Текст книги "Реквием (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 81 страниц)

Дочка-племянница или… родная кровь

Жизнь не пользуется копиркой,

Для каждого она сочиняет свой сюжет…

Первого сентября пятьдесят третьего я пошел в первый класс. Каждое утро из дома я выходил рано, но в школу почему-то приходил впритык к звонку на урок. До школы от нашего дома было чуть более двухсот метров, но меня, идущего в школу, почему-то обгоняло большинство детей. Только успевал вытащить чернильницу и ручку, как открывалась дверь и в класс входил наш учитель Петр Андреевич Плахов.

По дороге в школу почти всегда меня обгоняли и жившие по соседству неподалеку от Маркова моста четвероклассницы Саша Паладий и Валя Киняк. Их чистые и всегда выглаженные коричневые платья и белые фартуки школьной формы казались новыми и были нарядными. Совершенно одинаковая форма, одинаково повязанные пионерские галстуки и одинаковые белые банты на головах.

Пионерского галстука у меня еще не было, так как я учился только в первом классе. Выговаривая мне за выпачканные, ещё с утра одетые чистыми, штаны, мама часто указывала на, так некстати проходивших мимо нашего двора, подруг:

– Посмотри, как дети в школу ходят. Чистые, нарядные.

В ответ я справедливо утверждал, что в школу и я иду чистым. Но вот из школы… Разное в пути случается! Но причем тут я?

Валя и Саша учились в одном классе с моими двоюродными братьями Тавиком и Борисом. Борис (Зага) дружил с Васей Единаком (Цыганом), Флориком (Квартой) и Сашей Мищишиным (Штицей). Часто они ходили в школу огородами. По селу Боря с Васей доходили до Маркова моста, а потом через двор Саши Мищишина уже втроем уходили в огород и лишь затем поворачивали до горы. За огородом Полевых к ним присоединялся Флорик.

Четверо друзей хором утверждали, что так до школы ближе. Ближе или нет – неясно, но старый Михасько Калуцкий, отчим однорукого Ивана Полевого, утверждал, что эта «святая» команда знает что, у кого и в каком огороде растет и когда созревает лучше самих хозяев.

Тавик дружил с Валёнчиком Натальским, Сашей Граммой и Андреем Суфраем. В огороды они не заходили. Тавик учился очень старательно. Будучи на целый год младше своих друзей, он знал, казалось, всё.

Тавик читал всё, что попадало ему в руки. Будучи в четвертом, он читал от корки до корки учебники пятого и шестого класса. Перед кинофильмом читал газеты и журналы, которые были разбросаны по столу вдоль сцены в сельском клубе. Он уносил из школьной библиотеки целые стопки книг. Когда он их возвращал, пионервожатая никогда не спрашивала Тавика, о чем там написано, как меня. Потому, что знала, что Тавик читает книги очень внимательно и всё запоминает.

Валёнчик Натальский рос без родителей. Мама его умерла, когда он был маленьким. Отец погиб на фронте. Родителей Валёнчику заменил старший брат Сергей – тракторист, бригадир тракторной бригады в МТС. Жили Натальские недалеко от нашего двора, сразу за Савчуком. Валенчик предпочитал все свободное время проводить с друзьями, но чаще с Тавиком, с которым, осваивал клубный биллиард с металлическими шарами и, как говорили, перечитал всю библиотеку.

Саша Грамма, потом мы узнали, что по документам он Виктор, жил недалеко от Тавика и Андрея. Саша был самым рослым и сильным. Флаконы с чернилами он закручивал так, что открыть их мог, почему-то, только я, младше него на три года. В школьные годы Саша занимал на районных спартакиадах первые места по многим видам легкой атлетики.

Саша великолепно пел. На школьных концертах он всегда запевал в хоре. А один раз он танцевал матросский танец! У Саши подрастал младший брат Боря, младше меня на два года.

Андрей Суфрай жил через дорогу, напротив Тавика. В ихнем доме был сельский магазин, который мы называли коперативом с одним О. Мы завидовали Андрею и его младшему брату Валерику, так как они имели возможность раньше других подобрать возле магазина пустые папиросные пакеты и обрывки целлофана. Особенно ценились пустые коробки из под папирос «Казбек».

А еще там собирали бутылочные корковые пробки для поплавков и пукалок, круглые крышечки в виде колпачков от монополки. Но самым дефицитным, мы тогда не знали этого слова, было золото (алюминиевая фольга от бутылок с шампанским). Из «золота» для красоты мы делали пояски выше козырьков на наших фуражках. Получалось, по нашему убеждению, как у генералов. Сложенный пополам кусочек «золота» уминали пальцами на собственных зубах и демонстрировали друг другу «золотые» зубы.

Самым эффективным использованием «золотой» обертки в начале пятидесятых было её применение в ракетостроении. Мы шагали в ногу с Королевым, о существовании которого не подозревали. Найденный под окном кинобудки обрывок киноленты туго скатывали. Затем так же туго обворачивали припасенным «золотом». С одного конца закручивали герметично, с другого послабее. Установив ракету на краю скамейки на бульваре, калили слабо закрученный конец двумя, а то и тремя, сложенными вместе, спичками.

Наконец появлялся дымок и в следующее мгновение ракета срывалась с «пусковой скамейки» и летела, кувыркаясь, куда хотела. Иногда попадала и в самого конструктора. Валенчику Рябчинскому такая ракета однажды попала в длинный чубчик. Сплавив волосы, ракета выжгла проплешину, из-за которой Валенчик был вынужден постричься налысо.

Однако вернемся к Андрею. Учился он так себе. Его мама слово в слово повторяла слова тети Люньки Граммы своим сыновьям о необходимости старательно учиться. Но знаменитым в селе Андрей стал благодаря весьма неординарному увлечению. Он объезжал оседланную собственную корову. На дрессированной объезженной корове Андрей, как настоящий ковбой, заворачивал и направлял на Куболте стадо коров. У Андрея с раннего детства был партийный псевдоним. Называемый мамой Андрушеком, свое имя в раннем детстве произносил «Дюсек» – Андрушек. Дюсеком его называли долго.

Это был неразлучный квартет закадычных друзей. Дружбу их не могло омрачить даже то, что Саша Грамма и Валенчик Натальский были тайно влюблены в одну и ту же даму. Дамой была их одноклассница Саша Паладий. Но тайну знал тогда даже я.

В классном журнале Саша Грамма был записан как Виктор Викторович Грамма. Заглядывая через плечо учительницы в журнал, Саша заметил, что в списке учеников Валя Киняк по отчеству пишется не Владимировна, как были уверены все дети, а Александровна!

После уроков я услышал, как Саша объявил это своим друзьям. При этом он заметил:

– Не одного меня называют Сашей, а пишут Виктором. Киняка зовут Володей, а пишут Александром.

Уже дома, потрясенный двойными именами, я спросил маму:

– Почему Киняка зовут дядя Володя, а в журнале пишут Александр?

– Имя Валиного отца – Александр. Он погиб на фронте. А вернувшийся с фронта холостой его брат Володя женился на Даше. Чтобы девочка не росла без отца. Володя Вале приходится родным дядей. Родная кровь!

Я до вечера молчал, ходил как пришибленный, потрясенный услышанным.

Впоследствии эту военно-драматическую историю с изрядной горькой долей трагедии рассказала мне сама Валентина Александровна Киняк (по мужу уже Дороган), долгие годы работавшая старшей сестрой нашей Дондюшанской поликлиники.

Дом её деда по матери, Максима Мошняги, как и сейчас, находился неподалеку от Маркова моста. Дед с бабушкой Настей, урожённой Вишневской считались в селе крепкими хозяевами. У них было более дюжины коров, овцы, восемь десятин земли, две пары лошадей. Одну пару, запрягаемую в бричку, держали только на выезд и извоз.

(По рассказам моего отца, в десятилетнем возрасте пасшим тогда у Максима коров, сам хозяин работал от зари до зари. Мозолистые руки его от работы были в глубоких трещинах до крови. Людей нанимал только тогда, когда была угроза потери урожая. Если работы было много, рядом с ним наравне трудилась Настя. Трёхлетнюю Дашу в таких случаях оставляли на попечение моего десятилетнего отца.

Мошняги долгое время держали корчму, сам Максим занимался извозом. Отец рассказывал, что Максим постоянно считал в уме. Проходя мимо, он успевал посчитать сколько у него во дворе кленов и ракит по обе стороны ручья, протекающего через усадьбу. Глядя на поле, подсчитывал количество возов навоза, необходимых для удобрения. Окидывая взглядом колосящуюся пшеницу, довольно точно определял по сколько пудов зерна выйдет с десятины и какая прибыль будет осенью.

Я хорошо помню Максима. В, мягко сказать, пожилом возрасте, когда ему было уже за семьдесят, продолжал ходить в колхоз на работу. Последние годы работал с ядохимикатами, протравливая зерно перед посевной. Несмотря на крики бригадира, а особенно директора совхоза Адольфа Михайловича Горина, мужа его младшей внучки Киняк Нины Владимировны, полагающуюся защитную маску никогда не одевал. Обедать устраивался там же. Там же, у протравленного зерна, крутил и курил самокрутки. Потом стал курить «Нистру». Невысокий, худой, с выгнутыми врозь от тяжелого труда, коленями, Максим был неутомимым. Молодые напарники давно выдохлись, а он, как заведенная машина, продолжал перелопачивать зерно).

Зимой сорок первого Максим и Настя были приглашены к, жившим неподалеку, Андриевским. Манька, бывшая замужем за Гришей Мельником из Алексеевки первого октября сорокового, родила Клару. На крестины была приглашена и Даша, которой шел шестнадцатый год. Кумовьями на крестинах были братья Киняки: двадцатилетний Саша и семнадцатилетний Володя – ближайшие соседи Мельников в Алексеевке.

Тогда и запала в сердце высокому, стройному и смуглому красавцу Саше пятнадцатилетняя миловидная Даша. После обряда крещения сели за стол. Даша оказалась напротив Саши. Даша давно проголодалась, но кусок в горло не лез под неотрывным взглядом парня. Так и просидела, не притронувшись к праздничному столу.

Потом начались танцы, редкое в то время развлечение сельчан. Единственная в селе, недавно купленная гармонь была у Александра Гормаха. Его и скрипача Адаська Хаецкого приглашали в те годы на сельские торжества.

Страстным петухом, метущим землю крылом, закрутился в гопаке, как говорили в селе – сам с собой, ближайший сосед Андриевских Павло Навроцкий. За ним стали танцевать парами. Не успел Павло вытереть взмокший лоб, как музыканты заиграли более медленный и плавный танец «Квитки». А перед Дашей уже стоял Саша. Не помнила девушка, как танцевала, что ей говорил кавалер. Еще не стихла музыка, а Даша, вырвавшись, убежала домой. Кинулась ничком на лежанку, а в ушах – «Квитки» и теплая Сашина ладонь под левой лопаткой. Там, где сейчас гулко разносит её грудь, еще не потревоженное никем, сердце.

Саша был настойчив. Полтора года ездил на чем придется, а чаще ходил пешком из приграничной Алексеевки в Елизаветовку. Саша, привыкший к строгой, прямоугольной геометрии Алексеевки, спланированной в начале века, как и Димитрешты, поляками и украинцами – выходцами из Лячины, дивился одной единственной улице Елизаветовки, переехавшей также с Подолья. Тут все было как на ладони. Потом привык.

На сватанье приехал на бричке. Саша с Дашей поженились на мясницы сорок второго. В сорок третьем его на год призвали для прохождения воинской службы – кончентраре. В марте сорок четвертого родилась Валя. Саша не отходил от люльки дочки, качал её, напевая. Он сам не знал, что умеет так тихо и нежно петь.

В конце августа сорок четвертого фронт перекатился через Елизаветовку необычно тихо, обыденно, без боёв, бомбардировок и разрушений. Основные, кровопролитные бои развернулись гораздо южнее: Яссы, Кишинев, Кицканы, Бендеры, юг Одесской области.

Из рассказов дяди Мити – Михаила Федоровича Суслова: В первых числах сентября в село приехали две грузовые машины с офицером и сержантами недавно сформированного Тырновского военкомата. Возле школы собрали и выстроили всех мужчин села от девятнадцати до сорока пяти лет. Митинга и торжественных речей не было. Сильно прихрамывающий капитан без двух пальцев на левой руке осмотрел построение и громко спросил:

– Кто желает добивать врага в его логове? Два шага вперёд ша-аго-ом марш!

Ответом было полное безмолвие. Молчание затянулось, стало зловещим. Капитан положил руку на кобуру. Наконец неуверенно вышел первый. За ним сразу, почти не отставая, вышли почти все. Я тоже старался не отставать. Среди нас, вышедших, был Саша Киняк. На месте остались четыре человека. Их погрузили в другую машину. К концу войны на тех четырёх человек пришли извещения: все они пропали без вести.

Я воевал вместе с Киняком. После трехнедельной подготовки в долине под Снятином на самом берегу Прута нас погрузили в вагоны на станции Будилов. В субботу четырнадцатого октября на территории Венгрии к западу от Дебрецена нас бросили в первый бой.

6 ноября 1944 года наши позиции находились в пятидесяти километрах севернее Будапешта на территории Павлова. Это небольшое село, чем-то напоминает Боросяны. Даже ручей так же рассекает село на две части. Ранним утром началась артиллерийская подготовка. Немцы ответили. Началась непрерывная ожесточенная артиллерийская дуэль, продолжавшаяся около часа. Качалась и дрожала под ногами земля. Разрывы снарядов слились в один сплошной гул. Сильно болели уши. Когда разрывы немецких снарядов накрыли наши позиции, немецкая пехота перешла в контрнаступление. В бой вступили расчеты нашей пулеметной роты.

У соседнего пулемёта подносчиком был Саша Киняк. Очень мощный снаряд разорвался в двадцати-тридцати метрах от нашего пулемета. А Сашин пулемёт находился ещё ближе. Сашу отбросило в нашу сторону. Видел я его очень отчетливо. Саша лежал на боку лицом ко мне и пытался вдохнуть, широко открывая рот. Но вместо дыхания изо рта валом выползла кровавая пена. Подойти было невозможно. Мы по губам читали крик командира пулемётного отделения:

– Заряжай!.. Прицел!.. Огонь!

После длинной очереди нашего пулемёта я посмотрел в сторону Саши. Глаза его уже были неподвижными.

Младшего, двадцатидвухлетнего Володю призвали в конце сентября сорок четвертого. В первом же бою был ранен. После госпиталя волею случая вернулся в свою роту. В прифронтовом госпитале лежал в одной палате со старшим лейтенантом, командиром разведроты, за которым на измятом трофейном «Оппель-капитане», приехал разбитной светловолосый сержант.

Выписные документы старшему лейтенанту и Володе вручили одновременно. Немногословного, спокойного, исполнительного Володю старший лейтенант забрал с собой. Утро следующего дня Володя встретил в своем взводе. Войну закончил в Берлине. Из Берлина 6 мая сорок пятого дивизия была срочно передислоцирована на территорию Чехословакии. Там началось Пражское восстание. Вступить в бой не успели. 10 мая в городе и окрестностях слышались только одиночные выстрелы. Вернулся домой в родную Алексеевку к осени.

Тогда же вернулся домой и Михаил Федорович Суслов. Два дня не мог собраться с силами пойти на подворье Мошняги, сообщить страшную весть. Уже перед закатом решился. На улице возле Максимовых ворот услышал плач Даши и причитания Насти. Час назад принесли похоронку, известившую о гибели Саши.

На второй день через знакомых страшное известие передали в Алексеевку. А на следующее утро у ворот Максима Виктор Семенович, старый Киняк, сняв удила у лошадей, никак не мог одеть на дышло опалку. Перед глазами стояла серовато-розовая пелена. Володя понуро стоял рядом. Ольга Васильевна, мать Саши, на ощупь сползла с брички и опустилась на колени. Силы оставили её.

На пороге хаты снова опустилась на колени и прижалась головой к ступени, по которой ещё год назад ступали стопы её первенца. В ответ на многоголосые причитания женщин расплакалась полуторагодовалая Валя. Мужчины молча хмуро стояли в сенях.

Даша поправила налавник и пригласила мужчин присесть. Пришел с огорода враз постаревший за два дня Максим. В комнате надолго установилось тягостное молчание. Ольга Васильевна подошла к кровати за грубкой. За металлической, с шариками, завитушками и блестящими шишками, спинкой кровати сидела полуторагодовалая внучка, дочь её старшего сына.

Взяв девочку на руки, поцеловала. Рот её страдальчески искривился, лицо исказилось в немом рыдании. Перевела взгляд с лица ребенка на Дашу. Прижав к себе девочку, долго смотрела в окно. За стеклами ещё зеленели клёны, но уже чувствовалась осенняя пожухлость узких листьев серебристых ракит, спускающих свои нитевидные побеги до самого берега, пересекающей двор, тогда не пересыхающей речушки.

Она перевела взгляд на мужа, потом на Володю. Глаза её уже были сухими, только нездорово горели беспокойным внутренним лихорадочным огнем. Снова пристально, властно посмотрела в глаза мужа. Виктор Семенович, не выдержав, отвёл глаза и помимо воли скосил взгляд в сторону Володи. Голова Виктора Семеновича склонилась, плечи опустились, широкая прямая спина в одночасье сгорбилась. Руки, лежавшие на коленях, обессиленные, безвольно повисли. Долгие годы, прожитые с женой подсказали: Ольга Васильевна приняла решение.

Но не такова была, старых шляхтецких кровей, Софья Васильевна, урожённая Горчинская, чтобы вот так, запросто, вслух обнажить свои мысли. Мужа она уже поставила перед будущим фактом, этого пока было достаточно. Извечный женский инстинкт подсказал: тут надо действовать тихой сапой.

Всё чаще она велела Володе закладывать бричку, чтобы навестить любимую внучку. Сейчас она любила её вдвойне. Как свою внучку и как единственную нить, связывающую её со своим погибшим первенцем. Чаще она велела запрягать лошадей по субботам.

После обеда задолго до заката в субботние и воскресные дни собиралась молодежь Алексеевки у восточной окраины села на берегу озера. Встречи, разговоры, песни, гармонь. Приходила на берег озера и молодежь из молдавского села Забричан, что в километре от Алексеевки. За годы войны ряды парней в обоих селах сильно поредели. Жизнь брала своё. Женихи были нарасхват. Ольга Васильевна всё видела и предупреждала возможную опасность для своего замысла и с этой стороны.

Дашу радовали приезды родственников, но не утешали. Ей всё еще казалось что произошла чудовищная ошибка, что убит кто-то другой, а похоронную прислали ей. И тут же, как холодной водой смывал её надежду рассказ Мити Суслова, видевшего Сашу в последние мгновения его жизни. В смерть Саши не хотелось верить. В селе уже были случаи, когда вслед за похоронкой домой возвращался вчерашний фронтовик. Даша продолжала надеяться на чудо.

Привязалась к приезжающим родичам и маленькая Валя. Подолгу играла с бабушкой, тянулась к стеснительному, сдержанному немногословному Володе. Однажды, играя у него на коленях, Валя вцепилась ручонками в волосы дяди и пролепетала:

– Та-та. Тата – та.

Вспыхнуло густым румянцем лицо Володи. Зарделась и неловко отвернулась к плите Даша. Только Ольга Васильевна, побледневшая в радостном волнении, победно вздернула подбородок. И продолжала каждую субботу с утра напоминать Володе запрячь к обеду бричку.

Случилось то, что случилось. В одну из суббот Алексеевская родня приехала втроём. Старый Киняк сутулился все сильнее, по приезду больше молчал. В воскресенье после обеда Виктор Семёнович и Ольга Васильевна уехали вдвоём. Ольга Васильевна, сидела прямо, смотрела куда-то вдаль. Видела она нечто своё, недоступное другим. Старый Киняк правил рассеянно, казалось, смотрел в никуда. Периодически вскидывал крупную голову, словно вытряхивал из неё нахлынувшие нелегкие думы, стегал, запряженную справа от дышла, кобылу:

– Но-о! Пошла!.. Твою в душу!..

Весной сорок седьмого молодые Киняки расписались в елизаветовском сельском совете. Потекла размеренная, без всплесков, без пламени обыденная семейная жизнь. Долго чудился Даше Сашин голос. Встрепенется, вскочит, выглянет в окно, а там… Там Володя разговаривает с тестем Максимом у порога…

В сорок седьмом году маслобойка в Алексеевке, принадлежавшая Кинякам, перешла в собственность недавно организованного колхоза. Землю обобществили, лошади уже стояли в стойле колхозной конюшни, их по утрам запрягали уже чужие руки. Молодого жеребца успели продать в Володяны. Ничто уже не держало их на старом месте. В том же году без колебаний и сомнений Киняки переехали жить в Дондюшаны. Поближе к детям…

В пятьдесят втором в семье Киняков родилась Нина, родная и двоюродная Валина сестренка одновременно. Бывает и такое… Всё возможно в этом бренном мире…

Я знал чету старых Киняков. С осени шестидесятого я уже учился в восьмом классе Дондюшанской школы. Мы с Женей Сусловым, Витей Талмацким и Валиком Подкопаем часто ходили по узкой тропке за зданием тогдашнего инкубатора мимо двора Киняков. Старый Киняк больше сидел, нагнувшись на низеньком порожке. Кинячиха (мы не знали её имени) проворно суетилась по двору. Она, как говорили, всегда была в работе.

Выходы двориков Киняков, старого Рабиновича, занимавшего вторую половину дома и дом тогдашнего «мэра» Дондюшан Шеремета соединял узкий проезд, упирающийся в глухие дощатые ворота с калиткой, открытой на центральную улицу станционного поселка. В узком проёме постоянно открытой перекошенной калитки мы часто видели старого худого Алтера, приходящего с привокзального дома по улице Лазо.

Бывший узник еврейского гетто и концлагерей, живая легенда Дондюшан, Алтер зимой и летом ходил в длинной до самых пят, валяной коричневой бурке. Поговаривали, что ночью бурка служила Алтеру простынью и одеялом одновременно. Голову его покрывала черная лоснящаяся тюбетейка с шестиугольной звездой на макушке. Мы не знали в те годы, что тюбетейка Алтера зовётся кипой, на которой жёлтыми нитками была вышита звезда Давида.

Алтер подолгу стоял неподвижно, провожая глазами проходивших мимо людей, тарахтевшие по булыжной мостовой телеги, редкие тогда автомобили. Глаза его, с вывернутыми красными веками, постоянно слезились. На кончике его крючковидного носа постоянно висела, готовая сорваться, капля. Алтер всегда был небритым. Накинутая причудливо выгнутым крюком-рукояткой, на его левом предплечье покачивалась длинная сучковатая палка. Правая рука его пребывала в непрерывном старческом тике.

В наших четырнадцатилетних головах крепло коллективное подозрение, что в бурке старый Алтер носит на себе зашитое золото, камни и другие драгоценности. Подкопай предлагал действенный способ проверки нашей версии. Куском красного кирпича, лежащего у забора на куче мусора, предстояло оглушить Алтера и сдернуть с него бурку. Свернутую бурку предполагали пронести в мешке между домами моих одноклассниц Тамары Маланецкой и Люды Палий. Отпороть подкладку бурки мы рассчитывали уже под рампой. Исполнение фантастического замысла мы откладывали до бесконечности.

В начале шестьдесят третьего среди ясного неба грянул гром. В Дондюшанах была арестована группа лиц, осуществляющих махинации с золотом. Ядро группы составляли зубной врач-протезист и зубной техник. На вершине золотого айсберга стоял наш Алтер в своей валяной бурке, контролировавший тайную торговлю драгоценностями по северной Молдавии и Могилеву.

Когда арестовали Алтера, милиция произвела тщательный обыск в доме, где он жил. Золотые монеты, серьги, кольца и браслеты были распределены в зашитых кармашках за подкладкой его бурки. Остальное золото в количестве более полутора килограммов нашли в Бельцах у одной из его племянниц.

Процесс был громким. Почти девяностолетнему Алтеру дали шестнадцать лет строгого режима с конфискацией имущества. Личной недвижимости за предусмотрительным Алтером не числилось. Приговор обжалованию не подлежал.

В 1989 году Валентина Александровна Киняк (по мужу Дороган) после многолетних поисков могилы отца прибыла в венгерский город Монор, что в тридцати километрах восточнее Будапешта. Из восьмидесяти тысяч погибших за освобождение Будапешта, на этом кладбище нашли последний приют более трехсот советских воинов. Среди сотен фамилий бойцов на обелиске воинского мемориала Валентина Александровна нашла надпись:

KINEAK A.V.

1920 – 1944