Текст книги "Ровесники. Герой асфальта (СИ)"

Автор книги: Елена Курносова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

– Слушай, может, достаточно уже лекций на мою больную голову, а? – Раздражённо перебил меня Канарейка. – Я, кажется, не глупее тебя и всё понимаю не хуже! Наркозависимость мне не грозит.

– Как можно быть в этом уверенным? – Тихо усмехнулся Виталик – он как всегда старался меня поддержать.

– Можно. Я лично в себе уверен. Даже если мне понравится, второй раз я пробовать не стану, потому что на вещи смотрю трезво и хорошо понимаю, что такое – жить в вечных поисках очередной дозы. У меня другие виды на жизнь и не настолько уж мне плохо живётся, чтобы я начал искать утешение в наркотическом трансе.

– Да. На вещи ты смотришь трезво. – Заметил Виталик. – Особенно вчера у тебя это лучше всего получилось. Кстати, алкоголь – тот же наркотик

Вадим вспыхнул, неловко приподнимаясь на подушке:

– Я не завишу от алкоголя! Ты когда-нибудь видел, чтобы я трясся, увидев бутылку?

– Нет. – Честно признался Виталик. – Но когда предлагают – никогда не отказываешься. Да ещё с таблетками смешать додумался. Видел бы ты себя вчера со стороны…

Канарейка насупился – кажется, представлять себя со стороны ему было не очень приятно.

– А вы чего меня не остановили-то? – Нашёлся он, наконец. – Видели же, что я невменяемый.

– Ну да, тебя остановишь. – Виталик многозначительно взглянул на меня. Я улыбнулась ему в ответ. Наш молчаливый диалог окончательно расстроил Вадима.

– Что, неужели всё в самом деле так страшно было? – Он смотрел на нас с тайной надеждой, однако Виталик был безжалостен к раненому другу:

– А ты по себе не чувствуешь?

– А что я такого натворил? Я один что ли дрался, а вы нет?

– Мы за тебя заступались, Вадь. Кстати, она вот… – Виталик кивнул в мою сторону. – Первая инициативу проявила, не смогла смотреть, как Сергиенко тебя метелит.

– Чё, серьёзно? – Вадим изумлённо уставился на меня.

– Да. – Мило улыбаясь, подтвердила я. – Даже стекло в окне разбила – так в азарт вошла.

– Ни фига себе…– Канарейка засмеялся – слабо, то и дело морщась от боли. – Ой…Ой…Вот менты поганые…Сволочи…Какое они право вообще имели, а?

– Имели, Вадь, имели. – Ласково заверил его Виталик. – За твоё вчерашнее поведение тебе ещё мало досталось.

Вадим обиженно надулся:

– Ничего себе – мало! Всю ночь ползал до туалета и обратно…Кровью ходил. Думал, сдохну от боли…Мало…

– Сейчас-то как?

– Полегче. Хорошо маме додумался не говорить. Она вообще бы от разрыва сердца умерла.

– Слушай. – Не выдержала я. – Если ты так о мамином покое заботишься, зачем так себя ведёшь? Неужели ты заранее не знаешь, что она будет переживать?

– Я ничего нарочно не делаю. – Резко возразил Вадим. – И зла никому не желаю. Это всё циклодол. От него возбудимость усиливается.

– Тебя послушать, так выходит, ты всю жизнь на циклодоле сидишь. – С иронией заметил Виталик. – Возбудимость – твоё ежедневное состояние. Может, тебе элениум нужен на будущее, во избежание подобных эксцессов?

– Да чего я особенного сделал? Дерёмся мы не в первый раз…

– А ментов как ты матом поливал – помнишь?

– Кто?! Я?! – Канарейка приподнялся с подушки ещё выше и боли на этот раз даже не заметил.

– Ты, ты. – Хором, с улыбкой подтвердили мы.

– Фигня…Я вообще не умею матом ругаться.

– Правда? – Виталик изобразил глубочайшее удивление. – Ксюш, ты слышала, как он вчера выделывался?

– Ещё бы.

– Твоими ругательствами можно было целую энциклопедию заполнить.

– Два тома. – Подхватила я. Мы с Виталиком уже откровенно веселились, наблюдая за растерянностью Канарейки.

– О бо-оже…– Внезапно обессилев, он снова рухнул лицом в подушку. Больше в своё оправдание сказать ему было нечего, и мы, осознав это, тоже прекратили издеваться. В конце концов, отбитые почки – вовсе не шутки. Вадиму сейчас действительно было плохо, и нуждался он больше в нашем сочувствии и заботе, а не в нудных нравоучениях и ехидных насмешках.

Я взяла со стола таблетку аспирина и чашку с водой, окликнула Канарейку:

– Выпей таблетку. Легче станет.

На этот раз он подчинился – тихо и беспрекословно, как больной ребёнок, взял из моих рук лекарство, выпил его и, вернув мне чашку, опять лёг ничком. От этого покорного молчания нам почему-то стало не по себе – не таким привыкли мы видеть Вадима.

– Очень плохо, да? – Чуть слышно спросил Виталик.

– Нормально…Только жалеть меня не надо, договорились?.. Сам во всём виноват.

– Никто тебя не жалеет. – Сказал Виталик серьёзно. – Мы просто тебя поддерживаем в трудную минуту, как положено друзьям. Правда, Ксюш?

– Правда.– Не думая, согласилась я.

Вадим поднял лицо:

– Спасибо.

Он уже улыбался, как ни в чём не бывало, и это был снова прежний Канарейка – весёлый, неунывающий, такой же, как всегда. У меня как будто тяжёлый груз с души упал, сразу же стало легко и радостно. Неужели иногда для поднятия настроения требуется так мало?

– Слушай, давай музыку что ли включим? – Обратилась я к Вадиму. – Так веселее будет.

– Включай. – Он кивнул на стоявший в углу комнаты большой музыкальный центр «Панасоник». – Только моя музыка тебе вряд ли понравится. Хочешь – Варькины сходи, возьми в её комнате.

– Нет, зачем же. – Я подошла к центру. Рядом стопкой, друг на друге лежали кассеты. Их было штук десять, неподписанных из которых я насчитала только три. Все остальные были с записями песен «Арии». Целых семь альбомов! Я, ничуть не сомневаясь, сняла самую верхнюю. Прочитав название «Ночь короче дня», сразу же вытащила кассету из коробки и вставила в первую секцию. Бог с ним. «Ария» так «Ария». Может, свершится чудо, и я вдруг что-нибудь пойму в этом грохочущем искусстве?

А Канарейка тем временем окончательно оживился:

– Виталь, поставь чайник сходи на кухню, а? Чего просто так сидеть?

Виталик молча вышел. Сидя на кровати Никиты, я разглядывала комнату вокруг себя и старалась прислушаться к словам песни, доносившейся из колонок.

В краю древних предков я рос чужаком

И не чтил ни святых, ни чертей,

Я шёл против ветра, я шёл напролом

В мир нездешних и вольных людей,

Но я не был никогда рабом иллюзий!

– Погромче сделай. – Попросил меня Вадим, и я, прибавив децибелы, чуть не оглохла от тяжёлой металлической музыки.

Здесь молятся Богу и Сатане –

Без хозяина трудно прожить,

И каждый построил себе по тюрьме

Веря в праведность царственной лжи,

Но я не был никогда рабом иллюзий!

Кажется, я начала осознавать, почему Вадиму нравится «Ария». Песни этой группы очень подходили к его собственному жизненному кредо и вполне соответствовали характеру Канарейки. Они так и призывали к борьбе.

Здесь на вершине рядом со мной

В небе кружат три белых орла,

Гордость им имя, Дух и Покой,

А за ними ни зла, ни добра.

Стой на вершине рядом со мной,

Там, где кружат три белых орла,

Гордость им имя, Дух и Покой,

А за ними лишь высь,

Лишь холодная высь,

Ни добра, ни зла!

Ну так и есть…Все эти строки так явственно читались на лице Вадима, словно он сам был их автором. Я сидела и смотрела на плакат «Арии», висевший над кроватью Канарейки. Довольно старый уже плакат, потрёпанный по краям, с изображением патлатых, лохматых рок-музыкантов. «Герой асфальта» – гласили кроваво-красные буквы внизу.

Меня проклинали, смеялись в лицо,

А старухи плевали мне вслед,

Друзья награждали терновым венцом

И пророчили множество бед,

Но я не был никогда рабом иллюзий!

Но даже в час смерти не стану другим,

И никто не поставит мне крест,

Я буду свободным, но трижды чужим

Для пустых и холодных небес.

Я не стану никогда рабом иллюзий!

Я даже не заметила, как их кухни вернулся Виталик. Нога моя непроизвольно отбивала гитарный ритм песни… «Герой асфальта»…Мне нравилась эта фраза…Герой асфальта…Это просто здорово…И тоже как будто про Вадима сказано…

– Что, плакат понравился? – Очнулась я, услышав вопрос Канарейки.

– А? – Мне с трудом удалось собрать рассыпавшиеся в голове мысли и вернуться в реальность.

– Я говорю, плакат тебе что ли понравился? Так внимательно его сидишь, изучаешь.

– Я просто так.

– От скуки? – К Вадиму окончательно вернулась его прежняя насмешливость, но я уже как-то к ней привыкла. А может быть, просто притерпелась.

– Нет. Интересно просто посмотреть, кому ты поклоняешься.

– С чего ты взяла, что я кому-то поклоняюсь? – Кажется, Канарейка обиделся. Я даже растерялась, не зная, чем загладить свою оплошность.

– Ну…Ты же любишь «Арию».

– Люблю. Ну и что?

– Плакат, вон, у тебя висит.

– Это не говорит о том, что я фанат. – Отчеканил Вадим раздражённо, а Виталик, который успел устроиться на диванчике возле меня, дал объяснение:

– Это реликвия, Ксюш, совсем другого характера.

– Какого же? – Тотчас попросила я уточнить, поочерёдно поглядывая на обоих ребят.

Вадим вздохнул:

– Этот плакат у меня давно тут висит. Лет шесть, если не больше. Ремонт делали в прошлом году, а я его на новые обои повесил. Зачем – не знаю. На память, наверное.

– Почему – на память? – Не поняла я.

– Понимаешь, я «Арию» впервые услышал, по-моему, лет в девять. Как сейчас помню, «Герой асфальта» альбом приятель дал. Не новый уже, правда, старенький такой альбомчик, до моих ушей только в девяносто втором дошёл… Так вот, я его тогда буквально загонял, по десять раз мог прокручивать от начала до конца. Дома все вешались, когда я кассету врубал на полную катушку, отец всё грозился плёнку порвать и выкинуть в мусорку.

А однажды осенью я ангиной сильно заболел. Я вообще часто ей болею, у меня это хроническое, с детства. Так вот, валялся с температурой под сорок, врач у меня абсцесс нашёл, велел срочно в больницу везти и там вскрывать…Так, помню, хреново было…И вот, отец тогда специально в Москву ездил в «Железный марш». Купил мне этот плакат и кассету с новым альбомом «Арии». Порадовать меня хотел. С тех пор у меня просто духа не хватает этот плакат снять. Рука не поднимается. Так что фанатизм тут ни при чём, как видишь.

Нет, это просто невероятно! Я когда-нибудь перестану поражаться многоликости Вадима Канаренко? Когда-нибудь сумею до конца постичь все грани его удивительно непредсказуемого характера? Каким образом возможно испытывать родительские нервы сумасбродными выходками, подобно вчерашней, и в то же время так трепетно хранить незатейливый отцовский подарок целых шесть лет? Выходит, отца Вадим любит ничуть не меньше матери и только какой-то сидящий внутри его сознания подростковый протест заставляет Канарейку идти наперекор всем и вся.

– А ты располагайся, Ксюш, будь как дома. Можешь даже похозяйничать тут на кухне, чаю приготовить себе и Витальке.

– А ты? – Я с готовностью поднялась, намереваясь немедленно приступить к порученным мне обязанностям. Вадим в ужасе замотал головой:

– Нет-нет-нет…Мне бы пивка сейчас бутылочку. А чай – не-ет… Там открой шкаф, печенье возьми, конфеты…Заварка на столе, в чайнике, там же сахарница. Ты не стесняйся только. Представь, что мы с тобой – муж и жена, и эта кухня – твоя собственная.

Похоже, он начал поправляться – опять из уст его зазвучали двусмысленные шуточки, переходящие в откровенную издёвку. Виталик на этот раз, слава богу, благоразумно промолчал, сделав вид, что ничего не услышал. Молодец…Давно пора бы сообразить, что на реплики Вадима так и следует реагировать.

Чайник на кухне кипел во всю. Пользуясь оказанным мне доверием, я сняла с сушилки небольшие чайные чашки – точно такие же, как та, с водой, что стояла сейчас в комнате Вадима на письменном столе, красные в белый горошек. Легко отыскались в подвесном шкафчике печенье и конфеты. Разлив чай по чашкам, я осторожно понесла их в комнату. Ну пути моём из темноты прихожей возникла Ника, и я от неожиданности едва не споткнулась об неё, расплескав чай.

– О, господи…Ника…Ты что тут стоишь?

У меня никогда в жизни не было дома животных – этому обстоятельству отчаянно противилась мамина брезгливость и её же патологическая страсть к стерильной чистоте. Поэтому общаться с братьями нашими меньшими я, откровенно говоря, не умела. А Ника смотрела на меня умными ореховыми глазами и явно намеревалась войти на кухню. Догадавшись об этом, я попятилась с чашками назад.

– Ну проходи, если хочешь…Иди…

С ума можно сойти, я говорила с собакой как с человеком и всерьёз считала, что она меня понимает! Ника на правах полноправной хозяйки этого дома чинно прошествовала к миске с водой возле холодильника, жадно чмокая, отхлебнула добрую половину, после чего обернулась и вопросительно посмотрела на меня.

– Ты чего? – Я даже растерялась от чего-то, оробела под этим совсем человеческим взглядом. – Печенье хочешь? Держи…

Я протянула печенье к самому носу собаки. Ника удивлённо понюхала предназначенное для нее её лакомство, однако взять его с моей ладони даже не попыталась – медленно опустила морду и поплелась в прихожую.

– Не хочешь – как хочешь, дело твоё. – Не зная, что делать с обнюханным печеньем, я положила его на край стола и, снова взяв чашки, двинулась в комнату. Там шёл оживлённый разговор – Вадим и Виталик о чём-то спорили. Громкая музыка слегка заглушала их голоса, но, тем не менее, я чётко расслышала суть, ещё не заходя в комнату.

– Ну и на хрена ты это сделал? – Возмущался Канарейка. – Больше всех надо было что ли?

– Не знаю, Вадь, я тогда ни о чём не думал. – Оправдывался Виталик. – Всё спонтанно как-то получилось, само собой.

– Само собой? Ничего себе! Взял чужую вину на себя – и глазом не моргнул!

Я так и застыла на пороге с чашками в руках – речь, как видно, шла о моей скромной персоне.

– Вадь, поверь, так было надо.

– Кому?

– Мне. Мне лично. Ты просто понять не можешь.

– Могу я понять. И она, значит, промолчала? Приняла твой рыцарский жест как само собой разумеющееся?

Возникла короткая пауза – я сообразила, что Виталик медлит с ответом, подбирая слова.

– Н-нет…– Голос его прозвучал неуверенно. – Она пыталась мне помешать, но я запретил ей вмешиваться.

– Ну и дурак. – Вадим объявил это как приговор – твёрдо и безапелляционно, на что Виталик тихо, но так же упорно откликнулся:

– Ну и пусть. Мне так захотелось.

– Знаю-знаю. Понравиться ей хотел, вот и выделывался. А как отец на твои художества посмотрел?

– Лучше не спрашивай.

– Нет, ну серьёзно, меня-то ты что стесняешься? Я, по-моему, всегда в курсе твоих семейных разборок.

– Я знаю, Вадь…Только не дай бог она услышит, я не хочу, чтобы она…

– Что, так серьёзно что ли на этот раз? – Канарейка встревожился не на шутку, и чашки в моих руках так же предательски задрожали от внутреннего волнения. Понимая сердцем, что подслушивать плохо, я, тем не менее, инстинктивно попятилась дальше от порога. Меня тут нет…Я всё ещё на кухне, готовлю чай себе и Виталику…Говорите сколько душе угодно, я вам не мешаю…

– Ой…– Виталик вздохнул. – Даже вспомнить жутко…Мы как домой пришли, он прямо с ходу, не раздеваясь, меня за шиворот – и в комнату. Но пол швырнул – и давай ботинками фигарить…Я уж руками голову как могу закрываю…Мамка рядом кричит, сердце кровью обливается. Мне даже не больно было, я больше за неё беспокоился. Она же лезет заступаться, а он её за это тоже кулаками по лицу… Тварь…Я его убью когда-нибудь, гадину… Ненавижу…

Короткий миг – и под моими ногами уже лежали две разбитые чашки, а горячая жидкость растекалась по паласу, образовывая большое пятно…Дослушалась, разведчица? Молодец…Так тебе и надо за всё…За Виталика и за его несчастную больную маму это слишком мягкое для тебя наказание, подлая стерва… Тебя убить мало, так же как и главу семьи Павлецких. Испугалась последствий своего хулиганства? Накуролесила – и в кусты? Сидела бы ты лучше дома вчера вечером. Дура…Ничтожество…

Звон разбитой посуды не остался незамеченным – из комнаты сразу же высунулся Виталик.

– Ого… – Выдохнул он удивлённо, увидев, во что превратились две чашки с чаем. Я стояла, прислонившись к стене спиной, и потерянно смотрела себе под ноги. То, что я разбила чужую посуду, для меня, если честно, не доходило. Мысли текли в другом направлении – вернее, их не было совсем. Просто нашло какое-то оцепенение, похожее на шок.

– Ксюш…Ты что? – Виталик осторожно переступил через осколки и, взяв меня за плечи, попытался заглянуть в глаза. – Что случилось?

Я не могла говорить. Хотела – и не могла. В горле стоял ком, он душил меня, и я отчаянно с ним боролась…Ненавижу…Так сказал Виталик о своём отце, и в голосе его действительно прозвучала дикая, животная ненависть. Ненависть собаки, привязанной цепью к конуре, имеющей несчастье стать собственностью хозяина-садиста… Я не думала, что Виталик способен на такую ненависть. Он даже к ребятам из Звёздного Городка относился без особой злости. А тут – родной отец. Я же сейчас больше всего на свете ненавидела самоё себя и скрывать этого не собиралась.

– Ты что? – Опять повторил Виталик. Я подняла глаза, с трудом заставляя себя говорить – комок всё ещё торчал в горле.

– Ничего…Я всё слышала…Извини…

Он смутился, но попытался мне этого не показать.

– Ничего страшного. – Присев возле моих ног, Виталик принялся собирать с паласа осколки.

– Чего там случилось у вас? – Раздался из комнаты нетерпеливый голос Вадима. – Разбилось что-то?

– Да. – Я нашла в себе силы ответить как можно громче. – Извини, Вадим. Я нечаянно чашки с чаем уронила…Я обязательно куплю взамен.

– Успокойся ты, господи! Посуда бьётся к счастью – так же, как и окна! Вы только не обижайтесь на то, что я вам не помогаю убирать, ага?

– Кто бы на тебя обижался… – Усмехнулся Виталик, ползая по полу. – Лежи, не двигайся, герой Полтавы! Мы уж как-нибудь сами справимся!

Справились мы действительно быстро – крупные осколки Виталик собрал руками, мелкие я после этого сгребла в совок веником. Работали мы не переговариваясь, оба почему-то стеснялись друг друга, один Вадим болтал без умолку. Он уже давно понял, из-за чего я разбила чашки, однако его, в отличие от нас, это ничуть не смущало.

– Вообще, Виталь, ты, конечно, здорово сглупил. Надо тебе было на меня всё валить. Всё равно мне досталось. Семь бед – один ответ!

– Зачем? – Хмуро поинтересовался Виталик с кухни. Он наливал чай в другие чашки, а я стояла рядом и держала конфетницу, полную батончиков и «Юбилейного» печенья.

– Мне, по-крайней мере, от родителей бы ничего не было.

– Ну естественно. Ты этим всю жизнь и пользуешься. А о том, что штраф им пришлось бы платить не подумал?

– А что, большой штраф?

– Стоимость разбитого стекла.

– Как будто я знаю, сколько стоит стекло.

– Не важно, Вадь. С тобой посоветоваться вчера у нас как-то не получилось. А сейчас уже поздно это обсуждать.

Говорил Виталик как-то очень грустно и почему-то избегал смотреть мне в глаза, словно это он был виноват передо мной за то, что взял мою вину на себя. А я опять мучилась угрызениями совести.

– Виталь…Я достану деньги и верну твоим родителям…

Виталик досадливо поморщился:

– Перестань, Ксюш. Это ничего не изменит. Ты же слышала, что я Вадьке рассказывал.

– Это из-за меня…Я виновата.

– При чём тут ты? Ему бы только повод найти подходящий…

ЕМУ…Виталик даже не хотел произносить слово «отец» … Это было просто ужасно, такое в голове не укладывалось!

– Мне бы, между прочим, тоже ничего бы дома не было. – Тихо заметила я, тщетно пытаясь поймать взгляд Виталика. – Меня бы так же посадили под домашний арест – и всё. Не надо было меня выгораживать.

– Всё. – Неожиданно громко сказал Виталик и сам вдруг прямо и решительно посмотрел мне в глаза. – Давай закроем эту тему раз и навсегда. Хорошо?

Он не спрашивал, а скорее требовал моего согласия. И я смирилась. Только осадок в душе нехороший остался надолго. Потом мы с Виталиком сидели за письменным столом в комнате Вадима и не спеша пили чай с батончиками и печеньем, изо всех сил стараясь забыть про всё неприятное и разговаривая о всякой всячине.

– У тебя батончики когда-нибудь переводятся дома? – Спросила я у Вадима. Он качнул головой:

– Не-а. Это мой наркотик, я без него не могу.

– Во-во. – Усмехнулся Виталик. – А говорил, что наркозависимость, тебе не грозит. Смотри, переешь когда-нибудь.

– Ерунда. Здоровье у меня отменное.

– Уж кто бы говорил! А гланды?

– Какая связь между гландами и батончиками?

– А что с гландами? – Живо поинтересовалась я, запивая печенье чаем. Вадим вздохнул с унынием:

– Да ну. Я же тебе уже говорил, у меня ангина хроническая с детства. Каждый год, стоит только чуть-чуть горло застудить – и всё, начинается райская жизнь…Вырезать бы на хрен эти гланды!

– А ты ещё без шапки в такой холод ходишь. – Укоризненно заметил Виталик.

– При чём тут шапка? Это же голова. Горло-то я по возможности стараюсь от холода беречь. Да и голосовые связки мне могут в будущем пригодиться.

Это было уже любопытно, я даже жевать перестала, глядя на Канарейку, который всё так же лежал на животе.

– Зачем они тебе могут пригодиться?

Он скромно потупил свои детские, трогательные глаза, будто и в самом деле очень смущался отвечать.

– Ну…Вдруг правда захочу в артисты податься?

– А может и запоёшь как Харатьян. – Подхватил Виталик, словно дразня своего друга. – Да и вообще, Вадь, если уж становиться звездой, то лучше в шоу-бизнесе. Актёры столько не получают, сколько любой посредственный певец гребёт.

– А я не хочу быть посредственным. Хочу быть лучшим. Да и вообще, ерунда всё это. Лучше на юрфак попробую поступить, как мама мечтает.

– Попробуй. Только Татьяне Евгеньевне потом на глаза никогда не показывайся. Она тебе такого предательства не простит. Её твоё курение – и то до паники доводит. Ты бы бросил, правда, это дело. Раз так о гландах своих беспокоишься.

– О боже…– Вадим обречённо уронил голову на подушку. Похоже, всё было и правда серьёзно. Виталик будто мысли мои в этот момент прочитал.

– Хочешь одну вещь послушать? – Спросил он у меня и, не дожидаясь ответа, метнулся к музыкальному центру. Быстро выключил «Арию», а вместо неё вставил в ту же секцию кассету из неподписанной коробки. Наблюдая за его манипуляциями, Вадим морщился будто Виталик ему силой скармливал лимон.

– Ну на фига, Виталь? Не надо…

– Да подожди ты. – Огрызнулся тот, воодушевлённо мотая кассету на нужное место. Я с любопытством ждала, чего же сейчас услышу.

Музыка, зазвучавшая из колонок, была мне хорошо знакома. Песню я тоже узнала сразу и потому не замедлила проявить свою эрудицию перед ребятами.

– Это Джордж Майкл. «Беззаботный шёпот».

– Почти угадала. – Улыбнулся Виталик. Вадим, как ни странно, был нем словно рыба и только косился неодобрительно, исподлобья на своего друга и на меня.

Эта песня всегда мне нравилась, её запись у меня даже была где-то дома на какой-то кассете. И пусть я слушала её не настолько уж и часто, разницу в звучании всё-таки уловила. Это был вроде бы как ремикс с оригинала, другая обработка и голос… Сперва мне показалось, что поёт Джордж Майкл, как и положено, однако потом, стоило только прислушаться как следует…

– Что это такое? – Я растерянно уставилась на Виталика. Он, хитро улыбаясь, смотрел мне в глаза:

– А ты как думаешь?

– Это же Джорджа Майкла песня?

– Да.

– Но что-то в этой версии по-другому…

– И что, по-твоему?

Я, честно говоря, уже начала догадываться в чём дело, просто поверить до конца не могла в то, что это правда. Слишком невероятно… Впрочем, во всём, что касается Вадима Канаренко, невероятность чаще всего становится закономерностью. Мне только привыкнуть никак не удаётся к его фантастической незаурядности.

– Не можешь быть. – Я обернулась к Канарейке. – Это ты поёшь?!

– Я…А что, не похоже? – Он заметно нервничал и на меня не смотрел. Батюшки, неужели наш герой асфальта всё-таки умеет скромничать и смущаться?! И почему-то именно в этой ситуации, когда робость совершенно неуместна и нелепа.

– Нет…То есть…Похоже, просто я поражаюсь…Ты так хорошо знаешь английский?

– Я тебе, кажется, говорил, кем моя мама работает.

– Нет, ну всё равно…Такое чистое произношение….Просто удивительно…Виталик, по-моему, прав – по тебе шоу-бизнес плачет.

– Да пусть он хоть обрыдается, этот ваш шоу-бизнес. Туда без хорошего продюсера не влезешь.

– Ты-то не влезешь? – Недоверчиво хмыкнул Виталик. – Да ты без мыла куда угодно влезешь, если захочешь!

– Если захочу.

– А ты просто не хочешь?

– Не хочу.

– А почему?

– А потому что противно свои душевные порывы выставлять на всеобщее обозрение и превращать их в инструмент для зарабатывания денег.

– Да ты у нас просто романтик оказывается, Вадик.

– Это ты романтик. Я трезво смотрю на вещи.

– И что же ты видишь?

– Кем я стану, если пробьюсь к Парнасу.

– И кем?

– Кем-то вроде Юры Шатунова в пору процветания «Ласкового мая».

Дальше Вадим мог ничего не объяснять – я уже поняла его позицию и, сказать по правде, мысленно была с ним согласна. Обладая таким крутым нравом и поистине мужским началом нет ничего отвратительнее, чем превратиться в мальчика для толпы. Слишком уж ценил Канарейка свободу своей личности для того, чтобы в угоду кому бы то ни было быть красивой марионеткой…Не его эта роль и никогда он на неё не согласится.

– Ну а как же насчёт актёров? – Спросила я у Вадима после недолгих своих размышлений.

– А что актёры? – Недоумённо взглянул он на меня.

– Они ведь тоже изливают свою душу перед зрителями. Зарабатывают деньги на своём таланте. Разве не так?

– Не так. – Канарейка даже не задумался над ответом. – Не путай божий дар с яичницей. Эстрадный певец – яркая кукла с помощью которой продюсеры гребут лопатой бабки. Чтобы на певца был спрос, он вовсе не обязательно должен уметь петь. Ему достаточно просто обладать, извини за выражение, холёным рылом. Дальше – дело стилистов, визажистов и клипмейкеров. Получается готовая, свежевыпеченная звезда эстрады, которую поклонницы воспринимают не как реального, нормального человека, а как некий идол, глядя на который у них возникает маниакальное желание сорвать одежду, оторвать на память ухо или клок волос.

Он рассуждал, а в моей памяти всплывали фрагменты из старых концертов группы «На-на», что я видела в детстве. Зрелище, действительно, мерзкое. Ничего, кроме презрения сумасшедшие, зарёванные фанатки у меня не вызывали.

– Ну а актёры? – Напомнил Виталик нетерпеливо. – Они разве другие?

– Естественно. – Тут же пустился в объяснения Вадим. – Актёру совсем не обязательно быть красивым для того, чтобы стать звездой. Он должен уметь играть. Кого угодно – от Гамлета до простого лакея. Играть так, чтобы зрители ему верили, чтобы плакали, наблюдая за его игрой. А всего этого даже при наличии богатого покровителя добиться невозможно, если таланта нет. Актёром надо родиться.

Больше мы не возражали. Вадим был прав. Абсолютно прав, я его поняла. Сделать актёра талантливым нельзя ни за какие деньги. Талант либо есть, либо его нет. А поют в нашей стране с экрана сейчас даже самые безголосые. Яркие манекены, бабочки-однодневки… Канарейка презирал таких «звёзд» и отчаянно не желал становиться одной из них. Но всё-таки было обидно за его талант, тщательно скрываемый от мира здесь, в этом посёлке. Я лично сомневалась, что с таким замечательным голосом Вадим стал бы очередной пустышкой. Его бы полюбили вовсе не за смазливую мордашку. Ну, во всяком случае, не ТОЛЬКО за неё. Но вряд ли я смогу ему это сейчас доказать. Да и бог с ним, путь сам решает, кем быть и какой жизненный путь себе выбирать в будущем. Моё ли это дело? С меня на данный момент вполне достаточно наслаждаться его пением здесь, в этой квартире.

– Неужели тут целая кассета с такими песнями?

– Почему с такими? Все разные. На одной стороне зарубежные, на другой наши. Там я не только пою, но и аккомпанирую сам себе.

– А откуда эта фонограмма?

– Это «Караоке». Ирина Пална откуда-то принесла целый диск таких вот композиций. Западные хиты – одна музыка сплошная, как хочешь, так и накладывай свой текст.

– Постой-постой. – Перебила я Вадима. – Что ещё за Ирина Павловна?

– А, ну да. Ты же с ней ещё не знакома. Овсянникова Ирина Павловна – тоже наш массовик-затейник, только больше по музыкальной части. Они с Татьяной вместе к нам в школу когда-то работать пришли. Ирина такая же прикольная, вроде бы и взрослая уже тётка, а выглядит как девчонка и ведёт себя так же. И муж у неё – мужик классный. Капитан, здесь в части служит, а в свободное время с Ириной и Татьяной вечера театральные устраивает, конкурсы, розыгрыши, под гитару с Ириной поёт дуэтом. Меня, кстати, играть на гитаре муж Ирины Палны научил. Хорошая они пара. Детей у них нет, так они от общения с нами удовольствие получают.

– И мы тоже. – Вставил Виталик.

– И мы тоже. – Согласился Вадим. – Были бы все учителя такие, так в школу было бы ходить приятно.

– Ну! – Опять подтвердил Виталик. – Это Ирина с дядей Володей Вадьке предложили на кассету записаться. На будущее, для истории.

После песни Джорджа Майкла шла фонограмма группы «Иглз» – «Отель Калифорния». На этот раз я уже знала, чей голос слышу, тем более, он довольно разительно отличался от голоса солиста группы. Здорово… Просто фантастика…Других слов не найдёшь…

– Дашь мне эту кассету домой послушать? – Внезапно обратилась я к Канарейке.

– Зачем?

– Просто так. Чего мне ещё дома делать сегодня? Гулять всё равно не пустят, я под домашним арестом.

– Серьёзно? – Вадим не сдержал сочувственной улыбки, невольно посмотрел на Виталика. – Бедные вы мои, бедные. Значит, приговор окончательный и обжалованию не подлежит?

Я качнула головой:

– Нет. Не подлежит.

– Бедные. – Снова повторил Канарейка. – Как же вы теперь друг без друга?

Виталик промолчал. Он, видимо, не представлял – как, просто смирился. Мне тоже сказать было нечего. Наше дружное безмолвие со стороны, наверное, выглядело убийственно, потому что, наблюдая за нами, Вадим не переставал сокрушённо вздыхать:

– О господи…Ромео и Джульетта, ни взять, ни отнять… Чем же вам помочь, дети мои? Заделаться братом Лоренцо на пару часов?

– Прекрати войну со звёздновцами. – Тут же подсказал Виталик. – Иначе нас скоро все будут уголовниками считать.

– Интересно, кто же это смеет тебя считать уголовником? – Вытянулся на подушке Канарейка.

– Ксюшина мама.

– И всё?

– Этого достаточно. – Виталик сидел на ковре перед центром и, опустив голову, мрачно смотрел прямо перед собой. Он на самом деле был сильно расстроен из-за предстоящей разлуки, и в этот момент только самое чёрствое сердце не могло дрогнуть от жалости к нему. Мне даже себя не так было жаль. В конце концов, за что он страдал? Из всей нашей тусовки именно Виталика Павлецкого меньше всего можно было назвать уголовником. Однако по воле злой судьбы расплачивался он почему-то больше всех остальных. Вадим это понимал. И сердце его, как выяснилось, сделано было вовсе не из камня.

– Ладно, Виталь. Несколько дней потерпеть сможешь?

Виталик поднял голову, взглянул на друга недоумённо:

– А что?

– Я схожу в гости к Ксюшиной маме. Сам тебя втянул в это дело, сам и вытащу.