355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Будинас » Дураки » Текст книги (страница 3)
Дураки
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:22

Текст книги "Дураки"


Автор книги: Евгений Будинас



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

– Это ЦК? Я из химчистки звоню. Пальто почистили, а пуговицы не пришивают...

– Где вы взяли этот номер? Звоните министру бытового обслуживания.

– Сегодня выходной, там не отвечают.

– Сколько вам лет? Почему вы не знаете, что ЦК пуговицами не занимается?

– На кой хрен вы тогда вообще нужны!

Фильм о комплексах и индустриализации сельского хозяйства мы с Юрой Хащом все же монтируем. А из головы не выходит эта история с 30 октября. Казалось бы, никакого отношения одно к другому не имеет. Но нет...

Вот я считаю, что надо подснять Орловского. Где-нибудь на комплексе или на стройплощадке. Юрий Хащ сомневается: при весьма скептическом отношении к Евсею Ефремовичу интеллигенции нас обвинят в лизоблюдстве.

– Орловский на комплексах бывал? – наступаю. – Сотни раз. И новую технологию внедрял, и шишки за это получал... Правда все это или неправда? Вот и давай снимать правду...

– Хорошо, – говорит Хащ, – только тогда давай вставим и кадры разгона митинга...

Я смотрю на него недоуменно.

– Митинг разгоняли? Орловский об этом знал? Санкционировал?..

– Тебе нужна «клюква»? – спрашиваю.

– Мне, как и тебе, нужна правда. Так ведь? Причем вся...

«Всей правды» о 30-м я не знаю. Надо признаться, работать над фильмом это мешает.

С одной стороны, на Орловского не похоже, чтобы действовать так безрассудно. Человек сельский, практический, рассуждающий трезво, он слишком далек от политического экстремизма. С другой стороны, трудно предположить, чтобы на такое «мерзоприятие» начальники отважились без высшего благословения.

И потом... Где реакция на все наши письма, протесты, телеграммы?

Впрочем, я даже не знаю, получил ли он их. В том, что он человек честный, я не сомневаюсь. Но и в том, как все эти Федоровичи его обходят или подставляют, мне тоже не раз доводилось удостовериться...

– Неужели ты действительно допускаешь мысль, что Орловский непричастен? – спрашивает Хащ.

Я молчу. Скорее всего, я такой мысли все же не допускаю. Но я журналист, профессионал. Если у меня есть хоть какая-то возможность узнать,как было на самом деле, я обязан ее реализовать, не допуская никаких «мыслей».

Иду к Орловскому договариваться о съемке. Ну и, конечно, выясню его отношение к 30 октября.

Иду – это громко сказано. Попасть к Орловскому не так-то просто. Помощник, как обычно, отвечает уклончиво (у него такая должность – ограждать), обещает доложить при случае. Но пока самзанят. Лучше всего позвонить недельки через две...

Ладно, завтра суббота, прорвусь.

Прихожу к подъезду в 9.45 (Орловский в субботу обычно приезжает к десяти), звоню снизу помощнику. «Шефа нет и сегодня не будет». Пошел к левому подъезду, встал у ворот. Наблюдаю суету вокруг. Одна машина подкатила, вторая. В машинах люди в штатском, оглядываются по-хозяйски. Из здания напротив вышли два милиционера... Это всегда очень забавно наблюдать: суету перед явлением,особенно если знаешь о нем заранее... Пронеслась «Волга» Орловского – в отличие от предшественников он ездит на «Волге» и без эскорта; одна машина ГАИ. Но сидеть впереди ему не положено – там человек из охраны, так что меня Евсей Ефремович не заметил.

Позвонил помощнику снова. У шефа совещание. Тогда я решил позвонить Федоровичу. Прошу его зайти, доложить шефу, что я к нему рвусь.

– Зачем? – настороженно спрашивает Федорович. Объясняю про фильм, о 30-м, естественно, умалчиваю.

– Сегодня он занят и никого не станет слушать. Да сейчас его и нет...

Все ясно. Его нет и не будет. Он проводит совещание. До вторника.

Ладно, вышел на улицу, нахально встал прямо против окон высокого кабинета на пятом этаже. Я знаю, что Орловский любит размышлять, стоя у окна. Закуриваю. Через пять минут из парадного подъезда выскакивает постовой милиционер.

– Пройдите! Евсей Ефремович вас просит.

– Ты чего не заходишь? – встречает с улыбкой. Сниматься в фильме наотрез отказывается. Никто, мол, не поймет. Я настаиваю, нажимаю на его заслуги, но отказ категоричный, хотя чувствуется, что моя настойчивость его не слишком раздражает. Просто сейчас не до кино. О 30-м заговаривает сам.

– Вы там все с режиссерами... У кладбища они, кажется, снимали?.. Я своих просил показать, но что-то никак не могут найти пленку.

– Задание понял, – говорю я с готовностью. Орловский продолжает, как бы не услышав:

– Не могу разобраться... Мне доложили, я тут же связался с председателем президиума Старозевичем, попросил создать комиссию, обязательно включить представителей интеллигенции. Комиссия заверила: все в порядке, никаких нарушений... Пригласил руководство МВД – в один голос честью офицеров клянутся: ничего не было. А вы тут шумите... Пришлось звонить в Москву, попросил МВД СССР прислать проверку – тот же результат. Всех опросили, все уверяют, что ничего не было. А народ шумит... Самому, что ли, заниматься расследованием?..

На душе у меня отлегло. Когда человека знаешь с хорошей стороны, всегда приятно, что не надо разочаровываться.

Две недели, все забросив, собираем снимки, показания свидетелей, видеопленки – делаем фильм – теперь о 30-м. Визит к Орловскому придал оптимизма, мне показалось, что дело с расследованием не так уж и безнадежно.

– Слушай, – спрашивает Хащ, – а почему твой Орловский не выгонит Федоровича?

Я отвечаю, что Орловский не мой. А вашегоФедоровича он не гонит по очень мне лично понятным соображениям. (Даже если вообразить, что Федорович его совсем не устраивает.) Павел Павлович всю жизнь делал именно то, что от него требовали, и разве он виноват, если теперь требуется совсем иное? Или в том, что в ЦК пришел Орловский?

– А почему ты так рвешься показать ему видеофильм? Я молчу. Меня не только он не понимает, никто не хочет понимать. Стреляков вот позвонил, начал о том же: «Неужели ты думаешь, можно что-то изменить каким-то видеофильмом?» Но я должен пройти этот путь до конца. Показав фильм, увижу реакцию...

– А ты не боишься, что он просто не захочет смотреть? – спрашивает Юра еще через полчаса.

– Будет видно, – отвечаю я уклончиво, понимая, что вопрос не совсем праздный.

– Очень жаль, что твой Орловский не снимает с работы Федоровича, – говорит Хащ назавтра. – На этом в глазах интеллигенции он нажил бы приличный капитал...

Я не отвечаю. Мы монтируем фильм. Но еще часа через три я вздыхаю:

– О чем ты говоришь, Юра!.. О каком еще капитале, в глазах кого?.. Ну кто из его соратников или из тех же писателей стал бы к нему лучше относиться, если бы он снял какого-то Федоровича? Орловский же для всех чужой... Для идеологов он – слишком хозяйственник, для интеллигенции – ворог... Ты же знаешь, какая в писательских головах каша относительно его деятельности. Вцепились, как борзые. Атомные станции нельзя, гидроэнергетика тоже не нужна, комплексы нельзя, мелиорацию нельзя, асфальт в деревне не нужен, метро в городе тоже, химию на поля нельзя, мощные тракторы тоже... Что можно?!

– Понимаю, – говорит Хащ, отчего-то тяжело вздохнув, – ты хочешь сказать, что выхода у него нет.

Тут позвонили из Дома кино, и мы помчались на очередное собрание.

III

Страна шумела, в стране обсуждались поправки к Конституции и проект закона о выборах. Тут не до свинокомплексов, не до привесов и удоев. Тем более не до кино...

Под сводами Фарного костела гремели речи. Как можно новую Конституцию принимать «застойным» доперестроечным Верховным Советом? Тем самым, о выборах в который народ спорил, что легче: поднести «выборщика номер один» (генсека Черненко) к урне для голосования или, наоборот, – урну к нему пришли и начальники, сразу к микрофону:

– Где вы раньше были? Вся страна уже месяц обсуждает проекты, да и у нас все высказались. Одни только творческие интеллигенты изволили молчать до последних дней...

Молодой, но решительный в суждениях товарищ из горкома резюмирует:

– Кому теперь нужны ваши предложения? Надо было раньше не спать.

Я попросил слова для справки.

– Мы не спали. Весь этот месяц мы были заняты. Потому что, получив, извините, по морде, пытались вам доказать, что 30 октября было действительно, а не лишь во впечатлительном сознании «творческих интеллигентов».

Сорвав положенные аплодисменты, я вернулся на место, вполне довольный собой. Но молодому товарищу из горкома было мало. Он снова оказался на трибуне, испытывая жгучую потребность дать неформалам бой.

– Разглагольствовать просто. Это каждый может. Но где предложения по существу? Что-то я их не расслышал... Я вернулся к микрофону.

– Вы хотели по существу? Записывайте. Прямые выборы – раз. Равные выборы, где каждый имеет один голос, – два. Общественные организации, включая КПСС, выдвигают своих кандидатов, но избирает их народ – три. Прямые президентские выборы – четыре, прямые выборы Верховного Совета – пять...

Досчитав до дюжины, я остановился.

– Это по закону о выборах. А по Конституции? – не унимается горкомовец, все еще надеясь выполнить поручение и поставить неформалов и интеллигентов на место.

– По Конституции? Убрать шестую статью о руководящей роли партии в нашем обществе.

Это не я сказал, это Симон Поздний выступил с места. Зал возмущенно зашумел. Это было уже за пределами зафлажкованной территории. Тут Симон Вячеславович, похоже, перебрал.

– Ага, – сказал товарищ из горкома в наступившей тишине, не вставая с места, но зато посмотрев на Позднего, как учитель смотрит на попавшегося хулигана. – Завтра об этом будет доложено товарищу Галкову.

Живем мы, конечно, не по параграфу, но есть по крайней мере две статьи, которые мне мешают.

Это пятая графа в анкете. И шестая статья в Конституции.

Национальность, как известно, человек себе не выбирает (кроме тех случаев, когда он родился евреем и как-то сумел это исправить, взяв фамилию жены, соседа или знакомого матери). Но в жизни она часто играет решающую роль. Не больно много в ЦК евреев.

Партию, напротив, выбирают – те, кто в нее вступил. Естественно, что при этом они признают ее руководящую и направляющую роль, многие как раз из-за этого и вступают. Как в анекдоте:

«Прошу принять меня в партию и правительство».

Но остальные-то при чем?

Неловко получается, когда группа людей, пусть и многочисленная, вдруг провозглашает себя авангардом или даже умом, совестью и честью остальных, руководящей и направляющей силой, противопоставляя себя таким образом всем прочим, да еще узаконив это конституционно.

Назавтра, придя в монтажную, я попросил Юру Хаща больше в политику не лезть, а заниматься конкретным делом. В данном случае делать фильм о производстве, которое в конечном итоге и определяет все.

– Вокруг жизнь кипит, – возражает Хащ, – вокруг революция, а мы тут, как в колодце.

– Юра, митинговать и развешивать флаги, конечно, интересно. Но кто-то должен и работать. Это только Борис Ельцин может уверять, что мы начнем хорошо жить, как только лишим партократию привилегий. Разогнать аппарат, отобрать награбленное, раздать неимущим. Но все это уже было, да и делить-то нечего. Раздав всем икру из закрытых партийных распределителей, мы вряд ли накормим народ. К слову, икры в городе потребляется около шестнадцати тонн в год. Где-то по одиннадцать граммов на человека...

– Но выступил вчера ты лихо, – вздыхает Хащ, перематывая пленку. Ему хочется бороться за справедливость.

– Кому нужна наша лихость? Кому нужна эта трескотня на собраниях?..

– Давай вставим кадры разгона митинга, – не унимается Хащ. – Чего бояться? Или давай вообще это на фиг бросим! – Хащ оживился. – Тем более что вчера тебя избрали в комиссию Народного фронта по проведению выборов.

Это правда, он же, подлец, мою кандидатуру и предложил.

Больше в монтажной Хащ не появился. Его закрутила жизнь кинозвезды. Просмотры, встречи, обсуждения.

Фильм о 30-м мы собрали наспех, а народ смотрит взахлеб – при безобразном качестве съемки, да кустарном монтаже, да тексте наговоренном, что называется, без черновиков. Демонстрируется фильм на маленьком мониторе, экран размером с буханку хлеба, монитор стоит на сцене, в зале триста человек, люди солидные, вроде бы ценители – как наклонились вперед, так и сидят полтора часа, не шелохнувшись. Никаких приемов, никакой художественности, только фото и кинокадры, показания свидетелей, комментарий, а смотрится, как детектив, и реакция зала адекватная.Юра сразу нашел оправдание: это у нас такойжанр.

Тут же принимаются резолюции, тут же собираются средства в пользу оштрафованных властями участников митинга.

По всем телеграммам наконец приехала комиссия ЦК КПСС. Два солидных, располагающих к себе человека.

Услышав про видеофильм, товарищи из Москвы попросили его показать. Смотрели вечером в Доме кино, захотели, чтобы без местного начальства. Уже во время просмотра в зал тихонько пробрался неизвестно кем проинформированный Петр Лукич Ровченко, секретарь горкома партии по идеологии и автор «ориентировок».

Только просмотр закончился, Петр Лукич вскакивает, вроде бы удивленный увиденным, возмущенно кудахчет:

– Потрясающий материал! Где же вы раньше были! Своих, мол, подсиживаете. Почему, мол, раньше не пришли, не показали такие вопиющие безобразия? Тем самым нас подставляете.

– Вы, – говорю, – Петр Лукич, не поняли. Это не для вас фильм, а про вас...

Петр Лукич сначала смутился, потом овладел собой:

– Вот видите, – апеллирует к москвичам, – для них главное – конфронтация, главное – разжигание страстей. А ведь отношения с горкомом у товарища писателя, – и на меня смотрит с ленинским прищуром, – всегда были самыми лучшими. Не так ли? Со мной лично – нет. Не имел чести, но с Григорием Владимировичем Галковым, нашим первым,просто даже дружеские.

Я опешил. Никаких отношений с Галковым у меня не было, кроме неудачной попытки попасть к нему на прием. И газетной статьи про 30-е, оставленной им без внимания...

– Как же никаких?! Самые дружеские! У Григория Владимировича даже ваша книжка есть, с вашим собственноручным дружеским автографом...

От неожиданности я даже покраснел.

Но здесь и московские товарищи испытали неловкость.

Показав им ленту про 30-е, я поступил нечестно. Все-таки сначала я должен был показать ее Орловскому. Теперь выходит, что я его как бы заложил, вынес сор из избы. И никогда мне теперь не узнать, как бы Евсей Ефремович прореагировал, посмотрев материал. Кроме того, «закладыванию» я всегда предпочитал прямой разговор.

Только позвонив в ЦК помощнику и узнав, что Орловский в отъезде, я успокоился.

Но переживал я все-таки зря. Только комиссия отбыла, звонит помощник Орловского. Вежливо интересуется: не очень ли я занят, при себе ли у меня видеокассета?

Все ясно. Приехал Евсей Ефремович, сейчас меня призовут...

Это «сейчас» тянулось с бесконечными перезваниваниями три дня. В конце недели помощник сообщил мне, что Евсей Ефремович очень заняты (видимо, никогда не освободится), но просили передать: «Вам позвонит Станислав Георгиевич Старозевич, вы с ним встретьтесь и порешайте все ваши вопросы, какие – вы знаете».

Хорошо. Спасибо. Непременно.

Один из вопросов я уже «порешил»: Евсей Ефремович знакомиться с нашим шедевром не пожелали.

личный выбор
I

В холле Дома писателя собралась комиссия Народного фронта по выборам в Верховный Совет СССР. Юрий Драков, высокий и меланхоличный математик из Академии наук, складно обрисовал ситуацию в городе, рассказал, что в каждом округе Народный фронт выдвигает своих кандидатов и создает группы их поддержки. Слушали его внимательно, многие даже записывали.

Тут же вертелся какой-то парень с видеокамерой. Я спросил у Позднего, кто это. «Да так, один человек...» – «Свой? – спрашиваю. – Сможем его найти, если для кино понадобится пленка?» – «Здесь все свои, – он посмотрел на меня испытующе. – Посторонних не держим».

Невысокая женщина лет сорока увлеченно рассказывала, как ей удалось проникнуть в стан партийных активистов:

– Пришли человек двести, раздали всем по целой папке инструкций... Я тоже беру. Тут появился сам Галков и давай всех накачивать. Неформалы, мол, выдвигают лозунг «За Советы без коммунистов». Я не выдержала: «Это вы точно знаете?» – кричу Публика в шоке. «А вы, дамочка, откуда? Вам, видимо, не сюда»... Вытурили...

– А бумаги отняли?

– Как же, у меня отнимешь...

Развеселились. Кто-то предложил поддержать идею товарища Галкова с его лозунгом «За Советы без коммунистов». Шутка, разумеется, но слишком вызывающая: в официальном-то помещении... Все на него зашикали. Вот тут у меня и сорвалось:

– За Советы... без Галкова.

Сказал негромко, но услышали все. И сразу ко мне пробилось человек десять. Что нужно делать, чтобы Галкова завалить? Галков, оказывается, для них – олицетворение партийной бюрократии.

Парень с видеокамерой нас «по-свойски» заложил. И в понедельник утром пленку с видеозаписью уже внимательно изучали в кабинете первого секретаря горкома. Место с моим выступлением Григорий Владимирович Галков попросил прокрутить дважды.

Отступать некуда. Начинаю предвыборную кампанию против Галкова.

Почему именно против него? С кого-то надо начинать. Тем более что он действительно олицетворяет партийную тупость.

В Доме кино (Олег Белогривов дал ключ от своего кабинета) первое заседание клуба избирателей «Гласность». Удалось собрать двенадцать человек. В основном знакомые журналисты. Смотрят на меня с недоверием. Слушают с опаской.

– В городе, говорю, определился самый горячий район – Калининский, в нем два избирательных округа: территориальный и национальный. Страсти схлестнутся именно здесь, потому что по территориальному округу выдвинут Галков, а в национальном медикам из Института кардиологии удалось выставить кандидатуру Симона Позднего. Таким образом, говорю, население Калининского района, к слову, самого крупного в городе, будет голосовать за Галкова и Позднего. Или против Галкова...

– Или за Галкова, но против Позднего, – мрачно резюмирует кто-то. – Что наиболее вероятно.

Его поддерживают, кажется, все. О победе над Галковым смешно и думать...

Тем не менее сговариваемся встретиться в четверг. А пока – изучить обстановку, продумать тактику, найти людей, готовых помочь...

В четверг из двенадцати «членов» моего клуба пришли только трое. У остальных – работа, должность, семья.

Но главное было ими сделано: по городу прокатилась молва. И в среду в Доме кино собралось человек триста.

Пришли научные работники, архитекторы, врачи, рабочие, жители микрорайонов, студенты и преподаватели университета. «А то про демократию все только в газетах пишут...»

Юра Хащ, разумеется, показал наш фильм про 30-е, Поздний выступил со своей предвыборной программой. Программа у него нормальная, кроме явного перегиба с шестой статьей Конституции. Поздний категорически настаивает на ее отмене; мне кажется, это преждевременно и может многих отпугнуть. Но спорить с этим законченным максималистом бесполезно.

– Сейчас главное – протащить Симона Позднего через окружное собрание, – формулирую задачу. – И прощупать Галкова, найти его слабые места...

– Не надо только полагать, что бюрократия совсем уж бессильна, – наставляет народ Юрий Ходыкин [16]16
  Юрий Викторович Ходыкин, доктор физико-математических наук, сотрудник Института физики, член оргкомитета, позднее заместитель председателя Народного фронта.


[Закрыть]
. – Она не в состоянии провести демократические выборы, но зато прекрасно умеет «организовывать» нужный результат. Давайте продумывать систему контроля. И будем готовыми ко всему.

Но народ настроен оптимистично.

Разбились на группы, стали распределять обязанности.

– Вы с ума сошли! Что вы делаете? – невысокая женщина, в которой я узнал «лазутчицу», тянет меня в сторону. – В зале полно стукачей. Завтра всему городу будет известно...

В этом я не сомневался, но именно это нам и требовалось.

– Прикинем наши возможности, – говорил я неделю спустя, раскладывая бумаги на огромном круглом столе в центре зала под высокими сводами Фарного костела и чувствуя себя Наполеоном. – Посмотрим, что у нас есть.

Было немного.

Два десятка «своих» участников окружного собрания, в задачу которых входило любой ценой провести в президиум и в счетную комиссию представителей от каждого кандидата, настоять на установке свободного микрофона в зале, убедить собравшихся в необходимости тайного голосования... Сомнительная возможность задавать вопросы, посылать записки в президиум, телеграммы – личные и коллективные – от тех, кто не попадет в зал... В этом же округе от Народного фронта идут актер Виктор Матаев и профессор-медик Миснюк, шансов у них немного, но зато они могут выступить против Галкова. Кроме того, получат слово их доверенные лица... Еще у нас были самодельные плакаты для пикетирования у входа, свои люди на телевидении, а значит, и возможность все заснять...

– Вот, пожалуй, и все, – сказал я. – Еще у нас есть пять дней до собрания, а потом полтора месяца до выборов... Не густо...

– Почему же? – возразил Юра Хащ. – У нас есть команда сумасшедших, рассчитывающих на победу. И еще, как сказали бы в моей родной Одессе, у нас есть никаких шансов.

Свободнее меня во всей команде только Василий Павлович. Ни одной встречи Галкова с избирателями он не пропустил. Ходит за ним как привязанный, всюду задает вопросы,

Специально для окружного собрания принес огромное фото, точнее, фотомонтаж: «Вечерка» (орган горкома) с портретом Галкова, чуть выше Иосиф Виссарионович Сталин и Лаврентий Павлович Берия. «А хорошую газету выпускают наши товарищи?» И подпись: «Газета Галкова – рупор Вандеи».

Василий Павлович кадровый военный, теперь отставник, увлекается фотографией, немного подрабатывает извозом на собственных «Жигулях», живет на частной квартире...

– Галков нас располовинил, – вздыхает. – Теперь как на Крайнем Севере. Год за два. Я не понял, переспросил.

– Была очередь отставников на два года, он собрал всех, пообещал обеспечить квартирами за... четыре. И при этом на встрече с избирателями уверяет, что к двухтысячному году каждой семье будет обеспечена отдельная квартира, а каждому жителю – комната! Мы все, говорит, просчитали. Если удвоить наши возможности...

До двухтысячного года, между прочим, всего десять лет, а удваивается пока только очередь.

Что это? Неужели просто глупость?

В своей избирательной программе «первый человек» в городе ратует за внедрение хозрасчета и рыночных отношений, тут же внедряет карточную разверстку: телевизоры и прочую бытовую технику теперь продают только по решению исполкома, сахар и мыло отпускаются по талонам, стыдливо именуемыми приглашениями. На встречах с избирателями он договорился уже и до того, что на каждого горожанина (включая грудных младенцев и беззубых стариков) скоро будет продаваться по 126 (!) килограммов мяса...

– Это они считают вместе с весом холодильника, – шутит Василий Павлович.

Неужели Галков не понимает, что этот вот «располовиненный» отставник рано или поздно его «достанет»?

Одна из моих активисток – студентка и отличница Наташа. Накануне последней сессии ее вызвали в деканат. У вас, говорят, будет хороший диплом, вот только за первый курс по «Истории КПСС» тройка. Надо бы пересдать.

– Она же получена в застойный период! Сейчас эта тройка, как орден.

Так и Галков на встрече с избирателями на вопрос Василия Павловича о взысканиях ответил, что взыскания были, но в застойный период, когда он работал экономистом в НИИ. Сказал это подчеркнуто прямо. Чего, мол, стесняться – что было, то было. И теперь как бы относится к заслугам.

А взыскание – за организацию пьянки на рабочем месте.

Лучшими агитаторами оказались студенты журфака, которые 30-го прихватили с собой фотоаппараты. Их потом долго гоняли по лесу, чтобы аппараты отнять. Спасаясь, ребята выскакивали к домам, скрывались в квартирах панельных многоэтажек подступившего к самому Урочищу микрорайона... Нет, тогда они никого не агитировали, они лишь испуганно прятались в глубине квартир, но это были уже вовсе не квартиры, а доты в тылу Вандеи, и нет теперь силы, способной заставить их обитателей отдать на выборах голос тому, кто послал людей в казенных шинелях гоняться за мальчишками в джинсах и курточках.

За три дня до окружного собрания и за час до собрания кандидатов в окружной избирательной комиссии Виктору Матаеву, актеру и лауреату Госпремии СССР, позвонил начальник следственного отдела УВД горисполкома. Настойчиво попросив встретиться, он намекнул Виктору, что это в его интересах. «Мы к вам очень неплохо относимся, уважаем как артиста, но зачем же вы занимаетесь политической борьбой? Значит, так... Или вы снимаете свою кандидатуру, или... Короче, вас ждут большие неприятности...»

Забегает Верка, подруга жены. Это я ее так по привычке называю, а вообще Верка – мать троих детей, учитель физики. После декретного отпуска в школу возвращаться не хочет: «Нечемуучить». Взялась шить какие-то куртки. Кооператив дает материал и забирает работу. На всем готовом получает втрое больше, чем за физику и классное руководство. Но вот пришла, притащила кипу бумаг «Гражданам Республики» – обращение Народного фронта, список оргкомитета, листовки, еще какие-то документы. Сама перепечатывала, поэтому с ошибками. «Я тебя на митинге видела. Значит, ты тоже с нами?Молодец... Мы с мужем... Слушай, а как поживает твой Лев Тимошин? «Голос Америки» передавал, что он редактирует какой-то независимый журнал?..» [17]17
  Лев Николаевич Тимошин – известный московский публицист, написавший книжку «Технология черного рынка», за которую в 1985 году был арестован и осужден на семь лет строгого режима. Под давлением общественности его освободили.


[Закрыть]

Все знает, во всем участвует.

Тут мне пришла в голову шальная мысль. От Левы приезжал приятель, привез кипу его журналов «Референдум», там статья «Борис Ельцин или Емельян Пугачев», надо кое-кому дать почитать, в порядке самообразования.

– Слушай, Верка, а ты не хочешь помочь в одном хорошем деле? Я дал бы тебе с десяток журналов... Верка загорелась:

– Хоть сто! Наши ведь темные, ничего серьезного не читают.

– Ну вот и хорошо, вот и будешь при деле. Журнал бесплатный. но напечатать экземпляр обходится копеек в семьдесят... Ты можешь брать хоть по два рубля. Заодно и заработаешь, не надо будет шить...

– Деньги? При чем тут деньги? Да я распространю хоть пятьсот. Я так и знала, я все ждала, когда меня позовут... Взяла пять номеров на пробу.

Но больше не пришла.

Может, и впрямь не стоило говорить с ней о деньгах?

Но слишком долго, может быть, всю свою активную жизнь уповая исключительно на энтузиазм, на идею, я как-то больше стал доверять людям, которые преследуют не столько возвышенный, сколько практический интерес.

Я даже Симона Позднего воспринимал бы иначе, получай он за свою деятельность хоть мизерную, но зарплату.

II

Окружное собрание проходило в помещении Драматического театра. Но, как заметил Юра Хащ, «народ шел в театр, а попал в цирк, да еще со стриптизом»...

– Главное – это задать правильные вопросы, – говорил за несколько дней до того Василий Павлович. – Я это точно знаю. Как только товарищ начинает отвечать, сразу ясно, какая птица.

На собрании партактива (и туда проник!) он задал своему «подопечному» вопрос, будет ли тот возглавлять городскую партийную организацию в случае своего провала на выборах. Ну, если народ не изберет... Петр Ровченко (он у Галкова доверенное лицо) сразу выскочил, давайте, мол, товарищи, вести себя корректно. Глупостей не спрашивать, а то вот половина зала хихикают... Но Григорий Владимирович его остановил. Раз спрашивают, надо отвечать (он тогда еще Василия Павловича в лицо не знал, это потом приспособились: как тот на трибуну – сразу отключать микрофон). И ответил, как думает:

– Это, – говорит, – как коммунисты решат... А вообще одно другого не касается.

Тут уже весь зал захихикал.

– В вопросах истина, как сказал поэт, – поддержал активиста художник, член оргкомитета Народного фронта Микола Купавин, чем очень воодушевил Василия Павловича, который, как человек в прошлом военный, всегда прислушивался к мнению «руководства».

И все разошлись придумывать вопросы.

Назавтра их было у меня десятка два, отпечатанных на машинке и даже размноженных на ксероксе.

«Вы утверждаете, что готовы вести с неформалами конструктивный диалог, а с кем из руководителей неформальных объединений вы лично встречались?»

«Кто конкретно отдавал распоряжение подразделениям МВД по незаконному задержанию граждан, применению газов, спецсредств, привлечению военной техники? Какое наказание этот человек понес как член городской партийной организации, которую вы возглавляете?»

«Пользуетесь ли вы услугами спецполиклиники и больницы? Знаете ли вы, что в обычной больнице города на питание одного больного выделяется 96 копеек в день, а в вашей – втрое больше? Как к этому относитесь?»

«Считаете ли вы, что у вас равные предвыборные возможности с кандидатом по вашему округу актером Виктором Матаевым?» И так далее...

Игорь Михайлович Добронравов, известный режиссер, зашел в Дом кино, внимательно прочел листики, покачал головой:

– На месте вашего «пациента» на такие вопросы я бы не отвечал. Я поступил бы иначе. Попросил бы слово, поблагодарил общественность за оказанное внимание и взял самоотвод.

После чего Игорь Михайлович ушел, демонстративно и многозначительно пожав всем руки, хотя в целом по отношению к властям он человек весьма лояльный.

На собрании задать Владимиру Григорьевичу вопросы оказалось столь же трудно, как ему было бы трудно на них ответить.

Драмтеатр стараниями предвыборной команды «главного кандидата» был превращен в бункер. Оцепление и ограждение у входа. У каждой двери (даже проходной, даже туалетной) – по два милиционера или дружинника с нарукавными повязками. Чтобы пройти в зал, документы (сразу три: служебное удостоверение, приглашение или мандат участника собрания, пропуск в зал) мне пришлось предъявить четыре раза, причем каждый раз внимательно изучалось фото.

В именных пропусках указаны места, хождение по залу запрещено. Всех расчленили.

В Театре на Таганке еще в начале шестидесятых я впервые увидел «световой занавес», это когда прожектора отбивают зал от сцены. Здесь изобрели занавес шумовой. Усадили в первых рядах партийных активистов, снабдили их соответствующими инструкциями – когда гудеть, когда свистеть, когда топать ногами.

В зале называют десять фамилий, а председательствующий воспринимает только одну, хорошо ему известную. В зале кричат, протестуют, а в президиуме не слышно.

– Кто вы такой? – орут с последних рядов председателю. – Хотя бы представьтесь!

Но он не слышит.

Равновесие установилось, только когда вышел на трибуну профессор Митюк. От возраста он глуховат, пользуется слуховым аппаратом, но во время выступления его отключил, чтобы не отвлекаться. Он токует, президиум требует соблюдать регламент, галерка хохочет, первые ряды свистят и топают, но Семен Николаевич невозмутимо выдает свою «идеологическую нецензурщину»:

– Нет, на фронте я в партию не вступил. Я подал заявление в 43-м. Но замполит мне сказал: «Как же ты подаешь заявление, если ты не убил ни одного немца». Я забрал заявление, поняв, что я не хочу вступать в партию, которой руководят такие олухи, которые не знают, что хирург на войне должен оперировать, а не стрелять.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю