Текст книги "Повелители Небес"

Автор книги: Энгус Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

Итак, я сделал свой доклад, и Лэна отпустила меня.

– Пройдет какое-то время, прежде чем наше сообщение дойдет до Дюрбрехта, – сказала она мне. – И потом еще придется подождать ответа. Как только буду знать, скажу тебе, каковы распоряжения твоего начальства.

– Надеюсь, пока мне можно оставаться здесь.

Лэна кивнула и немного странно улыбнулась, прислушиваясь к ветру.

– Думаю, что выбора нет, – сказала она. – По крайней мере, пока не переменится погода.

Я кивнул и с тем ушел, оставив колдунью наедине с ее магией. Хотя она не дала мне повода сомневаться, что я вне подозрений, все равно мне было как-то не по себе. Правда, я немного взбодрился: у меня будет какая-то передышка, по крайней мере до той поры, как из Дюрбрехта придет ответ.

Наконец пришла весть, и была она недоброй.

Янидд призвал меня в свои личные покои, где я застал и Лэну, гревшуюся возле камина. Наместник стоял у окна, мрачно взирая на свои выбеленные снегом владения. Когда я вошел, он повернулся, и по лицам его и жрицы-ведуньи я понял, что разговор будет отнюдь не идиллическим. Янидд махнул рукой в сторону стула и предложил мне наполнить свою чашу, что я и сделал; я сел, с нетерпением ожидая, что мне скажут.

– Дюрбрехт прислал ответ, – сказал наместник. – Скажешь ему, Лэна?

Колдунья кивнула и, поставив свою чашу, потерла руки как от холода, хотя в комнате и было довольно тепло.

– Первое, – сказала она, – ты должен отправляться в путь как можно быстрее.

Я покосился на окно, через которое видно было одно только сплошное белое покрывало. Интересно, как я должен передвигаться в таких условиях?

– Не прямо сейчас. – Лэна правильно истолковала мой взгляд. – Обе наши школы пришли к мнению, что ты можешь дождаться, когда прекратится снегопад и дороги станут проходимыми.

– А с этим как дела? – спросил я.

– Отвратительно. – Слова колдуньи звучали так безрадостно, что мне стало не по себе. – Дарбек утопает в снегу. Буря нарушила судоходство по всему Треппанеку и Сламмеркину, а также по обоим побережьям. Дороги блокированы, все города и замки отрезаны друг от друга. Такой зимы еще никогда не случалось.

– Я знаю, – сказал я.

– Прости, пожалуйста, Давиот, конечно, ты знаешь, – проговорила Лэна, прижав к груди ладонь.

Я спросил ее:

– Магия? Повелители Небес?

Не нужно было слов, лицо колдуньи говорило само за себя.

Лэна сказала:

– Янидд полагает, что Хо-раби хотят измотать нас, сделать небоеспособными и лишь потом послать против нас армаду.

– А вы? – спросил я, имея в виду не только саму колдунью, но и ее школу.

– Тут, вероятно, Янидд прав, – ответила она. – Раз они насылают на нас такую погоду, способную лишить нас урожаев, вывести из строя наши корабли, посеять хаос повсюду в Дарбеке, то должны закончить это перед тем, как начать Великое Нашествие.

Я вспомнил все, что мне было известно о военной стратегии из опыта прошлых кампаний. Зимой сражения никогда не велись, потому что в это время года передвижение армий сильно затруднено. Мы, Дары, ведем свои войны под солнцем, а Аны? Может, и правда, и для Повелителей Небес зима тоже неподходящее время? В предположениях Янидда чувствовался здравый смысл. Что все эти предположения, и ужасная буря, и неслыханный снегопад перед тем, что ждало нас, перед той властью, которой обладали Повелители Небес. Я сказал:

– Тогда, если вы правы, у нас еще есть время.

– Да. – Лэна кивнула. – Но сколько его осталось, этого мы не знаем. Если они полностью овладели стихией, то снег этот может прекратиться в любую минуту.

– А что думают в Дюрбрехте? – спросил я.

– Мы полагаем… – Она остановилась, словно на секунду потеряв логическую нить своих мыслей, а потом продолжала: – Мы думаем, что колдовство их не в состоянии управлять временами года. Хо-раби могут менять погоду, заставляя природу служить им, но пока еще не могут властвовать над ней.

Я бросил короткий взгляд в окно, гадая, как долго еще продлится это время года.

– Мы все равно знали, что рано или поздно придется драться с ними, – сказал Янидд, – что ж, пусть это случится рано.

Мне показалось, что я слышал, как Лэна прошептала:

– Слишком скоро.

Хотя, возможно, мне всего лишь показалось.

Я спросил:

– Я должен отправляться скоро, но куда?

Жрица-ведунья подняла голову и посмотрела мне в глаза.

– На восток вдоль побережья, – сказала она. – Затем на север, в Дюрбрехт.

Я и надеяться не мог, что так скоро мне представится возможность оказаться дома. Тем более не ожидал я увидеть своих близких в такое вот время.

– И какова моя миссия? До какой степени я могу быть откровенным в моих рассказах?

Лэна склонила голову.

– Великий Властелин полагает, что наступило время для людей знать, что может ждать их, чтобы у них была возможность подготовиться. Дюрбрехт приказывает тебе рассказывать героические легенды, чтобы воодушевлять население. Если тебе встретится какой-нибудь город, не готовый к встрече с врагом, ты должен немедленно послать известие об этом из следующего же замка. Дюрбрехт хочет видеть подлинную картину вещей, ничего не утаивай.

«Ничего не утаивай», – я не знал, что делать: смеяться или плакать. Но я только кивнул и сказал с совершенно серьезной миной на лице:

– Да, конечно.

Когда наступили сумерки, что теперь означало просто переход мутноватой белизны дня в серебристую темноту ночи, я сказал Лану, что скоро должен уезжать, и рассказал почему.

Измененный, мешавший кочергой дрова в камине, кивнул.

– Думаю, это будет нелегкое путешествие, – сказал он. – Но хоть домой попадешь на какое-то время.

– Не так хотелось мне появиться дома, – ответил я. – По крайней мере, с другими новостями.

«Кот» подбросил в огонь поленце и, повернувшись, посмотрел на меня.

– У тебя, по крайней мере, есть возможность.

Я получил урок: Лан как Измененный о такой возможности и мечтать не мог. Я спросил как можно мягче:

– Ты сам откуда, Лан?

– Мои родители служили в Кембри, – сказал он. – Там я и родился. Здесь я оказался, когда мне было десять.

– Хотел бы вернуться? – спросил я.

Он посмотрел на меня секунду-другую с каким-то загадочным выражением лица, потом сказал, пожав плечами:

– Один замок или другой, какая разница для Измененного? Господин наш Янидд добр, он лучше, чем наместник Кембрийский, но, с другой стороны, это не играет особой роли.

– А родители? – спросил я. – Разве ты не хотел бы снова увидеть их, если бы представилась такая возможность?

– Но ее нет, – сказал он. – Я не могу, как ты, путешествовать по стране. Так зачем же мечтать о невозможном?

В голосе Лана слышалась обреченность, но ни в интонации Измененного, ни в его позе я не уловил сожаления. Я насупил брови: сколько времени я мечтаю о несбыточном, думаю о мире с Повелителями Небес, размышляю о том, как бы улучшить положение Измененных, мечтаю узнать что-нибудь о судьбе драконов из древних легенд. Мне казалось, что нельзя жить без мечты. Я поделился своими мыслями с Ланом.

Тот улыбнулся и ответил:

– Наверное, в этом-то и есть разница между нами, Давиот. У нас, Измененных, нет такой привязанности к семье и интереса к прошлому, как у вас, Истинных. У нас другая доля, а мечты могут скорее причинять боль.

– У тебя нет привязанности к семье? – спросил я его.

– Думаю, что такой, как у тебя, нет, – ответил он. – Колдовство превратило зверей, наших предков, в людей, а звери ведь не дорожат своими родителями, а?

Снегопад продолжался четырнадцать дней, а потом небо очистилось. Было приятно вновь видеть его голубизну и сияние солнца, хотя температура упала так низко, что весь Морвин лежал закованный, как в броню, в белый наст. Ветра не было, но воздух перехватывал дыхание. Вода в колодцах и резервуарах замерзла, и тут и там поднимались дымы костров, с помощью которых люди вытапливали драгоценную влагу. На улицах, которые прежде чистили лопатами, зазвенели ломы скалывавших лед Измененных. Кожа рук примерзала к железу. Янидд открыл склады, выдавая продукты, которые припас на случай осады, голодавшему населению. Лед сковал гавань и бухты. Рыбаки, которые теперь могли выйти в море, доносили о том, что рыба ушла. С материка крестьяне слали известия о том, что земля затвердела так, что никакой плуг не берет.

И так, это я узнал от Лэны, было повсюду в Дарбеке, и хуже всего на севере. Сламмеркин и Треппанек покрылись льдом, люди все упорнее поговаривали о надвигавшемся голоде. У меня не было ни малейшего желания отправляться в путь в такую пору, но приказ есть приказ. Я начал готовиться к отъезду.

Моя последняя трапеза в Морвинском замке проходила в подавленной атмосфере. В то время как наместник и жрица-ведунья продолжали молчать о своей уверенности в том, что все происходившее с погодой было инициировано Повелителями Небес, сдержать слухи было невозможно. Я слышал, о чем говорили в городе, да и солдаты уже открыто обсуждали тему оккультных манипуляций. Добросердечные жители Морвина полюбили меня, как и я их, поэтому мне впервые с тех пор, как я встретил Кристин в Трирсбри, так не хотелось уезжать из города.

Итак, нацепив на свое лицо одну из самых радужных своих масок, я поблагодарил своих добрых хозяев за их гостеприимство, попросив их остаться в теплом зале, а сам поднялся и отправился собирать вещи. Мне хотелось, чтобы было так, и они, подчиняясь моему желанию, проводили меня только до главной двери.

Янидд проследил за тем, чтобы я уехал от него, снабженный на дорогу всем необходимым: мои седельные сумки были набиты до отказа провизией и запасной одеждой, хотя я и без того уже навьючил на себя все, что можно, и, подходя к конюшням, более всего походил, наверное, на фигляра из балаганной пантомимы. Серая кобыла моя обросла шерстью, и бока ее изрядно округлились от хорошего питания и продолжительного отдыха. Она не желала становиться под седло, и мне понадобилось время и ряд весьма искусных телодвижений, чтобы подготовить ее. Лошадь чувствовала, что впереди нас ждет дорога, и вовсе не жаждала отправляться в нее. Выводя лошадь, я увидел Лана; мы уже попрощались с ним, и меня удивило его появление здесь. Очевидно, он выскользнул из башни тайком, так как был одет только в рубаху и панталоны и дрожал от холода, несмотря на то что в конюшне горели жаровни.

– Я вовсе не в восторге от такой погоды, – сказал он, – но мне надо кое-что передать тебе.

Я взял кобылу под уздцы, она немедленно начала топтаться и показывать зубы. Что же такое имел в виду Измененный? У его соплеменников было так мало собственности, чтобы делать подарки на дорогу. Не желая казаться нелюбезным, я сказал:

– Общество твое, друг мой, было самым лучшим подарком, как и твое доверие ко мне. Больше мне ничего не нужно.

Он улыбнулся и, достав что-то из-под рубахи, протянул мне. Это оказались переплетенные между собой косичкой красные, белые и черные волоски. Я привязал свою строптивицу и взял у Лана то, что он протягивал мне. Я понятия не имел, что это, разве что какая-то безделушка, призванная служить знаком нашей крепнущей дружбы и взаимного доверия.

– Спасибо, – поблагодарил я, но Лан поднял руку, требуя, чтобы я выслушал его.

– Ты, вероятно, будешь помнить обо мне и так, но мне хотелось бы, чтобы это было у тебя, когда ты встретишь Измененных, которые понимают значение этого предмета. Они, если будет надо, помогут тебе.

В его голосе чувствовалась непонятная серьезность, и я понял: браслет этот означает больше, чем простой символ. Я кивнул, а Лан знаком попросил меня вытянуть руку, чтобы он мог обвязать свой подарок вокруг моего запястья.

– Спасибо, – снова сказал я и собирался было открыть рот, чтобы попросить разъяснений, но Лан лишь улыбнулся и, сжав мою руку, сказал:

– Это может оказаться весьма полезной вещицей, Давиот. Береги ее, а когда кто-нибудь из твоих соплеменников спросит, что это, говори: мол, так – сувенир.

А затем, прежде чем я успел задать вопрос, Лан точно растворился, исчезнув в тени дальнего конца конюшни.

…Выбранный мной маршрут оказался нелегким. Во многих местах дороги просто не было видно. Я двигался по наитию, на ощупь, по подсказке местных жителей и по едва различимым приметам, обозначавшим дорогу. Между Морвином и Вайтфишем находилось всего три замка, а селения попадались довольно редко. Местность эта поднималась над уровнем моря навстречу раскатистым склонам высокогорья, встречаясь с ним там, где большой центральный массив обрывался возле вод южного моря. Места эти стали обиталищем пастухов, людские жилища вообще попадались крайне редко, и на исходе дня я забеспокоился, поняв, что могу не найти себе теплого ночлега.

Солнце быстро рушилось за горизонт, поднявшийся ветер был остр точно бритва, вздымая своими порывами снежную пыль, встававшую то тут, то там призраками зимы. Когда спустились сумерки, беспокойство переросло в страх. Кобыле моей не помешал бы отдых в теплом стойле, а мне хороший костер и стены, способные защитить меня от ветра. Вся местность лежала как на ладони, и никакого убежища на ней и близко не было видно. Поэтому я двинулся дальше в надежде обрести какое-нибудь укрытие. Наконец с подветренной стороны покрытого снегом хребта я увидел то, что должно было быть хижиной пастуха. Я заметил трубу дымохода, но ни дыма, ни света не наблюдалось. Странно, что не слышно было даже собачьего лая: животное не могло не почувствовать приближения чужака. Мне было как-то не по себе. Солнце скрылось, и склон, на котором находилась избушка, окутал вечерний сумрак, подсвечиваемый только искорками звезд да светом луны. Я остановил лошадь и прокричал хозяину, предупреждая о своем появлении. Ответом мне была тишина. Я толкнул дверь плечом и вошел в помещение.

За дверью я нашел одну-единственную, правда, большую и прибранную, но довольно скудно обставленную комнату. Из-за отсутствия пламени в очаге все место казалось мрачным и жутковатым.

Моя серая кобыла нетерпеливо заржала, требуя еды и стойла. Рядом с хижиной виднелись очертания потонувшей под снегом пристройки. Я не представлял себе, каким образом смогу расчистить вход, и потому был вынужден повести свою лошадь в хижину. Что я и сделал, взяв животное под уздцы. Кобыла опрокинула стул, и я потребовал от нее лучшего поведения, на что она ответила рассерженным храпом и демонстрацией своих желтых зубов. Я освободил животное от узды, почистил его и дал овса. Такое обращение несколько смягчило мою строптивицу, а я тем временем, бросив в очаг несколько поленьев, развел огонь. Я чувствовал себя виноватым за то, что пользуюсь таким ухоженным помещением как конюшней, но что еще было мне делать? Я подумал, что назавтра все здесь уберу.

Я поел. Мне даже посчастливилось найти жбан домашней настойки, и я угостился одной-другой чашей этого напитка. Затем, вознеся хвалу моим невольным хозяевам и растянувшись на самой большой из трех кроватей, с удовольствием заснул.

В ту ночь мне снился странный сон. Я помню его так же хорошо, как и все прочие, о которых уже рассказывал. Он и был так или иначе связан с другими снами, точно дух дубовой рощи близ Камбара коснулся моей головы и вложил в нее этот сон, только вот то, что развернулось передо мной в этом ночном видении, оказалось не совсем понятным мне. Вот что я увидел:

Снова я стоял там, окутанный клубящейся серой дымкой, но на сей раз тьма вокруг меня была холодной, как ночь за стенами моего убежища. Ветви дубов покрыла наледь, снег под ногами был глубок. Я осмотрелся и снова увидел призрачные тени воинов, поглощенных сражением. Сам не понимая зачем и совершенно против своей воли я закричал, чтобы они прекратили драку. Бойцы, обратив ко мне свои взоры, опустили мечи и секиры. Я испугался, хотя они не собирались причинять мне вреда, а просто стояли, окружив меня и молча ожидая, что я скажу что-нибудь еще. Чего-то они, я чувствовал, ждали от меня, но чего именно, я не знал.

Затем они исчезли, и на их месте я увидел толпу Измененных, которые также хранили молчание. Не задумываясь, я оторвал от своего посоха левую руку, чтобы они видели надетый на ее запястье браслет. Измененные принялись перешептываться, но голоса их были подобны шуму прибоя, я не мог ни разобрать отдельных слов, ни понять общего характера их переговоров. Тогда я выше поднял руку, и уши мои словно раскрылись, потому что я услышал то, что они говорили. «Друг Урта», – сказали они, и туман вместе со снегом исчез, а над головой у меня засияло яркое солнце.

Я поднял голову, на какую-то секунду ослепленный сиянием, а когда обрел способность снова видеть, то узрел безоблачное небо, которое в следующую же секунду покрылось тенью. Я услышал далекий звук, похожий на рев устремившейся через горы воды, и почувствовал, что приближается нечто громадное, ужасное и страшное в своей мощи. Я поднял одновременно и амулет, и свой посох, точно они каким-то образом могли защитить меня. Ветви деревьев затрепетали, листья посыпались наземь. Внезапно я осознал, что стою тут совсем один. Я был не в силах ни убежать, ни спрятаться. Стоял как вкопанный, а вокруг меня сгущалась тьма.

Я закричал, не зная от чего больше: от страха или от восторга. Наверное, и от того, и от другого, потому что то, что открылось мне, было ответом моим чаяниям: надежда, страх и удивление слились воедино.

Я увидел дракона.

Он был огромен. Огромные, как у летучей мыши, крылья, перепончатые и усеянные шипами, ритмичными биениями поддерживали гигантское тело прямо у меня над головой. Каждое их движение напоминало порыв штормового ветра, вздувавшего парус. Я чувствовал на своем лице знойное дыхание зверя. Голова змея росла на длинной шее из могучих плеч. Тело было покрыто сверкающей синевой, гладкой, как броня. Передние, поросшие крепкими как сталь мускулами конечности сильно уступали по размерам могучим задним ногам. Те и другие заканчивались разделенными на пальцы лапами с когтями такой величины, которая позволяла бы им легко схватить человека. Напоминавший щупальце гигантского осьминога хвост будоражил воздух позади зверя. Я должен был быть опрокинут на землю ветром, поднятым парившим надо мной животным, но так не случилось. Я стоял и смотрел прямо в большущие желтые глаза, которые внимательно изучали меня, и я чувствовал, что существо над моей головой меня словно бы оценивает.

К какому решению пришло это сверхъестественное чудовище, я не знал. Громадные желтые шары повергли меня в оцепенение, как сковывает волю кролика пронзительный взгляд орла. Я перестал существовать, душу мою взял дракон, смотревший вглубь меня и видевший все потаенные места, в которых я столь тщательно хранил свои секреты.

Затем зверь вытянул шею и поднял точно вытесанную из камня голову. Он издал пронзительный охотничий крик, словно голос бури, словно стон глубинных недр земли. Я рухнул на колени, а когда поднялся, дракона уже не было.

Я открыл глаза и завопил от неподдельного ужаса, почувствовав на своем лице горячее дыхание и увидев чьи-то сверлившие меня насквозь глаза.

Кобыла моя, всхрапнув, попятилась от кровати, роняя на своем пути мебель. Я сел и, застонав, принялся протирать глаза. Я чувствовал себя измученным, точно и вовсе не спал. Я думал, что сон исчезнет, но он со всеми деталями запечатлелся в моей памяти. Я на нетвердых ногах поднялся с кровати и, найдя ведро с водой, принялся жадно пить. Лишь удовлетворив свою жажду, дал воды лошади. Я дрожал, пот выступил у меня на лбу. Я взял жбан с наливкой и одним махом осушил целую чашу, а потом уселся к столу.

Надо привести себя в норму. Вызвав в памяти образ дракона, я принялся размышлять, действительно ли я видел существующего зверя или он лишь плод моего воображения. Я поднялся и, подойдя к очагу, бросил в огонь несколько поленцев, чтобы разогнать стоявший в хижине холод.

Моя кобыла нагадила на пол, и прежде, чем разогревать то, что осталось от моего ужина, я выбросил ее помет и убрался в хижине. Лишь затем я, наскоро перекусив, задул огонь, оседлал и вывел на улицу свою лошадь, все еще пребывая под впечатлением необычайно странного сна. Я закрыл дверь, сел в седло. Тоненькая струйка дыма, поднимавшаяся над трубой, скоро растаяла в сером мареве рассвета. Было очень холодно, но полоска солнечного света, все увеличиваясь, росла над восточным горизонтом: скоро, подумалось мне, холод ночи будет преодолен. Надо было поторапливаться.

Я так и не узнал, что случилось с хозяевами давшего мне приют жилища, хотя их имена я узнал на следующую же ночь, когда остановился на ночлег в точно такой же хижине пастуха. Все склонялись к тому, что тела их будут найдены, когда сойдет снег, если он, конечно, сойдет когда-нибудь.

Те люди стали жертвами этой оккультной зимы, но не только они одни. Похоронный звон стоял по всему Дарбеку. Люди умирали от голода и холода в городах и селениях, в которых все труднее и труднее становилось найти продукты. Рыбаки тонули в обледеневших лодках. Олени гибли от холода, и волки начали спускаться с гор в поисках добычи и нападать на овец и рогатый скот. Всему этому я становился свидетелем на своем пути на восток, благословляя Господа за то, что позволил мне уцелеть.

Я огибал южный берег, до Вайтфиша было уже совсем недалеко. Я достиг Амсбри в день, когда разгулявшаяся поземка бросала мне в лицо пронизывавшие до костей острые ледяные иглы. Оказаться за прочными каменными стенами и плотно закрывавшими окна ставнями в зале наместника Перрина, чей замок устроился как орлиное гнездо на верхушке скалы, было самым настоящим счастьем. Питались амсбрийцы скудно, весь Дарбек недоедал тогда, но стол наместника показался мне ломившимся от яств по сравнению с тем, что мог я найти в хижинах бедных пастухов. Я сделал доклад обо всем, что встречал на своем пути от Морвина, Кидалу, человеку не намного старше меня, бывшему жрецом-ведуном в замке. То, что рассказал мне колдун, ничем не отличалось от того, что я уже слышал. Я пробыл в том замке три дня, а затем отправился в Тарвин, лежавший в девяти днях пути от Амсбри.

Эти девять дней растянулись для меня в тридцать.

Я выехал из Амсбри, когда солнечный диск серебром сиял на твердом как сталь небе. Облаков не было, и нетронутая целина снежных полей ярко отражалась в свете морозного дня. К середине дня с востока пришел ветер; сперва я не обратил на него никакого внимания, поглощенный своими попытками вскипятить воду для чая. В этот момент раздалось ржание моей кобылы. Посмотрев на нее, я увидел, что животное, задрав голову и раздув ноздри, замерло в выжидательной позе. Я подумал, что, может быть, она учуяла запах волка, и стал настороженно оглядываться вокруг. С одной стороны от нас белел пригорок, с другой – низинка, по склону поросшая редким сосняком. Я со своего места не увидел решительно никаких признаков хищников и подошел к топтавшейся и мотавшей головой кобыле, которая приветствовала мое приближение почти что дружелюбным храпом. Она навострила уши; мне было непонятно поведение животного, ставшего вдруг по-жеребячьи игривым, что совсем не было свойственно моей кобыле. Я погладил ее шею, и лошадь – о, чудо! – позволила мне это сделать и даже попыталась в свою очередь приласкаться ко мне. Я насупил брови и не поверил себе, уловив в дуновениях ветра легкое дыхание весны.

В ту ночь нас приютила деревня по имени Рисбри, там я нашел маленькую гостиницу, где получил стол и кров в обмен на свои выступления. Первым делом я рассказал этим измученным суровой погодой последних месяцев людям о близившихся переменах. Они не могли говорить ни о чем другом, кроме как об этом ветре, о его силе и о том, что он нес с собою. Весна идет, говорили они, снег скоро сойдет. Я разбирался в погоде не хуже их и не мог не согласиться с тем, что ветер – действительно весенний, но, зная о подозрениях колдунов, не мог питать столь же радужных надежд на окончание зимы.

Как бы оно там ни было, на следующий день задул ветер, пошел дождь, синева неба смягчилась, а солнце вновь приобрело свой обычный золотистый цвет. Воздух вскоре прогрелся так, что я даже размотал и снял свой шарф. В полдень я скинул с себя плащ, а к вечеру следы копыт, которые оставляла после себя моя кобыла, наполнялись водой, так что, подъезжая к пастушеской хижине, мне пришлось поводить лошадь, чтобы она остыла. Ночью я сбрасывал с себя одеяло.

Собираясь уезжать от пастуха, чье имя было Тарис, я получил предостережение.

– Ты ведь в Тарвин едешь, так? – спросил он и, услышав подтверждение, продолжал: – Тогда будь осторожен, Давиот. Дорога в замок лежит через отлогую местность, и если весна наступит так же стремительно, как эта проклятая зима, может случиться наводнение.

Чтобы усилить свои слова, он ткнул большим пальцем вверх, в направлении неба. Я посмотрел туда, куда указывал Тарис, и увидел по-настоящему весеннее небо, воздух вокруг благоухал весной. Пастух вполне мог оказаться прав. Я поблагодарил его, в ответ он склонил седую голову и заявил, что не может допустить, чтобы Сказитель утонул за здорово живешь. Я сел в седло и направился на восток, думая о том, что получил весьма и весьма дельный совет. С совершенной очевидностью становилось понятно, что зима кончилась.

Дорога моя пролегала через склоны, поросшие соснами, с ветвей которых целый день стекала вода. Снег таял под копытами моей лошади, повсюду бежали ручейки. И хотя я обливался потом под одеждой, все же почел за благо облачиться в свой плащ.

К тому времени, как я добрался до Тарвина, земля так накалилась, как будто бы уже наступила середина лета. Реки превратились теперь в тонкие ручейки, ручьи пересохли. Те деревья, которые так и не успели покрыться листвой, медленно иссыхали, та трава, что не была смыта водными потоками, пожухла. То и дело в горах случались пожары, страх стелился над всей страной.

Тарвинский замок находился возле моря как раз в том месте, где южный океан сливался с Фендом. Солнце играло на невысоких бурунах ленивых волн, воздух наполнялся тяжелым запахом гнивших водорослей. Лодки лежали на берегу, и смола плавилась на их бортах. Команды располагались поблизости, и когда я появился, меня едва заметили, точно жара лишила их любопытства. Я ехал в исподней рубахе, обмотав лоб куском ткани, чтобы пот не мог заливать мне глаза. Моя кобыла, уже давно утратив свою весеннюю игривость, опустив голову и тяжело дыша, мрачно ступала по раскаленной земле. У нее, похоже, не было сил, чтобы проявлять свою обычную строптивость, впрочем, и я пребывал не в лучшем состоянии. Сама жара и уверенность в ее происхождении одновременно быстро лишали и сил и надежд. Трудновато будет биться в такую погоду.

Наконец я добрался до ворот замка, где представился напоминавшим вареных раков стражникам. Они приветствовали меня поднятием рук, да и то казалось, что действия эти стоят им неимоверных трудов. Пересекая двор, я обратил внимание на изнывавших от жары людей, сбросивших с себя всю одежду и оставивших только те ее детали, сохранения которых требовали приличия. Не было ни малейшего ветерка, несмотря на то что море находилось на расстоянии чуть ли не вытянутой руки. Знамя наместника тряпкой висело на башне. Я в прилипшей к телу одежде слез с лошади и повел ее в конюшню, где было немного прохладнее. Измененный-«конь» понурой походкой подошел ко мне, чтобы предложить свою помощь; я отверг ее и, что стало уже моим обычаем, сам занялся своей лошадью. Она даже и не пыталась возражать, когда я снял с нее упряжь и принялся чистить, даже не пыталась по обыкновению кусать меня. Уж лучше страдать от ее норова, чем видеть ее такой.

Я задал лошади овса, налил воды в поилку и отправился к Мадрису, в чьих владениях находился.

Он оказался худощавым молодым человеком, чьи напомаженные волосы плотно облегали череп. Наместник поднялся, чтобы приветствовать меня, а когда я было открыл рот, чтобы объяснить причины своей задержки, он, устало махнув рукой, ответил, что ему известно о том, что творилось на дорогах в последнее время. Мадрис представил меня своей жене Ринн, чье светло-желтое одеяние потемнело на груди и под мышками. На руках у женщины был хныкающий малыш с совершенно раскрасневшимся личиком. Его страдания, как и всех других детей, вызывали во мне наибольшее сочувствие. Живущих охватывала апатия, только жрец-ведун Тиррал, казалось, никак не подвержен жаре. Я получил приглашение отведать специально охлажденного в подвале эля и с удовольствием потягивал это угощение, пока слуги-Измененные махали над нами опахалами. Все их усилия были напрасны, они лишь сотрясали горячий воздух, с которым не в силах был соперничать даже холод камней, из которых была сложена башня.

Я коротко отчитался о своем путешествии из Амсбри и получил известия о том, что здесь, в Тарвине, дважды отмечались появления малых воздушных судов Повелителей Небес, прилетавших словно бы для того только, чтобы проверить результаты действия своего колдовства. Мадрис совершенно не проявлял оптимизма, но заверил меня, что дружина его в полной боевой готовности. Тиррал был возбужден и обращался с наместником довольно грубо, точно апатичное настроение Мадриса раздражало колдуна. Как возможно скорее, чтобы не показаться невежливым, я спросил, не могу ли я помыться, и был удивлен ответом, что замок испытывает недостаток в пресной воде. Я полагал, что талой воды должно было хватить надолго.

Я задержался в Тарвине всего на несколько дней, рассказав его обитателям свои самые лучшие истории о великих битвах и славных победах, но нашел весьма вялый прием. Несмотря на маску храбрости, которую нацепил на свое лицо Тиррал, в замке витало ощущение какой-то обреченности, точно никто уже не полагался на наместника и его дружину. Это не только огорчало, но и пугало меня, грозя повергнуть в уныние мой собственный дух.

В то же время сейчас я был поблизости от Вайтфиша и все больше думал о встрече со своими родными и близкими, с друзьями детства, и мысли эти подогревали мое нетерпение. Итак, сославшись на необходимость поторапливаться из-за непредвиденных задержек, произошедших на моем пути, я, принеся извинения, постарался побыстрее оставить грустный замок у себя за спиной.

Через семь дней я набрел на пограничные столбы, лежавшие в том месте, где кончались владения Мадриса и начиналась территория Камбара. Еще через неделю я был дома.

Глава 18

Как странно возвращаться домой после многих лет, проведенных в большом мире. Я уехал из Вайтфиша ребенком, жаждавшим увидеть чудеса Дюрбрехта и других мест. В то же время у меня был обоюдоострый дар памяти, которая сохранила в себе мой дом таким, каким он был, когда я уезжал из него. Деревня и ее жители были тогда всем моим миром, и я с легкостью вызывал в своем воображении неискаженную картину образов моего отрочества, поэтому, хотя я и знал, что сам изменился, дом мой застыл в моих воспоминаниях, как жучок в кусочке янтарной смолы. Только вот и дома и люди как бы сжимаются, по мере того как мы становимся взрослее. Все меняется, и вчерашний день, став достоянием памяти, даже такой, как у Мнемоника, уже больше не тот.