Текст книги "Реквием (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 81 страниц)

Погружаясь, Адаб открыл глаза. В зеленоватой воде он увидел два расплывающиеся красно-коричневых облачка, толчками извергающихся из того, что было минуту назад его руками. Сознание Адаба помутилось и провалилось в никуда. Постепенно бледнея, кровяные облачка, как рыжий дым растворялись в струях воды.

Предводитель разбойников что-то крикнул гортанным голосом. Шесты опустились в воду с другой стороны плота. Скоро келек причалил к берегу, который только-что покинули огручи. Один из разбойников соскочил на каменистый берег и подхватил на руки, без чувств лежавшую на камнях, Саадат.

Осевшие келеки грабителей, нагруженные связанными пленниками и животными тяжело плыли против течения. Рабы-гребцы с натугой преодолевали течение реки. То и дело слышались окрики надсмотрщиков и хлесткие удары плетей по спинам несчастных. Недавно оставленный берег казался пустынным. У нижних пещер на правом берегу Евфрата сбились в плотное стадо молчащие козлята. Ничто более не напоминало о только-что имевшей место трагедии.

Сон второй Маккаби

Иерусалим. 5429 год от сотворения мира и семидесятый год до рождества Христова. При подавлении великого иудейского восстания против римлян Иерусалим был осажден римской армией во главе с Титом 9-го Ава (1 августа). Храм запылал. Римские легионеры растекались по Иерусалиму неодолимыми волнами, не щадя ни воинов, ни стариков, ни женщин, ни детей.

Маккаби (Молоток – имя определяло профессию) работал в своей мастерской под открытым небом. Бывший раб, он был потомком ханаанских племен, живущих в горах и на берегах Котура, притока Ераза (Аракса) небольшими, занимавшимися скотоводством и охотой, общинами. Маккаби, раб, потомок рабов, был похищен еще ребенком хамитами, промышлявшими разбоем, воровством скота и людей. Особенно ценились дети. Затем он был перекуплен и отдан подмастерьем к медных дел мастеру. Подростком снова был перекуплен оружейным мастером из Дамасска, расположенного в неделе пешего пути от Иерусалима.

Выкупленный после смерти мастера иудеями, Маккаби выжил только благодаря своему искусству обращения с металлами, познанному в юности у своего дамасского учителя. Выкованные Маккаби мечи, ножи, шлемы и щиты пользовались спросом далеко за пределами Иерусалима.

К двадцати годам за послушание и успехи в ремесле медника и оружейника хозяин снял с раба бронзовый ошейник, на котором было выгравировано имя рабовладельца. Но окончательно Маккаби выкупил себя на волю спустя еще двадцать лет. Его свобода стоила ему ста тридцати серебряных сиклей (13 серебрянных сиклей равнялись одному сиклю золота), заработанных в течение десяти лет рабского труда.

После ежедневной длительной, от зари до зари, в течение почти сорока лет изнурительной работы сильно болели руки, особенно в запястьях, немели пальцы. Каждую ночь его преследовало одно и то же кошмарное сновидение: рук у него не было вообще. Они были обрублены. Оставалась только нестерпимая боль и удушье, невозможность вдохнуть малейший глоток воздуха, так как его окружала только мутная зеленоватая вода. Просыпаясь в холодном поту, он подолгу массировал свои кисти, разминал предплечья.

Помощь пришла случайно от знакомого лекаря из Самарии, которому Маккаби сработал ланцеты, иглы для ушивания ран и щипцы для дерганья зубов. Лекарь привез ему, шалфей, лаванду и, общепризнанные ядовитыми, лантану и семена бешеного огурца, собранные им самим в окрестностях древнего Иерихона на берегу Иордана.

Лекарь рекомендовал утром и вечером подолгу держать руки в теплом отваре лекарственных растений. После погружения в нагретый отвар, руки его сначала краснели, слегка отекали. Затем проходило онемение в кистях, появлялась покалывающая боль, восстанавливалась чувствительность и гибкость суставов пальцев, так нужные ему при чеканке и окончательной отделке его изделий.

В день, когда римляне ворвались в Иерусалим, несмотря на бои в самом городе, Маккаби продолжал работать. Низко нагнувшись, он сидел над массивным, гладко срезанным кедровым комлем, привезенным из Хорш-Арз-эль-Раб – божественного кедрового леса с крутых склонов на Ливанском нагорье близ Згарта. Каменной твердости комлевая часть пяти-векового ливанского кедра в течение тридцати лет служила своему хозяину чеканным столом.

Сегодня Маккаби чеканил рукоятку легкого меча, заказанного ему накануне. За свою жизнь он не опасался, несмотря на военные действия уже в самом Иерусалиме. Оружие было необходимо и нападавшим и защитникам. Его высокое искусство спасало его не раз.

За работой Маккаби с неудовольствием заметил, что его изделие накрыла чья-то тень. Мастер поднял голову. Над ним стоял легионер в легких латах. Маккаби сидел расслабленно, не ожидая опасности. Римлянин без слов замахнулся коротким мечом.

Маккаби, увидев отраженный блик солнца на грани обоюдоострого меча, вдруг увидел перед собой чьи-то обрубленые кисти, с гладких срезов которых пульсирующими толчками расплываются в воде пульсирующие кровяные облака.

– Руки! Руки! Как же я буду чеканить металл без рук?

Маккаби скрестил руки на груди и, быстро наклонившись над комлем, прикрыл собой, серо-коричневые, от постоянного общения с металлом, свои кисти с длинными узловатыми пальцами и широкой черной каймой под продолговатыми ногтями.

Удар меча пришелся по верхней части шеи. Легионер был знатоком боевой анатомии человеческого тела. Лишь слегка, касательно скользнув по затылку, меч легко перерубил мягкие связки первого шейного позвонка. Голова откатилась, и упала у самого горна, в котором Маккаби долгие годы грел и плавил медь, серебро и золото, отковывал дамасскую сталь…

Легионер не рассчитал силы удара. Его короткий, но тяжелый меч, разрубив шею, вонзился в почти каменную твердь многовекового кедра. Взявшись двумя руками за рукоять меча, легионер безуспешно пытался освободить оружие из плена кедрового комля. Помог тяжелый молот, которым мастер при жизни плющил на плоской наковальне металл. Удар по рукоятке снизу, и меч отлетел в сторону Перевернувшись в воздухе, оружие воткнулось острием в песок рядом с обезглавленным телом Маккаби. Легионер, подняв меч, деловито и тщательно вытер кровь об одежду убитого мастерового. Проверил пальцем остроту меча и, не спеша, сунул оружие в ножны из толстой буйволовой кожи.

В течение недели Иерусалим был превращен в руины, а Храмовая гора распахана.

Сон третий Саша Катенич

Тяжело груженый старенький ЗИС с трудом преодолевал, казалось, незначительный по крутизне, но длительный подъем. Мотор, надсадно урча, захлебывался. Водитель по имени Саша Катенич, с которым успел познакомиться в Кишиневе, озабоченно прислушивался к вою мотора. Везли оборудование и наглядные пособия для школы, в которой с первого сентября работал лаборантом.

Неожиданно из всех отверстий и щелей моторного отсека клубами повалил белый пар. Взглянув в зеркала заднего вида, Катенич выругался:

– Опять пробило прокладку головки блока. Говорил же, что на такой машине рейс невозможен! Нужен капитальный ремонт двигателя!

Немного помолчав, в сердцах добавил:

– Сам сидит в теплом кабинете под печкой!

Машина встала. Лаборант не знал, что такое прокладка, головка и блок. Он только понял, что положение серьезно и машина дальше двигаться не может. А это значило, что сегодня он домой, на квартиру не вернется, ночевать в теплой постели ему не суждено.

Вечерело. Багровое огромное солнце на фоне темно-оранжевого заката «зарывалось» за горизонт. Старики утверждали, что солнце так «зарывается» поздней осенью или в начале зимы перед резким ночным похолоданием. Он осмотрел свои легкие летние туфли, первый в его жизни, купленный отцом, в те годы модный, прорезиненный плащ. Потрогал на голове плоскую кепчонку.

Два дня назад вдвоем с директором вновь открытой средней школы они ехали автобусом в Кишинев. Предстояло привезти школьную электростанцию, станки для школьной мастерской, радиоузел, наглядные пособия по физике и реактивы. День был необычайно теплым. В старом, заполненном запахом выхлопных газов, автобусе было душно. Чувствуя, что начинает потеть, снял плащ и кепку. Подумал:

– Хорошо, что оделся легко.

В Кишинев добрались уже на закате. В гостиницах мест не было. Сжалившись над ними, администратор «Молдовы» позвонила знакомой, дежурившей в гарнизонной гостиннице. Доехали быстро. Женщина провела их в узкую комнату, в которой стояли три узкие солдатские койки. На одной из них, раскинувшись, храпел одетый военный. Рядом с койкой разбросаны сапоги. В нос ударила спертая вонь от немытых ног, самогонного и табачного перегара.

Едва рассвело, в дверь постучали. Одевшись, вышли в темный коридор. Администраторша спешно сунула в карман своего синего халата, протянутые директором в качестве оплаты за ночевку, три рубля. Открыла узкую дверь и выпустила их через черный ход в узкий, извилистый переулок, которыми в середине шестидесятых изобиловал центр старого Кишинева. Выходя на улицу, заметили, что за ночь опавшая листва покрылась густым серебристым инеем.

В течение двух дней метались по спецмагазинам, выписывая и упаковывая в ящики оборудование, наглядные пособия и реактивы. После обеда к спецмагазину «Химреактив» на Армянской подъехал, заказанный по телефону директором магазина, старенький темно-зеленый ЗИС. За рулем сидел русоволосый, среднего роста, веселый крепыш лет тридцати. Познакомились. Водителя звали Сашей. Еще часа два катались по Кишиневу, загружая вместительный кузов машины. Сверху уложили связки матрацев для общежития интерната и весь груз плотно стянули бечевками.

Не успев пообедать, в кабину уселись втроем. Было неудобно сидеть, сжавшись, между водителем и директором школы. Не хотелось стеснять ни одного, ни другого. Выехали на оргеевскую трассу. Машина двигалась с натугой, особенно на подъемах. Наклонившись к рулевому колесу, водитель, с видимым беспокойством на лице, вслушивался в работу мотора. Что-то, неслышное нам, пассажирам, тревожило его.

Директор, сидел, прислонившись к пассажирской дверке правым плечом. Неожиданно он попросил:

– Саша! Останови на минуту. Я пересяду в центр. У меня в детстве был остеомиелит правой руки. Боюсь, простужу. Сильно сквозит.

Съехав на обочину, Саша затормозил. Соскочил с подножки грузовика, поднял капот машины. Склонился над работающим мотором. Внимательно слушал. Директор с лаборантом вышли на обочину шоссе. Садиться не спешили, разминая ноги и проверяя крепление груза. Вдвоем, натянув три, слабо натянутые веревки, закрепили к бортам.

– Чтобы не потерять чего-либо по дороге, – сказал директор и, оглядев еще раз кузов, спросил. – Ты знаешь, какая сумма денег в кузове этой машины?

Лаборант пожал плечами.

– Тут на семь с половиной тысяч рублей.

По тем временам, в середине шестидесятых, сумма была астрономической. Это было целое состояние.

Неожиданно директор выбежал на середину асфальтированной трассы и стал энергично махать рукой. Ехавший со стороны Кишинева автобус резко затормозил. За лобовым стеклом на белой табличке крупными буквами чернела надпись: Кишинев – Атаки. Директор подбежал к водительской двери автобуса и о чем-то коротко переговорил с водителем. Повернулся к лаборанту:

– Я поеду автобусом. Буду ждать вас в школе!

Шипя, открылась пассажирская дверь. Директор впрыгнул в салон. Дверь закрылась. Автобус плавно тронулся и укатил.

Лаборант подошел к водителю. Саша, опустил капот, натянув, закрепил пружинные крючки.

– Поехали!

Лаборант удобно разместился в, сразу ставшей просторной и уютной, кабине. С силой притянув, захлопнул дверь. Саша повернул к лаборанту удивленное лицо:

– А где твой начальник!

– Уехал автобусом «Кишинев – Атаки». Будет ждать нас в школе.

Саша молча качнул головой и тронул машину. Через несколько минут неопределенно хмыкнул:

– В застолье с ним весело?

Лаборант кивнул головой.

– А в разведке?

Пассажир все понял. Промолчал. Дальше ехали молча. Позади остался Оргеев. Под ложечкой уже начали сосать стенающие болезненные спазмы голода. Солнце наполовину скрылось за нижним краем линии горизонта. Проехали небольшое село Ратуш. У придорожного колодца Саша притормозил:

– Греется двигатель. Посмотрим…

Не глуша двигателя, Саша выбрался из кабины. Лаборант за ним. Обошли машину сзади. Из выхлопной трубы валил пар, выстреливали отдельные капельки воды. Саша озабоченно сказал:

– Мотор троит. Просекло прокладку головки блока. Вода убегает через один из цилиндров.

Из бутылки, не спеша, долил, убежавшую через выхлопную трубу, воду.

– Поехали. Повезет – доедем. В колхозе гараж большой? ЗИСы есть?

Лаборант кивнул.

Через несколько минут пути случилось то, что случилось. Двигатель заглох. Быстро темнело. Саша вышел на трассу и пытался остановить редкие встречные и попутные ЗИСы. Наконец одна машина затормозила. Говорили недолго. Водитель повернулся и снял, пристегнутую к задней стенке кабины, прокладку. Саша сунул руку в карман. Водитель покачал головой, отвел руку и, газанув, включил передачу:

– Счастливо доехать! Поможешь когда-нибудь другому!

Наконец-то лаборант увидел ее, небольшую, плоскую, с массой ажурных отверстий, кажущуюся совсем нежной и хрупкой, прокладку. Такие прокладки он часто видел на стене в боксах колхозных гаражей. Но без нее, оказывается, мотор, такой огромный, собранный в единый мудрый организм, стал мертвой грудой металла.

– Поменять прокладку можно только в Лазовске. Там на окраине большая автобаза. Но туда еще надо добраться.

Саша шагал взад-вперед по трассе и останавливал грузовые машины, едущие только в сторону Бельц. Редко проезжающие грузовые автомобили не останавливались. Из кабины одной притормозившей машины шофер, переговорив с Сашей, отрицательно покачал головой и дал газу.

Со сгущаюшейся темнотой опускался пронизывающий холод. Первыми его почувствовали ноги, обутые в летние, с тонкими, как картонка, подошвами. Потом онемели и стали неподвижными суставы. Затем он перестал чувствовать ноги вообще. Тонкий прорезиненный плащ, казалось, притягивал холод извне и тут же отдавал его телу. Кепчонка не грела. Почему-то сильно захотелось спать. Он был уверен, что во сне он быстро согреется. Представил, как уютно сейчас в теплой постели. Только бы улечься, укрыться. И больше ничего… Даже голод его покинул.

Открыл дверь и забрался в кабину. Против ожидания, дерматиновые сиденья были совсем холодными. Свернувшись калачиком, прилег на пассажирское сиденье и забылся… Очнулся от того, что кто-то, очень сильный, больно и неприятно тряс его плечи. С трудом приоткрыл глаза. Саша продолжал трясти его плечи, похлопал по щекам:

– Очнись! Не спать! Выйди и бегай вокруг машины! Изо всех сил!

Встать было невмоготу. В нем все окаменело. Мысли шевелились в голове медленно, тупо. Шея от неудобного лежания на сиденье, казалась окаменелой. Голова с трудом поворачивалась вместе со всем телом, как у волка. Саша не отставал:

– Выходи немедленно и бегай, двигайся.

С трудом, словно на чужих, онемевших ногах, спустился на землю. Стал ходить. Попробовал побежать трусцой. Нестерпимо заболели стопы.

– Давай, давай, бегай! – голос Саши доносился, словно из глубокого подвала.

Скоро стал чувствовать пальцы ног. Онемение стоп покидало его, но взамен пришла дикая, нестерпимая боль. Голова еще находилась в состоянии тупой, ледяной заторможенности. Снова, уже на ходу, стал одолевать сон.

– Руки на грудь! Отводим резко назад руки! Раз, два, три, четыре! Раз, два! Стой, стой говорю!

Оказалось, Саша остановил, идуший в сторону Бельц, поздний автобус:

– Друг! Прихвати парня до Бельцкого автовокзала. Околел совсем! Посади, где теплее. Пусть согреется! Поднимайся! Быстрее!

Одной ногой встал на нижнюю ступеньку. Из автобуса его обдало соблазнительным живительным теплом. Тут же убрал ногу обратно. Вспомнил вопрос директора:

– Ты знаешь, какая тут сумма денег?

– Нет! Не поеду. Машина в поле, темно, ты один!

Автобус уехал. Вдвоем снова стали бегать вокруг ЗИСа. Суставы стали более подвижными. Но голова, шея, уши, нос были холодными, бесчувственными, словно камень.

– Тебя как зовут?

– Женя…

– Меня Саша, ты уже знаешь. Фамилия моя Катенич. Будем бегать до утра. Кушать есть что?

– Нет!

– И у меня нет! Надеялся сегодня вечером поужинать у вас. И магарыч выпить. Твой директор обещал. Где он? Наверное уже дома…

Помолчав, добавил:

– Воду надо слить. Как бы не прихватило к утру. Бегай!

А бегать уже не было сил. Всем существом овладело полное, немое равнодушие. Подбежав в двери кабины, потянулся к ручке.

– Нельзя! Бегом!

Обегая в очередной раз, казалось, бесконечный круг у ЗИСа, Саша неожиданно спросил:

– Знаешь, какой главный девиз в жизни?

Не дожидаясь ответа, на бегу продолжил:

– Главное – будь уверенным в себе и не теряй надежды! Повторяй почаще! И будь уверен! Давай! Беги!

Через пару кругов трусцой, продолжил:

– Я хорошо знаком с холодом и голодом. Я ленинградец! В блокаду мне было семь лет. Выдержим! Главное что?

Голова почти ничего не соображала. Начиналась тупая головная боль. Главное? О чем это?

– Будь уверенным в себе и не теряй надежды!

Со стороны оставшегося далеко позади Ратуша показался свет фар. Без просьбы и сигналов остановился, в том году появившийся на дорогах страны, ЗИЛ-130. Его решетку, крылья и кабину, говорили в те годы водители, не стыдно было установить, как передок легкового автомобиля. Даже красивее, чем у «Победы».

Из кабины тяжело спустился грузный мужик. Свет фар высветил свирепое лицо, обезображенное широким, от носа до виска шрамом. В душе лаборанта стало неуютно.

– Что за беда, брат?

– Пробило прокладку головки блока. База в Лазовске. На буксир бы…

– Сейчас! Трос в кузове, снимай!

Трос закрепили быстро. Урча, ЗИЛ плавно тронулся. Трос натянулся. ЗИС двинулся с места едва заметным толчком.

Когда выехали на бельцкую окраину Лазовска, где находилась автобаза, на востоке стала алеть утренняя заря. У проходной затормозили. Вышел заспанный недовольный дежурный. После короткого разговора открыл ворота. ЗИЛ затащил ЗИСа на территорию базы и по указанию дежурного подкатили к длинному боксу мастерских. Освободив трос, Саша аккуратно свернул его в кольцо и забросил трос в кузов ЗИЛа.

– Спасибо, брат!

– Бывай! Удачи! – раздался густой бас уже из кабины ЗИЛа.

ЗИЛ выкатил с территории автобазы и скрылся за поворотом.

– И что же главное, Женя?

– Будь уверенным в себе…

– И не теряй надежды! – закончил Саша.

А холод не отпускал. После езды на буксире в насквозь продуваемой кабине ЗИСа с неработающим мотором, ноги снова окоченели. Спустился с подножки ЗИСа на застывших полусогнутых. Попытка выпрямить ноги закончилась резкой болью в коленях. Перед глазами периодически сгущалась какая-то серая пелена. Слух притупился, звуки доносились словно сквозь толстую деревянную перегородку. Саша, переговорив дежурным, кивком указал на проходную:

– Иди! Там горячая печка. Согрейся!

В тесной боковушке проходной было сказочно жарко. У стены стояла, застеленная только одеялом, койка. Дежурный указал на койку:

– Ложись!

Лаборант отрицательно качнул головой. Придвинув табурет к горячей печке, сел. Прижался окоченевшей спиной к вытертой до серого блеска стенке грубки. Дежурный сказал:

– Ты разуйся, теплее будет. А туфли поставим на печку. Угораздило тебя выехать раздетым в такое время.

Разулся. Действительно, ноги скоро стали согреваться. Вместе с теплом усилилась боль.

В это время в сторожку вошел Саша. Подержав минуту-другую ладони на печке, повернулся к пришедшим на работу водителям. Спросил о какой-то запчасти. Ответил дежурный:

– Есть тут у одного. Но у него снега зимой без денег не возьмешь.

Саша повернулся к лаборанту. Тот вытащил, оставшиеся после Кишинева шесть или семь рублей.

– Это все, что он тебе оставил?

– Нет, ничего не оставил. Это мои деньги из дому.

В те годы семь рублей хватало на рейс автобусом в Кишинев и обратно.

Саша, посчитав деньги, исчез. А лаборант, сидя, провалился в глубокий сон. Разбудил его Саша.

– Сняли головку. Поставим быстро. Встретил однополчанина, вместе в Венгрию попали в пятьдесят шестом. Он тут механиком по выпуску. Организовал ребят. Помогут.

В диспетчерскую вошел парень одних с лаборантом лет. Как оказалось, он проходил стажировку на большегрузных машинах. Развернул на тумбочке газету, в которую был завернут кирпичик серого хлеба и кусок сала:

– Механик прислал. Перекусите, ребята!

Только сейчас лаборант почувствовал, возобновившийся болезненный, сосущий под ложечкой, голод.

Кирпичик хлеба с пересоленным желтоватым салом невольные гости уничтожили в минуту. Запили кружкой воды. Саша опять исчез. А у лаборанта в тепле возобновилась головная боль и пелена перед глазами. Только сейчас серая пелена была особой. Обоими глазами он видел только половину мира. Глядя в центр, висевшего на стене, плаката по технике безопасности, он видел только правую его половину. Закрыл один глаз. Другим видел только наполовину. Затем закрыл другой. То же самое. А головная боль усиливалась. Поворот головы ощущался, застывщим внутри головы, больно колышащимся, дрожащим студнем.

Лаборант вышел на территорию базы. Высоко стоящее солнце приятно грело. Посмотрел на часы. Половина первого. У мастерской ремонтного бокса в радиатор ЗИСа уже заливали теплую воду. Двигатель завели с буксира. Саша обнялся с бывшим однополчанином, пожал руки остальным помогавшим.

Ехали неспешно. Временами Саша напряженно слущал двигатель. Мотор работал ровно, ритмично, без перебоев. В кабине стало тепло. Но спать не хотелось. Проехали Бельцы. Саша повернулся к лаборанту:

– Девиз?

– Будь уверенным в себе и не теряй надежды.

Как-то незаметно разговор пошел о Ленинграде. Лаборант вздохнул:

– Никогда не был в этом чудесном городе. Повезло тебе расти в таком городе.

Саша помрачнел:

– Красивый город. Но я его знаю совершенно другим. До революции наша семья жила на Васильевском острове. Мама рассказывала, что до революции семья дедушки занимала квартиру в два этажа. А мы уже жили в одной комнате нашей бывшей, ставшей коммунальной, квартиры. Отца репрессировали в тридцать восьмом. Мне было три года. С тех пор ни одной весточки. Пропал, и все… И не помню его. Даже фотографии нет.

– Мне было семь с небольшим, когда началась блокада. Мама работала. Приносила с работы пайку. Хлеб делила поровну. мне и сестре. Сама ела сметенные со стола крошки. Говорила, что кормят на работе. Было холодно, жгли, когда-то дорогую, мебель. Выламывали половицы, разбирали паркет. Потом стали жечь книги. Мы, сами малые, видели, что мама тает на глазах. Спали втроем, тесно прижавшись друг к другу. Чтобы хоть как-то согреться.

– Однажды мама уложила меня с сестренкой отдельно, тщательно укутала одеялом. Сверху еще укрыла одеждой. Утром мама не встала. Умерла. Замерзшую, через два дня выносили через узкую дверь нашей комнаты, стоя. Нас взяла к себе жить старушка-соседка. Потом умерла сестренка. Спасла меня старушка. Подкармливала. Потом нас, несколько десятков детей, вывезли по Ладожскому льду на Большую землю.

– Вернулся в Ленинград после детского дома и ремесленного училища в Уфе. В нашей комнате жили уже совсем другие люди. Да и я не мог больше жить в Ленинграде. Уехал на целину. Потом армия. С армейским другом приехал в Кишинев. А у него тут сестра. Таких на свете больше нет. Так у них в семье и прижился. Родился сын, потом дочка. Сейчас ждем свою квартиру. Говорят, дадут на Ботанике. Совсем рядом с работой жены.

Лаборант сидел рядом, слушая нечаянную исповедь бывшего ребенка-блокадника. Не заметил, как прошла головная боль, восстановилось зрение. Проверил. Оба глаза видели весь мир одинаково.

Перед Единцами стемнело. В Русянах после поворота в самом центре села Саша притормозил. Остановились возле чайной.

– Я тут бывал не раз. Перекусим, а то перед глазами уже чертики голодные скачут. – сказал Саша.

Стали рыться в карманах. Наскребли какие-то копейки.

– На хлеб хватит, – сказал Саша Катенич. – А может и на бутылку лимонада.

Вошли в чайную. Посетителей у стойки не было, только за угловым столиком сидели трое. Спорили об овцах.

Саша внимательно разглядывал стеллаж и стеклянную витрину. Лаборант понял, что водитель ищет глазами хлеб. Толстый приземистый буфетчик терпеливо ждал. Наконец Саша спросил:

– Дядя Ваня! У вас хлеб по шестнадцать копеек есть?

Буфетчик утвердительно смежил веки.

– Буханку хлеба и бутылку лимонада, – попросил Саша. – Хлеб только порежьте.

Толстяк еще раз перевел глаза с Саши на лаборанта и обратно. Спросил:

– Вы раньше обедали у нас? С этой же машиной были?

Саша утвердительно кивнул. Буфетчик порезал хлеб.

– Лимонад открыть?

– Не надо. Мы в дороге…

Буфетчик повернулся, взял небольшой кружок колбасы и косо ее порезал. Не взвешивая, завернул вместе с хлебом в серую бумагу.

– Будешь когда-нибудь проезжать мимо, вернешь. Ты не забудешь, я вижу.

Мир тесен…Во время учебы в институте я познакомился с Виорелом (Григорием) Кетрарем, курсом старше меня, родом из села Русяны. Он оказался сыном дяди Вани, буфетчика, нарезавшего и отдавшего без денег в тот вечер кружок колбасы.

Жизнь сложилась так, что посаженным на его и моей свадьбе был один и тот же человек. Это ныне здравствующий профессор Василий Иванович Нигуляну, тогда доцент кафедры.

Более семи лет назад моя невестка Оксана, жена старшего сына Олега, в тяжелом состоянии была доставлена в Бельцкую больницу. Главный врач больницы Григорий Иванович Кетрарь опекал ее лечение от поступления, операции до выписки. Спасибо!

Со времени того, отданного нам, кружка колбасы прошло пятьдесят три года. Дяде Ване, Ивану Федоровичу Кетрарю – вечная память. Пусть земля ему будет пухом!

Сели в машину. Лаборант ожидал, что Саша развернет бумагу и они тут же поужинают. Рот наполнился обильной слюной. Но Саша завел мотор. Машина тронула. Когда миновали Голяны, Саша попросил:

– Разверни бумагу на сиденье. Я люблю жевать хлеб вот так, на ходу.

– А колбаса?

Саша как-то непонятно дернул обоими плечами сразу:

– Ешь, я… не хочу.

Лаборанту отказ от, остро пахнущей чесноком, копченой колбасы казался непонятным, диким, и, пожалуй, в чем-то подозрительным. Вкуснее той, наверное, краковской, колбасы, лаборант, казалось, не ел.

Когда он съел половину колбасы, Саша неожиданно сказал:

– Хватит, Женя! После перерыва в еде могут быть неприяности. Ты слыхал про заворот кишок?

Лаборант кивнул. Подумал:

– Рассуждает, как совсем пожилой человек.

Лаборант подсчитал. Саша старше него на целых одиннадцать лет! Совсем пожилой! Плюс война, блокада, детдом, Венгрия…

Слова о завороте кишок в детстве он слышал часто от родителей. В августе, когда молодае кукуруза наливалась сливочной желтизной, ломали початки. Очистив и обобрав кое-как словно волосы, потемневшие волоски соцветия, варили. К приходу родителей на конфорке дворовой плиты уже ждала, еще не остывшая, большая кастрюля с вареными початками.

Мама всегда предостерегала его от поедания вареной кукурузы на голодный желудок и советовала всегда вовремя остановиться. Кстати: во всем. Отец никогда не забывал поддержать маму:

– Кукурузы не жалко. Но может случиться заворот кишок. В Городище молодой чабан на стыне (летней овчарне) объелся кукурузы и к утру, там же, на стыне, помер. Живот был, как барабан. Приезжали из прокуратуры и забрали тело с собой. На вскрытии стало ясно, что умер чабан от заворота кишок, переполненных, едва пережеванными зернами вареной кукурузы.

Одновременно вспомнил. Каждое лето выпасал в колии (по очереди) стадо коров. По краю долины Куболты, ближе, где колхоз сеял кукурузу, разводили костер. Не дождавшись прогорания углей, пекли кукурузу. Ели, забыв наставления родителей без меры, едва початки слегка обугливались. И ничего…

В Мошаны приехали поздно. Подъехали к импровизированному, расположенному в приспособленном помещении, спортзалу. Как из под земли появился завхоз Сергей Васильевич. С ним был сын и еще двое соседей, живущих рядом с школой. Саша спросил:

– Где директор?

Сергей Васильевич ответил:

– Его сегодня нет. Сказал разгрузить и принять по накладным без него.

Лаборант поймал на себе короткий, но выразительный взгляд водителя. Сказал:

– Заночуешь на квартире, где я живу. Кровать есть. Отоспишься, позавтракаешь и поедешь.

– Нет! Я завтра с утра должен быть дома. Я обещал. А потом на работу. Машиной надо заняться.

Но Сашин голос, его интонации, говорил совсем о другом. Лаборант подошел к завхозу и отвел его в сторону.

– Сергей Васильевич! До зарплаты нужно двадцать пять рублей. Раньше просто не смогу отдать.

По тем временам это были большие деньги, в среднем четверть зарплаты.

Из внутреннего кармана завхоз достал бумажник и вытащил купюру. Лаборант вернулся к Саше.

– Я подъеду с тобой до центра.

Идти ему нужно было в совсем противоположную часть села.

У магазина Саша притормозил. Выходя из машины, лаборант положил на сиденье двадцать пять рублей. Саша возмутился:

– За кого ты меня принимаешь? Ты мне испортил мне весь день этими деньгами!

Лаборант нашелся. Сказал, раньше прочитанное:

– Саша! Не все меряется одними деньгами. Я понял, что ты это знаешь лучше меня. Чайная работает допоздна. Вернешь долг. Спасибо тебе за сегодняшний день. И вообще: – Будь уверенным в себе!

– И не теряй надежду! – закончил Саша. Они крепко пожали друг другу руки.

Попрощались. Казалось, навсегда.

Когда лаборант собирался хлопнуть пассажирской дверью ЗИСа, Саша неожиданно крикнул:

– Колбасу забери! Наутро у тебя будет завтрак. А хлеб оставь. Дожую до Кишинева.

Отказываться было бесполезно. Оторвав кусок бумаги, лаборант завернул остатки колбасы и сунул в карман плаща. Прощально махнув рукой, лаборант захлопнул дверь. Резко газанув, машина тронулась с места и скоро скрылась за плавным поворотом.

Спускаясь в лощину, которая делит село на две половины, нащупал в кармане колбасу. Вытащил, развернул. Колбасу проглотил, едва поравнявшись с колодцем у школы.

Вернувшись на квартиру, лаборант ожидал, что свалится, как говорят, мертвым сном. Но сон не шел. Он снова и снова переваривал, спрессованные во времени, события прошедших суток. Потом вспомнил Сашу Катенича:

– Как он доедет? Это уже его вторая бессонная ночь.

Незаметно для себя провалился в глубокий, беспокойный сон. Приснилось, что голова так и не отогрелась, несмотря на то, что в комнате было тепло. Внутри головы все казалось ледяным. А потом приснился какой-то город, расположенный на склоне холма. В самом начале склона было ясно видно большое, с колонадой, здание. Над зданием висел золотой полукруглый огромный купол, закрывающий пол-горы. Купол отражал яркий, слепящий глаза, солнечный свет, отзывающийся головной болью где-то глубоко, далеко за глазами.