Текст книги "Реквием (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 81 страниц)

С внутренним трепетом мы входили в отдельное помещение, где в стойлах жевали племенные быки. Одного из них, огромного и свирепого, с кольцом в ноздрях и привязанного к стойлу двумя цепями звали Милый. На случку Милого скотники выводили только вдвоём.

В самом конце длинного коровника пристроили силосную башню. По нашим меркам она была огромной. При диаметре шести – семи высота ее была не менее семи метров. В конце лета башню доверху заполняли мелко изрезанной массой из стеблей, листьев и початков молодой кукурузы. Вся эта масса бродила, распространяя по всей ферме запах моченых яблок.

Внизу башню с коровником соединяла массивная дверь, обитая железом. Через дверь готовый силос нагружали в тележку и развозили по коровнику, насыпая в длинные, через весь коровник, бетонные ясли.

Дверь, как правило держали закрытой. Однажды, в начале лета мы вошли в башню через случайно забытую открытой дверь. Остро пахло аммиаком. Возле двери в полукруге около двух-трех метров силоса не было. Дальше силос поднимался до высоты трех-четырех метров у противоположной стены. Броник тронул меня за рукав и показал пальцем наверх. Подняв голову, я увидел нескольких сов, сидящих на балках и стропилах.

Выйдя на улицу, мы обошли башню. В одном месте в стену были вбетонированы металлические скобы, поднимающиеся до маленькой дверцы у самого верха башни. Броник полез первым. За ним Мишка. Я поднялся последним. Через дверцу мы проникли в башню на высоте не менее шести метров. За дверцей была небольшая площадка для рабочих, устанавливающих тракторный конвейер на сезон заготовки силоса. Когда глаза привыкли к полумраку, мы разглядели сов. Все они сидели на поперечинах стропил, и смотрели на нас в полумраке, вращая головами.

Держась за поперечины, по толстым балкам мы стали подбираться к совам. Я старался не смотреть вниз. Броник оказался ближе всех к одной из сов. Когда он протянул руку, чтобы схватить птицу, она снялась и совершенно бесшумно полетела прямо на мою левую руку, державшуюся за поперечину стропил. Я на мгновение оторвал руку, чтобы поймать сову и тут же полетел вниз.

Я не успел ничего сообразить, как погрузился в упругое силосное месиво. Выбираясь, я покатился вниз по склону оставшегося силоса. Ощутив под собой цементный пол, я вскочил на ноги. Посмотрел на верх. Приятели уже добрались до площадки. Вскоре они уже были возле меня. Оглядевшись, мне стало страшно. Я мог упасть на участок пола, где силоса уже не было.

Когда мы выбрались на улицу, я почувствовал, как кожу рук и лица что-то стягивает. Подсыхая, моя кожа стала покрываться плотным белым налетом, не говоря о том, что от меня несло, как от силосной башни. Минут через десять-пятнадцать мы уже были у первого става. Сначала вымылся сам, затем отстирал, насколько мог, штаны и рубашку. Вымыл сандалии. Выкрутив одежду, я одел ее влажной. Домой я не спешил. Ждал, пока не высохнет одежда.

Запах силоса сопровождал меня несколько дней, несмотря на то, что дома тщательно отмывался под летним душем, намыливаясь по несколько раз. Обычно мои родители оповещались Броником сразу же после любых происшествий с моим участием. В этот раз Броник промолчал, несмотря на то, что я его об этом даже не просил.

Много лет подряд мне не давал покоя один, вынесенный из детства вопрос:

– Почему Броник Единак, мой троюродный брат, под ремнем не выдававший своих приятелей, находившихся, бывало, на грани правонарушения, постоянно извещал моего отца о моих мало-мальских проделках? Я не давал ему повода делать это.

Уже будучи пенсионерами, мы с Бронником сидели на Одае, поджидая трактор с прицепом для погрузки люцерны для моего зверинца. Беседовали, вспоминая далекое детство, прожитые годы.

– Броник! Прошло столько лет. Мы оба с тобой седые. Ответь мне:

– Как так получалось, что мой отец узнавал о моих проделках от тебя?

– Николаевич! – ответил Броник. – Когда Плахов в первом классе впервые оставил тебя стоять в углу после уроков, я пошел с ребятами домой. У вашей калитки стоял дядя Никола:

– А где Женик, Броник? Почему он не с вами?

– Женика Петр Андреевич оставил стоять в углу после уроков.

– За что?

– Залез под парту, спиной поднял её и двигал по классу. А тут как раз Петр Андреевич с директором.

– Ты молодец, Броник! Ты ведешь себя хорошо и мне сказал как было. Подойди ко мне!

Я подошел. Дядя Никола вытащил из кармана рубль и протянул мне:

– Вот тебе на конфеты!

– Когда я у своего отца видел рубль? В кино больше ходил, отдавая киномеханику, взятое тайком яйцо.

– Так и повелось. Я докладывал ему о тебе, а он давал мне рубль. Потом ему надоело. Когда в очередной раз я сказал ему о вырванных страницах в твоем дневнике, дядя Николо сказал:

– Сегодня у меня денег нет, Броник! В другой раз.

Пришло время, когда я на улице возле клуба крикнул ему:

– Дядя Николо! Вы должны мне уже целых три рубля!..

Слушая Броника, мне стало не по себе. Верить ему не хотелось… Не верить не было основания…Через столько лет я не мог, да и не имел права упрекнуть моего, уже давно покойного, отца. Но навсегда во мне застрял вопрос:

– Не так ли бездумно, нечаянно и нехотя в детстве вскармливается доносительство, переходящее потом в черт знает что? Как известно, все наши комплексы родом из детства…

В пятьдесят четвертом было начато строительство новой двухэтажной школы. Когда я перешел в пятый класс, полным ходом шла кладка второго этажа. В свободное от школы время мы играли в строящемся здании, гоняясь друг за другом по многочисленным строительным лабиринтам. По деревянному трапу забирались на самый верх. В той части здания, где будущий спортзал граничил с обеих сторон с крыльями здания, стены были двойными. Между ними даже днем зияла темнотой глубокая, на всю высоту здания, щель шириной не менее сорока сантиметров.

Мой старший брат Алексей, приехав из Черновиц, где он поступил на первый курс мединститута, привез мне в качестве подарка плоскую батарейку для фонарика. Зарядив фонарик, я с нетерпением дожидался вечера, чтобы опробовать новую дуру. Так мы тогда называли батарейки для фонариков.

Едва начало темнеть, как я уже был возле клуба. Там, как назло, тогда никого из сверстников не оказалось. Уже шел вечерний сеанс. Демонстрировать качество дуры было некому. Я пошел к строящейся школе. Поднялся по трапу на самый верх. Светить в сторону лесополосы было рано. Еще не стемнело по настоящему. Я подошел к узкой щели между стенками. Включил фонарик. В щели, глубиной не менее четырёх метров, сразу стало светло. Были видны даже мелкие камешки. Засмотревшись, в какой-то момент я не успел сообразить, как фонарик выпал из моей руки и приземлился на строительный мусор на дне щели.

Мне сразу, как это часто бывало со мной, захотелось вернуть время на несколько секунд назад. Уж тогда бы я фонарика из рук не выпустил. А сейчас фонарик лежал на песке и светил в стенку. Не долго думая, я подошел к лежащим неподалеку длинным доскам. Выбрав, на мой взгляд самую длинную и широкую, я поволок ее к щели. С трудом стал спускать доску одним концом в щель. Доска целиком погрузилась, а дна все не было. Я отпустил доску. Тут же раздался стук и доска, царапая по стенкам, упала в другом направлении. Хорошо, что не на фонарик.

Другую доску я опускал, отступя от края щели. Когда доска ушла в щель целиком, отпуская, я толкнул ее к узкой стенке. Доска удачно прислонилась к стенке, но от края щели до торца доски было около метра. Не страшно. Между тем темнело. Я спешил. Держась руками за край щели, я спустил ноги и повис над щелью, как на брусьях, которые видел в Тырновской школе, когда ездили на районный фестиваль. Ногами нащупал край доски. Упираясь ладонями, локтями и коленями в неоштукатуренные стены, нащупав левой рукой торец доски, вцепился в нее и стал спускаться вниз. Спускаясь, я почувствовал, что доска под моей тяжестью прогнулась и верхний конец ее опустился вниз. На голову и за шиворот рубашки посыпались кусочки штукатурки.

Я понял, что подниматься будет труднее, особенно на самом верху. Но отступать было нельзя. Завтра мой фонарик первым увидит Броник. У него вообще были зоркие глаза. И спустится за моим фонариком, как спустился в глубокую яму школьного туалета, когда с меня свалился кожаный ремень, опоясывающий гимнастерку школьной формы.

Ремень с надписью РУ был подарен мне Алешей и являлся предметом моей гордости. Когда ремень свалился, я с сожалением посмотрел через очко туалета на место падения, встал, заправил гимнастерку в брюки и пошел в класс.

Ждавший своей очереди и все видевший Броник забыл, зачем пришел в туалет. Он мигом спустился через широкий лаз сзади туалета вниз, громко предупреждая, что в яме человек. Двери женской половины туалета захлопали, не умещая в себе рвущихся наружу и визжащих девчонок. Взяв ремень, Броник выбрался наверх.

На следующие уроки Броник уже не пошел. Весь урок он отмывал у колодца Юзи Твердохлеб ремень и обувь. На последующие уроки его не пустил старший брат Вася. Выпросив у санитарки Марчихи в находившемся рядом медпункте пакетик хлорки, Вася, подавляя, по его рассказу, рвоту, вымыл ведро, растворил в нем хлорку и вылил содержимое ведра в колодец. А Бронику было приказано домой не являться вообще.

Мысль о Бронике погнала меня вглубь щели. Наконец-то ноги ступили на дно. Взяв фонарик, я с трудом засунул его до отражателя в нагрудный карман рубашки, оставив включенным. Обратный путь наверх был гораздо труднее. Я уже порядочно устал. Поднимался медленно. Держась руками за доску, ногами нащупывал выступы камней и штукатурки.

Немного, но все же помогал слабеющий свет фонарика в моем кармане. Полусогнутой рукой упирался в стенку ладонью, затем локтем а потом плечом. Поочередно отдавливая плечом стенку вниз, я по сантиметрам поднимал свое тело вверх. Появившуюся было мысль спуститься и переспать на дне щели, я тут же отогнал, вспомнив об отце.

Наконец рука в темноте нащупала край доски. Далее вся нагрузка пришлась на локти и колени. Я уже начал чувствовать боль во всем теле. Наконец пальцы нащупали край кладки. Напрягшись, я повис над щелью на локтях. Уже ничто не могло мне помешать. Приподнявшись на ладонях, я выбросил свое тело боком, помня о хрупком стекле отражателя в моем фонарике. По длинному деревянному трапу, который мы пролетали за несколько секунд, спускался на четвереньках. Мне стало казаться, что я начинаю терять равновесие. А может, так оно и было.

Обогнув крыло стройки, я вышел к задней стене клуба. По мельканию света в окне кинобудки, я понял, что кино еще не кончилось. Только сейчас я почувствовал, как нестерпимо больно горят ладони, локти и колени. Но фонарик был спасен. Я вытащил его из кармана. Батарейка была частично разряжена. Вместо ослепительно белого, лампочка излучала тусклый желтый свет. Я направил фонарик на стену клуба, пытаясь навести точку. Я никак не мог унять крупную дрожь в руках. Несмотря на мои усилия держать фонарик неподвижно, световое пятно плясало по задней стене клуба.

На следующее утро я обнаружил, что мои ладони, локти, колени и плечи были в глубоких ссадинах. Взглянув на подушку и простынь я лишний раз убедился в мудрости моей мамы. На фоне красных и синих цветочков и зеленых листьев многочисленные полосы сукровицы практически не были видны. А ссадины для меня уже не были проблемой. У меня было универсальное лекарство от всех ран. Стрептоцидовая мазь на рыбьем жиру. Правда, несмотря на жару, несколько дней я носил рубашку с длинными рукавами. Обошлось.

Каждое лето почти вся сельская детвора жаркие дни проводила на озере. Я не был исключением, несмотря на запрет родителей. Летом пятьдесят четвертого я плавать еще не умел. Надо отдать должное моим двоюродным братьям Боре и Тавику. Они неустанно учили меня плавать, поддерживая ладонью мой живот. Но как только я переставал чувствовать животом руку, мои ноги опускались в поисках дна и я начинал погружаться в воду. Тавик говорил, что это от страха, а вообще я уже способен плавать самостоятельно.

В одно из воскресений озеро, как шутил бригадир огородной бригады, вышло из берегов из-за множества детворы. Обычно прозрачная, чуть зеленоватая вода стала мутной от поднятого со дна ила и казалась густой. Купался и я, «плавая» вдоль берега на безопасной глубине. Подошедшие ко мне рослые пятиклассницы Манька Загородная и Стаська Галушкина, взяв меня под мышки, учили плавать. Худого, облегченного в воде, они легко донесли меня до «гуркала» – глубокой ямы в метрах двадцати от берега.

Вокруг «гуркала» было кольцо возвышенности за счет постоянного из года в год углубления ямы ныряльщиками. Манька и Стаська поставили меня на ноги как раз на возвышенности. Ноги мои упирались в надежное дно, а вода была мне по шею. Предположив, что к берегу дно будет только подниматься, я уверенно пошагал и…, не успев набрать в легкие воздух, скрылся под водой.

Стоявшая ближе, Манька успела подхватить меня и, обезумевшего от страха, вынесли на берег. На берегу вырвал проглоченную воду. Тошнило. Потом я стал сильно кашлять. Кашель усиливал тошноту, но рвать уже было нечем.

О происшествии родители узнали задолго до моего возвращения домой. В очередной раз я испытал на себе всю тяжесть родительских репрессий, в чем мои родители всегда проявляли удивительное единодушие.

Не прошло и месяца, как я, будучи у деда Михаська, решил сбегать на озеро и искупаться. При этом я не оставлял желания научиться плавать. Кроме двух взрослых колхозников, купающихся у противоположного берега, на озере никого не было. Я стал пытаться плавать вдоль берега, отдаляясь все дальше.

В какой-то момент, пытаясь встать, я не ощутил под собой дна. Погрузившись, я хлебнул воды. Начав отчаянно барахтаться, я все же подгреб ближе к берегу. Когда я выбрался на берег, в животе поднялась буря тошноты, но рвоты почему-то не было.

Отдыхая от пережитого, я лежал на самом солнцепеке, вбирая в себя живительное тепло. Внезапно что-то заставило меня вскочить, и броситься в воду. Зайдя в озеро по грудь, я лег на воду и неожиданно для себя поплыл по-собачьи. С радостью я убедился, что вода меня держит великолепно.

Затем, высовывая руки из воды, я попытался плыть «наотмашки», погружая выброшенную вперед руку и с силой загребая воду, как это было неоднократно прочитано мной в подаренной Алешей книге «Спутник деревенского физкультурника». Вода уже не мешала мне дышать в перерыве между взмахами рук.

Меня распирало от радости, что я поплыл. Радость мою несколько отравляла горечь обиды, что меня никто не видит. Я повернул голову к противоположному берегу. Стоявшие по пояс в воде два купальщика смотрели в мою сторону. То, что у меня появились зрители, подстегнуло мою прыть. Я перевернулся и поплыл на спине, ожесточенно двигая ногами и наблюдая пенный бурун, сопровождающий мои ноги.

Накупавшись вдоволь, я оделся и пошел кружным путем, чтобы пройти мимо уже расположившихся обедать на берегу взрослых. Когда я с самым независимым видом приблизился, то узнал работающих в огородной бригаде боросянских тракториста и прицепщика. Увидев меня, тракторист по фамилии Плешко сказал:

– А-а. Это таки ты? Мы думали, что ты снова начал тонуть. А мы бы и добежать не успели. Так некрасиво шутить и пугать людей нельзя.

Не мог же я сказать им, что я действительно стал захлебываться. Как и не мог сказать, что только лишь сегодня я преодолел страх и вода окончательно покорилась мне. С видом бывалого моряка я молча пожал плечами и пошел вдоль лесополосы домой. Тавик был прав.

С водой у меня связано еще одно довольно драматическое событие. Наиболее отважные, а может быть, самые безголовые увлеклись вытаскиванием птенцов воробьев из щелей между между камнями, которыми были выложены стенки колодцев. Если точнее, то занимались разорением гнезд. А то, что в воду сыпались веточки и травинки, перья и разный волос, которыми воробьи выстилали гнездо, сухой помет и подчас роняемые птенцы, волновало мало. Бывало, что утомившись после «праведного» труда, птицеловы тут же вытаскивали ведро воды и, наклонив его, пили воду, сдувая в сторону плавающий мусор.

Заболел этой нездоровой страстью и я. Подавляющее число колодцев в селе были выложены камнями. Лишь много позже, с легкой руки мастеровитого Архипки, в колодцы стали опускать друг на друга железобетонные кольца. Но в такие колодцы не было смысла лезть. Из-за гладких стенок воробьи в этих колодцах не гнездились.

В выбранном в жертву колодце редко «работали» в одиночку, чаще вдвоем. Став одной ногой в ведро, самый «отважный» спускался, упирая свободную ногу в щели между камнями и придерживаясь за стенки руками. Те, что были наверху, придерживали журавель.

Если колодец был с катком, на который навивалась веревка или цепь, то страхующие держали за ворот, замедляя спуск. Это был настоящий бригадный подряд, где работа должна быть очень слаженной. Нарушение команд спускающегося могло повлечь весьма неприятные последствия. Тем более что камни в колодцах от старости покрывались толстым слоем скользкого мха.

Однажды я «работал» в одиночку во дворе Кугутов. Колодец с катком находился в глубине двора, почти на меже с усадьбой Горина Василька. Цепь была надежной. Тросики только начинали внедряться и были в единичных, только в новых колодцах. Терпеливо выждав, когда старая глуховатая Ганька ушла в самый конец огорода, я взялся за дело. Спустился я благополучно. Ниже сруба я нащупывал ногами щели и спускался, используя цепь как страховку и внимательно прислушивался к писку птенцов.

Убедившись, что писк птенцов исходит из намеченной щели, я достал крючок. Погрузив его во всю глубину щели, я стал вращать его, наматывая гнездо. Намотав крючок до упора, я попытался устроиться поудобнее, вставляя правую ногу в более широкую щель. В это время левая нога соскользнула и я полетел вниз.

Плюхнувшись в воду, я сразу стал стремительно выплывать наверх, что оказалось излишним. Лето было засушливым, и вода была мне по пояс. Я схватился за цепь. Время моего пребывания в воде измерялось секундами. Поднимался я так же, как и спускался. Держась за цепь, я шагал по стенкам колодца вверх, вставляя ноги, обутые в сандалии, в щели между камнями. Холода я еще не чувствовал. Только мокрые руки сначала скользили по цепи.

Труднее всего было, когда я достиг сруба. Он был гораздо уже колодца, да и ногам опоры не было. Приходилось подтягиваться только на руках, зажимая цепь между коленями. Наконец моя голова оказалась выше сруба. Убедившись, что нет ненужных свидетелей, схватил руками стойку катка и перекатился через сруб.

Только сейчас я почувствовал пронизывающий меня холод. Дышать было трудно. Казалось, грудь была сдавлена широким обручем, застыла. Воздух в легкие проникал с трудом. Почти на прямых окоченевших ногах я побежал в огороды по меже, разделяющей подворья братьев Гориных. Перед тем, как пересечь проселок, осторожно выглянул. Никого. Дальше – около ста пятидесяти метров высокой кукурузы. Достигнув лесополосы, я разделся и, выкрутив, развесил штаны и рубашку. Трусы одел сразу.

Лежа на раскаленной солнцем земле, согрелся я удивительно быстро. Сейчас меня волновал только один вопрос. Как бы не узнали родители. Успокаивало то, что свидетелей моего пребывания в колодце я не заметил. Согревшись, я еще долго лежал, впитывая в себя живительное тепло июльского солнца. Одев высохшую одежду, я направился домой.

Дома еще никого не было. Я напоил всю живность, нарвал травы кроликам, налил воду в выварку, приготовил полные ведра воды для Флорики, нашей коровы. Когда родители вернулись с поля, мама, готовя в летней кухне ужин, негромко сказала отцу:

– Сегодня наш что-то крепко натворил. Ничего не забыл сделать по двору, а сейчас сидит и читает.

Я, действительно читавший на веранде, слышал каждое мамино слово. В тот день я сделал важный вывод. При любых приключениях делать дома все, как всегда. Всегда оставить место для замечания.

Несколько дней я вел себя самым тишайшим образом. После купания в колодезной воде, у меня не было даже насморка.

Практические навыки обращения с электрическим током я получил в первые месяцы после пуска колхозной электростанции в возрасте восьми – девяти лет. Оголив от изоляции оба конца электрического провода, я сунул их в розетку. Последовало короткое замыкание, вызов электрика и разбор полетов, о чем я писал.

Брат в это время учился на первом курсе Сорокского медицинского техникума. Приехав на воскресенье домой, он рассказал, что учитель одной из школ, живущий на крутом косогоре цыганской горы в Сороках с силой вылил ведро воды подальше от крыльца. Вода попала на низко висящий голый провод, соединяющий дом с линией электропередачи на столбе. Учитель упал замертво. Когда Алеша рассказал, отец выразительно посмотрел на меня и громко спросил:

– Ты понял?

Я покорно кивнул головой, дав знать, что понял. На самом деле я ничего не понял. Глядя на штепсельные вилки и черные дырочки розеток, я пытался дойти своим детским разумом, какая смертельная сила таится в проводах. Что же оттуда бьет так сильно, что люди падают мертвые? Без пули, без осколков и ножа. Тем более, что почти вся сельская ребятня попробовала на язык провода заземления на электрических столбах.

Язык и лицо при этом начинало подергивать, а перед глазами начинал мельтешить мерцающий свет. Блескало в очах, говорили мы. То же самое, только слабее, происходило, когда мы, приложив обе пластинки к языку, определяли степень годности дуры (батарейки) для фонарика.

В это время в Тырново произошел еще один смертельный случай в парикмахерской. Ощутив удар током от только приобретенной электромашинки для стрижки, парикмахер отложил ее в сторону и стал стричь клиента обычной машинкой.

– Что ты трусишь? – воскликнул клиент, здоровенный мужчина, работавший продавцом в мясном ларьке.

Схватив рукой машинку, он с кресла уже не встал.

Мне было непонятно. Для меня сама смерть была связана с тихим сидением старушек в черном по вечерам у отошедшей в мир иной подруги. Если я знал умерших при жизни, то мне никак не верилось, что они умерли навсегда. Я смотрел на восковое лицо покойника и мне начинало казаться, что он на моих глазах пошевелил губами.

Подолгу глядя на грудь усопшего, у меня создавалось впечатление, что она слегка мерно колышется, как у спокойно спящего человека. Оставалось только, чтобы у лежащего дрогнули веки и он открыл глаза. В смерть не хотелось верить, как в какую-то, никому не нужную, нелепость.

И лишь потом, когда шло заунывное отпевание, причитания близких, распространялся тошнотворный запах тлена, замешанный на удушливой смеси горелого воска и ладана, утомительная процессия с частыми остановками, траурная музыка и, наконец, стук комьев глины об крышку гроба, приходило осознание, что это навсегда.

Но при виде других покойников, все повторялось с поразительной точностью снова и снова. В смерть упорно не хотелось верить. Особенно в детстве, когда казалось, что ты и твои близкие бессмертны.

Позже я обратился с вопросом о смертельной опасности электричества к Тавику. Старше меня всего на два с половиной года, он, казалось, знал все. Меня всегда удивляло, как можно так добросовестно учиться? Кроме того, Тавик постоянно читал. Журналы: Наука и техника, Техника молодежи, Вокруг света, Наука и религия, и многие другие лежали растущими стопками в закутке лежанки, заменяющей Тавику этажерку. Заведующий клубом охотно отдавал Тавику накапливающиеся кучами журналы, выписываемые сельским советом. Кроме того, Тавик забирал и читал физику, химию, географию в школе и другие журналы для учителей, так как тетка Раина работала в школе уборщицей. Должен признаться, что моя любовь к книгам во многом является результатом постоянного общения с Тавиком.

Тавик сразу же, как будто давно ждал именно этого вопроса, подробно рассказал, что удар током парализует мускулы и, самое главное, сердце, которое останавливается навсегда. При этом, сказал Тавик, человека может убить ток с напряжением меньше, например 36 вольт. А лошадь такой ток убивает еще быстрее. Например, рассказывал Тавик, электрическим током напряжением 60 вольт можно убить сразу нескольких, привязанных друг к другу медной проволокой, коней.

В чем разница между током и напряжением я тогда не знал, но мне впервые показалось, что Тавик переборщил. Я даже подумал, что он это сделал по просьбе отца, чтобы отпугнуть меня от тока. Но меня не проведешь!

Я уже успел испробовать на себе действие батарей у тетки Марии, на которых было написано – «Дружба» 70 в. Там были все семьдесят вольт, а не какие-то несчастные шестьдесят. Когда тетка Мария уходила в огород, я вынимал из батареи штепсель и, прочитав напротив дырочек 0 и +70 вольт, совал туда одновременно двумя руками швейные иголки

Встряхивало только тогда, когда засовывал иглы, а потом вообще ничего, только иглы начинали греться. А сосед, вызванный теткой Марией посмотреть, почему стало плохо работать радио, говорил, что батареи некачественные и советовал тетке Марии купить радио от розетки. Но чтобы огромную лошадь, да еще сразу несколько! Убить такой чепухой? Точно, Тавик заливает, хоть это на него совсем не похоже.

А еще Тавик рассказывал, что трогать провода надо, не хватая их двумя пальцами, а слегка касаясь одним пальцем с обратной стороны. Если в проводе есть ток, то палец сам согнется и отодвинется от провода. А если хватать пальцами, то ток еще больше сжимает их и может убить насовсем. Это мне показалось полезным и я запомнил.

Будучи в пятом классе, я пришел в гости ко второму двоюродному брату Боре, который учился в ремесленном училище. Борина черная форма с блестящей бляхой была даже красивее военной, ну почти, как морская. Боре было уже больше шестнадцати лет. По воскресеньям после кино он оставался на танцах, где его приглашали старшие девчата. Наверное, потому, что Боря красивый. Так говорила баба Явдоха.

Когда я вошел в комнату, Боря беспомощно крутил в руках вилку утюга, часто поглядывая на швейные иглы, воткнутые выше лампочки. Иглы в провода воткнул дядя Ваня Гавриш, муж самой младшей маминой сестры Веры. Сделал он это для того, чтобы вуйна Антося, Борина мама, могла погладить сшитую ею одежду, перед тем, как отдать ее клиентам. Штепсель с иголками по просьбе тети каждый раз соединял сам Гавриш. Один раз я даже видел, как он это делал. Правда, при этом он сказал мне, чтобы я держал язык за зубами, иначе у вуйны Антоси и деда обрежут провода.

– Дай мне штепсель! – потребовал я и влез на подставленный стул. Осмотрев штепсель, я увидел на желтых штырьках пропилы. Все ясно, сюда надо совать иголки. Проще простого. Первая игла вошла нормально и туго сидела в щели пропила. Вторая никак не попадала в пропил. Пытаясь облегчить работу, я взялся левой рукой за изоляцию провода и стал продавливать иглу в щель. Неожиданная сильная дергающая боль в руках и шее пронзила меня. Перед глазами «заблескало», но только гораздо сильнее, чем когда прикасался языком к проводу заземления. Я сильно дернулся и с трудом удержался на стуле.

Боря стоял с побелевшим лицом. Потом лицо его стало покрываться множеством красных пятен.

– Слезай к черту, а то потом отвечай за тебя. – только и сказал Боря.

Я был непреклонен. В меня вселился бес активности. Спрыгнув со стула, я схватил куски выкроенного сукна и клеёнки, и, сложив их в несколько раз, легко воткнул обе иглы в прорези штепсельной вилки. Промелькнувшая голубая искра была свидетельством удачного соединения. Тщательно отгладив свою черную форму, Боря, пожалуй, впервые посмотрел на меня с уважением.

В дальнейшем я, занимаясь радиоконструированием, неоднократно ощущал на себе кратковременные воздействия электрического тока с напряжением 220 – 250 вольт. Нечем хвастаться, да и непедагогично, но случайно меня два раза, как говорят, дергало межфазовое напряжение 380 вольт. Довольно сильное экстремальное воздействие. Не раз, у себя дома, открывая не отключенную от сети электрическую розетку, я слышал повелительный оклик моего младшего, Жени:

– Папа! Выкрути пробки!

На работе, внедряя новые методы диагностики и лечения, устанавливая аппаратуру по вакуумному, лазерному и магнитомеханическому воздействию, на ходу меняя последовательность подключения фаз, неоднократно выслушивал от медицинской сестры Надежды Ивановны, добросовестно проработавшей рядом со мной более четверти века:

– Как хотите, но с вами иногда невозможно работать. С вашими изобретениями живешь, как на вулкане.

Может быть. Но по данным специальной литературы, так и, по моему глубокому убеждению, физиологические реакции человеческого организма на экстремальные воздействия глубоко избирательны и индивидуальны. Это отнюдь не оправдывает моего, с позволения сказать, легкого отношения к воздействию электрического тока.

Эрнест Хэмингуэй садился писать лишь после приличной дозы текилы и нескольких порций тростникового рома. Я же, выпив больше одной рюмки, ищу, необычайно приятного на тот момент, общения с подушкой. Если боли в коленном суставе у меня проходят лишь после двадцати и более ужалений пчел с пребыванием жала в области сустава не менее пяти минут, то для других, выглядевших при жизни здоровяками, единственный укус пчелы явился смертельным.

Как говорят, пути господни неисповедимы.

Немалую озабоченность взрослых села, участкового милиционера Ткача и моих родителей вызывало повальное увлечение мальчишек самопалами. В моих руках разорвало несколько самопалов. Однажды при разрыве латунной трубки самопала, заряженного бездымным порохом «Сокол» мне раскромсало кожу между большим и указательным пальцем правой руки, оставив многочисленные мелкие рубцы, до сих пор «украшающие» мою кисть. После этого пространство от запального отверстия до сплющенной части трубки я заливал свинцом. Разрывы, если случались, то были только в области запального отверстия, что было не так опасно.

Пороха, если не было много, то было вполне достаточно в найденных после войны патронах, чтобы мальчишеская шалость имела возможность повлечь за собой печальные последствия. Порох я тайно хранил в большой, плотно закрывающейся банке от какой-то ветеринарной мази.

На случай, если банку случайно найдут взрослые, я решил, по образному выражению, не хранить все яйца в одной корзине. Половину пороха я отсыпал в сороковку. Это была маленькая бутылка, которую еще называли чекушкой. Плотно закрыв, я хранил порох в разных местах.

Однажды, когда уже стемнело, мне вдруг пришла в голову идея посмотреть, как горит порох в бутылке. На открытой поверхности он с шипением горел несколько быстрее, чем целулоидные кинопленка, расчески и часовые стекла. Мне захотелось увидеть, как высоко вырвется пламя из бутылки в темноте. Бутылку я установил на ровное место за домом, куда выходило кухонное окно. Убедившись, что окно закрыто плотной занавеской, я зажег спичку и бросил ее в бутылку. Тут же вспыхнул яркий, ослепивший меня, свет. Горение по скорости больше напоминало взрыв, только вместо грохота послышался короткий свист, закончившийся гудением.