Текст книги "Ровесники. Герой асфальта (СИ)"

Автор книги: Елена Курносова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

И опять тишина…Что ж, всё понятно. Типичный пример неблагополучной семьи, в которой каждый сам по себе и сам за себя. Я такие только в кино видела и не особенно верила в их существование. А тут с первого мгновения всё как на ладони: ни любви, ни даже элементарного уважения. Холод… Равнодушие…Бессилие…Как можно жить в подобной атмосфере? Я посмотрела на Виталика – он сидел, не шевелясь, уставившись в невидимое пространство немигающими глазами. Первым моим желанием было обнять его, положить руку на плечо, но его отстраненность остановила этот порыв. Виталику, казалось, было и не до меня вовсе.

– Виталька где? Опять шмонается? – Раздался строгий вопрос уже откуда-то из ванной.

– У себя в комнате. – С кухни откликнулась Галина Петровна. Она что-то наспех готовила: гремела кастрюлями, сковородками, хлопала дверцами шкафов.

– У себя? Чего это с ним сегодня? Заболел что ли?

– У него гостья.

– Кто-кто?

– Гостья. Девочка.

– Ну, дожили до светлого дня…

Даже дураку было бы понятно, что сказал это господин Павлецкий не в прямом смысле. Язвительная ирония прозвучала в его словах очень откровенно. Виталик шумно выдохнул воздух из легких, беспокойно заёрзал на диване – пружины под ним жалобно заскрипели все сразу.

– Мне пора, наверное? – Шёпотом спросила я. – Пойдём, проводишь меня…

К моему удивлению, Виталик с легкостью согласился.

– Да…Сейчас.

Не уверена, что перед выходом из комнаты я сумела в полной мере привести себя в порядок – в комнате Виталика, на мою беду, не нашлось ни одного зеркала. Поэтому пред светлые очи его отца я предстала, наверное, не в самом лучшем виде, а именно – с растрёпанными, всклокоченными волосами и размазанными глазами.

– Добрый вечер.

Павлецкий-старший так и застыл на выходе из ванной. Представляю, чего он обо мне сейчас подумал!

– Здрасьте.

Ну конечно, так я и думала: презрения в одном коротком слове хватит на целую тираду. И взгляд соответствующий. Впрочем, на моей скромной персоне Павлецкий долго свое внимание задерживать не собирался – сын интересовал его куда больше.

– Уроки все сделал?

– Все. – Виталик старался сохранять спокойствие, но голос его сам собой звучал враждебно.

– И географию? – Отец всё так же пристально буравил сына тёмными глазами. Когда-то в ранней молодости они, наверное, были такими же ясными и живыми как у Виталика, который, если присмотреться хорошенько, являлся юной, улучшенной копией своего потасканного, состарившегося отца. Гордиться бы стоило папаше своим произведением, а не дрессировать его как цирковую собачку. Тем более, такой покладистый, спокойный парень, как Виталик, по-моему, совершенно не нуждался в муштре.

– И географию.

– Смотри. Только попробуй завтра двойку не исправить. Все твои амурные похождения прекращу раз и навсегда. Понятно?

– Понятно. – Машинально отозвался Виталик и, не глядя на отца, повёл меня в прихожую. Одевались мы молча и торопливо, словно мысленно сговорились поскорее сбежать отсюда – атмосфера этой квартиры почти физически давила на плечи. Как же тут можно было жить?

Свежий морозный воздух на улице слегка встряхнул моё упавшее настроение, и я даже обрадовалась тому, что оказалась здесь. Возле подъезда было темно – фонарь на столбе как обычно не функционировал. Но это же, в конце концов, не Звёздный Городок, а всего лишь серая, грязная «Бахча», как называют свою Родину местные жители. Завтра будет ровно неделя, как я здесь живу. Неделя… Как удивительно…Почему же я так хорошо всё вокруг знаю? Вот этот парень, например…Кажется, я знакома с ним всю свою жизнь. Он так духовно близок мне и так понятен. Я уже понимаю, что не могу НЕ БЫТЬ с ним рядом, не могу НЕ ЛЮБИТЬ его. Мы стояли у подъезда и смотрели друг на друга потерянно и беспомощно, понимая, что пришла пора прощаться. А завтра? Что нас ждало завтра?

– Ты правда географию выучил? – Почему-то шёпотом спросила я. Виталик отрицательно качнул головой:

– Ты думаешь, я в эти дни мог думать о географии?

– Сумасшедший. Тебя же завтра спросят. Опять двойку получишь.

– Ну и что? – В голосе Виталика слышался вызов. Вызов – кому? Ну, не мне, во всяком случае.

– Как это – что? Он опять тебя побьёт. И снова из-за меня. – Сама того не замечая, я так же как Виталик назвала его отца безликим словом «он», тем самым как бы объединившись со своим парнем в патологической ненависти к этому человеку.

– Ну и что? – Опять с тем же вызовом повторил Виталик. Определённо, что-то произошло с ним после того, как появилась я. Стыдно как будто стало отца бояться и протестовать захотелось. С одной стороны, это хорошо, смело, ну а с другой…

– Зачем тебе это надо, Виталь? Лишние неприятности на свою голову. О маме подумай. Она же тебя любит. Не надо ей нервы мотать.

– Да я о ней только и думаю! – Неожиданно вскинулся Виталик. – О себе мне что ли думать? Мне бы только школу закончить! Ни дня тут не останусь! Работать пойду…Денег накоплю на однокомнатную квартиру и мать к себе тогда заберу…Если этот подонок её раньше не доконает.

Я смотрела на Виталика, оцепенев от потрясения. Эта, неожиданно открывшаяся в нём взрослая ярость была непривычна и даже дика для меня. Общаясь с ним изо дня в день, я настолько привыкла к его мягкости и доброте, что мне и в голову не могло прийти, насколько все серьёзно.

– Подожди, подожди. – Я плохо соображала, пребывая в состоянии крайней растерянности. – Какая работа? Ты что говоришь? А учёба? Тебе же после школы поступать надо куда-нибудь, образование получать.

Виталик горько усмехнулся:

– Конечно. Всем надо. Как же без этого? Только в жизни не всё бывает так, как хочется. Ты знаешь, они ведь друг друга ненавидят. Даже спят отдельно не первый год уже.

– Почему же они не разведутся в таком случае?

– Потому что таким образом мой папаша демонстрирует нам своё благородство.

– То есть как?

– Очень просто. Думаешь, я не знаю ничего? Они от меня свои отношения скрывают, но я-то вижу. Он в своей фирме до ночи кого-то возит. Работает, думаешь? С секретаршами какими-нибудь развлекается…Тварь …– Последнее слово Виталик почти прорычал.

– Мать знает – он от неё этого скрывать даже не пытается. Знает, падла, что мы от него зависим. Чего там мамка на рынке наварит? Так, гроши… Это Вадька тогда ей помог здорово, почти весь товар продал, а в обычные дни она и половины не продаёт. Пустое дело, я ей с самого начала говорил, что это все ерунда. А ей работать хочется. С людьми общаться, понимаешь? Чтобы поменьше об этой скотине думать. А по мне так лучше на хлебе и воде жить, чем от него зависеть. Надоело…

Виталик глубоко вздохнул, словно, выговорившись, сразу вдруг лишился моральных сил. Я стояла молча, не зная, что сказать. Какой я могла дать совет? Имела ли я право влезать в чужие семейные дрязги? Да и чего могли изменить мои слова? В данной ситуации мне отводилась роль спасительной отдушины для Виталика – только так я и сумела бы стать ему полезной.

– И всё-таки, Виталь, постарайся сегодня выучить географию. – Сказала я на прощание, и даже не просто сказала, а сделала внушение со всей серьёзностью. – Это тебе самому надо в первую очередь.

– Мне? Зачем? – Виталик уныло всхлипнул замерзшим носом.

– Хотя бы затем, чтобы не остаться на второй год. Меня вовсе не радует перспектива переходить в одиннадцатый класс без тебя.

Похоже, мне удалось найти самый веский аргумент из всех существующих: Виталик прислушался к моим словам и, подумав, вскоре пообещал мне исправить двойку по географии.

К чему описывать наше очередное расставание? Были поцелуи и объятия, были пылкие признания в любви и надежды на завтрашний день. И вот я снова дома…Вкусный запах жареных котлет, живой отцовский баритон на кухне и мамин смех…Мне, оказывается, ещё повезло с родителями. Я, в отличие от Виталика, жила не на поле боя, а в хорошей здоровой семье, среди нормальных человеческих отношений. И как же замечательно, что я живу именно здесь!

Раздеваясь в прихожей, я слушала восторженные мамины отзывы о Канарейке:

– Лёша, ты не представляешь, что это за мальчик! Надо тебе было сегодня остаться дома и тоже с ним пообщаться – ты любишь таких собеседников. Такой умничка – вежливый, обходительный, скромный. А красивый – загляденье просто! Чистенький, опрятный…Сейчас таких ребят просто нет! Ксенька будет круглой дурой, если его упустит.

Ах, мама-мама…Мне замуж рано…Теперь она от меня точно не отвяжется, целыми днями будет зудеть над душой: «Вадик, Вадик, Вадик»…Пока у меня крыша не поедет. Может, плюнуть на всё и рассказать маме, как этот умничка учил меня курить? Или красочно описать сцену в отделении милиции? «Мамочка, ты бы видела, какой он был милый и обаятельный, валяясь на грязном полу в кабинете старшины Марченко! А как он красиво матерился, нажравшись аперитива с циклодолом!»…Представляю её умиление в этом случае. Но тогда меня снова посадят под домашний арест – и теперь уже, пожалуй, надолго. Спасать меня, во всяком случае, тогда будет некому. Поэтому рот на замок. Вовсе не обязательно на самом деле встречаться с Вадимом – достаточно лишь время от времени просить его подыграть. Он согласится, безусловно…Правда…Если за каждую оказанную с его стороны услугу я буду расплачиваться ТАКИМИ поцелуями…Нет!...Подобных конфузов впредь надо стараться избегать. Я люблю Виталика… Я люблю его. Люблю…Канарейка должен понять, что он мне глубоко безразличен. И я даже смотреть в его сторону не намерена. Точка.

Глава 24

Поклявшись самой себе не смотреть на Вадима Канаренко, я, конечно, слегка погорячилась. При всём своём желании, игнорировать его совсем было невозможно, тем более что с понедельника Татьяна Евгеньевна, как и обещала, начала репетицию новогодней сказки, в которой мне и Канарейке отводились главные роли. Теперь каждый день в пять часов вечерами мы собирались в актовом зале всей творческой группой и вплоть до семи разыгрывали всевозможные сцены из спектакля.

Никогда не думала, что репетиции – такое весёлое занятие! Не мудрено, что ребята ходили на них с удовольствием. Здесь было всё: шутки, смех и розыгрыши, здесь дурачились от души, танцевали и пели – тоже, в основном, несерьёзно, а так, ради прикола. У меня сперва даже создалось впечатление, что о самом спектакле тут никто не думает, и эти ежедневные сборы в актовом зале для ребят всего лишь повод лишний раз побеситься и повалять дурака.

Как оказалось, я ошиблась: подобная котовасия, по словам Виталика, царила на репетициях всегда, это был своего рода ритуал перед основной работой.

– Да и вообще, разве можно играть сказку серьёзно? – Говорил мне Виталик, и я, признаться, полностью с ним согласилась. Будь тут строгая атмосфера урока, разве стали бы приходить сюда школьники по доброй воле? А так – вон их сколько, зал битком забит: старшие классы, младшие – и все объединены одним общим делом. Поэтому все они здесь на равных, все заодно. Как это здорово… Вон и Наташа Воронина среди подружек. И Иришка-щебетунья. Они, оказывается, тоже в сказке играют: младшая сестра – скомороха, начинающего представление, старшая – одного из чертей, спрятавших у себя волшебный уголёк – единственное оружие против Снежной Королевы.

– Чего это Татьяна Евгеньевна Наташе такую роль дала плохую? – Поразилась я, узнав в подробностях о распределении ролей, на что Виталик ответил недоумённо:

– Почему – плохую? Всех чертей девчонки играют – у них там только одна сцена, один большой танец в чёрных трико. Ирина Пална специально самых худых девчонок отобрала на эти роли, чтобы в таких костюмах хорошо смотрелись.

Значит, роль черта мне определённо не угрожала. Нет, я, конечно, вовсе не толстая и в трико смотрелась бы не плохо – может, даже ещё лучше, чем совершенно плоские мои коллеги. Но нет худа без добра – меня вполне устраивала роль Герды. Жаль только, что с Виталиком мы по ходу сюжета ни разу не встречаемся. У него вообще было в спектакле только две сцены: вместе со Снегурочкой Маринкой Фадеевой Виталик открывал новогодний бал, встречая гостей, а потом появлялся только в финале, где радушно и торжественно благодарил Кая и Герду за своё счастливое спасение из Царства Вечной Зимы. Чем-то эта история напоминала мне «Новогодние приключения Маши и Вити». Впрочем, они, насколько помнится, были маленькими октябрятами.

– Слушай, – опять беспокойно интересовалась я теперь уже у Вадима, – а мы с тобой не слишком старые для этих ролей?

Канарейка смеялся:

– А кто тебе сказал, что мы играем Кая и Герду того возраста, который был у Андерсена в сказке? Считай, что эта, нынешняя сказка – продолжение той, первой, и герои её успели с тех пор подрасти.

– Да я-то могу так считать. А малыши, которые будут сказку смотреть? Вдруг они не поймут?

– Успокойся, малыши лучше нас всё понимают. Им-то как раз ничего объяснять не придётся.

Ящик, в который нас с Вадимом собирались запихнуть, оказался огромным. Со всех сторон он был обклеен разукрашенным красками ватманом и выглядел просто гигантским квадратом без входа и выхода. Однако не так-то всё было в нем примитивно, как можно подумать вначале. Фокус ящика состоял в одной маленькой невинной хитрости, суть её я узнала по ходу репетиции: в начале спектакля ящик должен стоять возле занавеса абсолютно пустой. Задача девочки, играющей роль Вороны-конфераньсе, заглянуть вовнутрь через боковую сторону и тем самым убедить малышей, что там никого нет. Сами, своими глазами они должны были это увидеть. Мы с Вадимом, дождавшись нужного момента, проникали в ящик через потайной лаз, которого в зрительском зале не видно, и таким образом появлялись словно из ниоткуда. Я уже представляла себе изумлённые, широко распахнутые детские глазёнки, наблюдающие за ходом событий на сцене. К тому же, как выяснилось, фокус с ящиком был не единственным в спектакле: появление Снежной Королевы в самый разгар новогоднего бала тоже должно было вызвать детский ажиотаж. Потому что у девочки-одиннадцатиклассницы, играющей Снежную Королеву, имелась сестра-близняшка. Обе они, очень высокие, светловолосые, были задействованы в спектакле, одна – в основной роли, другая – в качестве её дублёра. По задумке Татьяны Евгеньевны, перед тем как Снежная Королева должна была возникнуть на сцене, в зале резко гас свет. Это заранее приводило детей в трепет. Буквально в следующий же момент в задней части зрительного зала вспыхивал прожектор – его луч падал на край левого занавеса, из-за которого появлялась Снежная Королева в виде Кати Богданович. Пара внушительных, громких фраз – и она снова исчезает за занавесом. Луч света сразу же перекидывается на правую сторону занавеса – оттуда выходит та же самая Снежная Королева. Та, да не та. Теперь это Маша Богданович – у неё точно такой же костюм как у Кати, и говорит она абсолютно тем же голосом. В общем, если между сёстрами и есть какие-то мелкие, несущественные различия, на сцене, освещённой одним прожекторным лучом, да к тому же издалека, заметить их практически невозможно. Поэтому у детишек сама собой возникает уверенность в том, что Снежная Королева – одна, и она каким-то непостижимым образом умудряется перебегать из одной стороны в другую, в течении секунды…А так как мысль о сестрах-близнецах вряд ли придет в головы малышам, у них твёрдо сложится ощущение настоящего волшебства, и всему этому розыгрышу они бесспорно поверят – переживать будут за Деда Мороза со Снегурочкой, за Белоснежку с гномами, за Козу с козлятами и за Трубадура с Принцессой, которых заколдует и унесёт в свои чертоги коварная повелительница зимы.

Одним словом, это лишь на первый взгляд сказка выглядела наивной и простоватой. Воронина и Овсянникова поразили меня своим серьёзным подходом к постановке. Как скрупулёзно, как тщательно они обдумывали каждую мелочь – только диву даваться! Всё оказалось важным: подбор музыки к танцам, модели костюмов каждому из героев (а их было довольно много – помощники Снежной Королевы, зимние ветры, разбойники, черти и остальные вышеперечисленные пленники Ледяного Королевства). Даже вроде бы незатейливый текст – и тот подвергался тщательной разработке, чтобы всё было лаконично и понятно.

– Глотки особо не надрывайте. – Предупредила нас Ирина Павловна с самого начала. – В Доме Офицеров на сцене микрофоны будут установлены.

И всё равно то, что мы делали, я никак не могла принять всерьёз. Может, в основном из-за того, что на протяжении этих репетиций мы все слишком много смеялись? Но ведь верно заметил Виталик: разве можно серьёзно играть сказку? Впрочем, наш весёлый коллектив и шекспировскую трагедию ставил бы с таким же настроением. Кстати, о Шекспире. Татьяна Евгеньевна уже пообещала нам ближе к весне для лучшего усвоения школьной программы инсценировать «Ромео и Джульетту». В душе моей эта перспектива вызвала легкое волнение. Вот уж никак от себя не ожидала! Неужели мне хочется сыграть Джульетту? Да что в этом плохого, если подумать? Лучше уж тратить свободное время на подобную самодеятельность, чем на эту никому не нужную, разрушительную войну, от которой ничего, кроме неприятностей не бывает.

В принципе, всё зависело от Канарейки. Пообещав Ворониной вести себя прилично, он действительно держал своё слово, а вместе с ним и остальные ребята как будто забыли о существовании Звёздного Городка. Как интересно и как глупо… Один-единственный человек в данном случае имел влияние на целую компанию себе подобных парней. Только надолго ли хватит этого подозрительного спокойствия в поведении Вадима? Слово «покой» вообще было придумано не для него, и кто мог с уверенностью сказать, что придёт на ум Канарейке завтра?

Сейчас ему, казалось, было не до боевых действий. Здесь, в этом зале, Вадим вёл себя как милый, резвый ребенок – вот где была его настоящая стихия, в которой он мог находиться бесконечно! Здесь он больше, чем где бы то ни было являлся центром внимания, здесь он мог в полной мере проявить себя, раскрыться и выложиться полностью. Все таланты, которыми обладал Вадим Канаренко, блистали тут во всей своей красе, как алмаз сверкает своими многочисленными гранями под лучами солнца. Только ради одного этого сюда стоило ходить!

Каждая репетиция изо дня в день неизменно заканчивалась одним и тем же: Вадиму вручали гитару, и под общий дружный смех и аплодисменты, он с удовольствием пел свои бесконечные импровизации. Усядется верхом на спинку стула, ребята его со всех сторон окружают…Ирина Павловна, стоя где-нибудь в тени, включает свою маленькую видеокамеру и снимает исподтишка буйное наше веселье. Крупным планом, конечно, берёт Канарейку…Он ловко бьёт по струнам и в такт самому себе стучит ногой по сиденью стула, на спинке которого сидит:

В глубокой шахте

Который год

Таится чудище-змей –

Стальные нервы,

Стальная плоть,

Стальная хватка когтей.

Он копит силы,

Лениво ждёт,

Нацелив в небо радар.

Одна ошибка,

Случайный взлёт –

И неизбежен удар!

Все, во что

Ты навеки влюблён –

Уничтожит разом

Тысячеглавый

Убийца-дракон.

Должен быть повержен он!

Сильнее всяких войн

Воля и разум!

Воля и разум!

Вадим не замечает, что его снимают. Играя, он весь, целиком поглощен своим занятием, он живет песней, дышит этой музыкой, которую создает сам. И нету в зале человека, оставшегося равнодушным к выступлению Вадима, каждый следит за ним жадными глазами, каждый хочет присоединиться к его пению, но не все знают слова. А ему всё равно. Он как бы сам по себе существует среди нас, и в то же время мы все и он – одно, неразделимое целое. Кажется, лиши нас сейчас присутствия Канарейки – и словно душу потеряет вся наша огромная компания, и веселья уже не будет.

Смертельной данью

Обложен мир,

Лишен покоя и сна.

Многоголосо

Звучит эфир:

Опять на старте война!

Все, во что

Ты навеки влюблён –

Уничтожит разом

Тысячеглавый

Убийца-дракон.

Должен быть повержен он!

Сильнее всяких войн

Воля и разум!

Воля и разум!

В песне нет и намека на лирику, но, тем не менее, с гитарой в руках Канарейка как всегда бесподобен! Я опять любуюсь им, таким чертовски обаятельным и талантливым. И мне не верится, снова не верится, что это именно он был тогда с нами в Звёздном Городке…

Пока не поздно –

Спасайте мир!

Нельзя нам больше терпеть!

Когда мы вместе,

То берегись –

Любому чудищу смерть!

И вот уже все мы, успев запомнить слова припева, повторяем за Вадимом дружно, в один голос:

Все, во что

Ты навеки влюблён –

Уничтожит разом

Тысячеглавый

Убийца-дракон.

Должен быть повержен он!

Сильнее всяких войн

Воля и разум!

Воля и разум!

Не знаю, с чем можно сравнить это состояние глубочайшего упоения. Небывалая сплочённость нашего коллектива была так восхитительна и так необходима каждому из присутствующих! Я чувствовала себя сестрой всех тех, кто собирался здесь каждый вечер. Я уже не мыслила своей жизни без всего этого! Бордовый занавес на сцене, деревянные стулья в зрительном зале…Навеки сроднилась я с окружающей меня атмосферой, навсегда пленилась гитарной музыкой и волшебным голосом Вадима. Думала ли я когда-либо, что буду вот так сидеть и петь хором, как юная пионерка возле походного костра?.. Я и теперь, честно говоря, ни о чём подобном не думала и отчёта себе не отдавала. Такими моментами хотелось просто наслаждаться, впитывая их в себя как в губку, чтобы потом помнить до конца жизни.

Казалось, война была позабыта раз и навсегда. Ни слова о ней отныне не произносилось между нами, будто и не было её никогда. Виталик оживился, повеселел – он-то больше всех нас, вместе взятых, мечтал о подобном затишье. Первое время ему явно не верилось в такое счастье – он пытливо наблюдал за своим лучшим другом, стараясь понять, не затевает ли тот какой-нибудь очередной фокус. Но Вадим, к всеобщему удивлению, вёл себя абсолютно бесстрастно и даже,

что совсем уж дико, довольно спокойно. Казалось, предстоящий спектакль захватил его целиком, и думать о чем-либо другом он просто не в состоянии. Мы терялись в догадках, однако, в глубине души всё-таки радовались такому повороту дел – наконец-то на лицах ребят перестали сиять «фонари» и ссадины, наконец-то подобрела Маргарита Ивановна, а вместе с ней и все остальные педагоги. Не удивлюсь, если и наша доблестная милиция вздыхала в эту пору легко и свободно. А родителям Канарейки, пожалуй, стоило сходить в церковь и поставить свечку. Чтобы так и было впредь.

Дни бежали незаметно, легко и непринуждённо неслись вскачь. Наши с Виталиком встречи стали постоянны – они превратились в жизненную необходимость. Мы буквально всё делали вместе и сообща: ходили в школу, учились, опять же, сидя за одной партой, целовались на переменах, спрятавшись от посторонних глаз где-нибудь в закутке. Потом шли домой и прощались до вечера. Дальше наступало время Вадима. Он по-прежнему охотно помогал нам – изображая моего кавалера, неизменно заходил за мной ровно в половине пятого, любезничал с мамой, пока я одевалась, и уводил меня к Виталику. Все вместе мы после этого шли на репетицию.

После той злополучной сцены в подъезде Вадим больше не повторял попыток меня поцеловать. Он вообще как будто забыл о нашем разговоре. Но это была лишь видимость. Везде, где бы не находились мы вместе, я кожей чувствовала на себе его насмешливый, внимательный взгляд. Что он означал – известно только богу, однако каждый раз, наталкиваясь в обшей суматохе на глаза Вадима, я предательски краснела. Против воли вспоминался тот его грубый, беспардонный поцелуй и сразу же, словно откликаясь на вспышку памяти, начинало бешено колотиться сердце, жаром обдавая всю грудь. Он как будто знал, что со мной происходит – едва уловимо кривил красивые, чувственные губы и словно дразнил безмолвно: «Ну что, святая невинность? Никак не угомонишься? А я же тебя предупреждал…»

Да не хотела я на него смотреть! И в мыслях у меня не было предавать Виталика. Но только как оставаться невозмутимой, находясь под вечно оценивающим взглядом Вадима? Иногда мне казалось, что я его ненавижу – его, такого совершенного, такого одарённого и вместе с тем просто до крайности циничного. Но даже ненавидеть по-настоящему Канарейку было нельзя – особенно находясь с ним в одном зале и слушая его пение под гитару. Тем более, я искренне верила, что Вадим действительно не желает зла Виталику. И его отношение ко мне, его проверки – всё это делается только ради друга. Вадим не верил в мои чувства к Виталику. Уж в чём, в чём, а в проницательности ему не откажешь…

Слава богу, Виталик даже не подозревал о том, какие страсти-мордасти разыгрываются за его спиной. Для счастья ему, в принципе, нужно было весьма мало. Рука в руке… Поцелуи на морозе…Только это являлось сейчас для него смыслом жизни и только этому был он бесконечно рад. А мне оставалось только молить бога, чтобы всё шло так, как сейчас. Но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и в суете всеобщего праздника я почему-то чувствовала: что-то случится. Что-то непременно произойдёт. Если не сейчас, то потом. Хотя, на первый взгляд, всё было хорошо.

Премьера спектакля назначалась на двадцать четвёртое декабря. Примерно за неделю до этого дня репетиции перенесли из школьного актового зала в чкаловский Дом Офицеров. Отныне, собираясь всей группой в сопровождении Ворониной и Овсянниковой, мы шли на станцию и оттуда на электричке ехали к месту назначения.

По сравнению со школой, сцена в чкаловском Доме Культуры казалась необъятной! Привыкшие к более скромным габаритам, мы первое время терялись в новом пространстве, не знали, куда кому вставать и куда вообще деваться. Татьяна Евгеньевна уладила эту проблему, быстро и сразу расставив всех по местам. И снова были бесконечные репетиции. Меня уже тошнило от собственного текста, зазубренного в течение всего этого времени наизусть. Уже, кажется, в сотый раз оказывались мы с Вадимом в «нашем» ящике, обжитом и ставшим совсем родным. Сотый раз выскакивали мы из него дружно, с синхронной точностью. Вернее, выскакивал в прямом смысле сначала Канарейка. Меня, как истинному джентльмену, ему полагалось осторожно взять за талию и снять с высокого борта квадратной махины, что Вадим и проделывал всякий раз с видимым удовольствием. Это давало ему повод снова и снова меня проверять. А я, естественно, смущалась, демонстративно отводила глаза и от души жалела, что роль Кая поручили Вадиму, а не Виталику. Вот с ним мне было бы легко и радостно работать! Но никому тут не было дела до моих личных эмоций…

Глава 25

Катастрофа произошла в день премьеры. Ничего её, правда, не предвещало. С утра чувствовалось общее волнение, но это не удивительно. Репетировать почти месяц – одно дело, а тут – настоящее выступление перед огромной аудиторией! Возле входа на Доме Культуры давно висела красивая афиша, билеты покупались охотно – следовательно, зрительный зал обещал быть набитым битком. Кроме того, все дети, несомненно, придут с родителями. Выходит, играть мы будем не только для малышей. А это как-то само по себе напрягало.

К естественному мандражу перед дебютом на сцене добавилось ещё одно беспокойство – мама во что бы то ни стало захотела присутствовать на спектакле. Не за кулисами, естественно, а в качестве того же зрителя. Не знаю, почему, но меня это смущало.

– Мам, это банальная детская сказка. Ты там со скуки помрешь!

– С чего ты взяла? Достаточно того, что в этой сказке играет моя дочь. Имею я право оценить твой талант со стороны? К тому же, там ведь и Вадик с тобой будет играть. Вы бесподобно смотритесь вместе.

Как всегда в последнее время, мама опять намекала мне на свою благосклонность к Канарейке. Я же делала вид, что ничего не слышу. Да бог с ней, в конце концов… Пусть приходит. Виталика в костюме Деда Мороза она, по-крайней мере, не сможет узнать. А это самое главное.

У нас с Вадимом костюмов, как таковых, не было. Татьяна Евгеньевна и Ирина Павловна сообща решили, что Кай с Гердой вполне неплохо будут выглядеть в обыкновенной человеческой одежде двадцатого века. Только меня попросили найти платье поскромнее, а Вадиму – рубашку, желательно, хотя бы немного соответствующую оттенку моего платья Задача, вроде бы, пустяковая, однако намучились мы с ней здорово. Во-первых, для того, чтобы отыскать простенькое платьице мне пришлось переворошить все антресоли. Оказалось, что самые невинные вещи, которые я носила прежде, теперь на меня попросту не налезают. А в нынешних новых моя Герда выглядела бы откровенной секс-бомбой. Я уже буквально за голову в панике хваталась, но фактически за день до спектакля меня выручила Маринка Фадеева. Благодаря высокому росту, её старое платье поры шестого-седьмого класса пришлось мне как раз по фигуре и по длине едва доходило до колен. Оставшуюся половину дня перед премьерой Вадим бегал по друзьям в поисках рубашки в коричневую клетку – именно таким был мой непретенциозный наряд. Слава богу, успели. Но расслабляться, тем не менее, было рано.

Спектакль начинался ровно в полдень. Наша актёрская труппа под руководством двух педагогов явилась в Дом Офицеров за три часа до этого. Ничего удивительного – многое нужно было сделать. Установить декорации, настроить освещение, проверить аппаратуру, тщательно загримировать артистов.

– Всем девочкам обязательно ярко накраситься. – Предупредила Воронина, разводя нас небольшими партиями по крохотным комнатам-гримёркам. – Иначе в зале ваши лица будут выглядеть смазанными, никто вас разглядеть не сможет, особенно с дальних рядов. Так что вы уж постарайтесь, девчонки, сами, ладно? Мы с Ириной Павловной не успеем всех загримировать.

В нашей комнате стояло большое зеркало-трюмо. С двух сторон располагались два диванчика. На них все всемером мы уместились с трудом. Маринка первая успела занять место перед зеркалом – она уже и без того была сильно накрашена и теперь придирчиво оглядывала своё отражение.

– Интересно, так сойдёт? Пойду, спрошу у Татьяны Евгеньевны. Чёлка под снегом раскрутилась… Ни у кого щипцов нет?

– Чего бы ты без меня делала? – Сидевшая напротив меня Варя Канаренко, немного покопавшись в своей изящной, компактной сумочке из рыжей кожи, вытащила щипцы для завивки. Как я успела заметить за всё время наших совместных репетиций, Варя ни на миг с этой сумочкой не расставалась. В ней она носила косметичку, которую вытаскивала на божий свет каждые минут сорок – открывала пудреницу, смотрела на себя изучающее, а потом начинала поправлять контур на губах, взбивать пышную челку, водить по щекам мягкой кисточкой. Зачем Варя это делала, я никак понять не могла. Уж кому-кому, а ей-то при желании можно было вообще косметикой не пользоваться, потому что редко мне приходилось встречать такую естественную, природную красоту лица. Однако ей, по всей видимости, хотелось выглядеть еще лучше.