Текст книги "Дураки"
Автор книги: Евгений Будинас
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
X
Но что это?
В толпе началось брожение. Еще задвигалось, закрутилось, возник поток, завихрясь, он куда-то продвигался, потом откатывался, наплывал снова.
Женщина на трибуне, сменившая Галкова, что-то говорила, но народ с флагами вдруг развернулся к ней спиной. Вытягивая шеи, вставая на цыпочки, люди пытались что-то у дороги рассмотреть.
Побежали со всех сторон, пробиваясь сквозь толпу, милиционеры...
– Вот видите, товарищи, началось! – Это ораторша кричит в микрофон. Но чтоначалось? Народ с помостов давно уже внизу. – Соблюдайте спокойствие, не поддавайтесь панике... Продолжаем...
Но уже некому продолжать.
Только что был митинг, стояли чинно и вдруг куда-то двинулись, увлекаемые потоком... Куда? Никто ничего не понимал, никто ничего не мог объяснить.
И вот в неразберихе, сначала неясно, потом все отчетливее зародился звук, постепенно нарастая, он густел, наворачивая на себя толпу, как-то по-новому ее организовывая, куда-то устремляя.
– Вандея!.. Ван-де-я!.. Ван-де-я!..
Невероятными усилиями продираясь вперед, мы с Тарасевичем взобрались на парапет. За нами – человек двадцать милиции.
– Пустите! – отодвинул меня плечом подполковник. И решительно сиганул вниз.
За ним – остальные. Хотя высоко, метра два.
– Ван-де-я!.. Ван-де-я!.. Внизу какая-то свалка, уже почти драка, люди прыгают с парапета, как в пучину, – там бурлит людское варево: сотни, тысячи людей, крики, плач, вой...
Привстав на цыпочки и изо всех сил вытянувшись, я разглядел наконец яркий оранжевый предмет в эпицентре... Машина! «Жигули», «москвич», может быть «запорожец» оранжевого цвета... Как детский воздушный шарик рывками плывет в толпе – туда, сюда, боком, юзом, взмывает на протянутых руках, опускается... Ничего не понять, только воздух сотрясается ревом тысячи разъяренных глоток:
– Ван-де-я!.. Ван-де-я!..
Продвигается рывками вперед машина, крутится, отлетает назад, челноком наматывая на себя толпу...
Возле машины мне удается выхватить знакомое лицо. Ванечка! Рядом еще знакомые лица...
– Костя! – кричу Тарасевичу. – Давай туда! Писатель, – ору, – должен быть с народом...
Какие-то здоровые битюги давят на капот спереди, толкают машину назад, сзади и сбоку народ послабее, но их много – жмут вперед... Но что происходит? Что за машина? Инвалидская? Да. С инвалидом? Нет... Из-за машины свалка, тысяча, пять тысяч людей, огромная толпа, и в нее кто-то кинул машину...
Постепенно все организовывается. У Ванечки в руках мегафон, он командует: «Взялись цепью!» Хватаемся за руки, прижимаем локти, рядом Олег Белогривов, рядом художники Маточкин и Купавин, архитекторы из Госпроекта, рабочие парни из объединения «Восход», Алесь Гальперин, Витусь Говорка, Верка, мать троих детей, и тут же писатели, ученые, мелькнуло лицо профессора Ходыкина, врачи... Ванечка упирается, счастливо что-то орет... Уже понятно, что машину надо двигать вперед, оттесняя ею, как тараном, милицию, начальников, людей в штатском... А спереди бугаи какие-то. Откуда они взялись? В одного вцепилось человек шесть – с трудом оттаскивают. Я продираюсь:
– Уходи, парень, ты же длинный, тебя все видят, тебя же убьют! Он посмотрел на меня, понял, рванул куда-то в сторону, за ним остальные...
– Народный фронт! Взялись цепью! Еще цепью! Еще... Заходи вперед!..
– Ван-де-я!.. Ван-де-я!..
Машина таранит митинг, сокрушает стены Вандеи, продавливает толпу, сминает оцепление, увлекает всех за собой – куда-то вверх, на холм за Дворцом культуры, где на какой-то ротонде из металлических труб уже взвился огромный бело-красный флаг...
Туда и идут. Взявшись за руки, спаявшись цепью, множеством цепей – локоть в локоть, плачут, кричат: «Вандея!» – слезы в глазах, а чего ревут, непонятно, прут в гору, волокут с собой эту непонятно откуда взявшуюся, теперь уже никому не нужную, измятую, исковерканную машину, не понимая, зачем она там, не зная, куда ее дальше...
Власти отступили... Не было уже, не нашлось безумца, который смог бы отдать команду не отступать – сколько бы у него в резерве ни было сосредоточено сил...
Прорвались, продавили сопротивление, прошли на холм к ротонде... И тут наконец Симон Поздний, взобравшийся на ее верх по железным трубам, все объяснил:
– В машине – аппаратура. Динамики, усилитель и микрофон... Сейчас мы ее установим и начнем наш предвыборный митинг... Толпа безъязыкая протащила сюда свой самодельный, ночами смонтированный умельцами голос... У кого микрофон – у того и власть.
Ванечка успел мне рассказать:
– Утром выносим из дому аппаратуру, две милицейские машины с боков прижали – и кранты. Но они не учли, что я – по месту жительства. Только свистнул – уже все были предупреждены – из домов повысыпали люди – кто со скалкой, кто с кастрюлей, кто просто в тапочках, кто со щеткой... Отбили. Но фокус в том, что это не аппаратура была, а фикция, муляж. Мы специально об этом свободно говорили, знали, что кто-нибудь заложит. А настоящая аппаратура до площади спокойно добралась на инвалидке. Тут они спохватились, стали придираться, документы проверять, на аккумуляторы даже... тут и началось. В целом получилось нормально.
– Внимание! Справа приближается колонна автобусов с милицией, – гремит в динамиках голос. – Перекрыть дорогу.
И сразу бросаются – не десять, не тридцать – сотня, пятьсот человек. Становятся цепью: не пройдет. Тридцатого прошло, еще и не раз проходило – сегодня не пройдет.
Из-за холма подползают машины с «глушителями».
– Перекрыть движение! – И снова сотни людей бросаются наперерез. Те самые, которые так долго стояли в бездействии на этих помостах с флагами... Начальники привезли на площадь своих самых надежных и подготовленных людей. И сразу их потеряли.
Люди пошли туда, куда не пускают, а не туда, куда их затаскивают.
Где-то в толпе я разглядел архитектора Галю, ту самую, которой на окружном собрании не дали сказать. С той поры она не пропускала ни одного сборища и сейчас стояла – почерневшая, без головного убора, на холодном мартовском ветру, не в первом ряду, а где-то далеко, среди тысяч людей, взявшихся за руки вокруг ротонды с микрофоном на голом холме. И тут я услышал ее голос, ставший знакомым по работе с видеозаписью.
В ответ оратору из «чистых», взывающему к «благоразумию»:
«Ведь все, что у нас есть, дала нам наша советская власть» – ей, наверное, послышалось – горком и Галков со своими активистами – в ответ ему она громко, как на том собрании, закричала:
– А что же, что у нас есть?!
Услышав этот ее пробившийся через толпу крик, я вдруг понял, что команда Галкова проиграла.
Есть закон обратного действия, и если завтра его не изберут, то Галя и все двадцать пять тысяч людей на митинге забудут о нем на следующий же день. Но если он завтра проскочит, как проскочил на окружном собрании, то все двадцать пять тысяч будут оскорблены и растоптаны, и никогда ему этого не простят. Как не простили «победы» в сражении у Восточного кладбища 30 октября и помоев в этом «цирке» на окружном собрании.
Так и стояли – кольцами. Долго стояли, часов пять. Снег, ветер, но не уходили, а народу уже тысяч тридцать, на холме, конечно, подсчитать трудно, но неформалы и этому уже научились: квадрат сто на сто – десять тысяч, так считали легионеров. Желающие выступить подавали записки, по радио их выкликали и только тогда пропускали сквозь цепи; кому-то пришлось предъявить даже паспорт...
Под конец по просьбе секретаря райкома Петкевича пропустили к микрофону начальника районной милиции. Он поблагодарил собравшихся за проявленные организованность, дисциплинированность и самосознание.
Спасибо, мол, что сегодня не дали нам возможности проявить себя.
XI
Резолюция митинга была краткой: голосовать против.
С Костей Тарасевичем мы еще успели прийти глянуть, что там делается на официальной площадке. Заодно и погреться: у них буфет, можно попить кофе.
По-прежнему выступали ораторы, скучно зачитывая по бумажке. Публика слушала, остались самые стойкие. Как раз принимали одну из резолюций. «Кто «за»?» – лес рук. Хотя и не очень густой: народу осталось человек пятьсот. «Кто «против»?»
Мы как раз подходим, смеху ради подняли руки.
– Двое.
Все с удивлением обернулись.
– Ты что хулиганишь?
Мишка! Хотя какой там Мишка, давно уже министр. И в депутаты выдвинут от общества «Знание», с кем-то его там поменяли... Это он раньше был Мишкой, когда в нашей студенческой агитбригаде на гитаре играл. Пальтишко только вот пообтертое. И стоит как бы в цепочке...
– Ну что, писатель, пройдет Галков? – спрашивает. – Спорнем на бутылочку?
– Как же он может не пройти, если даже министры в оцеплении?
– Хорошо тебе. Так и напишешь? Ну, что министр в оцеплении... Что за жизнь, Миша? Вкалываешь, как проклятый, шею мылят, только успевай подставлять, тут еще неформалы вцепились... Колбасы кусок в буфете взял, как украл, домой тянешь, того и гляди, налетят эти психи, поднимут скандал. Теперь вот и одеться прилично нельзя, нацепил черт знает что. Жена небось на даче в старье откопала...
XII
И вот наконец выборы, а для меня – первый свободный день. Все позади, и бессмысленно суетиться. Тем более что телефон по указанию Галкова у меня отключили.
Вечером, часам к восьми, прибегает подруга архитектора Гали, где-то я их вместе видел, может, на митинге или на собрании, помню, что зовут Оля. Заплаканная, возбужденная:
– Мы вам весь день не можем дозвониться. Беда... На ее избирательном участке (она самодеятельный контролер) в кабинах оказались не ручки, а карандаши. «Вы понимаете, где карандаши, там и ластики!» Подняла шум, в конце концов какой-то мужик – «Я его на всю жизнь запомнила» – ее просто вытолкал.
Оля на соседний участок, там ребята из Народного фронта, потребовали представителя райкома, помчались разбираться. Их встречают, уже и милиция. Старый знакомец навстречу:
– Вот она подменила ручки на карандаши, а потом сама и устроила скандал.
Сейчас, вспоминая, всхлипывает:
– Я вам звонила, а вас нет. Нужна была пресса. Теперь поздно... Я им сказала, что все равно в суд подам...
Успокоил ее, как мог. Все, что нужно, сделано: в таких условиях они химичить побоятся.
Что же она контролировала? За что так переживала? Может быть, за какого-то своего депутата? Нет. В том-то и дело, что на этом участке шел Галков. Здесь общественность сражалась «против»...
Что это? Ненависть к Галкову? Может быть, личная обида? Чувствуется ведь, что она не политик, не деятель, видно, что заинтересован человек личнои сражаться готов до конца.
Но дальше совсем неожиданное.
– Ну ладно... Я вам еще хотела рассказать...
С утра Оля забежала к знакомой старушке, та болеет, голосовать должна дома, надо было объяснить, что к чему. Провела работу. Сейчас, уже по пути сюда, забежала проверить, как там дела. Старушка рассказывает, приехал человек, привез урну, вручил бюллетень. Здесь, говорит, бабуся, две фамилии, одну надо вычеркнуть, другую оставить. Вычеркивайте эту. И показывает пальцем фамилию Галкова.
Самое невероятное, что приезжал к бабусе... тот самый мужик, что выталкивал Олю с участка взашей. На людях высучивался, а оставшись один, за это вот свое публичное высучивание и отомстил.
Активисты из архитекторов не поленились – произвели самодеятельное исследование. В начальнических домах, где «пыжики», против Галкова проголосовали почти все. На людях – «за!», наедине с собой – «против»... Все-таки понимают: кого выберешь, с тем жить. А непонятно это только последним дубам, которые и в сауне парятся, как подметил Стреляков, не снимая трусов при подчиненных.
Агитировали за Галкова, поддерживали линию, стояли твердо, даже химичили, но вот когда вскрыли урну, высыпали бюллетени на стол, вдруг все бросились, суетливо разгребая, как в школьной лотерее, когда мальчишки хватают счастливый билетик.
– Ой, бля! – не удержался при дамах один из членов комиссии, человек пожилой и вполне партийный. – Так онже не прошел!..
И все засмеялись... С нескрываемым облегчением. Все – позади. Все сделали, чтобы обеспечить его победу, но вот наконец все кончено, и он не прошел.
Но узнал я об этом лишь назавтра, уже в Москве, торжествующей и оттого слабо разделявшей наше провинциальное ликование. Там в народные депутаты прошел Борис Николаевич Ельцин.
Здесь мой приятель журналист Боря Пушкин скептически заметил:
– Боюсь, что наша победа будет слишком сокрушительной. Как в Китае над воробьями [22]22
Сейчас это мало кто помнит. С воробьями в Китае боролись все – бегая по полям с трещотками и не давая им передохнуть, пока, обессилев, те не падали. Едва покончили с воробьями, как начались нашествия саранчи: воробьи, оказывается, уничтожали ее личинки.
[Закрыть].
Едва вернувшись из столицы, наткнулся на Василия Павловича:
– Какие будут указанияпо нашему округу? Мы как-то не в курсе.
Я не понял.
– Какие указания?
– Прошло два кандидата... Ну, на повторные выборы. Кого будем поддерживать?
Кого поддерживать? Мне кажется, очень серьезный мужик Вячеслав Владиславович Тушкевич, физик, профессор. Я его знаю давно – по тем временам человек прогрессивный, да и сейчас программа вполне соответствует. Мы с ним на митингах не раз встречались... Но это мое личное мнение...
– А от руководства какие установки? Вы там поближе. Не будет разногласий?..
Снова мы внутри круга. Снова нужны установки, указания, вышестоящие мнения. Неужели это с нами навсегда: даже самостоятельность – от источника свыше?
* * *
Мне еще предстоит это увидеть на учредительном съезде Народного фронта.
В перерыве на сцену потянулся народ.
Один из самых активных, молодой парнишка, что-то пытался сказать Позднему. Но тот, отбиваясь, шел к выходу – дела. Тогда он потянул за рукав его заместителя Витуся Говорку. Тот вежливо улыбнулся, высвобождаясь, – сейчас не до этого. Даже профессор Юра Ходыкин был занят...
– С кем из президиума я могу переговорить?
– Не сейчас, не сейчас. Позднее... Сейчас все заняты: резолюция, порядок ведения, протокол...
Все заняты, всем не до него.
Но этим же семьдесят лет и без них занимались. Собрания, съезды, протоколы, резолюции, стройки, коллективизация, война, целина, возрождение, ускорение, гласность...
Когда же Ванечку выслушают?
1988-1989
артефакт
На двух автобусах прикатила комиссия. По вторичному использованию строительных материалов– так они назвались. Солидные люди, прилично одетые, с ними дамы, ходили, производили обмеры, считали, записывали. Тут же решали, на что пойдет снятый с крыш шифер, сгодится ли черепица, как можно использовать кирпич с разобранных стен...
Мельницу кто-то предложил развалить на дрова, но начальник районной милиции, коренастый, с двумя просветами на погонах серой жеваной шинели и простодушным лицом крестьянина, высказал сомнение: дрова, мол, неважные, да и кому она мешает? Ведь красиво...
Действительно красиво – с этим невозможно было не согласиться, несмотря на промозглость серого дня, гнусный дождь, осенний ветер и всю мерзостность их миссии.
глава 1
ветряк
Ветряк возвышался на взгорке, придавив своим могучим телом фундамент из дубовых бревен, побуревших от времени, со светлыми вставками искусно подогнанных свежетесаных стволов.
Темная махина поскрипывала на ветру, чуть покачиваясь, подрагивала массивными, в двадцать метров махом, крылами, почти касавшимися земли, и была похожа издали на большую птицу, присевшую передохнуть. Взгромоздилась на взгорке, опершись на хвост поворотного дышла с распорками, а залетела из совсем иных – давнишних, забытых, мифических – времен.
экскурсия?
Автобусы, с трудом заползшие на косогор по осенней распутице, у подножия мельницы сразу как-то помельчали, виновато притихнув.
Члены комиссии гуськом спускались с многоярусной верхотуры по шатким ступенькам, опасливо хватаясь за поручни и вполголоса подтрунивая над собственной неловкостью и боязливостью.
– Вниз не смотрите. И придерживайтесь, – советовал милицейский подполковник моложавой даме в отороченном норкой пальто и в приметном уже положении.
– Дали бы руку!
– Да тут невысоко. Всего метров двадцать...
– Невысоко, – пробасил кто-то сверху, едва различимый в полумраке. – Загремишь – костей не соберешь.
– Ага, с высоты птичьего полета, – поддержал женский голос.
– Сетку бы натянули, – продолжал ворчать обладатель баса. – Для экскурсантов. Свернет ведь кто-нибудь шею.
– Тоже мне экскурсанты!Был тут один такой, когда эту мельницу первый раз забирали, еще у кулаков.
– Память у тебя...
– Рассказывали. Для тех, кому интересно... Так вот, назавтра комиссар этот, который командовал реквизицией, залез на верхотуру полюбоваться, как мы, окрестностями. Тут его за рукав в колесо и затянуло. И тюкнуло тяжелой головой о балку.
– А отчего голова-то тяжелая? – снова женский голос.
– Известно отчего.
– С похмелья, что ли?
– С похмелья, головкой, – мечтательно, – о балку... Это хорошо...
– Хорошо. На третий день в больнице и помер. В народе говорят: ветряк отомстил.
Наверху что-то скрипнуло, посыпалась труха, и члены комиссии окончательно присмирели.
Там, наверху, в смотровые щели им только что открылся весь «фронт предстоящих работ». Окаймленные извивом реки постройки Музея технологий – с мастерскими, пекарней, столяркой и хорошо различимыми старинными авто, выставленными вдоль парадного, на старинный же манер фасада; хоздвор с конюшней, украшенной кованым флюгером на башенке; яркая на фоне темного ельника крыша кузницы, крытой литовской черепицей, и такая же—в перекличку – красная крыша фигурно рубленой баньки на дальней затоке, обычно скрытой за листвой кустарника, но сейчас, по осени, так голо выскочившей; еще несколько недостроенных кирпичных домов на краю небольшой деревушки – с фигурками плотников на стропилах. И дальше – у извива реки – бредущие бурым лугом игрушечные коровы...
Вот, собственно, и все так называемыеДубинки, точнее, их первая очередь – все, что здесь успели построить и что теперь предстояло снести, не цацкаясь.
Цацкаться не собирались, но знакомство с ветряной мельницей затянулось.
Живые ведь люди, и все интересно. Где еще увидишь такое сооружение! Мощные, в два обхвата валы, какие-то кронштейны, большие и малые зубчатые колеса, рычаги, противовесы... Едва спустились на земляной пол, как загудел, закрутился дрожащий от натуги механизм и заскрежетала пара массивных (по полторы тонны каждый) каменных жерновов со спиральной насечкой. И сразу из дощатого короба сыпанулось сухое зерно, заверещало, перетираясь в тончайшую муку, выталкиваемую центробежной спиралью в гладкий, отполированный трением желоб, заструилось по нему, в подвешенный снизу мешок, набухавший прямо на глазах...
– Во дает! – проронил кто-то, все еще плохо различимый, хотя внизу от приоткрытой двери было посветлее. А коренастый подполковник поинтересовался:
– Вы вот скажите, Тамара Ивановна, и сколько же она так может намахать?
Тамара Ивановна (по росту ему как раз пара) в недавнем прошлом была директором образцово-показательной школы, теперь она главный смотритель музея. Так она и попыталась представиться, но сразу налетела на хамоватое уточнение: так называемогомузея, после чего обиженно замолчала и молчала до сих пор. Но тут встрепенулась:
– Вы имеете в виду производительность? До двух тонн в час! – И дальше затараторила, уверенно, как на уроке: – Мне хотелось бы обратить ваше внимание на качество простого крестьянского помола, на изумительный, ни с чем не сравнимый запах, источаемый обычной ржаной мукой...
Сплошной налет белой пыли на деревянных деталях и густо смазанных машинным маслом винтах действительно «источал» тонкий, необъяснимо знакомый запах, волнующий бронхи и способный умилить и растрогать даже полного идиота...
Здесь комиссия застопорилась, обернулась уже совсем экскурсией.Ведь интересно же, все интересно, хреном его дери!
Все интересно: и как отыскивалась эта штуковина, как обмерялась и вычерчивалась, как маркировались жестяными метками все ее детали, как разбирали ее по бревнышку и перевозили – за триста верст из болотной глубинки. Там с послевоенных времен она догнивала свой век, почему ее так охотно и отдали столичным чудикам– за полканистры разбавленного спирта.
Еще интереснее, как на новом месте ее собирали. Как упрямо не сходились ее узлы, как восстанавливали детали, заменяя гнилье, выстругивали из дубовых чурбанов и точили зубья главного трехметрового колеса, как с первой попытки ее запустить их срезало поворотной силой, словно зубья расчески; и со второй попытки снова срезало, а уж для третьего раза их сложный профиль считали и вычерчивали городские конструкторы на ЭВМ.
Шапку ветряка, снизу такую изящную, размером с сарай, от проседания древесины и перекосов заклинило так, что развернуть ее не могли даже двумя тракторами в сцепке. Пришлось ее краном снимать. Внизу изготовили две деревянные шайбы по семь метров в диаметре, утопив начиненные стальными роликами, потом их выставили одну над другой, добившись идеальной горизонтальности с помощью луча лазера, установленного на соседнем взгорке. А уж затем снова взгромоздили на них этот сарай, который теперь легко, небольшим усилием хвостового дышла можно было повернуть лицом к ветру, как в старые времена. Правда, тогда без подшипников, а на свином сале.
С мельницей упирались, да с такими ухищрениями, три года, зная при этом, что сто лет назад два брата, Иван да Микола, срубили и отладили ее всего за двести дней – без всяких чертежей, кранов, тракторов, ЭВМ и лазеров.
Еще когда только выставили остов, налетел шквальный ветер и разнес бревна в щепки, чудом никого не прибив. Насмерть перепуганные «мельники», как называли в Дубинках шабашную бригаду плотников, тут вспомнили, хоть совсем алкаши, что, прежде чем возводить мельницу, надо бы поставить крест.
Крест соорудили деревянный, ручной работы. На поперечине резная надпись: «Боже, помоги рабам Твоим».Поставили на въезде в деревушку, к радости местных бабуль, тут же украсивших его домотканым рушником.
Через три дня примчались районные начальники мрачной командой.
– Что вы тут выделываете?
Оказывается, Федя Косой, председатель заречного колхоза, в который раз настучал на ненавистных ему частников,как всегда все безбожно переврав. Поставил, мол, новый хозяин крест, а на нем надпись: «Боже, помоги рабам моим».Вот до чего, мол, доходит издевательство над колхозным крестьянством.
Это на мельницу был первый наезд.Теперь вот и второй.
здесь не место
– Красиво ведь и чудно, – уже на улице выдохнул коренастый подполковник, оглядываясь на мельницу снизу, чуть отступив и задрав голову, отчего фуражка у него упала кокардой в грязь, – мне такое так и вообще впервой! – И, вытирая околыш рукавом, добавил, выразив общую нерешительность: – Может, пусть покуль бы постояла...
– Вот и ставьте ее у себя во дворе, – одернул его руководитель комиссии.
Это был дородный мужчина лет тридцати пяти, при галстуке под легким кашне, в светлой, хорошей выделки дубленке, гладенько выступавшей на животе, до синевы выбритый и сильно пахнущий туалетной водой, что выдавало в нем руководителя нового образца.
– А здесь – не место, – добавил он, направляясь к автобусу
Было-то как раз место. Мельницу возвели невдалеке от дороги, на косогоре, на самом виду. Александр Яковлевич Сорокин, председатель колхоза, на чьей земле она разместилась, тогда уговорил Цитрусовых, как называли здесь районных начальников за толщину шкурки (не подступись!) и бесхребетную мягкость нутра. «Народное достояние – пусть и ставят на виду, на радость местным. Или которые мимо едут».
Обернувшись на подножке автобуса, тот, что в дубленке, протокольно подытожил:
– Тем более что хозяин этого, – он замялся, подыскивая подходящее название, – сооруженияне соизволил оформить на него землеотвод. А направил письмо на имя министра культуры с требованием забрать мельницу на государственный баланс.
При таких словах худощавый Цитрусовый, начальник по культуре, что обозначено было рыжей пыжиковой шапкой, хотя и не новой, испуганно дернулся, побледнел, отчего сразу пошел выступившими на белом прыщами. До сих пор он милиционеру заметно сочувствовал, но тут угадал, какая опасность нависла вдруг над балансом районной культуры:
– Он что, тронулся?! Как это забрать? Сначала вычудиваются, никого не спросясь, а потом ищут дурней, чтобы за них отдувались... Да на нашем балансе грошей нема, даже чтобы сторожу зарплату платить.
– Жируют, – уже в автобусе сказал Цитрусовый, который работал заместителем председателя райисполкома и был здесь из Цитрусовых самым главным. И лучше других подготовленным, так как две недели назад он здесь побывал. – И с жиру, я вам скажу, бесятся.
пир во время чумы
Две недели назад, на открытии мельницы и презентации первой очереди придуманного им музея, главный «чудик» Виктор Евгеньевич Дудинскас, в прошлом известный журналист, писатель и сценарист, а теперь частныйиздатель, то есть бизнесмен,сияющим именинником принимал поздравления, радуясь безоблачности погоды и судьбы.
День для середины октября действительно выдался: было тепло, и гости после первого же фуршетного возлияния (не слишком ограниченного) поснимали плащи-куртки, ходили теперь в пиджаках, кое-кто и в рубашках. Осматривали территорию: старинный водный парк со свежетесаными мостками над водой через реку и криницей, обложенной валунами, заново отстроенную кузню, где, расшвыривая искры, ухал кожаными мехами допотопный горн и звенела наковальня, гончарку, где в отсветах дровяной, на старинный манер печи народный мастер Татьяна Перовская, выписанная Дудинскасом из города, прямо на глазах изумленной публики вылепила кувшин.
Нравилось всем все настолько, что кто-то даже высказал вслух недоумение:
– И такую красотищу отдали частнойструктуре?! На что приглашенный к открытию ветряка православный батюшка, тоже успевший принять рюмку и теперь семенивший по мосткам, подобрав подрясник и стараясь не отставать от основной группы гостей, заметил не вполне определенно:
– Бог, он все видит...
Что, впрочем, никак не могло Дудинскаса ни насторожить, ни тем паче смутить.
Никто ему «этой красотищи» не отдавал, а все здесь было им выдумано, выношено, создано – на участке бросовой земли в дальнем углу района, легко им полученной четыре года назад на свое уже гремевшее издательство – для ведения,как значилось в бумагах, подсобного хозяйства.
Землю отвели в три дня – в царившей тогда «перестроечной» неразберихе. Причем в «вечное пользование», хотя до сих пор никто не знает, что бы это могло значить юридически. С той поры как Виктор Евгеньевич купил здесь развалюху под дачу (а было это лет двадцать назад), председатель колхоза Сорокин ему ни разу ни в чем не отказывал. И на сей раз все бумаги с радостью подписал: «Хай она горит, тая земля. Может, чего и подымете. Может, и приживетесь. А нет – с собой ее не утащишь». В районе подмахнули документы не глядя. И еще четыре года не глядели, что тут Дудинскас вытворяет, пока слухи не доползли, что вытворяет как раз непотребное.
Накануне ночью, в суете подготовки к торжеству, Виктор Евгеньевич свалился в темноте в неприкрытую по разгильдяйству механиков гаражную яму и был доставлен в больницу, где ему наложили на голень шесть швов.
При этом пришлось гонять водителя Диму Небалуя за нитками, так как в хирургическом отделении столичной больницы «Скорой помощи» ниток давно не было, не говоря о лекарствах, что лишний раз напомнило Дудинскасу о неуместности пышных торжеств. Впрочем, и покалеченной ноги любому бы хватило, чтобы встречу гостей отменить.
Но нет, рано утром Дима Небалуй приволок в деревню врача футбольной сборной, непонятно как им разысканного в субботу. После трех уколов боль в ноге затихла, и теперь Виктор Евгеньевич носился среди гостей, сильно прихрамывая и опираясь на какую-то палку, там и тут возникая, тут и там встревая, давая пояснения, отмахиваясь от ахов и охов.
Гостей приехало не меньше трехсот, отчего Дудинскас сиял, в уме отмечая их уровень,представляя, как назавтра подаст все пресса: депутаты и дипломаты, министры и деятели культуры, друзья-писатели, киношники – такие сборища газеты вниманием не обходят. Особенно новые, повыскакивавшие за годы перестройки, как грибы после теплого дождя, пустоватые и нарывастые,но с непривычки, после прежней серятины и партийного официоза, идущие нарасхват. Вроде недавно учрежденной молодым и преуспевающим бизнесменом Петром Мальцевым еженедельной «светской» газеты «Лица», которую, как считал Дудинскас, правильнее было бы назвать «Клюква».
Сам Мальцев сегодня тоже прикатил, как символ новой жизни, – на сверкающем «джипе», с амбалом-телохранителем за рулем и кучей девиц в просторном салоне, одна из которых, Ирка Талиб, тут же, как молодая акула, кинулась к Дудинскасу целоваться и хищно выяснять, сколько заказано водки, сколько шампанского и вина, сколько готовится шашлыков.
Для газетчиков Дудинскас специально подготовил прессрелизы,где разъяснялось, что сегодня за событие и что за музей придумал, а теперь открывает. Тут же справка по старинным технологиям, народным ремеслам, краткая история окрестностей.
Зная ленивость пишущей братии, Виктор Евгеньевич не сомневался: в газетах все это пойдет целыми абзацами. Что и требовалось. Но вот дразнить гусей сообщениями про шампанское и закуски вместе с именами прибывших чиновников требовалось меньше всего.
Поэтому, не без удовольствия занозистую Ирочку обчмокав, он тут же ее осадил:
– Сегодня давай так – считаешь все, что сама съела-выпила, умножаешь на триста. Так про себя и напишешь. А репортаж назовем: «На халяву». С Мальцевым я договорюсь...
Щелкнув выключенным диктофоном, Ирина хмыкнула и, мигом забыв про Дудинскаса, отправилась к москвичам – на поиски такой знаменитости, с которой и самой перетрахнуться в кайф, и пикантных подробностей можно собрать. Звезды в постели, мол, хуже шахтеров. Или лучше.
Москвичи кучковались отдельной командой человек в двадцать. Иначе одетые, иначе вышагивающие, снисходительно, в стрекоте сразу нескольких телекамер, раздающие автографы, окруженные журналистами, как осами, чуть более важные – от понимания, что их присутствие здесь само по себе и для прессы, и для солидных гостей было приманкой.Впрочем, как и все вокруг, они были весьма довольны.
Принимать гостей Дудинскас любил.
Всякий раз он до мелочей продумывал сценарий, старательно комплектуя приглашенных «по интересам», и любыми уловками – от уговоров и посул до угроз смертельной обиды – добиваясь обязательной явки. Все и являлись, поддаваясь его напору, зная хлебосольность. Вот и сейчас полтора десятка нанятых в городе официантов накрывали наспех сколоченные из свежих досок столы, рядом дымились, разнося запах шашлыков, самодельные мангалы...
...Первый раз это была презентация шеститомника «Технология бизнеса» в ресторане столичной гостиницы «Республика». Пригласительные билеты – тисненые на финском полукартоне, ручной высечки – Виктор Евгеньевич развозил сам, все сто двадцать штук, вручая каждому приглашенному по коробке с шестью книгами, перевязанной подарочной ленточкой.