Текст книги "Ровесники. Герой асфальта (СИ)"

Автор книги: Елена Курносова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

– Ребята…Разойдитесь…Разойдитесь… – Отодвигая с дороги детей, к двери гримёрной торопливо пробиралась Татьяна Евгеньевна. Ещё толком не понимая, что происходит, она уже видела общий переполох и потому спешила. Одного взгляда на перекошенное ненавистью лицо Виталика и на разбитую губу Вадима было достаточно для того, чтобы ясно представить себе картину разыгравшейся тут драмы.

– Мальчики, что вы делаете? – Воронина встала между Вадимом и Виталиком, поочерёдно глядя то на одного, то на другого. – Виталик… Вадим… Успокойтесь!

– Да я спокоен, Татьяна Евгеньевна. – Заверил учительницу Канарейка, глядя, почему-то, по-прежнему на Виталика через её плечо. – Это по нему психиатр плачет.

Виталик дёрнулся, было, вперёд, однако Воронина вовремя схватила его за плечи:

– Перестань. Успокойся. Да что же с вами такое происходит, в конце концов?! Виталик…

Тот будто и не слышал голоса Татьяны Евгеньевны – настолько поглощён был своими эмоциями. Не пытаясь, впрочем, отстранить от себя Воронину, Виталик не сводил с Вадима горящих глаз.

– Ты… Видеть тебя больше не хочу… Ты понял, сволочь?... Ты мне не друг… И никогда им не был.

Казалось, эти убийственные слова не производят на Канарейку никакого впечатления. Он как будто и не верил даже Виталику – слушая его, понимающе кивал головой: да, да, мол, болтай-болтай, я на дураков не обижаюсь. Виталик хорошо понимал это выражение на его лице и свирепел еще больше.

– Чего ты молчишь?... Думаешь, ты самый умный? Тебе всё можно, да?

– Дурак ты, Павлецкий. – Бесстрастно заключил Вадим и, не говоря больше ни слова, дёрнул дверную ручку.

Я не помнила, как ноги отнесли меня в нашу, девичью гримёрку. Случившееся не укладывалось в голове, однако, сердце уже реагировало на всё, осознавая величину катастрофы. Итак, произошло то, чего я больше всего боялась. Виталик всё видел и все понял. Бедный, и как только у него хватило сил выдержать представление до конца, ничем не выдавая своего душевного состояния на сцене?! А я?.. Чего же я наделала?!.. Стоило так долго внушать себе отвращение к Канарейке, убеждать самоё себя в его ненадёжности и распущенности, размышлять о своём отношении к Виталику… Чего мне дал этот дурацкий аутотренинг, если в любое время, в любом месте, где бы мы ни оставались с Вадимом наедине, я начинала нервничать и смущаться?! Можно сколько угодно обвинять его одного, но я-то сама?! Я ли не отвечала на его поцелуи, забыв обо всём на свете?! Я ли не умирала от блаженства, наслаждаясь его восхитительной близостью?! Сучка… Похотливая самка, недостойная серьёзных, высоких чувств! Так и придётся мне всю жизнь быть чьей-то игрушкой, потому что настоящей, великой любви я не заслуживаю! Прав был Вадим, когда не верил мне… Абсолютно прав… Но что же, ЧТО ЖЕ МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?!

Не было никакой охоты соблюдать приличия и стесняться окружающих – уткнувшись лицом в жёсткий ворс диванчика, я рыдала в голос. Возле меня кто-то присаживался, гладил по плечам, пытаясь поднять – я вырывалась и снова падала ничком, не желая никого видеть, не в состоянии слушать кого бы то ни было. Только что я лишилась очень важного и ценного. Я словно похоронила самого близкого, жизненно необходимого мне человека, без которого лёгкие отказывались поглощать кислород, а душа разрывалась на части, истекая кровью. Одна… Одна… Теперь одна, как Робинзон Крузо на необитаемом острове. И некуда деваться от этого вынужденного одиночества, некуда бежать…

Чьи-то мягкие, но сильные руки уже в который раз оторвали меня от дивана, заставили сесть.

– Ксюшенька, девочка моя маленькая, ну что ты?... Успокойся, Ксенечка… – Надо мной склонилось доброе, родное лицо Татьяны Евгеньевны Ворониной. Вот так же когда-то, сверху вниз смотрел на меня Виталик, нечаянно стукнувший меня дверью в лоб. Тогда я боялась, что тушь у меня на глазах размажется. Я всех и вся ненавидела… И даже не сразу смогла заметить, какой он славный и замечательный, этот вежливый темноглазый мальчик с чёрными, сросшимися на переносице бровями. Теперь он никогда уже не улыбнется мне так, как в тот далёкий день, он даже не посмотрит в мою сторону. Он будет ходить мимо меня как мимо чужого, постороннего человека и мне придется забыть о наших встречах, о поцелуях в подъездах и школьных закутках… У меня больше нету верного, пламенного рыцаря, который так красиво говорил мне о любви. У меня вообще ничего больше нету. Виталик… Мой Виталик… Как же я буду без тебя жить?!

Как во сне передо мной мелькали разные лица. Татьяна Евгеньевна что-то говорила мне, заботливо прижимая к себе. Яна Лисовенко, топчась рядом, пыталась напоить меня водой из гранёного стакана. Не сразу, но это ей всё-таки удалось. Пила я короткими частыми глотками, каждый раз, соприкасаясь с толстым стеклом, зубы выбивали дробь и звон этот бил по барабанным перепонкам, заставляя тело судорожно передёргиваться.

– Ну всё, всё…Успокойся. – Воронина осторожно вытерла слезы с моих щек носовым платком. Скорее всего, своим личным. – Девчонки, что тут у вас творится, можете объяснить?

Девчонки, как оказалось, были здесь в полном составе. Они давно уже обсуждали случившееся.

– А вы разве ничего не заметили, Татьяна Евгеньевна?

– Это Канарейка всё устроил!

– Виталька видел, как они из ящика вылезли – оба в помаде. Вон, Ленка видела!

– Ага! А я думаю, чего они там притихли? Давно уже выскочить должны. Сама уже текст придумала, к ящику подошла и ногой его пнула, чтоб поняли, что вылезать давно пора. Они и вылезли! Все в Ксюшкиной помаде.

– Ксюш, успокойся… Когда Канарейка пристаёт, устоять невозможно. Ты не виновата.

– А Вадьке надо по мозгам дать!

– Точно. Ни стыда, ни совести! Вся школа знает, какая у неё с Виталькой любовь. А он-то, лучший друг, такую подлянку устроил!

– Да он по жизни такой, будто вы не знаете!

– Онегин ещё один нашёлся! Ради прихоти и на дружбу плевать!

Голоса щебетали наперебой, и я даже не пыталась понять, кто когда говорит. Слёзы кончились, наступила полнейшая апатия. Всё ещё прижимаясь к тёплому, по-матерински уютному телу Татьяны Евгеньевны, я сидела и тупо смотрела прямо перед собой. Милые, добрые девчонки…Как бы мне хотелось поблагодарить их за поддержку и участие…Но сил на это не осталось. И думать сейчас почему-то ни о чем не хотелось. Казалось, я просто умерла. Морально.

Дверь распахнулась, в гримёрную шумно ворвалась Ирина Павловна, вечно запыхавшаяся, возбуждённая, вечно спешащая куда-то, она и сейчас не изменяла себе.

– Нет, я с ума скоро с ним сойду, честное слово! Тань, ты здесь? Как тебе эта средневековая новелла в стиле Ги де Мопассана?

Обнаружив меня в объятьях Татьяны Евгеньевны, Овсянникова растерянно застыла. Тотчас же её кольцом окружили девчонки.

– Ирина Пална, ну что там?

– Где Виталька, Ирина Пална?

– А Вадим? Вадим где? Они больше не дрались?

– Тихо-тихо. – Овсянникова сокрушённо приложила ладони к вискам. – Голова кругом от вас идёт… Виталик уже ушёл.

– Как?!

– Когда?!

– Да сразу. Грим смыл, переоделся и ушёл, ни с кем не прощаясь. Я его пыталась задержать, но он не послушал.

Что-то лопнуло в моей груди, словно не выдержала чудовищного напряжения и порвалась туго натянутая струна. Вот и всё… Конец.

– А Вадька, Ирина Пална? Он-то что?

– А ничего. Курить пошёл в туалет с кем-то из ребят.

– Обалдеть можно!

– Как будто ничего не случилось!

– Я же говорила! Он только о своём удовольствии думает!

– Тихо-тихо, девочки! – Ирина Павловна даже в ладоши захлопала, пытаясь успокоить своих учениц, хотя, сказать по правде, сама она сейчас нуждалась в утешении не меньше. – Господи, подумать только! Они со своими мексиканскими страстями чуть спектакль не сорвали!

И так как из виновников ЧП в гримёрке была одна я, на меня Овсянникова и накинулась в первую очередь.

– Ксенька! Хватит реветь, слезами горю не поможешь! – Голос её вовсе не был злым, скорее просто строгим, что уже говорило само за себя. Я, всхлипнув, подняла на Ирину Павловну мокрые глаза:

– А я уже не плачу.

– Вот и правильно! Нечего из-за них нервы мотать. Кавалеров ещё куча будет, а ты у самой себя одна. Правильно я говорю, девчонки?

Не сразу и не особо уверенно девчонки согласно загудели. Легче от этого мне нисколько не стало, и я, опустив голову, почувствовала, как слёзы, стоявшие до поры до времени в глазах, снова ринулись по щекам вниз. Заметив моё состояние, Татьяна Евгеньевна набросилась на Овсянникову:

– Нашла чем ребенка утешить! Кавалеров много, ты одна… Не бери в голову, Ксюшенька. Только сердце своё слушай. Как оно тебе говорит, так и делай.

– Она своё сердце уже послушала. – Иронично заметила Ирина Павловна. – Там, в ящике, во время представления. Ни к чему хорошему это, как видишь, не привело.

Напоминание о ящике вывело меня из столбняка, и я подпрыгнула на диванчике, почти отталкивая от себя заботливые руки Ворониной.

– Ничего я не слушала! Никакого сердца! Я не хотела!

Обнаружив во мне первые признаки жизни, девчонки тоже оживились и снова затарахтели наперебой.

– Она не виновата! – Громче всех надрывалась Маринка Фадеева, тыча в меня пальцем, будто не кто-то другой, а именно я и была главной виновницей конфликта. – Ирина Пална, вы разве не знаете Вадима? Только ему могла прийти в голову целоваться в ящике! А уж если он захотел, ему до других дела нету!

– Так надо Витальке это тогда объяснить. – Предложила Маша Богданович. – Жаль, правда, что он уже ушёл. Тогда завтра собраться надо и объяснить.

– Чего ты ему объяснишь? – Усмехнулась Лена. – Ты их лица вблизи видела, когда они вылезали? Нет? А я видела. И Виталька видел, не так уж далеко он стоял. Чего после этого объяснять? Случайно так вышло, само собой?

– Надо Вадима найти! Он эту кашу заварил, пусть сам и расхлёбывает!

– Ага! Ты самая умная, я смотрю. Пойди и заставь его расхлёбывать! Он тебя пошлёт подальше – только и всего!

– Да я не говорю – заставить. Попросить надо, по-человечески. Что у него, сердца совсем нет, что ли?

– Не знаю, не знаю. По-моему, у него весь организм из половых гормонов состоит.

– Это точно! Но поговорить надо. Вон, пусть Варька поговорит!

– Варь!

– Не буду я с ним говорить. Не мое это дело.

– Ну конечно, не твоё. Твоя хата с краю!

– Да ну её, она такая же как Канарейка!

Эти взволнованные, перебивающие друг дружку голоса звенели в моей голове весь остаток дня. Всё это время я пребывала в каком-то отстранённом полусне: двигалась как робот, механически с кем-то разговаривала, а в голове между тем стояла черная пустота. Я не хотела напрягать мозги, потому что возникающие от работы ума мысли снова и снова начинали травить душу.

Утрясти ситуацию легче оказалось на словах, чем на деле. Вадим явно не считал себя виноватым. Он не стремился скрыться от коллектива, всё время был на виду, так же как всегда шутил и смеялся. Глядя на него, такого самоуверенного, ни у кого бы не хватило решимости проводить с ним воспитательную работу, слова просто терялись, превращаясь в пустой звук, доводы и аргументы становились незначительными и глупыми. Он был выше всяких пустяков…Он, наверное, даже не думал, что произошла какая-то трагедия. Так, лёгкое недоразумение, не больше. И это в то время, когда моё собственное сердце разрывалось от горя и отчаяния!

Как же так, думала я, не переставая. Как же так? Неужели для Вадима Канаренко нет ничего святого в жизни? Неужели он лишён нормальной, чисто человеческой привязанности к кому бы то ни было? Или ему дорога только его собака? Как такое возможно? Только что на моих глазах по собственной воле Вадим потерял лучшего друга. Настоящего друга, которого знал с первого класса и который, я точно знала, искренне его любил. Неужели ничего не почувствовала после ссоры его горделивая душа, неужели сердце даже не дрогнуло? Разве может нормальный человек быть столь непринуждённым и бесстрастным, насмерть обидев такого надёжного товарища?! Заглянуть бы хоть одним глазком в его мысли. О чём он думал? Нарочно или случайно сделал нам с Виталиком такую подлость? И опять же, КАК МНЕ-ТО ТЕПЕРЬ БЫТЬ?!

Огромной толпой шли мы на станцию… Падал крупный, пушистый снег, тая, мочил мех на моём капюшоне, и я так же как в гримёрке инстинктивно прижималась к идущей рядом Татьяне Евгеньевне.

– Тебя знобит что ли, Ксюш? – Постоянно спрашивала она, и я в ответ только молча качала головой. То ли да, то ли нет. Я не знала, что со мной творится. Хотелось лечь и заснуть. Крепко. Глубоко. Может быть даже на всю жизнь. Представляю, как переполошились бы все, узнав, что я с горя впала в летаргический сон. Я бы лежала на кровати – бледная и прекрасная… Год, другой, третий… И тогда бы, может, Виталик меня простил. Он бы пришёл – робкий и смущенный… Посмотрел бы на меня, любуясь… А потом наклонился бы и поцеловал. И я бы очнулась от его поцелуя, мы бы оба заплакали, обнялись… И были бы вместе…Всегда…До самой смерти… Как это здорово.

Вот только мечтать не вредно. И спящей красавицей мне никогда не стать. И любить по-настоящему я не умею, иначе не допустила бы до себя Канарейку и на пушечный выстрел. Моя тоска по Виталику – это вряд ли зовётся любовью. Просто я к нему привыкла. Просто он любил меня и был очень удобен. Я всё это понимала и всё равно хотелось плакать, потому что Виталик, мой ласковый, порядочный Виталик, никак не заслуживал подобного двойного предательства. Никак… Я же повела себя с ним отвратительно. И даже не попыталась ничего объяснить, даже не оправдалась.

Снег все шёл и шёл…Скоро Новый Год…Я так мечтала встретить его с Виталиком. Ведь как встретишь – так и проведёшь. Значит, не судьба. В школе будет новогодняя дискотека… Я буду танцевать со всеми. Только не с Виталиком. А мне бы так хотелось с ним танцевать под красивую, медленную песню… Чувствовать его нежные руки на своей талии, смотреть в его ласковые глаза, полные чистой и преданной любви… Как я могла не ценить этого? В моих руках был настоящий клад, который я легкомысленно вышвырнула в грязь и растоптала… Так мне и надо…

Глава 26

Мама встретила меня дома. Я сама ещё утром попросила её не ждать меня в Доме Офицеров, опасаясь, что она увидит рядом со мной Виталика. Напрасные меры предосторожности. Всё прахом. Больше мама никогда не увидит нас вместе, у неё не будет причин волноваться за мою нравственность. Хотя… И Вадим в нашей квартире больше не появится. И это её, скорее всего, расстроит. Ну и пусть. Мне, в любом случае, сейчас гораздо хуже, чем ей…

Как выяснилось, мама не разглядела с последних рядов моего лица. Пожаловалась только, что нарумянили нас с Вадиком чересчур ярко. Слава богу, издали моя помада показалась ей румянами. По-крайней мере, одной проблемой меньше, мне не пришлось ничего объяснять.

– Ты чего смурная такая? – Мама сходу увидела моё состояние, я ещё раздеться не успела в прихожей. – Случилось что ли чего?

– Ничего. – Отстранённо промолвила я. – Как тебе спектакль?

– Неплохо. Ты, правда, несколько скованно себя вела. А так, в принципе, всё хорошо. Мне понравилось.

Я кое-как выдавила из себя улыбку и постаралась как можно скорее уединиться в комнате. Здесь наконец-то я могла с чистым сердцем окунуться в свои страдания, выплакаться вволю, а заодно и обдумать всё хорошенько. Итак, что мы имеем на данный момент? Очень абстрактный любовный треугольник. Почему абстрактный? Потому что всё в нем относительно и несерьёзно. Всё, кроме любви Виталика. Это – основа треугольника, гипотенуза, на которой держаться два катета – я и Вадим. Мы сами по себе… Мы никого не любим. Вадим идёт на поводу у своего кобелиного инстинкта и плюет на дружбу. Я душой тянусь к Виталику и в то же время схожу с ума от поцелуев Канарейки. Я не хочу быть с ним, но я хочу его самого. Я хочу быть с Виталиком, но особо не горю желанием завладеть им самим. По-моему, полный бред сумасшедшего.

А может всё наоборот? Может, это я – гипотенуза, поддерживающая катеты – Виталика и Вадима? Опять не то… Виталика в каком-то смысле я, может, и поддерживаю морально, а вот Вадима – нет. Он и не нуждается ни в какой поддержке. Он сам по себе, отдельно ото всех. Он не катет и не гипотенуза… Он… Он просто икс. Вечное неизвестное, искомое, непонятное… И с чего это вдруг меня потянуло на математику? С ума я, что ли, сошла от нервных перегрузок? То, что происходит в моей жизни, можно было обозначить одной умной поговоркой: за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. И можно сколько угодно возмущаться по этому поводу: я, мол, ни за кем не гонялась… Это других реально таким образом обмануть, а себя не обманешь. Вадим меня привлекал. И точка. Просто раньше я изменяла с ним Виталику только в мыслях, и мой милый возлюбленный никак не мог меня разоблачить. А теперь всё… Маска сорвана. Смотрите все на истинное лицо Аксиньи Кондрашовой. Смотрите – и презирайте её мелочную, двуличную душонку. И радуйтесь, что вовремя опомнился Виталик от своего наваждения. Это Вадим, его хороший друг, опять постарался вставить на место вывихнутый сустав. Он привык уже это делать – быстро и почти безболезненно. Прирожденный хирург человеческих душ…Будь он проклят…

Я даже не заметила, как за окном стемнело. Потеряв счёт времени, я просто лежала на кровати, тупо уставившись в стену. Обои были ещё свежие. Розовые, с причудливым золотистым орнаментом. Раньше они мне очень нравились, а сейчас почему-то казались идиотскими и по-детски аляпистыми. И куда мама смотрела, выбирая тон? Она же такая стильная…

Не знаю, сколько бы я ещё так пролежала, находя изъяны в каждой части окружающего меня интерьера, если бы в прихожей не раздался звонок.

ВИТАЛИК?!..

Сердце бухнуло, сильно толкнувшись в грудную клетку, и я стремительно подскочила с дивана. Села, вытянувшись в струнку. От радостного волнения вспотели ладони… Ну конечно же, Виталик! Он не выдержал нашей разлуки и пришел мириться! Дурочка, как я могла расстраиваться по пустякам! Виталик любит меня, и я ему так же жизненно необходима, как и он мне!

Нужно было мчаться в прихожую, сломя голову, но я почему-то не двигалась с места. Вот щёлкнул замок на входной двери… Вот дверь закрылась… До моего слуха донесся мамин елейный, воркующий голос. А вот это уже настораживало.

– Ксенечка, ты все ещё спишь?

(Избегая лишних вопросов, я весь день делала вид, что сплю). Я ещё и подумать ни о чём не успела, а мама, широко распахнув дверь, уже стояла на пороге моей комнаты, радостная и счастливая.

– Ксеня, вставай! К тебе Вадик пришёл.

– Кто? – Глупо моргая, переспросила я. В голове между тем метались лихорадочные мысли – прыгали, скакали, пытались слиться воедино. Вадим?!.. Почему Вадим?! Это часть нашего старого плана?!.. Неужели он уже успел помириться с Виталиком и теперь, как ни в чём не бывало, пришёл звать меня на улицу?!..

Я уже почти не сомневалась в том, что дела обстоят именно так. Как же может быть иначе?! И я пулей вылетела в прихожую…

– Мне собираться?!

Вадим стоял, слегка привалившись к стене, будто бегал он до этого где-то очень долго и теперь выдохся окончательно.

– Не надо, Ксюш…– Его взгляд, устремленный на меня, выражал такую же неимоверную усталость. – Я к тебе пришёл. Поговорить.

Что-то новое было в Вадиме, во всём его облике, в лице. Я смотрела на него изумленно и не могла понять, что же так поражает меня в нём, нынешнем.

– Ну что вы встали здесь? – Суетливо вмешалась мама. – Ксеня, это невежливо, в конце концов. А ты раздевайся, Вадик, проходи. Я сейчас чайник поставлю.

– Не надо, Ольга Михайловна. – Кротко и вежливо повторил Вадим ту же фразу. – Я бы хотел поговорить с Ксюшей наедине. Можно?

Он был так серьёзен и сосредоточен, будто явился просить моей руки. Мама замерла настороженно, потом с тревогой взглянула на меня, надеясь услышать какое-нибудь объяснение. Но я молчала, сама толком ничего не понимая, и ей ничего не оставалось, как только согласно кивнуть:

– Ну хорошо… Я не буду вам мешать.

– Спасибо.

Я так и не поняла, искренне говорил это Вадим или же продолжал играть свою роль пай-мальчика. Неторопливо раздевшись, сняв ботинки, он без приглашения вошёл в мою комнату и там остановился в замешательстве – я не предлагала ему сесть и сама стояла возле закрытой двери.

– Я тебя слушаю. Зачем ты пришёл? – Враждебность в своем голосе я даже не пыталась скрыть. Очень хотелось хоть каким-то образом заставить этого самоуверенного мажора смутиться. – Или тебе мало того, что случилось, и ты решил меня окончательно скомпрометировать?

– Да нет. – Простодушно откликнулся Вадим, и я опять не поняла, натурально это его простодушие, или он таким образом пытается меня смягчить. Как бы там ни было, визит Вадима меня ничуть не обрадовал. Стоило бы прогнать его ещё там, в прихожей. И почему я сразу этого не сделала? А теперь было поздно, к тому же Вадим, не дождавшись разрешения, уселся на край дивана. Я двинулась было туда же, однако в последнюю минуту, испугавшись чего-то, ещё плотнее прижалась спиной к двери.

– Так я тебя слушаю. Зачем ты пришёл?

Вадим оглядывал комнату так, словно видел её впервые.

– Не знаю. Шёл-шёл и решил зайти. Совесть замучила, поверишь ли..

Мама ты моя родная…Совесть! Оказывается, она у него есть… Я мысленно усмехнулась, но вслух ничего не сказала – ждала, когда заговорит Вадим. А он, казалось, больше не собирался разговаривать – просто сидел, опустив плечи, и смотрел по сторонам. Взгляд его был странный – туманный какой-то, зачарованный. Когда-то давно я уже видела у Канарейки похожий взгляд, и меня внезапно осенило:

– Ты пил, что ли?

Он неопределённо повел плечами:

– Так…Немного… Две бутылки пива.

– Всё ясно. А закусывал чем? Опять циклодолом? По рецепту этого…как его? Зайца своего?

– Какого ещё зайца? Кролика.

– Какая разница?

– Ничем я не закусывал. Я вообще так больше не напиваюсь.

– Да ну? Серьёзно?

– Куда уж серьёзней.

– С чего это вдруг?

– Говорят, я пьяный буйный…Тебе ли не знать?

Разговор получался идиотским, и сам Вадим это, кажется, понимал. Однако, продолжал сидеть неподвижно, слегка качая ногой. Раздражение во мне всё росло и росло.

– Ты только за этим что ли пришёл? Если честно, то после того, что ты сделал, я тебя вообще видеть не хочу.

– Да, конечно. – Легко согласился со мной Вадим. Его серьёзность уже в который раз меня поразила. – Я понимаю, Ксюш… Хреново всё сегодня получилось… Самому противно, если честно… Кошки на душе скребут…

– Даже так? Странно… До сих пор мне казалось, что у тебя её вообще нету.

– Кого – её? – Глядя на меня, Вадим недоумённо заморгал.

– Души. – Пояснила я. – Смотрю на тебя всегда – и удивляюсь. Ты как робот. Никого не боишься, но в то же время никого не любишь и не жалеешь.

Уже произнося эти слова, я осознавала, что заблуждаюсь. Потому что лицо Вадима сейчас заполнилось такой гаммой разных эмоций, что ни о каком сравнении его с бесчувственной машиной не могло быть и речи. Пока я говорила, он несколько раз пытался меня перебить, но потом вдруг поник головой, горько усмехнулся.

– Ну да… – Вымолвил он после того как я замолчала. – У тебя полно причин так обо мне думать. И что же, остальные тоже так говорят?

Я поймала его пристальный, печальный взгляд и неожиданно сама смутилась:

– Ну… Ты даёшь повод для подобных умозаключений. Девчонки в гримёрке сегодня говорили, например, что ты думаешь только о своём удовольствии и что вместо сердца у тебя половые гормоны.

– Серьёзно что ли? – Вадим явно растерялся. – Вот мочалки, а…

– Ты всех своих подруг считаешь мочалками? – Во мне с новой силой всколыхнулась неприязнь, и я её выразила слишком демонстративно. Канарейка совершенно смешался:

– Я…Я не такой ужасный, каким меня считают. Не понимаю, что я делаю не так?.. Я что, насилую кого-то или обманываю, обещаю что-то? Им-то я чего плохого сделал?

– Я не знаю. Но сегодня, между прочим, в том, что случилось, виноватым признали тебя.

– Естественно. – Вадим уныло уставился куда-то в потолок. И странное дело – прежде меня раздражала его самоуверенность, а теперь, когда он сидел такой грустный и подавленный, я совсем разозлилась. Почему-то очень не хотелось, чтобы Канарейка был ТАКИМ, и я вспыхнула, пытаясь его растормошить:

– Почему это естественно?! И чего ты им прикажешь о тебе думать?! Ты поссорился с другом и ходишь, как ни в чём не бывало! Смеешься, шутишь… Тебе плевать, что ты его обидел? Тебе, по-моему, вообще на всех плевать, кроме себя!

Я хотела, чтобы он возмутился, повысил голос, как там, в подъезде. Чтобы начал доказывать мне, что я не права. Однако Вадим оставался спокойным.

– Я, Ксюш, между прочим, артист. И, наверное, неплохой.

– Ну и что? При чем тут это?

– А ты хочешь, чтобы я рыдал у всех на виду и головой о стены колотился? Знаешь, выставлять своё душевное состояние напоказ не в моих правилах. Внутри у меня может все разрываться, но люди об этом никогда не догадаются. Поэтому Татьяна Евгеньевна мои актёрские способности так и ценит.

Вадим смотрел мне в глаза серьёзно и внимательно. Сейчас, я была уверена на сто процентов, он не играл очередной свой образ.

– Значит…– Подумав, заключила я. – Значит, ты просто притворялся, что всё в порядке? И на самом деле ты переживаешь?

Во мне рождалось какое-то непонятное садистское торжество. Канарейка глубоко вздохнул, отвернувшись от меня, начал разглядывать дурацкий рисунок на обоях. Тот самый, который я изучала в течение всего дня.

– Да чего тебе говорить?.. Всё равно не поверишь.. Как же… Вадим Канаренко просто монстр какой-то. Терминатор… Хотя, если честно, я сюда как раз за тем и пришёл, чтобы тебе всё объяснить.

– Ну и объясняй. – Я по-прежнему не могла заставить себя отлепиться от двери и стояла, как приговорённая к расстрелу. – Я вижу, что ты не врёшь.

– Не вру. Честно, Ксюш, я этого всего не хотел. Это не очередная проверка была, ты тут совершенно ни при чём. Само собой как-то вышло. Спонтанно. Сначала ты крикнула, надо было рот тебе закрыть, а я руки вытащить не могу. А потом уже инстинкт сработал. Но это же бывает. Я ведь живой человек всё-таки. И душа у меня есть, что бы ты себе там ни думала. И чувства есть. Плохо мне сейчас очень. Мы ведь с Виталькой раньше так никогда не ссорились. А тут такой скандал при всех. Я его понимаю… Но я правда не хотел. И отбивать тебя у Витальки даже не думал. Я же вижу всё. С Олеськой по-другому всё как-то было. А тут…Тебя он любит… Сильно. У него это настоящее и, похоже, на всю жизнь. Виталька по-другому не умеет.

– Зачем ты мне всё это говоришь? – С трудом опомнилась я от наваждения, вызванного тихой речью Канарейки. – Мне не нужно ничего объяснять, я и так всё понимаю. Ты бы лучше к Виталику пошёл и ему бы это всё рассказал. Ты ему тоже дорог, и он тебя простит.

– Не пойду я к нему.

Меланхоличное проникновение в голосе тут же сменилось холодным металлом, и даже в глазах появился стальной блеск. Вот теперь это был прежний Вадим Канаренко, которого я хорошо знала.

– А-а, как же, как же… Мы же гордые такие. Может быть, в таком случае, ты и Виталику войну объявишь?

Я смотрела на Вадима насмешливо.

– Зачем? – Он снова поник, ссутулился.

– Ну как зачем? Он же тебя оскорбил, по лицу ударил у всех на глазах, а ты же никому этого не позволяешь делать. Кирилла Дубровина, вон, до сих пор простить не можешь.

– Это две разные вещи. Виталька мне за дело врезал. Я на него не обижаюсь. И драться с ним никогда не стану, ни при каких обстоятельствах.

– Так иди к нему и помирись. – Снова посоветовала я. – Неужели это так сложно – прийти и извиниться перед другом? Ты же виноват, так признай это честно.

Вадим медленно поднялся с дивана.

– Ты права, конечно. Всё это так. Но извиняться я не буду. За свою ошибку я уже заплатил, когда Витальке себя ударить позволил и ничем ему на это не ответил. Хотя мог бы и драку затеять прямо там. Но я уже сказал, с Виталькой я никогда в жизни не буду драться. Потому что, ты, конечно, можешь мне не верить, но Виталька для меня много значит.

Он двинулся к выходу, и я, не зная, что мне делать, отпрянула от двери так стремительно, словно мне угрожала опасность. Вадим просёк этот момент, усмехнулся с иронией:

– Да не бойся ты меня. Выйти дай.

Уже взявшись за дверную ручку, он внезапно обернулся:

– А ты не расстраивайся, Ксюш. Я вас с Виталькой обязательно помирю. Я дров наломал, я и разберусь.

– Интересно, как ты нас помиришь, если сам идти к Виталику не собираешься и объяснять ему ничего не хочешь?

– Я, кажется, сказал, что вас друг с другом помирю. При чём тут я?

– И как же?

– А это мои проблемы. Ты просто поверь. И, ради бога, не надо плохо обо мне думать. Я никому намеренно зла не желаю.

Когда Вадим ушёл, я ещё долго не могла прийти в себя. Снова и снова прокручивая в уме наш странный разговор, я поражалась поведению Канарейки. С какой целью он приходил сюда и зачем говорил такие несвойственные ему вещи? Неужели он действительно мучается угрызениями совести и хочет исправить свою ошибку? Должно быть завтра наш тихий посёлок поразит землетрясение… Хотя, сарказм – сарказмом, а пристыженность Вадима была мне приятна. Она согревала душу, успокаивала раздражённые нервы и тешила самолюбие – всё-таки не одной мне приходится страдать. И потом, раз Канарейка пообещал помирить меня с Виталиком, он непременно это сделает. Вот и слава богу. Вот и хорошо.

Жизнь уже не казалась мне мрачной. Мама засыпала меня вопросами сразу, как только за Вадимом закрылась дверь. Зачем он приходил? Почему такой грустный? Что между нами произошло? Не поссорились ли мы случайно? Но мне не хотелось ничего ей объяснять, и я ограничилась одним лишь веским обещанием:

– Всё теперь будет хорошо, мам.

И, улыбаясь самой себе, почему-то снова вспоминала Вадима. Всё-таки он неисправим… Чистосердечно раскаиваясь в содеянном, открыто признавая себя виноватым, он, тем не менее, так и не попросил у меня прощения…

Глава 27

Понедельник, как правило, всегда день тяжёлый. Буквально всё, что случается в понедельник само по себе уже вызывает в душе ощущение бесполезности и какое-то патологическое уныние, незаметно граничащее с откровенной депрессией. Запутанно, конечно, я мыслила. И стыдно даже было поддаваться такому настроению в моём возрасте. Но что же делать, если в пятнадцать лет любая житейская неприятность кажется трагедией?.. Может быть потом, когда-нибудь, сидя перед камином с вязанием в морщинистых, старческих руках, я буду улыбаться, с умилением вспоминая свои подростковые терзания. Тогда я буду мудрой, спокойной женщиной – такой, какой является сейчас моя мама. Хотя и она в своём, далеко уже не юном возрасте, до сих пор не отучилась превращать муху в слона. Так чего же тогда говорить обо мне?