Текст книги "Ровесники. Герой асфальта (СИ)"

Автор книги: Елена Курносова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Внезапно что-то помешало мне созерцать Шилова. Шестым чувством каким-то я ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Кто-то смотрел мне в затылок и мысленно буравил его изо всех сил. Стало неуютно, не по себе – я невольно огляделась вокруг. Так и есть. Чуть позади, в соседнем ряду сидела Марина Фадеева. Встретившись со мной глазами, она нисколько не смутилась и даже не подумала отвернуться. Только облизала языком ярко накрашенные губы и быстро дунула вверх, на длинную жёлтую чёлку, которая тотчас же подпрыгнула, обнажив гладкий, но довольно-таки широкий лоб. Нервничает? Похоже на то. Усмотрела во мне соперницу? Это, с одной стороны, мне льстит. Какой бы смазливенькой и стройненькой ни была эта крашенная кукла, я, несомненно, была лучшё неё. Во-первых, так густо я никогда бы в жизни не накрасилась – слишком вульгарно, и потом, у окружающих машинально создаётся впечатление, что за этим толстым слоем косметики скрывается нечто чудовищное, что и показать-то жутко.

Я своё естественное лицо старалась не прятать, поэтому макияж наносила лёгкий и почти незаметный для постороннего наблюдателя. Выбирала нежные светло-коричневые тона теней для век, они лишь чуть-чуть подчёркивали мои и без того выразительные глаза – не просто карие, а практически чёрные, как у мамы, такой же экзотической миндалевидной формы. Дополнением к теням служила только тушь. Пара-тройка быстрых мазков – и всё готово, ребята ложатся у моих ног штабелями. Тона помады я тоже предпочитала светлые: розовые, перламутровые, хотя, к смуглости моего лица, безусловно, подходили и более яркие цвета. Брови я не подводила и не выщипывала – природа, слава богу, постаралась дать им правильный изгиб и естественный тёмный цвет, не нуждающийся в усилении колора.

Марине, скорее всего, повезло меньше, чем мне, оттого-то и глаза ей приходилось увеличивать при помощи карандаша, и линию бровей создавать искусственным методом. Ярко-бордовым пятном на белом, нарумяненном лице выделялись губы. Контур их тоже был продуман и нарисован самой владелицей, а не матушкой-природой. Про волосы я вообще не говорю. Блондинкой быть, конечно, красиво и во всё времена модно, однако лично я никогда не решалась проводить над собой подобного рода эксперименты – осветляла время от времени только чёлку, а своему тёмно-русому цвету придавала иногда разные оттенки при помощи щадящей крем-краски. Только и всего. Волосы Марины Фадеевой подвергались издевательствам, я так думаю, не раз и не два. В общем же, со стороны она была похожа на очень миленькую и очень стандартную Барби, и сама Марина, полагаю, об этом знала. Знала она и о том, что я – вполне реальная и опасная конкурентка, поэтому и смотрела на меня сейчас так внимательно и ревностно. Что ж, прекрасно.

Моё безмолвное торжество по поводу собственной внешности слегка приглушилось, стоило мне только перевести свой взгляд на Варвару Канаренко. Вот кто действительно вне конкуренции по всем общим меркам красоты. Слово «красота» само по себе было создано для Вари, даже я не могла этого не признать. Чего стоили одни её роскошные волосы – натуральные, густые, волнистые и неимоверно длинные. Вовек мне таких не отрастить! А глаза?.. Ясные, синие как васильки…Она их, конечно, тоже подкрашивала слегка голубыми тенями и тушью для ресниц, но я нисколько не сомневалась, что Варино лицо и без косметики является пределом совершенства. Об этом можно судить по лицу её брата-близнеца. Ах, Вадим-Вадим, ну какого же чёрта ты всё время приходишь мне на ум? Я же не хочу о тебе думать!

– Ну что, Павлецкий, придётся тебя огорчить. – Отвлёк меня голос географички, полный укора и сожаления. – Садись. И в следующий раз постарайся выучить. Я дам тебе шанс исправить двойку на следующем уроке, в понедельник. Договорились?

– Договорились. – Неохотно согласился Виталик и, взяв с учительского стола свой помеченный парой дневник, поплёлся на место. Он был расстроен, хоть и старался мне этого не показать. Я, сама того не осознавая, огорчилась вдруг не меньше.

– Не волнуйся. – Шепнула я, положив руку на локоть Виталика. – Она же сказала, что даст тебе возможность исправить. К понедельнику выучишь как следует.

– Ага. – Уныло кивнул Виталик. Оптимизма в его голосе я что-то не уловила.

– Нет, ну правда. – Я отчего-то разволновалась, начала утешать Виталика ещё интенсивней. – Это же первая двойка, наверное, правда?

– Правда. – Подтвердил он к моему огромному облегчению

– Ну вот! – Обрадовалась я. – Исправишь, обязательно!

– Исправлю. Только до понедельника ещё как до луны, а дневник отцу сегодня надо показывать. А ему доказывать и обещать смысла нет. Он меня за двойку уроет.

– В каком смысле уроет?

– В прямом.

Я поняла, что он не шутит. И меня почему-то испугало его ненормальное ледяное спокойствие. Он словно под танк готовился кидаться, сжимая в руке гранату. Больше уточнять я не стала, памятуя о том, что говорить про родителей Виталик не любит. Но основательно задумалась. Прежде я полагала, что мамы строже, чем моя просто не существует на свете. За моей успеваемостью она с первого класса следила очень усердно и пристально, не давая мне лениться. Каждый день проверяла, как я приготовила уроки, однако, что касается дневника – его-то мама особенно не изучала. Только в конце каждой четверти открывала последнюю страницу для того, чтобы посмотреть итоги. После этого быстро листала и ставила на каждой страничке свою чёткую витиеватую роспись. Отец был далёк от всех этих мелочей, его задачей считалось материальное обеспечение семьи, а духовное моё воспитание, стало быть, целиком считалось маминой заботой – это помимо всех её домашних дел.

Мама Виталика, насколько я помню, не являлась домохозяйкой, а, по его словам, торговала на рынке. Отец же вообще был очень занятым человеком. Однако при всей его занятости у него хватало времени изучать дневник сына каждый божий день, да ещё и читать нотации по поводу плохих оценок. Но что это значит – уроет? Мне как-то не верилось в то, что на пороге двадцать первого века за двойки можно бить. Правда, спрашивать я не стала – только крепче сжала в своих пальцах локоть Виталика. Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся – тепло, ласково и преданно. Он словно видел во мне спасение от всех своих бед. И мне, если честно, очень нравилось быть этим спасением.

Глава 10

И снова мы шли из школы втроём. «Святая Троица» – мысленно усмехалась я и думала почему-то о том, что ходить так мы будем теперь постоянно. Не знаю, радовало меня это или раздражало. Вроде бы и хотелось побыть наедине с Виталиком, но в то же время приятно было лишний раз пообщаться с весёлым, задиристо-остроумным Вадимом, послушать его жизнерадостную болтовню, поспорить с ним о чём-нибудь, а ещё – просто полюбоваться им украдкой (украдкой даже от самой себя!).

Погода стояла солнечная и слегка морозная. Выпавший накануне вечером снег поэтому не таял, а ровно, красиво поблескивал под холодными, уже не греющими лучами. Наше настроение соответствовало окружающей красоте

– Пойдём через рынок. – Объявил Канарейка сразу же, как только мы вышли за ворота школы. – У меня сигареты кончились.

При слове «сигареты» я ощутила приступ тошноты, но вида не показала. Виталик укоризненно вздохнул:

– Вадь, ты б кончал с этим, а?

– Ни с тем, ни с этим я не кончал. – Грубо пошутил Вадим, глаза его как всегда смеялись. – Чего ты-то боишься? Как будто я тебя воровать посылаю.

– Так я и не за себя боюсь. Вдруг тебя поймают с поличным? Не сегодня – завтра и такое может случиться.

– Ну и что? Не расстреляют же.

– Всё равно, ты же на учёте.. – Снова начал было Виталик, но Канарейка перебил его на этот раз уже резко:

– Засохни, Павлецкий, а? Никто меня с поличным не поймает, эти бабки-торгашки дальше своего носа не видят.

К моему глубокому негодованию Виталик действительно «засох», хотя я прекрасно видела и чувствовала, как ему неприятно – причём не столько за себя, сколько за ни в чём не повинных старушек. Я вполне понимала Виталика и от души разделяла его мысли.

– Неужели тебе этих бабулек не жалко? – Сурово обратилась я к Вадиму. – У них и так пенсия, наверное, мизерная, они как могут подрабатывают. А ты их грабишь.

– Жалко. – Абсолютно серьёзно ответил Канарейка. – Но только жалостью сыт не будешь, и уж тем более не накуришься.

Логика – хоть стой, хоть падай. А я всё-таки оказалась права – эгоист Вадим Канаренко конкретный, и пусть Виталик сколько угодно поёт ему дифирамбы, факт, как говорится, налицо. Сам Виталик в эту минуту, похоже, подумал о том же. Чёрные, сросшиеся брови его сошлись к переносице, на лбу образовалась совсем взрослая складка, так не вязавшаяся с довольно ещё детским лицом. Что, задело? Вот так-то. Меньше будешь расхваливать своего лучшего друга.

Местный рынок находился буквально в двух шагах от школы – сразу же через дорогу. Прямо за продуктовым магазином уютно устроился небольшой «пятачок», заставленный прилавками и палаточками – здесь было довольно тесно, оживлённо и многолюдно, несмотря на середину рабочего дня.

Виталик остановился у крайнего прилавка:

– Привет, мамуль.

Мы с Вадимом тоже затормозили.

– Здрасьте, Галина Петровна. – В свою очередь поздоровался и Канарейка.

За прилавком, заставленным самыми разнообразными продуктами, сидела очень полная, прямо-таки необъятная женщина с замысловатой старомодной причёской. Я почему-то сразу поняла, что это парик – в такой холодный ноябрьский день он вполне удачно подходил на роль шапки.

– Виталик…– Увидев сына, Галина Петровна обрадовалась так, словно не видела его по меньшей мере месяц. – Как хорошо, что ты зашёл…

Она начала подниматься – медленно, неуклюже, как и все люди, страдающие избыточным весом. Я с любопытством разглядывала маму Виталика, пытаясь представить её в более уменьшенном виде. Наверное, в молодости она была миленькой девушкой, а если ещё и стройной, то почти красавицей. Даже теперь лицо Галины Петровны сохраняло следы былой привлекательности – на нём не заметны были мелкие морщинки, оно лоснилось, выглядело ухоженным и гладким. Голубые глаза смотрели на нас спокойно и ласково, и даже тёмные волоски над маленьким ртом (такие же, как у нашей директрисы Марго), её, пожалуй, не портили. Правда, сходства с Виталиком я, как ни старалась, отыскать не смогла. Если оно и было – то весьма и весьма отдалённое.

– Да, мы мимоходом. – Объяснил матери Виталик. – А ты чего-то хотела?

С соседнего прилавка подала голос худющая красноносая продавщица овощей и фруктов:

– Ну вот, Галюнь, а ты переживала!

– Чего случилось? – Сразу же забеспокоился Виталик, испуганно глядя на мать. Галина Петровна слабо улыбнулась:

– Да опять давление, сынок…С утра погода-то как менялась…Штормит меня ужасно, еле держусь.

Она отнюдь не преувеличивала – это было видно по лицу. А сейчас почти такое же лицо стало и у Виталика – он чуть ли не метнулся за прилавок, забыв на какое-то время про нас с Вадимом.

– Плохо? Очень? Чего ж ты тут сидишь, мам? Тебе прилечь надо, лекарство выпить.

– Надо бы. – Согласилась Галина Петровна. – Только куда же мне отсюда деваться?

– Ты бы постоял за мамку-то! – Вновь зачирикала торгашка с физиономией алкоголички. – Молодой, здоровый, помогать надо мамке! Такого сына вырастила, вон какой красавец! Сколько ему, Галюнь?.

Виталику явно не нравилось её цыганское щебетание, он мрачнел всё больше, переминаясь с ноги на ногу возле матери. Вадим, кусая губы, с трудом сдерживал смех. Галина Петровна, видно, уже давно привыкла к поведению разбитной соседки и даже по-своему с ней дружила. Ответила она, по крайней мере, охотно и даже с гордостью, как мне показалось.

– Пятнадцать.

– Пятнадцать?! – Алкашка аж завизжала от какого-то одной ей понятного восторга. – Ой, какой большой! Красивый, Галюнь, загляденье! Как учится? Хорошо?

– Хорошо. – Улыбнулась Галина Петровна.

– Вот! Не то, что мой Генка! Лодырь, совсем мозгов нету! Целыми днями по улицам шмонается!

– Ох, Маш, а мой как будто не шмонается. Тоже дома не найдёшь.

– Да одна компания, наверное. Они же у нас с тобой ровесники вроде как!

Прямо над моим ухом раздался короткий смешок Вадима:

– Ну да…От греха подальше с такой компанией связываться…

Я обернулась, вопросительно посмотрела на него:

– Что за Генка?

– Ковальчук. Шумляевский дружок.

– Тот самый ?

– Ну да….Полный Даун, весь в мамашу.

Переговаривались мы тихо – окружающие нас не слышали. Виталик растерянно топтался возле матери.

– Чего же делать-то, мамуль?

– Понятия не имею. – Галина Петровна обессилено опустилась на стул (или на что-то там ещё, я не видела, на чём она сидела). – Полежать бы часок-другой, да куда от прилавка деться?

Она тяжело вздохнула и внезапно меня осенило: она давно хочет попросить Виталика о помощи, но не решается, и мне почему-то вдруг стало бесконечно жаль эту неповоротливую, не совсем здоровую женщину. Она наверняка была хорошей и очень нежной матерью, и никогда бы не стала ругать Виталика за двойку.

Слава богу, до Виталика наконец-то тоже дошло, о чём пытается намекнуть ему мать, и хотя перспектива становиться за прилавок его вовсе не вдохновляла, деваться было некуда.

– Ну…Давай я тут посижу. – Предложил он неуверенно и покосился в нашу сторону. – Только я цен не знаю…

– Это ничего. – От внезапного облегчения Галина Петровна готова была расцеловать сына. – Маша тебе подскажет, ты у неё спрашивай. А в остальном тут не трудно – взвешивать ничего не нужно, товар штучный, а считать ты умеешь. Я через час-полтора тебя заменю, сынок, мне бы только чуть-чуть полежать.

– Не волнуйся, Галюнь, всё в порядке будет! – Заверила Галину Петровну Маша. – Я ж тут, что спросит – подскажу! Иди, иди, а то, неровен час, свалишься тут прямо у прилавка. Сынок у тебя хороший, правильный. Мне бы такого!

Галина Петровна медленно выползла из-за прилавка – уходить ей, видно, очень не хотелось, она то и дело оглядывалась на сына, и тот в свою очередь смотрел на неё тревожно.

– Ты дойдёшь? Тебе плохо не станет по дороге?

На меня совершенно неожиданно нашёл приступ несвойственной мне прежде тимуровской благотворительности. Я подалась вперёд:

– Давайте я вас провожу, Галина Петровна!

– Действительно! – Оживился Вадим, словно удивляясь, каким образом ему первому не пришло это в голову. – Давайте, мы вас проводим!

Такого поворота событий я никак не ожидала. Не хватало ещё мне остаться потом наедине с Канарейкой! Но возражать было поздно – Галина Петровна одарила меня тёплым материнским взглядом, улыбнулась. На щеках её заиграли весёлые ямочки, вмиг сделавшие это лицо совсем молодым:

– Спасибо, милая…Я тебя что-то не припоминаю.

– Я – Ксения. – Представилась я вежливо и даже с необъяснимым удовольствием – мне, как это ни странно, безумно хотелось понравиться такой доброй и хорошей маме Виталика.

– Она недавно сюда приехала. – Объяснил Виталик. Он не сводил с меня глаз, смотрел напряжённо и ревностно. Понятное дело, после того случая со чкаловской девушкой он уже инстинктивно видит в Вадиме потенциального соперника. При чём соперника более сильного. Поэтому и переживает, бедный…Боится отпускать…

– Спасибо, Ксюшенька. – Ещё раз поблагодарила меня Галина Петровна. – Может, не стоит беспокоиться? Дойду как-нибудь, не так уж далеко.

– Нет-нет, что вы! – Возмутился Вадим и даже под руку Галину Петровну взял. – Вас обязательно проводить надо, не дай бог что случится, в жизни потом себе этого не простим!

Не нравился мне его энтузиазм. Неискренний он был какой-то, наигранный. Впрочем, это было в стиле Вадима Канаренко, насколько я уже успела его изучить, он всегда так говорил.

Я осторожно подступила к Галине Петровне с другого бока, невольно обернулась к Виталику. Он стоял за прилавком среди всевозможных банок, консервов, пакетов с сахарным песком и макаронами и ещё всякой всячиной – такой потерянный и жалкий, что у меня сердце защемило от сострадания.

– Мы скоро придём. – Клятвенно пообещала я.

– Да ладно. – Неуверенно улыбнулся Виталик. – Не надо уже. Домой идите, вечером встретимся.

Безусловно, в душе ему этого совершенно не хотелось – надо было обладать очень чёрствой душой, чтобы этого не понять. Характер свой Виталик полностью унаследовал от матери.

– Мы вернёмся. – Заверил друга Вадим и ещё бережней склонился над его матерью. – Пойдёмте, Галина Петровна – потихоньку, не спеша…Вот так..

А за соседним прилавком во весь голос умилялась, захлёбываясь от радости, пьяница Маруся, как мысленно я её окрестила:

– Вот какие ребятки хорошие! Вот молодцы! Не то, что мой – только огрызается вечно, слова доброго не дождешься. Умнички! Ну, давай, Галюнь, счастливо! Поправляйся там скорее!

Глава 11

Галину Петровну мы довели до самого подъезда – выслушали миллион слов благодарности в свой адрес, пожелали ей в свою очередь здоровья и, в конце концов, остались во дворе одни. Сердце моё билось учащённо, я чувствовала себя так, словно стояла на краю пропасти и балансировала на одной ноге. Мне почему-то казалось, что Вадим только и делает, что соблазняет хорошеньких девушек – всех подряд, без разбору, а так как я причисляла себя к более чем хорошеньким, стало быть, я являлась его потенциальной жертвой. Виталик был далеко, и я, при всём желании, не могла прикрыться им как щитом. Едва лишь за Галиной Петровной закрылась подъездная дверь, я проводила её взглядом и сразу опустила глаза вниз. Сейчас, по законам жанра, Вадим должен был многозначительно смотреть на меня, гипнозом своих глаз заставляя терять волю. Я уже приготовилась держать оборону, демонстрируя ледяное равнодушие и пуританское благочестие, и была крайне удивлена, если не сказать, слегка разочарована, когда Канарейка, бросив быстрый взгляд на наручные часы, сказал мне:

– Сейчас, подожди минутку. Я к себе слетаю, пакет зашвырну, и пойдём обратно. Виталька там, небось, от тоски уже чахнет.

Только и всего. Никаких двусмысленных улыбок и красноречивых взглядов. Не может быть! Он же такой бабник! Неужели я его совсем не возбуждаю?! Я же лучше Маринки Фадеевой! Красивее!!! Самолюбие взбунтовалось – теперь я уже отчаянно хотела, чтобы Вадим обратил на меня внимание.

– Давай уж тогда и я до дома добегу, тоже пакет занесу.

– Давай. – Тут же согласился Канарейка. – Постой тут, я быстро.

Дома он действительно не задержался ни на минуту – вышел практически сразу же, как и вошёл. Вместе с Вадимом из подъезда выбежала красивая, ухоженная овчарка – судя по окраске, чистокровная, немецкая. Перебежав дорогу, она безо всякого стыда и смущения уселась под деревом справлять свою естественную потребность.

– Ника! Я кому сказал – к забору идти! – Канарейка остановился возле собаки, сокрушённо качая головой. Посмотрев на меня, пояснил:

– Никак не приучу её терпеть. Не может до забора добежать, всегда тут устраивается.

– Какая красавица… – Я залюбовалась Никой так же, как и её хозяином.

– Ещё бы! – С нескрываемой гордостью согласился Вадим. – Она вообще-то умная, только молодая очень.

– Сколько же ей?

– Ветврач сказал – год, не больше.

– Ветврач?

– Ну да. Точного возраста я не знаю. На улице подобрал прошлым летом. Какая-то сволочь завела себе собачку ради забавы, о прививках не подумала, а когда собака чумкой заболела – её взяли и выкинули как мусор, под забором подыхать.

– Да ты что… – Рассказ Канарейки привёл меня в ужас. – Такую породистую собаку – взять и выкинуть?!

– Да при чём тут порода? – Вадим уже полностью отвлёкся от моей персоны, широко развёл руки в стороны, и Ника, очевидно, зная этот сигнал, с восторженным визгом кинулась ему на грудь передними лапами. Шерсть её – чёрная с рыжими подпалинами блестела и переливалась на солнце, плотное, упитанное туловище ходило ходуном: Ника подпрыгивала, пытаясь лизнуть Вадима в нос, а он смеялся совершенно по-детски, самозабвенно тиская свою воспитанницу за уши, стоящие торчком. Господи, какие там девчонки! Мои попытки понравиться Канарейке сейчас шли прахом – эту любимицу он явно не променял бы ни на одну из своих легкомысленных подружек.

– Ну что ты…Ну что ты, маленькая?...Ах ты, моя хорошая….Ушастая…Зубастая…– Тормошил Вадим Нику и с удовольствием наклонялся, подставляя лицо к её быстрому розовому языку. Потом без всякого перехода снова обратился ко мне:

– Если бы ты её видела в то время! Там без слёз не взглянешь! Кожа да кости! А теперь какая стала! А? Чудо, а не собака!.. Ну всё, всё, моя умница, всё…Пойдём, прогуляемся с нами до десятого «А»..

Шли мы быстрым шагом, но Ника намного опережала нас. Энергия била в ней ключом – она шарила по кустам, что-то вынюхивала, выискивала на дороге, не забывая, впрочем, время от времени оглядываться на своего хозяина и коротко взвизгивать, признаваясь ему в любви. Действительно, трудно было поверить в то, что не так уж давно она болела чумкой – собака просто излучала силу и здоровье.

– Поразительно. – Выразила я вслух свои эмоции. – Как же ты её вылечил?

– Ну, помучился, конечно, будь здоров. – Признался Вадим серьёзно. – Домой, во-первых, еле притащил – она хоть и больная, злющая была, дикая. Кусалась, вырывалась.

– Понятное дело. – Усмехнулась я. – После такого предательств со стороны человека есть причина весь род людской возненавидеть.

– Вот именно. Принёс я её, значит, домой, а она в ванную забилась, рычит, никого к себе не подпускает, а сама трясётся как в припадке, глаза как у волчицы горят – страшные, безумные.

– Жуть какая…Тебя родители с таким сюрпризом из дома не выгнали?

– Меня? – Вадим недоумённо воззрился на меня, из чего я сделала вывод, что даже сама мысль эта для него кощунственна и невероятно. – С чего бы это?

Я пожала плечами:

– Ну, не знаю. Если бы я привела домой собаку – здоровую, не то, что больную, меня бы мамка с лестницы спустила.

– МЕНЯ не спустила. – Сказал Канарейка, как мне показалось, с ноткой высокомерия в голосе. – Моя мама даже голоса повышать не умеет. Ну так вот, о чём я говорил?

– В ванную забилась.

– А, да. И вот, отец вспомнил, что в соседнем подъезде у нас тётя Валя живёт, ветеринар со стажем. Я – пулей к ней. Так, мол, и так, что делать, помогите. Она тут же каких-то ампул набрала, шприцов – и за мной бегом. Как же мы, помнится, задолбались! Тётя Валя говорит: держи её, я укол сделаю. Я держу, она, дура, кусается – вон, до сих пор на руках шрамы остались. До крови зубами разодрала. Потом тётя Валя ещё приходила, опять колола, режим питания особый прописала – правда, в первое время она к еде не притрагивалась. Я её целыми днями уговаривал – хорошо, каникулы были. Ничего, пошло дело на лад. И есть потихоньку начала, и спокойней стала гораздо. Теперь вон совсем развеселилась. Правда, ест до сих пор только из моих рук, других не признаёт категорически.

– Здорово. – Восхитилась я невольно.

– Да чего уж здорово. – Не согласился Вадим. – Мало ли куда уехать надо будет – она же, чудачка, есть не станет, пока я не приду и не покормлю. Неудобно, а что поделаешь? Так приручил, что теперь деваться некуда.

– И всё равно здорово.

Подобные истории с хорошим концом всегда брали меня за душу, а иногда даже до слёз доводили. Торопливо поднимаясь по лестнице к своей квартире, я мысленно прокручивала в памяти только что услышанный рассказ Вадима и непонятно отчего радовалась как дитя. Здорово, что на свете ещё есть такие прекрасные, отзывчивые люди, способные делать простые, добрые дела – вроде бы и незначительные, но всё равно очень хорошие. Странный, необъяснимый Вадим Канаренко… Непостижимым образом сочетаются в нём порок и благодетель, и относиться к нему как-то конкретно совершенно не получается. Сейчас, например, я им буквально восхищалась, он был героем в моих глазах и мне…Господи, сейчас мне почти уже хотелось в него влюбиться! А ведь всего лишь полчаса назад я считала Канарейку самым неисправимым эгоистом на свете.

Мамин голос зазвучал сразу, как только я переступила порог дома. Раздавался он не из кухни, как обычно, а из гостиной, где громко работал телевизор.

– Где тебя носит, скажи на милость? Я уже замучилась обед разогревать каждые тридцать минут!

Вот ещё незадача – обед… Есть абсолютно не хотелось, тем более, что меня ждали. Вадим – во дворе, Виталик – на рынке, и мне вовсе не хотелось тянуть время, безо всякого аппетита глотая горячий суп. Объяснять это маме, правда, не имело смысла, и я сходу попыталась придумать нечто более или менее правдоподобное.

– Я не хочу обедать, мам, у нас сейчас собрание в классе, генеральная уборка, я тебя предупредить пришла, чтобы ты не волновалась.

Пауза длилась ровно пять секунд.

– Какая ещё генеральная уборка? – Переспросила, наконец, мама озадаченно.

– Какая-какая… В классе. У нас ещё окна на зиму не заклеены, во все щели дует. Кто за нас это сделает? – Такое количество белиберды, как это ни странно, произвело на маму впечатление. Она поверила. Только заворчала недовольно.

– Нашли время окна клеить – уже снег лежит. Когда ты придёшь?

– Скоро!

В последнее время я слишком часто стала врать. Знала бы мама, что я сегодня и курить пыталась научиться.

Швырнув пакет с учебниками в комнату на диван, я почти бегом вылетела из квартиры. Свобода! Чудесная, сладкая свобода! Мне хотелось смеяться от счастья. Впереди был день, полный впечатлений, и я стремилась к нему навстречу без оглядки назад. Всё было интересно, обо всём хотелось знать – я заваливала Вадима шквалом вопросов, и он охотно удовлетворял моё любопытство.

– Слушай, а гуляет Ника тоже только с тобой?

– Нет, слава тебе господи. Когда приспичит, она уже особо не разбирается, кто её на улицу выпустит. Но днём у нас, как правило, никого дома не бывает.

– У вас такая семья большая. Дружно живёте?

– А то как же! С Варькой иногда только собачимся, с Никиткой бывает. Но это естественно, по-моему. Братья и сёстры во все времена чего-то поделить не могут.

– Не знаю-не знаю. Я в семье одна-одинёшенька. Брат есть, правда, двоюродный, во Владимире живёт. Представляешь, женился неудачно в прошлом году. Тётя моя, мамина сестра, с невесткой кухню делить отказалась, пришлось им квартиру трёхкомнатную разменивать.

– Фигня какая. Послала бы тётя твоя их подальше, пусть частную снимают.

– Дорого частную снимать.

– Кого это мучает? Где твой брат работает?

– В автосервисе.

– И что, мало получает? Ни за что не поверю.

– Да нет, получает нормально. Но у них ребёнок скоро будет, на него тоже много денег нужно.

– Ребёнок? Чего-то быстро они сообразили.

– Получилось так.

– Да ну! Что значит – получилось? У меня, например, не получается, если я не хочу.

Мне стало смешно: вот же как выходит – в свои двадцать четыре года мой двоюродный брат Серёжка, оказывается, не набрался и половины того опыта по части половой жизни, которым обладал пятнадцатилетний Вадим Канаренко. Совсем не удивительно: Серёжка, насколько мне помнится, до женитьбы с девчонками и не гулял вовсе, оттого-то и влип сходу как муха в паутину. А Вадик Канаренко хоть и молодой, да ранний, зато его на мякине не проведёшь (в смысле – ребёнком не захомутаешь!) И, тем не менее, мне о многом захотелось узнать подробней.

– Ну а, допустим, получилось? – Предположила я, поразмыслив. – Представь себе. Что бы тогда делал?

– Я? – Переспросил Канарейка и впервые за всё время нашего разговора задумался. Правда, ненадолго – только на миг. – Не понимаю…Я-то чего должен делать?

Что ж, так я и предполагала. Опять стало неприятно, но я попыталась этого не показать.

– Значит, ничего бы не сделал?

– Нет, ну а что я, жениться сразу должен? – Вадим был совершенно искренне возмущён. – Ты посмотри на меня. Какой я муж? Да я вообще жениться никогда не собираюсь.

– Серьёзно? – Изумилась я.

– Абсолютно. – Вадим действительно посмотрел на меня безо всякой иронии. – Мне и так неплохо живётся.

– По-моему, тебе сейчас просто рано об этом говорить.

– Господи, да какая разница – рано или поздно? Думаешь, через десять лет я стану другим?

Я в свою очередь взглянула на Канарейку, напрягая воображение, попыталась представить его в возрасте двадцати пяти лет. Нет, он, и правда, вряд ли изменится. Его внешность станет ещё более совершенна с годами, а характер – более круче. Он и сейчас превосходно знает себе цену – красивый, холёный мальчик, обожаемый всеми баловень судьбы. Он самоуверен и полон амбиций. Он слишком высоко ценит свою свободу и никогда в жизни от неё не откажется.

Вадим повёл Нику домой, а я, стоя возле подъезда, всё ещё размышляла о странностях человеческой натуры и никак не могла разобраться: какой же он, Канарейка? Хороший или плохой? Безусловно, что-то стоящее и даже отчасти благородное в нём есть…Но держаться от его чар надо подальше – он не из тех, кого можно привязать к себе. Девушку, имеющую несчастье от него забеременеть, Вадим едва ли станет жалеть – он просто перешагнёт через неё и равнодушно пойдёт себе дальше. Он не нуждается в постоянстве, он без ума от своей собаки, а мы, девушки, и весь наш женский род являемся для Вадима Канаренко всего лишь средством удовлетворения его рано проснувшейся мужской потребности. Конечно, не мне его судить. Я, во всяком случае, смотрю на вещи трезво, и влюбиться в Канарейку никогда себе не позволю. Следовательно – и бояться мне нечего.

Вернулся Вадим чуть позже, чем обещал.

– Прикинь, – сообщил он мне весело, – пока мы с тобой ходили, там полный дом народа собрался. За столом сидят, обедают – только ложки звенят. Насилу вырвался.

– У меня почти та же самая история. – Улыбнулась я. – Маме пришлось с три короба наврать для того, чтобы из дома смотаться без обеда.

И снова мы торопливо шли по бесконечно длинной дороге – скользкой, заледеневшей, морозной. Воздух пах свежим холодом, и его хотелось вдыхать полной грудью, рискуя простудить горло. Солнце светило прямо в глаза, я щурилась, но с огромным удовольствием подставляла лицо под лучи. Они, конечно, нисколько не согревали меня, но чувствовать на коже их ласковое касание всё равно было приятно.

– Вадим, а кто твои родители? – Опять нашёл на меня порыв жгучей любознательности. Благо, и собеседник попался на редкость словоохотливый.

– Родители? Отец – военный лётчик, мама – учительница. Английский преподаёт в Звёздном Городке.

– Да ну! На вражеской территории? Там знают, что она – твоя мама?

– Знают, наверное. Нет, определённо знают. Севка Пономарёв ей как-то после уроков цветы подарил, чтобы она их Варьке передала.

– Здорово…– Протянула я восхищённо. – Он что, до сих пор её любит? Даже несмотря на вашу войну?

Канарейка с досадой поморщился:

– Да Пономарёв вообще воевать не умеет. Ты бы его видела – умерла бы со смеху.

– Почему?

– Да он шизик полный. Не от мира сего. Это Дубровин его ещё боле менее духовно поддерживает. Носится с ним как с торбой писаной, уроки по двести раз объясняет, комсорг хренов. Отличника из него пытается сделать. Будто не соображает: Пономарёву родаки готовый аттестат с пятёрками купят и в любой вуз за бабки устроят. Не пойму только, как он там учиться будет? С его мозгами в пору улицы подметать…Ха…Дубровину вместе с ним поступать придётся и шефствовать дальше.