями из ряда вон выходящими. Это и покровы металлического снега из сульфидов свинца, теллура, висмута на денудированных поверхностях некоторых планет венерианской группы, и серные вулканы, извергающие реки ядовитых соединений, и невероятной силы ураганы в атмосферах газоконденсатных гигантов, когда реактивная скорость облаков превышает звуковую, и метановые, аммиачные, углекислотные гейзеры, фонтанирующие с такой силой, что парожидкостные выбросы преодолевают планетарное притяжение, и многое другое. Вместе с тем, то, что открылось здесь и чему предстояло открыться в ближайшем будущем, являло совершенно новый и ранее вблизи не наблюдавшийся способ реализации физических законов.

Пребывание в условиях с почти нулевой видимостью поначалу сопровождалось массой неудобств. За борт нельзя было шагу ступить без “искусственного глаза” или мощного фонаря. Внешне среда чем-то смахивала на океанскую толщу, где, мало того, что света нет, так еще и грязи сверх меры намешано. Но вскоре выяснилось: ксенородный антураж скрывает поразительный мир теней, эфемерных красот и удивительных расцветок, который умудрилась сотворить неистощимая на выдумку природа.

Пылевые цветы первым обнаружил Снарт. Это случилось еще до высадки на Сципион во время профилактического рейда в открытом космосе. Позже они встречались неоднократно и в разных местах, но рисунок соцветий ни разу не повторился. Такие цветы могли сохраняться только в вакууме, где нет ударных волн и невелико влияние гравитации. Как и другие подобного рода творения, они дрейфовали в протопланетных слоях вместе с остальной высаживающейся массой, как в виде самостоятельных обособлений, так и сростков, наростов на обломках, стяжениях или кристаллах, росли в течение миллионов лет, частично или полностью распадаясь при малейшем же на них воздействии. Особым изяществом отличались магнитные розы, которые встречались исключительно в окрестностях ферро-силициевых астеролитов – бесформенных скоплений метеоритного скрапа. Крупицы силикатов и железистых соединений, подчиняясь дотоле неведомым причудам микромагнетизма, слагали потрясающей красоты агрегаты черного, кроваво-красного, рыжего цвета, в которых без труда угадывались розетки соцветий, листья и даже стебли. Украшающие их кристаллики силикатных шпатов в свете прожекторов иризировали в синих и фиолетовых тонах, а сульфид-оксиды железа играли переливами тончайших оттенков и отсвечивали пестроцветной побежалостью. Нередко сказочные магнитоформы были присыпаны кварцевой крошкой и тогда световые лучи, преломляясь и отражаясь от хрустальных граней, еще больше усиливали цветовые контрасты. Особо запомнился случай, когда Шлейсер и Сета, изучая состав пылевой формации в окрестностях одного из периферийных протопланов, наткнулись на средних размеров астероид. На первый взгляд – ничего примечательного. Летит нечто похожее на огромную картофелину, кувыркается, с окружением не взаимодействует, на флуктуации среды не реагирует. Но так виделось только издали. Вблизи обнаружилось, что подступы к объекту буквально усеяны магнитоцветом, причем самых разных форм, размеров и оттенков. Настоящее же великолепие вид обрел в тот момент, когда аллонавты осветили ксенокласт с разных боков. В скрещенных лучах над бугристой, покрытой бахромчатой щетиной поверхностью, проявилась текстура нимба железо-каменного отшельника. Силовые дуги, одним концом касаясь закраин астероида, а другим, изгибаясь к его обратной стороне, прочерчивались нитевидными сростками тонкозернистого с жемчужным отливом пелита. После подбора соответствующего угла зрения картина удивительным образом стала напоминать гигантского паука, устроившегося на членистых фалангах в центре ажурной паутины, в ячейках которой, как пойманные мухи, застыли привораживающие небывалой красотой космоглифы. Находку тщательнейшим образом засняли, но и только. Как в этом, так и в других случаях, хрупкие порождения небулярного космогенеза рассыпáлись при первом же прикосновении. Не помогали никакие консерванты или отвердители. Поэтому, как Шлейсер ни старался, собрать букет для Сеты ему так и не удалось.

Не меньшим разнообразием отличались и EL-статы. Происхождением своим они были обязаны не магнетизму, а электростатическому полю. Каких только разновидностей среди них не встречалось: радиолусы, метавакуоли, астролярии… круглые и ограненные, изометричные и удлиненные, крошечные и размером больше “Ясона”… волокнистые, концентрически-зональные, ажурные, дендритовидные… Всего не перечесть. Состояли они большей частью из микролитов (мелких игольчатых или пластинчатых кристалликов), пепловых и стекловатых частиц, по всей видимости образовавшихся в результате плавления вещества при метеоритных столкновениях. Вели они себя смирно, но иногда светились изнутри и сыпали искрами при попытках более тесного знакомства.

Особое место в небулярной кунсткамере занимали скоротени. Так назвал Астьер вид экзотических образований, которые обнаружил при осмотре маршевых двигателей аллоскафа перед возвращением на базовую орбиту. Этот продукт космогененза представлял собой не что иное, как алмазные фибрионы, по форме и строению напоминающие “волосы Пеле” – тонкие нити вулканического стекла, выдуваемые атмосферными потоками из фонтанов жидкой магмы. Ни один из известных науке принципов и близко не подходил к условиям такого рода переустройства вещества. Поэтому вопрос об их возникновении остался открытым, хотя микровключения, похожие на синтетические алмазы, наряду с другими модификациями самородного углерода, еще раньше встречались не только в свободном состоянии, но и практически во всех разновидностях хондритов, и, несомненно, происхождением своим обязаны были каким-то взрывным процессам в космосе. Скоротени просвечивали в лучах прожекторов и не отражали света. Вот почему их не сразу обнаружили. Но в темноте, как только выключалось освещение, они на какое-то время становились видимыми, благодаря хоть и слабой, но заметной люминесценции, вызванной, как выяснилось, многократными отражениями оказавшихся внутри них фотонов. По этому свечению Астьер их и заметил, сперва подумав, что видит какие-то подобия сверхтонких электронно-лучевых трубок. Фибрионы отличались высокой хрупкостью и не выдерживали усилий на изгиб, поэтому отбор образцов потребовал особой осторожности.

Не нашлось объяснения и такому явлению, как пирометоз. После той ужасной грозы на Сципионе в своде небулы между плоскостью эклиптики и внутренней поверхностью оболочки кокона появились какие-то светящиеся амебоподобные структуры, на первый взгляд напоминающие эмиссионные продукты распада сверхновых, но на несколько порядков меньше. В местах их образования отсутствовали тяготеющие массы, а также источники излучения или иного энерговыделения. По всему выходило, что возникли они неизвестно откуда, а затем исчезли неведомо куда…

Вряд ли когда аллонавты были так рады виду звездного неба, как после возвращения на орбиту стационара. Как и планировалось, автоматы дорастили его до проектных размеров и снабдили должным набором регистрирующих систем. Оставалось только настроить их и запустить в действие, к чему без промедления и приступили.

Межзвездная среда в пределах примыкающего к трансгалапу пространства только на первый взгляд казалась пустой и однородной. Как показало дистермическое картирование, позволяющее дистанционно измерять температуру среды с точностью до миллиардных долей кельвина, смежный космос оказался необычайно красочным, поскольку изобиловал массой, зачастую причудливо сформированных “горячих” и “холодных” пластов, фигур, течений. При этом степень “нагрева” структур до сотен и даже тысяч градусов, как и в случае с солнечной атмосферой, выражалась не истинной температурой среды, а лишь мерой энергии движущихся в ней частиц.

Что касается межзвездного пелита, то в пределах доступной наблюдению космосферы его количество, состав, экстинкция светового потока и степень поляризации звездного излучения мало чем отличались от усредненных значений по универсуму. Правда, содержание тяжелых элементов (металлов), в целом, оказалось выше, чем ранее давал масс-спектральный метод. Различия объяснялись тем, что металлы большей частью входили в состав пылинок, то есть макрообъектов, а не находились в вакууме в виде атомов. В повышенном количестве обнаружились и радиоактивные элементы с малым периодом распада. Что же касается межзвездных молекул, то их было найдено в несколько раз меньше, что наряду с другими свидетельствами лишний раз подтверждало сравнительно молодой возраст трансгалапной формации. В составе самих пылинок преобладали силикаты и лед. В разных модификациях и соединениях присутствовали кислород, углерод, азот, сера. Отмечались также минералы сульфидно-оксидной группы, металлы, органические молекулы. Практически повсеместно на поверхности силикатов наблюдались не только выделения метана, аммиака, но и более сложные комплексы типа аминокислот. Как выяснилось, именно они и являлись причиной аномалии, так вдохновившей Зопплби.

Состав небулярной, да и в целом трансгалапной пыли, если и отличался от межзвездного пелита, то лишь более весомой ролью водородно-гелиевой составляющей и пониженной концентрацией металлосодержащих соединений. Вместе с тем – и в том главная заслуга Снарта – появились достаточно убедительные свидетельства того, что происхождение этих продуктов космогенеза имело разную природу. Если пополнение межзвездной среды происходит, прежде всего, за счет выбросов так называемых “кашляющих звезд”, а таковыми являются практически все звезды, то образование трансгалапной пыли и, в частности, пылевого скопления Бычья Голова, по всей видимости, шло иным путем. В первом случае, в космос выносятся массы уже когда-то ранее образовавшегося вещества. Во втором же, это вещество образуется in situ, то есть в месте его первоначального нахождения из некой первичной субстанции – предатомного субвещества.

В качестве аргумента, подтверждающего это положение, решающую роль сыграли ловушки частиц, с которыми Снарт без устали возился еще с начала экспедиции. Ловушка – это вакуумная камера (сепаратор частиц и продуктов их реакций), стенки-мембраны которой свободно впускают лучи или частицы, но обратно ничего не выпускают. Степень разреженности вакуума в камере такова, что в ней отсутствуют какие-либо взвеси, молекулы и даже атомы. При контакте с мембраной кванты и обладающие массой частицы проходят сквозь нее и оказываются внутри камеры, где затем и регистрируются. Метод достаточно известный и широко применяющийся в области ядерных исследований. Так вот, в ловушках, которые Снарт обследовал после бури на Сципионе, обнаружились не только синтезированные из гиперэнергичных частиц атомы водорода, гелия, лития, бора, углерода, кислорода, серы и ряда других элементов, но и молекулы практически всех входящих в состав пылевых частиц соединений. Конечно, такие находки отмечались и раньше. Но никогда еще они не носили такого массового характера. Значение этого открытия трудно было переоценить. Аллонавтам представилась возможность доказать один из главных постулатов космологии, касающийся причин возникновения наполняющего вселенную вещества.

Когда-то, во времена Всеобщей Неопределенности, мир состоял из вакуума, который следует понимать не просто как пустоту, а как среду, содержащую кванты энергии. В дальнейшем именно они послужили исходным материалом для синтеза элементарных частиц, имеющих массу покоя, и стали причиной сформировавшейся в реальности диссимметрии, а стало быть, и первопричиной зародившейся впоследствии жизни. Данное положение в полной мере соответствовало концепции сторонников Зопплби и в идеале распространялось безисключительно на весь универсум. Да, первоначально мир был симметричным. И в юной вселенной протекали процессы, ныне запрещенные. Впоследствии же, самопроизвольным образом, поскольку природа ни одному из направлений или зарядов предпочтения не отдавала, возникли зародыши олиготропных ^[70] неоднородностей. В упрощенном варианте образование таких систем можно представить следующим образом. При взаимодействии двух фотонов вполне вероятно рождение (среди прочих продуктов) пары разнозаряженных частиц – электрона и позитрона. А из вакуумных флуктуаций – нейтрона и антинейтрона. Далее, на основе этих “заготовок” возможен также синтез протонов и антипротонов. В целом же, рождается равное число частиц и античастиц. Вслед за тем, видимо, стали образовываться более высокоорганизованные структуры, поначалу простейшие: атомы водорода и антиводорода; возможно, ядра гелия и антигелия. Частицы и ядра рождались, объединялись, аннигилировали и вновь рождались, поддерживая тем самым в вакууме должную концентрацию фотонов (квантов) или иными словами, его “плотность”. Но в какой-то момент сложившееся и существующее неопределенно долго (а может по вселенским меркам и недолго) равновесие случайным образом нарушилось. Именно случайно. Сложись по-другому – мир состоял бы из антивещества (в том виде, как мы его представляем) со всеми вытекающими из такого его устройства последствиями. Такой случайностью, например, могло оказаться отклонение от равенства скоростей рождающихся в равных количествах частиц и античастиц (при формировании нашего мира скорость позитрона оказалась выше скорости электрона). Если в какой-то момент возникнет избыток нейтронов, то протоны (нейтрон плюс позитрон) будут образовываться быстрее и в большем количестве, чем их антиподы (нейтрон плюс электрон). Затем начнется формирование атомов: на них будет расходоваться, чем дальше, тем большая часть изначально “более активных” позитронов, вновь синтезирующихся из фотонов. Так сформировался реальный мир, где легкому электрону, как носителю отрицательного заряда, уже противостоит не такой же легкий позитрон, а массивный протон, у которого больше шансов захватить электрон. Что же касается производимых в таких же количествах позитронов, то все они без остатка расходуются на производство протонов. И мнимая неслаженность в строении вещества оборачивается упорядоченностью: сколько образовалось электронов, столько и позитронов, а значит и протонов. А большинство антипротонов и антинейтронов тут же аннигилируют с протонами и нейтронами, число которых продолжает прибывать. То же касается и атомов антиводорода, которые нейтрализуются синтезирующимися во все больших количествах атомами водорода. Таким образом, из множества возможных вариантов, в числе первых частиц образовались разнозаряженные протоны и электроны. А уже далее из них сформировались атомы водорода. Сначала водород был рассеянный. Потом где-то он стал собираться в скопления. Возникли области повышенной концентрации массы и, как следствие, сопутствующие этому гравитационные и электромагнитные поля. Под действием этих полей часть атомов водорода раскалывалась, после чего, вместе с новорожденными из вакуума протонами и электронами, они разгонялись до частиц высокой энергии. При столкновении опять же с атомами водорода синтезировались более сложные атомы, например, гелия. Они ускорялись, сталкивались, где-то делились, а где-то еще больше усложнялись. Так в космосе, практически из ничего, образовались первые атомы не только легких, но и тяжелых элементов (что, благодаря удару энергопотока колоссальнейшей силы, наглядно, в локальном объеме, а главное, в ускоренном темпе продемонстрировали ловушки Снарта). Далее атомы соединялись в молекулы, а те, в свою очередь, слипались в частицы пыли. Конечно, процесс этот в естественных условиях идет очень медленно. Как известно, плотность межзвездной среды крайне низкая: всего один атом вещества в кубическом сантиметре пространства. И для сохранения в расширяющемся универсуме той же что и сейчас плотности надо, чтобы за год в каждом его кубокилометре появлялся лишь один атом водорода. Вроде бы немного. Но в целом, это немалая величина, потому как из расчетов и многолетних наблюдений следовало, что вселенский реактор способен действовать вечно. Там, где водород сконденсировался раньше, образовались и продолжают образовываться звезды. Где-то газ и пыль еще рассеяны. Но они есть. И когда-то соберутся в туманности.

Наверное, не удивительно, что именно в той экспедиции в душе Шлейсера зародилось ощущение некой сопричастности к этому, некогда развернувшемуся действию. Он и сейчас мог мысленно представить, как тяготение двинуло частицы первоначального хаоса друг к другу, отталкивание искривило их прямолинейный путь, а кривизна закрутила в вихри. Даже здесь, на проклятой людьми и богом Каскадене, за тысячи парсек от тех мест, где когда-то довелось бывать, и совершенно в иной роли, он, при воспоминании о трансгалапе, как бы заново погружался в безначальную даль времени и бесконечную глубину мегастениума…

К исходу первой половины запланированной одиссеи экипаж в достаточной мере освоился в условиях внепланетного обитания. Своим чередом пополнялись информационные терминалы, отстраивались карты, изучались ближние и дальние космообъекты.

В дополнение к бортовому телескопу Шлейсер смонтировал каскад вспомогательных волноприемников, в результате чего не только возросла его разрешающая способность, но и расширился диапазон исследуемого спектра. Разнос ретрансляторов производился по сети сечением сотни тысяч километров, поэтому, учитывая, что скорость сервисных модулей не превышала одного процента от световой, на один только монтаж ушло около трех месяцев. Зато теперь можно было не только осматривать небо, но и слушать “шорохи” звезд, в сколь угодной мере насыщаясь музыкальностью небесных симфоний, различающихся не только шумовым мерцанием отдельных сущностей, но и мерой соподчиненности слагающих пространство геометрических и физических начал.

Иногда, в свободное от работы время, в астрономический отсек заглядывала Сета, и если у Шлейсера было настроение, они (к “неудовольствию” артинатора, который был вынужден прерывать плановые наблюдения) часами обшаривали небосвод в поисках наиболее примечательных диковин.

Орбитальное положение “Ясона” позволяло ему дрейфовать над эклиптикой Бычьей Головы, периодически приближаясь к границе кокона и отдаляясь от нее. С большого расстояния было видно, как края небулы отсвечивают голубым цветом – это подтверждало высокую концентрацию в ее оболочке пыли. Находящаяся за ней и закрывающая без малого половину неба туманность, по всей видимости относилась к другой формации, о чем свидетельствовало ее свечение в розово-красных и зеленоватых тонах, что более характерно для атомов водорода и кислорода. По другую сторону небосвода простиралась межгалактическая пучина, а в ней – скопления блуждающих неоднородностей. На первый взгляд – космический штиль, иллюзия извечной неизменности континуального экзоценоза.

Вместе с тем степень разреженности окружающей среды позволяла с достаточной степенью уверенности выделять из потока излучения флуктуации реликтового фона, обычно с трудом поддающиеся обнаружению. Уровень энергоемкости вмещающего трансгалап пространства, а это область объемом несколько миллионов кубопарсек, свидетельствовал о развитии здесь гравитационной нестабильности, а значит, резких перепадов плотности вакуума и дисфункции переменных “кривизна-координаты”. Такие структуры встречались достаточно часто, прежде всего тяготея к протяженным генерационным швам пространства-времени, трассирующих морщины космоса, но считались малоперспективными даже в качестве транзитных баз из-за сложности транспортации большегрузных леантофор вследствие развития так называемого космоута – продукта “жизнедеятельности” молодых активных звезд и планет в виде “каши” из комет, астероидов, мелкообломочного материала, газопылевых струй и остатков протуберанцев.

В целом, населяющее окрестности трансгалапа и намертво впрессованное в радиационную зыбь скопище звезд мало чем отличалось от типичного представительства своих классов. Яркий и контрастный спектральный макияж предпочитали звезды-гиганты с протяженными атмосферами малой плотности. На визитках звезд-карликов с компактными плотными атмосферами линии спектров затушевывались и размывались.

Дальний космоплан отличался от привычного террацентрического наполнения бóльшим развитием туманностей. Каких только вариантов среди них не отмечалось: первичные, экзогенные, метаморфогенные, изоморфные, ксеноморфные, сферические, эллиптические, волокнистые, амебовидные, инсектовидные… Чувствительность оптической части телескопа позволяла ему отзываться чуть ли не на каждый фотон. Правда, в таком случае экспозиция наблюдений за отдаленными объектами растягивалась на многие часы. Зато, попутно фиксируемые таким способом неоднородности реликтофона, позволяли представить, как было распределено вещество в пределах исследуемой области пространства и как изменялась его кривизна, по крайней мере, в течение последнего миллиардолетия. Становились видимыми и водородные сгустки, мигрирующие на окраинах галактики, и лишний раз подтверждающие, что ее формирование еще далеко не закончилось. В целом же, ничего выдающегося, кроме разве что, карликовых сфероидальных галактик с малым числом видимых звезд в кернах и большим содержанием пекулярного темного вещества, которое не проявлялось ни в одном из диапазонов и обнаруживалось лишь по гравитационному воздействию на соседние объекты. Они тяготели к так называемым “узлам экстравертивной инвариантности” – областям пространства с неизменной плотностью синтезируемой вакуумными флуктуациями материи – и в известной мере проливали свет на сложноупорядоченную структуру универсума, который, кстати, некоторые специалисты любили сравнивать с полотном, сотканным из отдельных волокон – струн. Что же касается квазаров, то они так и остались на границе видимости. Это лишний раз напоминало о том, что, возможно, они – оптическая иллюзия или же отражение от ограничивающих континуальную развертку событий, происходивших в местной системе галактик миллиарды лет назад.

Планомерные наблюдения за космофоном не выявили в потоках космических частиц существенной доли антиядер, что подтвердило отсутствие в числе источников излучения структур, состоящих из антивещества.

А вот данные пиранометрии не могли не привлечь внимания. Дело в том, что в большей части галактического пространства из-за высокой радиации нельзя находиться без защиты. Казалось бы, здесь, в окрестностях WBY77+30, обстановка должна быть иной, так как гигантский пылесборник-трансгалап в силу своей молодости, а значит и слабого проявления полиморфизма, выражающегося в степени отличий одних явлений от других, должен был, играя роль подобия антирадиацинного щита, поглощать значительную часть энергии проходящих сквозь него лучей. Но ничего подобного не происходило. Более того, показатель энергоемкости исходящего с той стороны небосвода потока излучения упорно держался на уровне “выше среднего”. Артинатор, ссылаясь на посылы тенденсаторов и моделируя все возможно-невозможные комбинации, неоднократно напоминал о некоем, таящемся в недрах косной материи несоответствии. Но расшифровать эти предупреждения никто не мог. Не придумав ничего лучшего, предположили, что внутри трансгалапа есть какие-то невыявленные активные области, которые излучают не только ядра водорода или гелия, но и более тяжелых элементов. На том и успокоились. Тогда, целиком полагаясь на мощь “Ясона” и собственные силы, никто и думать не знал, что все окажется не так, и в скором времени, следуя ориентировке “зет”, соответствующей крайней степени трансцендентности, экипаж будет вынужден не то что свернуть работы, а в полном смысле спасаться бегством…

Оторвавшись от воспоминаний, Шлейсер вздохнул. Да, судьба действительно благоволила им, лелеяла, пестовала. И они думали – так должно быть всегда. При самых мерзопакостных раскладах. И не уставали ее испытывать. А что теперь?.. Разбитая, изломанная жизнь. Сумятица в душе, сродни разлившемуся за окном ненастью. Эх-х!.. Понимая, что в это предрассветное время нет смысла куда-то торопиться, он еще раз вздохнул и, пытаясь не терять последовательность мыслей, снова обратился к прошлому…

…Несмотря на то, что кампиоры превратили телескоп в сверхгигантский рефлект-интерферометр, его возможности не позволяли с достаточной степенью надежности выделять прямыми методами около – или межзвездные объекты земного размера, удаленные более чем на пять-шесть световых лет. Такое искусное действие не соответствовало уровню технологий космоцива, ибо его можно было сравнить разве что с попыткой разглядеть с Земли блоху на лунном реголите, да еще и при слепящем встречном свете. Хотя, по правде говоря, теория в этом плане не ставила ограничений. Законы оптики универсальны – как и гравитация. И если электромагнитный сигнал когда-то откуда-то вышел, то в природе должен быть заложен и принцип, по которому его можно расшифровать. В целом же, за все время астрономических наблюдений ничего нового в поиске экзопланет не придумали. По-прежнему, главными методами считались: нейтринный, инфра-фотометрический и гравитационный. Уровень колориметрического разрешения телескопа позволял сканировать звезды 50-й величины, что примерно в миллион раз слабее расположившегося в области небулярного апекса звездного скопления GL784chs. Единственное, что вызывало сожаление, так это отсутствие возможности воспроизвести структуру нейтринного потока. Для такого телескопа необходим был, по крайней мере, один компактный объект планетарного разряда, а таковых поблизости не было.

Доступные наблюдению планеты, а их набралось около десятка, располагались по обрамлению звездных гало в виде светящихся точек желтого, красного, белого и голубого цвета. У многих имелись атмосферы, но ни на одной не была обнаружена вода в жидком виде.

Отдельную часть программы составлял раздел по изучению малых небесных тел. На то были особые причины. После того, как мегаастероид-невидимка “поцеловал” Юпитер, оставив после себя “след” в три земных диаметра (это случилось еще до рождения Шлейсера), террастиане испытали шок, сравнимый разве что со взрывом соседней звезды или провалом Луны в микроблему. С тех пор, согласно постановлению командования СБКС, места в космосе, где отмечались скопления будь каких ксенокластов, обретали статус полигонов, на которых отрабатывались методы отвода с траекторий или уничтожения “космических бомб”, и всем экспедициям, независимо от специализации, при обнаружении таких мест вменялось в обязанности проведение учебных действий по нейтрализации условно опасных объектов.

В принципе, вероятность встречи двух массивных тел в зрелых звездных системах, в том числе в поясе Койпера, в облаке Оорта или в других подобных им местах, исчезающе мала, потому как за миллиарды лет там уже столкнулось и раскололось почти все, что должно было столкнуться и расколоться, а оставшийся материал движется по синхронным траекториям, исключающим взаимодействие. Иное дело системы молодые, тем более такие гиганты, как трансгалап WBY77+30.

Подавляющая часть имеющихся здесь аккреционных сгустков, в том числе комет и астероидов, находилась внутри кокона Бычья Голова и тяготела к плоскости эклиптики, в чем аллонавты имели возможность убедиться, побывав внутри небулы. Казалось бы, в межзвездье не должно быть никаких блуждающих объектов и даже пылевых частиц. Пыли действительно не было. Тем не менее, тенденсаторы несколько раз отмечали способные представлять опасность ситуации, вызванные сближением стационара с достаточно крупными, дрейфующими во внешних гравитационных токах средоточиями масс, траектории которых расчету почему-то не поддавались. Этими ксеноформами, в самом общем смысле слова, занялись сразу же, как только отладили телескоп.

По истечении двух месяцев наблюдений, состав ближайшего окружения был детально изучен. Среди обследованных астероидов преимущественно отмечался рыхлый конгломерат, легко рассыпающийся даже от незначительного воздействия. Но попадались и монолиты. Нередко отмечались кратные, в основном бинарные системы, размер компонент которых колебался от сотен метров до сотен километров. Если траектория астероида пересекала пылевое облако, то, вращаясь, он увлекал за собой пыль, которая затем оседала пластами и увеличивала его объем, порой до двух и более раз. Издали такое эфемерное образование казалось прочным и нерушимым. Но стоило лишь дунуть выхлопом или ступить на его поверхность, как тут же взметались пылевые тучи, которые надолго зависали над ним. Однажды, когда Астьер возился с одним из готовящихся к пуску маяков-космодуляторов, мимо проскользнул метеоритный рой. Пилот догнал его и обследовал. Рой состоял из остроугольных сильно метаморфизованных обломков силикатов в обрамлении пылевых фестонов. Казалось бы – ничего примечательного. Но следы стороннего воздействия на камень в разреженном межсоляриуме не могло не удивить. Видимо, когда-то и где-то эту “компанию” основательно “припекло”, да так, что обломки полностью перекристаллизовались.