Текст книги "Ровесники. Герой асфальта (СИ)"

Автор книги: Елена Курносова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

Не меньше меня краснела и наша классная руководительница Елена Игоревна. Это была ещё совсем молодая женщина – лет тридцати, не больше. Меланхоличная, трепетная и весьма чувствительная особа, она смотрела на Вадима безмолвно, полными укора прозрачно-серыми глазами и качала русоволосой головой. Не учительница, а студентка-практикантка! Представляю, как ей сейчас, должно быть, тяжело участвовать в фактическом уничтожении школьной звезды.

– А вы что скажете, Елена Игоревна? – Ядвига Степановна требовательно окликнула недавнюю студентку. – Вы всё-таки классный руководитель, что вы думаете по этому поводу?

Елена Игоревна стала похожа на спелый помидор.

– Ну… Я думаю, что дальше так продолжаться не может. Надо принимать кардинальные меры…

Готова поспорить – она говорила то, что от неё хотели услышать, а не то, о чем думала на самом деле. Почему-то мне показалось, что Елене Игоревне жаль исключать Вадима из школы, и в душе она надеется на какое-то чудо.

– Ты слышал, Канаренко? – Марго подняла на Канарейку страдальчески взгляд. – Слышал?

– Слышал…Маргарита Ивановна, можно мне куда-нибудь присесть? А то мне в милиции все почки отбили, я себя так плохо чувствую.

Это стоило увидеть воочию! Такой же, наверное, Николай Васильевич Гоголь представлял себе немую сцену своей бессмертной комедии «Ревизор». Педагоги как сидели, так и застыли, словно заморозила их та самая Снежная Королева из нашей новогодней сказки, только глаза у них механически продолжали моргать. Боковым зрением я видела, как стоявший возле меня Виталик изо всех сил сжимает губы, подавляя рвущийся наружу хохот. Слава богу, этого никто не заметил – все взоры сейчас были как один устремлены на Канарейку. Вадим, конечно, снова дурачился, но делал он это столь вежливо и трогательно, что даже при всём желании, педсовет не мог обрушиться на него с новым потоком брани.

Маргарита Ивановна наконец-то вспомнила о том, что для поддержания в себе жизни нужно периодически дышать и шумно глотнула воздух, после чего судорожно кивнула Вадиму на одиноко стоявший возле окна стул.

– Ну…С-садись…

– Спасибо большое. – Канарейка был просто цвет вежливости. Не спеша усевшись на стул, он как самый примерный ученик в школе сложил руки на коленях и внимательным лучистым взглядом окинул всех представителей педагогической инквизиции.

Отвечающая за воспитание детей благообразная старушенция первая пришла в себя и сразу же поспешила вернуть тему разговора в прежнее русло. Нас обсуждали вдоль и поперёк, нам выносили самые страшные приговоры и мы, что самое обидное, не имели никакой возможности спорить и оправдываться. Мысленно я уже попрощалась с этой школой. Не удалось мне тут и недели полной проучиться. Сказать кому-нибудь из моих прежних тверских педагогов – не поверили бы. А может это и не я вовсе? Может, та Ксюша так и осталась жить в том городе, а сюда приехала совсем другая девочка? Ну вот, уже и крыша начала съезжать потихоньку – раздвоение личности одолело. Ох, да что тут удивляться? С такими заморочками ещё и не то будет. Мама узнает, что меня из школы исключают – живьём съест. Вот, скажет, докатилась! Образование среднее даже полностью не смогла закончить. Шуруй теперь в вечернюю школу, другого выхода у тебя нет. Будешь там с тупицами за одной партой сидеть благодаря своей распущенности… Я так явно слышала мамин строгий голос, что спину холодило от пробирающего страха. Кажется, это всё…Конец…Меня даже Канарейка теперь не спасет. Эти акулы просвещения уже приняли решение. Сами, не вызывая родителей. А это серьёзно. Серьёзней просто некуда.

Дверь распахнулась рывком – в кабинет вошла Воронина. Даже не вошла, а практически вбежала, задыхаясь от быстрой ходьбы. Уже переступив порог, она спохватилась:

– Извините… Можно, Маргарита Ивановна?

Кажется, никто не был против.

– Можно. Заходите, Татьяна Евгеньевна. Вы по какому вопросу? – Марго хотела предложить ей сесть, но, оглядевшись, сообразила, что свободных стульев больше нет, и сконфуженно кашлянула. Правда, Татьяна Евгеньевна садиться и не собиралась. Шагнув к директорскому столу, за которым, тесно прижавшись друг к другу, расположился весь педсовет, она замерла в замешательстве на какой-то миг, потом, обернувшись, посмотрела на нас с Виталиком, на Вадима, и снова обратилась к Маргарите Ивановне:

– Мне сказали, что вы их хотите исключить. Это правда?

– Правда. – Смело заявила Ядвига Степановна, угрожающе поблескивая линзами своих очков, однако Воронина на неё даже не взглянула.

– Вам не кажется, что вы торопитесь с этим решением?

– Нет, нам не кажется. – Завуч ещё раз попыталась привлечь внимание к себе. – А вы что-то против имеете, Татьяна Евгеньевна?

– Я…– Начала было та, но осеклась на полуслове, выразительно взглянув на Канарейку. – Вадюш, будь добр, выйди отсюда ненадолго. Подожди в коридоре.

– Ради бога. – Пожав плечами, Вадим медленно поднялся со стула и заковылял к выходу. Едва за ним закрылась дверь, Воронина продолжила, обращаясь непосредственно к директору:

– Я вот что хотела сказать…Этого никак нельзя делать…

– Да что вы говорите! – Возмущённым своим фальцетом перебила её Марго. – Назовите хотя бы одну серьёзную причину…

– Вы сами лучше меня знаете причину. И не одну. Вадима Канаренко нельзя исключать…

– Успокойтесь, Татьяна Евгеньевна…

Нет, они явно договорились обрывать друг друга на полуслове! Нас с Виталиком тут как будто и не было совсем, нашу судьбу сейчас даже не обсуждали, и мы, не привлекая к себе внимания учительской тусовки, сиротливо жались в угол.

Татьяна Евгеньевна действительно была крайне взволнованна, лицо её светилось возбужденным румянцем, глаза блестели ничуть не меньше, чем очки Ядвиги Степановны.

– Послушайте, это же несправедливо, мальчик хорошо учится, нельзя портить ему будущее.

– Он сам портит свое будущее, Татьяна Евгеньевна. – Раздражённо возразила старушенция. – Мы девять лет терпели его хулиганские выходки. И если на ваших занятиях он так себя не ведёт, то это вовсе не повод его защищать.

– Я вовсе не поэтому его защищаю. – Довольно резко откликнулась Воронина, в упор посмотрев на бабку-божьего одуванчика пронзительными как уголь глазами. – Мне прекрасно известны проделки Вадима, я сама не раз делала ему внушения по этому поводу. И я всё равно убедительно вас прошу всё обдумать и взвесить. У мальчика большое будущее, он далеко пойдёт, если вы не сломаете ему жизнь сейчас, в самом её начале. Не делайте этого.

– Татьяна Евгеньевна, милая, о каком большом будущем вы говорите?! – Марго возмущённо всплеснула короткими пухлыми ручками. – Ваш обожаемый «мальчик», как вы говорите, в пьяном виде подбил наших ребят на вопиющее хулиганство! Мне вчера из милиции Звёздного Городка звонили. Вы можете себе представить – из Звёздного Городка! В котором Канаренко и вся его честная компания устроили настоящий погром, даже окно в квартире разбили! Что же, по вашему, ждет этого мальчика в будущем? Не знаете? Так я вам отвечу. Колония для несовершеннолетних! А потом настоящая тюрьма!

– И вы, естественно, стремитесь столкнуть его в эту бездну поскорее, да?

Браво, браво, браво, Татьяна Евгеньевна! Мысленно я от всей души хлопала ей в ладоши. Как ловко и решительно эта маленькая женщина завела в тупик и разом смутила весь педсовет! Теперь каждый из них основательно задумается: а педагогично ли, в самом деле, бросать трудного подростка на произвол судьбы? В этом ли заключается их миссия по жизни? Тактика Ворониной оказалась настолько точной, что счастливый исход был неизбежен. Я уже не сомневалась, что она победит в этом соревновании.

– Дело в том…Дело в том, что Канаренко сам рано или поздно скатится по наклонной плоскости. – Марго вела себя тише и менее уверенней, чем прежде. – Если он в пятнадцать лет такой, его уже никто не исправит. Даже мы.

– Его и не надо исправлять. – Вновь ринулась в атаку Татьяна Евгеньевна. – В этом нет никакой необходимости, можете мне поверить. Я очень много общаюсь с Вадимом, и я его гораздо лучше смогла изучить, нежели вы. Это редкий самородок, к которому нужен индивидуальный подход. Он слишком талантлив, отсюда и происходит этот переизбыток энергии. Плюс еще переходный возраст. Я больше чем уверена, что со временем Вадим успокоится – стоит ему только найти себя в жизни, и всё у него будет замечательно, всё на свои места встанет. Из таких вот школьных хулиганов часто вырастают великие люди: учёные, музыканты, артисты, изобретатели. А Вадим во всём талантлив – поёт, играет, сам импровизирует, и голова у него сама по себе отлично работает. Ну а на сцене вы все сами его видели – выше всяких похвал, это я как специалист утверждаю. И вы всерьёз считаете, что такой одарённый человек закончит свою жизнь в тюрьме? Да никогда я в это не поверю. Поэтому и говорю: не поступайте опрометчиво. Это всего лишь очень живой характер, не влекущий с собой никакого серьёзного криминала. Вадиму необходимо самореализоваться как можно скорее, и я как раз ему сейчас в этом помогаю.

Честное слово, ещё чуть-чуть – и я бы зарыдала в голос. Это было защитное выступление профессионального адвоката перед судом присяжных заседателей! Сколько огня, сколько глубины чувства, сколько вдохновения! О собственной участи я как-то позабыла совсем, жадно ловя каждое слово Ворониной и соглашаясь в душе со всем, что она говорит. «Педсоветчицы» молчали как молнией сражённые. Еще бы! Говорить что-либо после такой пламенной речи никому не хотелось. Любые попытки протестовать в данный момент выглядели бы жалко и мерзко. Взглянув на ситуацию глазами Ворониной, все как-то внезапно поникли, растеряв свой недавний энтузиазм. Каждая из учительниц, наверное, на свой счёт приняла просьбу Татьяны Евгеньевны не губить жизнь юного таланта на самом корню. Ни одна не хотела оказаться убийцей.

Бедная Елена Игоревна наконец-то перестала краснеть, обнаружив возле себя единомышленника. Она-то первая и заговорила, нарушив гробовое молчание своих коллег.

– Я всегда поражалась, почему он так себя ведёт? Хулиганами только двоечники обычно бывают. Лодыри и тунеядцы, которым делать больше ничего не хочется. Но Вадим…Такая умница…Начитанный, рассудительный мальчик. Память изумительная, логика – всё при нем. Английским свободно владеет. Даже Варвара не настолько в учёбе успевает. У него и четвёрки-то редко бывают, иногда только, когда очередная сумасшедшая муха укусит и учиться надоедает. А так…Бывает, он даже урок пропустит, а тему всё равно знает, как будто заранее где-то вызубрил. Схватывает на лету. Обидно даже. Вёл бы себя хорошо – цены бы ему просто не было.

Это был последний, завершающий удар! Нокаут! Он решил всё дело. Ядвига Степановна больше не сверкала линзами, старушенция приуныла, впав в маразматический транс. Все напряженно ждали, чего же скажет Маргарита Ивановна, какой приговор объявит? Казнит своими руками или всё-таки помилует распущенную и неуправляемую гордость школы?

Татьяна Евгеньевна смотрела на директрису в упор, словно пыталась загипнотизировать взглядом, и одному богу только известно, сколько надежды хранило в себе это взволнованное ожидание. Я затаила дыхание: вместе с судьбой Вадима сейчас решалась и наша с Виталиком участь. Если его оставят в школе, нас тем более никто не выгонит, ведь даже ежу ясно, что мы – просто вагончики, покорно ползущие в хвосте локомотива. И много нас, между прочим, было – таких вагончиков.

– Ну…Знаете…– Марго наконец-то обрела дар речи. – Я всё прекрасно понимаю, Татьяна Евгеньевна. Вы думаете, я сама не переживаю? Я вовсе не такая кровожадная, какой вы меня представляете. Но вы меня тоже должны понять – каждый день на нервах. Каждый день со страхом ждешь, чего он сегодня натворит. И так девять лет в подряд…Это же ненормально, неестественно.

– Я обещаю вам сделать всё возможное, чтобы подобных происшествий больше не было. – Твердо заявила Воронина. Директриса от удивления даже с места приподнялась:

– Как? Вы ручаетесь…

– Совершенно верно. Я хочу поручиться перед вами за Вадима Канаренко. Отныне всё, что он будет делать – целиком и полностью касается меня.

– Вы рискуете.

– Я знаю. Но у меня нет другого выхода. Вадим больше не будет вас изводить, я за это отвечаю. Только оставьте его в школе, я вас очень прошу.

Она могла и не просить – Маргарита уже сдалась и выламывалась теперь только для вида. Вроде бы всё было решено окончательно и бесповоротно и вот – на тебе! Но, видимо, чёрствость действительно не была свойственна директорской душе, и в конечном итоге разум всё-таки уступил место эмоциям.

– Так и быть, Татьяна Евгеньевна. Но только если вы серьёзно ручаетесь за Канаренко.

– Ручаюсь. – Ни один мускул не дрогнул на приятном лице Ворониной. Сейчас она отвечала за свои слова и потому была полна уверенности.

Кажется, гроза прошла стороной. Ангел-хранитель Канарейки мимоходом и к нам прикоснулся своим ласковым крылом, так что из передряги мы с Виталиком вышли целыми и невредимыми, отделавшись, можно сказать, легким испугом и последним предупреждением.

Из кабинета мы вышли все вместе – Татьяна Евгеньевна была сейчас нашей доброй феей, расставаться с которой не хотелось, особенно после только что пережитого стресса, и мы с Виталиком инстинктивно жались к ней как слепые котята жмутся к своей матери, спасаясь от любой потенциальной опасности.

Вадим ждал нас, устроившись на скамейке в раздевалке младших классов. Он даже рта раскрыть не успел для того, чтобы спросить, чем всё закончилось – Воронина строго качнула головой:

– Идём со мной.

– Куда? – Спрашивая, Канарейка, тем не менее, послушно поднялся.

– Ко мне в кабинет. Теперь мы с Ириной Павловной будем педсовет над вами проводить.

После разговора с Марго Татьяна Евгеньевна изменилась буквально на глазах – став хозяйкой положения, она превратилась в суровую, бесстрастную учительницу и сейчас даже не верилось в то, что каких-то десять минут назад в кабинете директора звонко и воодушевлённо звучал её голос, призывающий педагогов к гуманности.

Воронина шла вперед быстро, не оборачиваясь, в то время как мы с Виталиком вынуждены были тормозить, ожидая Вадима – если по ровному пути он ещё хоть как-то шёл, то, поднимаясь по лестнице на третий этаж, Виталику пришлось поддерживать друга под руку – таких героических усилий стоил ему этот туризм.

– Ну что? – Переводя дыхание, Вадим старался говорить как можно тише.

– Нормально всё. – Таким же шёпотом отозвался Виталик. – Татьяне спасибо скажи. Если бы не она, вылетели бы мы из родной школы как пробки из под шампанского. Так что теперь не вздумай Марго доводить, понял? Татьяна за тебя перед ней поручилась.

Канарейка промолчал, и это уже радовало – значит, ему просто нечего ответить. А потом мы наконец-то вошли в кабинет Ворониной… Я сразу поняла, что серьёзного педсовета здесь не будет – мы ещё за порог не успели шагнуть, как нам навстречу метнулась женщина в джинсах и свободном свитере, тонкая, подвижная и, на первый взгляд, очень молодая.

– Ну как?! – Задала она тот же вопрос Ворониной. – Отмазала?!

– Отмазала. – Устало объявила та. – Еле-еле.

– Ура! Вадька, зараза такая, иди сюда, сейчас я тебя убивать буду!!!

В Ирине Павловне смеялось абсолютно всё, начиная с короткого обесцвеченного хвостика на затылке и заканчивая большим, почти карикатурным ртом. Весёлую картину дополнял задорно-курносый нос и круглые, зеленоватые глаза, которые сейчас излучали невыразимое ликование. Выдающие истинный возраст женщины морщинки я рассмотрела гораздо позже.

– Ну-ка, ну-ка…– Подскочив к Вадиму, Овсянникова бесцеремонно ущипнула его за щёку.

– Ай! – Возмущённо вскрикнул тот. – Больно же!

– Больно ему! Тебя бы ремнем отшлепать как следует! Мы тут с Татьяной Евгеньевной места себе не находим, волосы рвём, локти кусаем! Поседели вон все на нервной почве. А он что вытворяет!

Воронина указала нам с Виталиком на маленький диванчик, уютно примостившийся возле стены:

– Садитесь, ребята.

Мы послушно сели. От пережитого волнения у меня всё еще дрожали колени, и я изо всех сил старалась отвлечься, переключаясь на более спокойную, дружескую атмосферу, царившую в этом кабинете. Татьяна Евгеньевна тяжело опустилась на стул – ей, в отличии от Овсянниковой, было не особенно весело.

– Ох…Как будто с Бородинского сражения вернулась…

– Чай будем пить? – Обращаясь к своей коллеге, Ирина Павловна спрашивала одновременно и всех нас.

– Будем. – Ответил Канарейка так же – от общего имени, усаживаясь на стул напротив Ворониной. Овсянникова шутливо сдвинула брови:

– А ты, по идее, ничего не заслужил, мой дорогой.

– Это нечестно. – Так же, дурачась, обиделся Вадим. – Морить человека голодом бессердечно. Так даже заключённых в тюрьме не наказывают.

– Ты прав. – Подумав, согласилась Ирина Павловна. – Даже в карцере особо буйным положен чёрствый хлеб и сырая вода. Но у нас хлеба нет, поэтому дадим тебе сушку. Одну. Самую старую, у меня как раз в столе завалялась.

Вадим насупился:

– Ну ладно-ладно…Попросите меня ещё чего-нибудь сыграть на голодный желудок.

– Ой, какие мы обидчивые! – Овсянникова рассмеялась. – Да если бы не Татьяна Евгеньевна, ты бы нигде уже не сыграл!

Канарейка, надо отдать ему должное, с искренней признательностью посмотрел на Воронину:

– Спасибо, Татьяна Евгеньевна… Даже не знаю, чего бы я без вас делал.

– Не стоит, Вадюш. – Натянуто улыбнулась та. – А вот насчет твоего поведения нам надо серьёзно поговорить.

– Я всё знаю, Татьяна Евгеньевна. Знаю, что вы перед директором за меня поручились. Вы не волнуйтесь, я вас не подведу.

Теперь Вадим не шутил – выглядел он просто ангелом во плоти и не поверить ему было невозможно. Татьяна Евгеньевна постепенно успокаивалась, черты лица её сами собой разглаживались, становились мягче, и я, наблюдая за Ворониной, вдруг поняла, чего стоил ей этот педсовет и насколько в действительности велик её страх лишиться Канарейки как талантливого артиста.

– Нет, Вадюш…Я не стремлюсь тебя изменить, если ты так думаешь. Просто на самом деле, твои проделки могут тебе дорого обойтись в будущем, и ты уже не такой маленький, чтобы этого не понимать.

– Я всё понимаю. – Так же покладисто отозвался Вадим.

– Понимает он, как же! – Ирина Павловна колдовала над электрическим чайником возле подоконника и поддерживала разговор, стоя ко всем спиной. – Горбатого, как известно, могила исправит! Это к тебе как раз относится. И вы, ребята, тоже хороши. Нашли кому подражать!

– Ты ещё ничего не знаешь. – Возразила ей Воронина. – Я тебе не рассказывала, что у них со Звёздным Городком настоящая война идет уже давно.

– Война-а? – Овсянникова развернулась, удивлённо хлопая слегка подкрашенными ресницами.

– Мы с Володей тут на днях эту историю слушали – у нас волосы дыбом вставали.

– Значит, вот почему вы все в милиции оказались? Ну вы даёте, молодежь! Вам по пятнадцать лет уже, а вы такими глупостями занимаетесь! Ладно Вадька – ему по жизни неймётся, но ты-то, Виталь! Я тебя всегда спокойным парнем считала. И умным.

– А я? – Возмутился Канарейка. – Меня, получается, вы дураком всегда считали?!

Ирина Павловна сделала строгое лицо, глянув на Вадима, но от этого стала ещё смешней:

– Уймись, ладно? А то и сушку не получишь.

Виталик застенчиво улыбнулся:

– Никакой я не умный, Ирина Пална. И также подвержен стадному инстинкту, как и все.

– Стадный инстинкт! Прямо бараны, а не люди. – Овсянникова покачала головой и словно лишь сейчас заметила рядом с Виталиком меня. – Кстати, а это что за красивая девочка такая? Я её, кажется, раньше не видела.

– Это Ксения. – Объяснила Татьяна Евгеньевна. – Она к нам недавно переехала.

– Серьёзно? И уже успела оказаться в самом эпицентре боевых действий?

Я тоже в свою очередь улыбнулась:

– Так уж получилось. Само собой.

– Ну естественно. – Ирина Павловна засмеялась. – С кем поведешься, от того и наберёшься.

– Минуточку-минуточку! – Опять запротестовал Вадим. – Это уже оскорбление. По вашему, со мной дружить вредно?

– Да, Вадик, и даже опасно для здоровья. Я уже давно заметила – синяки и фингалы с ваших лиц практически не сходят с начала учебного года.

– Издержки военного времени.

– Поди ж ты…Философ выискался. – Овсянникова сняла с электрической подставки чайник «Филипс» и принялась заполнять расставленные на подоконнике чашки дымящимся кипятком. – Милиционерам твоя философия тоже, наверное, понравилась? Как тебе у них гостилось?

Канарейка неопределённо дернул плечами:

– Не знаю. Я как-то слабо припоминаю, как там меня встретили.

– Твоё счастье. – Ирина Павловна улыбнулась иронично. – А нам вот ребята вчера рассказали, чего ты в милиции вытворял. Больно били-то?

– Я же говорю – не помню. Больно, наверное.

– Да он еле ходит вон. – Вставила Татьяна Евгеньевна. – Хорош артист. И вообще, чего я хочу сказать. Хватит уже ерундой заниматься, ребята. У нас новогодний спектакль на носу, вот о чем стоит думать. С понедельника начнем репетиции. Вадим!

– Да, Татьяна Евгеньевна?

– Я к тебе в первую очередь обращаюсь. От тебя зависит мир и покой в школе.

– А что я?

Вадим всё ещё пытался вести себя несерьёзно, однако Воронина уже оставила шутливый тон.

– Труби отбой. Больше никаких боевых действий. Во-первых, я директору пообещала, что ты больше не будешь себя плохо вести. А во-вторых, на новогоднем спектакле вы все будете мне нужны целые и невредимые. Без этих живописных украшений на лицах.

– Действительно, Вадь! – Подхватила Ирина Павловна. – Твою бы энергию – да в мирных целях! Займись стоящим делом, а? Всем будет хорошо и тебе – в первую очередь.

Помнится, вчера вечером я думала о чем-то похожем. Заняться стоящим делом, оставить эту глупую войнушку. Это было бы просто здорово. Если бы только Вадим взялся, наконец, за ум. Сейчас он выглядел послушным, милым мальчиком. Однако у меня были все основания опасаться подобного затишья – оно вполне могло быть показным. И вообще, вряд ли Канарейка сможет отказаться от войны. Для него это слишком весело и увлекательно. Что ж, пусть делает что хочет. Я лично в этом идиотизме больше не участвую. С меня хватит.

В тёплой, дружеской обстановке прошло чаепитие. Разговаривая с Ворониной и Овсянниковой, мы даже не заметили, как пролетело время. Меня поражала одна вещь: полностью отличающиеся друг от друга, эти две женщины в то же время как бы дополняли собой один целый образ – законченный и такой яркий, что, понаблюдав за ними со стороны, представить их по отдельности становилось невозможно.

Татьяна Евгеньевна улыбалась мягкой, материнской улыбкой, глядя на нас как на родных своих детей, говорила медленно и вдумчиво – от всего её облика веяло домашним уютом. Ирина Павловна на фоне Ворониной казалась совсем девчонкой – насколько спокойна и ласкова была её коллега, настолько она сама являла пример неисчерпаемого юмора и оптимизма. Обе они, как я уже успела выяснить, имели специальное образование по части обустройства детского досуга, только Воронина в свое время училась в Нижнем Новгороде, а Овсянникова – аж во Владивостоке. Трудно вообразить, каким судьбами занесло их в этот скромный военный городок под Москвой, но то, что работу свою они обожали, было видно невооружённым глазом. Татьяна Евгеньевна вела в школе курсы театрального актёрского мастерства и пластику, Ирина Павловна отвечала за художественные танцы и музыкальную постановку, а в общем целом две эти милые, обаятельные женщины делали одно дело, которое, надо заметить, было нужным и полезным для коллектива хотя бы уже тем, что давало детям возможность проявить свои таланты. Как вот, например, в случае с Вадимом Канаренко. Где бы ещё он мог так раскрыться и выложиться в полной мере?

Я уже давно заметила, что и Воронина, и Овсянникова обе без ума от своего лучшего ученика. Без ума, хочу подчеркнуть, в самом хорошем, чистом смысле этого слова, и опять же, каждая выражала свои чувства по разному: Татьяна Евгеньевна всё той же материнской опекой и покровительством, Ирина Павловна – постоянными шутками. Во время нашей дружеской беседы она то и дело периодически тискала Канарейку за щёки, всякий раз смеясь и от души умиляясь их детской нежности.

Всем было хорошо. Мне не хотелось уходить из этого гостеприимного кабинета, тем более что я знала – впереди будут выходные, которые мне суждено провести дома. Но время неумолимо шло, остановить его не был властен даже наш всемогущий, гениальный Вадим. Он, в принципе, и так уже пообещал нам с Виталиком сделать всё возможное для того, чтобы сменить мамин гнев на милость. Виталик сомневался в успешном исходе затеи друга и от того сильно переживал. Сегодня, к тому же, сопровождать нас по дороге из школы Вадим не собирался. Сразу же после чаепития он встретил в коридоре какую-то пышноволосую модницу в короткой юбке и, даже не прощаясь, на наших глазах ушёл с ней рука об руку в неизвестном направлении.

– Это кто такая? – Я озадаченно смотрела вслед удаляющейся от нас парочке. – Что-то не припомню…

– Оксанка Ледовская из одиннадцатого «А». – Пояснил Виталик. – Та ещё потаскушка.

– Он, по-моему, только с потаскушками и гуляет. – Заметила я, чувствуя почему-то странное покалывание в груди. Виталик взглянул на меня недоумённо:

– Естественно. Разве может быть по-другому?

– Не знаю. Обидно просто. Он мог бы одну какую-нибудь девушку счастливой сделать на всю жизнь.

Меня, кажется, занесло. Виталик тоже понял, что я сморозила глупость, усмехнулся:

– Зачем? Вадька в состоянии всех сразу осчастливить. Это же куда милосерднее по отношению к слабому полу. Любил бы он только одну – остальные страдали бы от неразделённых чувств. А так – все счастливы.

– Не знаю, какая девушка может быть счастлива, зная, что помимо неё, объект её любви успевает и с другими вести себя так же. Меня бы лично это не устроило.

– Ну, ты – это ты. – Виталик посмотрел на меня с нежностью. – Поэтому я тебя и люблю. Ты ведь не повесишься на Вадьку как все остальные девчонки, правда?

Хороший вопрос…Только лучше бы Виталик его на задавал. Во всяком случае, если бы меня в данный момент проверяли на детекторе лжи, я бы, скорее всего, завалилась с позором. Нет, определённо, вешаться на Вадима в прямом смысле я бы ни за что не стала. Но…Если бы он вдруг стал настойчивым? Сумела бы я тогда сохранять спартанское спокойствие?.. Нет, в этом я вовсе не была уверена. Вот в чём весь ужас! На моё счастье Канарейка ещё не пытался меня соблазнить. Хотя, если разобраться…Он лично никого сам и не соблазняет. Это делает его внешность, его живой ум и острый язык…Он ни за кем не ухаживает, потому что в этом нет необходимости. Поэтому и девушки у него такие. Сами штабелями падают…Маринка Фадеева, Оксана Ледовская…Кто ещё? Стоп, а я ведь, кажется, и там, в Звёздном Городке что-то слышала, когда стояла в темноте…

– Слушай, помнишь ту девчонку, что на коленях у парня сидела, когда мы в Звёздный пришли? Она что, тоже с Вадимом спала?

– Анжелка? – Виталик рассмеялся. – Ещё бы! Она у Вадьки первой как раз была. Она его всему научила. Это же первая звёздновская нимфетка, у неё, говорят, хроническое бешенство одного места.

– Серьёзно? А кто говорит?

– Да тот же Вадька. Говорит, самая опытная секс-бомба из всех, что у него были.

– Представляю…И не жалко ему было по своей воле с ней отношения прекращать?

– Если честно – жалко. Он сам не раз говорил. Анжелка, по его словам, одна пятерых стоит.

– И все-таки даже ради неё он не хочет войну прекращать?

– Ксюш, я думал, что ты давно уже поняла: Вадька никогда ничего не делает ради девчонок. У него их слишком много и совершать для них какие-то благородные поступки – не в его духе.

Мне опять стало грустно и обидно.

– Это потому что он никого ещё не любил по-настоящему.

Как ни странно, Виталик уловил моё настроение:

– Тебя это расстраивает?

– Конечно. – Не стала я отрицать. – Плохо, когда человек только пользуется чувствами других людей, ничего не отдавая взамен.

Развивая свою мысль, я невольно ужасалась. О ком я сейчас говорила? О Канарейке? Или о себе? Вот идиотка…Испереживалась вся… Вадим, видите ли, только позволяет себя любить. А ты, Ксюшенька, лучше что ли? Разве ты не лицемеришь, изображая из себя Джульетту?

– Ксюш, это всё ерунда. В пятнадцать лет ещё можно так смотреть на вещи.

Ну вот и славненько…Оправдывая своего друга, Виталик, сам того не ведая, заодно оправдал и меня, так что совесть свою я вполне могла успокоить.

По улице мы брели медленно. И не брели даже, а скорее ползли как сбившиеся с пути черепахи. Как не хотелось домой! Почему время несётся галопом, и жизнь летит кувырком?

– Как ты думаешь, в воскресенье Вадька будет нормально выглядеть? – Виталик шагал, угрюмо разглядывая дорогу. Спасая уши от холодного ветра, я накинула на голову капюшон.

– Не знаю. А что?

– Как – что? Если бы к воскресенью синяки прошли, он мог бы сразу идти к твоей маме.

Я остановилась:

– Что, вот так запросто он возьмет и явится к моей маме ни с того ни с сего?

– Нет, почему ни с того ни с его? Ты же сама говорила, что мама мечтает с ним познакомиться. Скажи ей, что пригласила его на воскресенье в гости, назови точное время. А там уж мы с Вадькой договоримся и всё устроим в лучшем виде. Только время прямо сейчас надо назначить. Чтобы ты уже готова была.

– Интересно, а как это я узнаю, в каком состоянии будет в воскресенье Вадим? Мы же ни разу не увидимся за это время. И телефона у нас нет.

Теперь мы уже стояли прямо посреди дороги, мешая спешащим по своим делам прохожим. Виталик в замешательстве кусал губы, а я смотрела на него и ожидала какой-нибудь умной мысли.

– Знаешь, – в конце концов оживился мой верный рыцарь, – ты пока ничего конкретного маме не обещай на всякий случай. А в воскресенье, часиков в одиннадцать, с утра к окну подойди. Я тебе знак подам.

Что ж, затея была неплохая. А главное – единственная из всех возможных. Я искренне надеялась, что в воскресенье Вадим будет готов к нашему спасению, и никакая очередная пассия не отобьёт у него желания нам помочь.

Глава 21

Похоже, мама запала всерьёз. Переступив порог дома, я сразу же услышала льющийся из динамиков магнитофона уже успевший стать хорошо знакомым голос Канарейки. Играла вторая сторона, где под «Караоке» Вадим пел западные хиты на чистейшем английском. Магнитофон работал очень громко – так обычно включают только то, что безумно нравится, знаю по себе.

– Ксеня, это ты? – Мамин голос доносился из ванной.

– Конечно. Кто же ещё? – Я, не развязывая шнурков, стащила с ног полуботинки и, спихнув их с дороги, подошла к маме поближе. – А ты, я гляжу, все тащишься?

Мама так и застыла возле стиральной машинки с охапкой постельного белья в руках