Текст книги "Ровесники. Герой асфальта (СИ)"

Автор книги: Елена Курносова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Этот понедельник выдался самым тяжёлым в моей недолгой жизни. Не так страшен теперь, правда, был подъём в семь часов утра, нисколько не пугали предстоящие пять дней учёбы. Собираясь этим утром в школу, я думала о том, что весь путь туда мне придётся сегодня проделать одной. Никто не встретит меня возле дома Виталика, никто не посмотрит в глаза с преданно-собачьим обожанием. И в школе, на переменах я тоже буду ходить по коридорам в гордом одиночестве. Но это ещё полбеды, ведь на всех уроках мы с Виталиком до этого дня сидели за одной партой. Как же теперь? Допустим, я останусь на своём месте… Я не откажусь так легко от возможности помириться с Виталиком, но вдруг он сам этого не захочет?

Почти всю дорогу я решала в уме эти сложнейшие психологические ребусы. Как я и ожидала, Виталик меня нигде не встретил. Проходя мимо хорошо знакомого мне дома, я с тоской поглядела на то место, где он обычно стоял. Пустота…Такая же холодная и тёмная, как и в моей душе… Каково же, должно быть, душе Виталика? Там, наверное, целая бездна, трясина боли и отчаяния! Бедный мой Ромео… Как же мне заслужить твоё прощение? Какие слова подобрать для того, чтобы объяснить всё правильно? Я ведь и себе толком не могла ничего объяснить.

– Привет!

Два голоса прозвучали возле уха почти хором, и я, подняв голову, увидела перед собой Мишу Раскопина и рыжую Ленку Масловскую. Надо же… А я и не знала, что они – парочка.

– Привет. – Безжизненно уронила я, но не остановилась, только шаг немного сбавила.

– Смотрим – чешет как вездеход, под ноги уставилась, ничего вокруг не видит! – Ленка как всегда была весёлой и оживлённой, словно купающийся в первой весенней луже молодой воробей. Чёрт знает, почему мне в голову пришло именно такое дурацкое сравнение? Может потому что Ленка – маленькая, вертлявая, остроносая, с первого дня напоминала мне пичужку.

– Чего грустная такая? – Миша вёл себя сдержанней. Понимал, вероятно, моё состояние. – Не помирились ещё с Виталькой?

О моей трагедии знала, кажется, вся Бахча. Я медленно покачала головой:

– Нет… Когда бы я успела?

– М-да…– Помолчав, вымолвил Раскопин. – Обидно-то как… Такая пара из вас хорошая была.

– Из вас – тоже. – Непонятно для чего брякнула я вдруг. Они даже смутились на какое-то мгновение, не зная, что ответить. Первой опомнилась Лена – глубоко вдохнув, выдохнула изо рта клубок густого пара:

– Ой… Ну и прохвост же Канарейка! Ну спрашивается вот, зачем ему это было надо, а? Любовь его, что ли, неземная обуяла? Разве так с друзьями поступают? Прямо озабоченный он какой-то…

По тому, с какой легкостью Ленка осуждала Вадима, можно было сделать вывод, что она – одна из немногих, не успевших или принципиально не захотевших стать его мочалкой. Не только я, оказывается, такая умная. Хотя… Я-то как раз дура… Вот Ленка молодец… У нее есть Мишка…В меру симпатичный, в меру серьёзный парень, другого ей не надо. А вот я совсем забегалась, заметалась между двух огней, сама не знаю, чего хочу… Но вообще, надо будет при случае поинтересоваться у Ленки, заигрывал ли с ней Канарейка, и пытался ли он отбить её у Раскопина? Может, она просто не в его вкусе, так чего же я тогда ей восхищаюсь? Её бы на моё место, в ящик… Это не Ворону играть.

– Вот ты, Миш, – продолжала Лена тем временем, – ты с Канарейкой дружишь ведь давно. Почему ты на него повлиять не можешь? Он вчера с вами был – весёлый такой, будто ничего не случилось. И вы ему ни слова не сказали, на упрекнули ни в чём?

– А зачем? – Мишка с грустью смотрел куда-то вдаль.

– Как – зачем? Вы же друзья.

– Лен, наши нравоучения Вадьке до фонаря. А сам себя он уже и так наказал.

– Интересно, как это он себя наказал?

– Ты не поймёшь.

Больше Миша ничего не добавил к тому, что сказал, и Ленка обиженно надула маленькие розовые губки:

– Подумаешь.

А мне не нужно было объяснять слова Раскопина, я их поняла сразу. Поняла, потому что видела Вадима вчера вечером, слышала его слова и помнила, какими были у него глаза, когда он говорил. А Мишу, бесспорно, с самого начала не могла обмануть показная бравада Канарейки, ведь он, как сама Лена успела заметить, слишком давно с ним дружил и знал его гораздо больше своей возлюбленной. Я хотела было сказать Мише и Лене о том, что Вадим приходил ко мне, однако, подумав, не стала этого делать. Слишком уж доверительной, если не сказать интимной вышла наша вчерашняя беседа, и мне не хотелось предавать огласке то хорошее, что возникло в моей душе после общения с Канарейкой. С таким Канарейкой, которого, я уверена, мало кто знал.

Я всё время думала, каким же образом Вадим сможет помирить нас с Виталиком? Мысли об этом не давали мне покоя, и я почти не слушала дальнейшей Ленкиной болтовни.

В школе мне стало ещё неуютней. Казалось, что все вокруг – от мала до велика, давно в курсе вчерашнего инцидента, и все смотрят на меня исподтишка, шепчутся за спиной, осуждают. Ощущение это не оставляло меня ни на миг, и я испытывала безумное желание найти в школе самый дальний угол и сидеть там, не высовываясь, весь день, пока уроки не закончатся. Однако учиться было необходимо, в свои довольно невинные годы я понимала это отлично, и, оставив в раздевалке куртку с сапогами, я пулей помчалась на третий этаж, к кабинету русского языка и литературы. Лена с Мишкой давно потеряли меня в общей толчее, да и потом, какое им, в сущности, было дело до других? Их отношения пока что не давали течь, и незачем им было переживать по какому-либо поводу. Счастливые… Я же сама чувствовала себя сейчас прожившей жизнь, познавшей все человеческие невзгоды, умудренной опытом женщиной, с горькой, чуть завистливой улыбкой наблюдающей за беспечной, всегда радостной молодежью. Ах, мне бы ваши проблемы, милые мои детки!.. Не дай вам бог пережить то, что пережила я… Сердце моё разбито навеки, и вот она я, перед вами – высохшая, старая мумия с покалеченной судьбой. Я знала счастье, но оно само отвернулось от меня в тот день, когда я предала Виталика и никогда мне не обрести его вновь.

Мысли мои неспроста текли в таком мрачном направлении. Всё произошло именно так, как я и подозревала – Виталика за партой не оказалось. Зайдя в класс, я тотчас же начала искать его глазами и почти сразу нашла – он перебрался на заднюю парту и теперь сидел там в гордом одиночестве, листая учебник литературы. О, да… Виталик, по всему видать, мучился втрое сильнее меня и Вадима вместе взятых! Тёмные круги под глазами и непривычная бледность лица ясно свидетельствовали о том, что эту ночь он провел без сна. А я, между прочим, несмотря на своё горе, дрыхла в это время без задних ног.

Первым моим стремлением было подойти к Виталику, как ни в чём не бывало. Или нет?.. Подойти, не спеша, виновато опустив голову, и сказать… Что сказать? Ну разумеется: «Прости. Я больше так не буду»… И такой нелепой показалась мне эта «оправдательная» фраза, что я вообще никуда не пошла, а просто села за свою парту и тоже достала учебник. Что там у нас по программе? «Отцы и дети» Тургенева. Превосходно, почитаем классику, пора, в конце концов, культурно развиваться. А то и впрямь стыдно. Вадим почему-то вон всё успевает – и в войнушку играть, и школьную программу вовремя осваивать. Вундеркинд чёртов…

Когда через минуту после звонка в класс зашла учительница, все дружно встали со своих мест, и я невольно оглянулась назад, на Виталика. Поймала его ответный, пристальный взгляд, который, впрочем, тут же переметнулся к Лидии Сергеевне, и быстро отвернулась сама. Кто сказал, что выражение «на душе скребут кошки» – это только метафора? В эти мгновения я остро чувствовала где-то внутри себя их безжалостные когти, раздирающие меня на кусочки. Господи, неужели теперь так будет всегда? Место возле меня пустовало. Оно казалось мне мемориалом безвременно погибшей любви и смотреть на него было больно.

Лидия Сергеевна, пожилая учительница литературы, невысокая, полноватая, но очень, видать, остроглазая, сразу же заметила, что я сижу одна, и нахмурилась недовольно.

– А Павлецкого нет, что ли, сегодня?

Вопрос был задан мне, и я откликнулась чуть слышно:

– Нет… Он там, сзади…

Маленькие, внимательные глаза Лидии Сергеевны быстро нашли Виталика на задней парте.

– Павлецкий… Что-то ты часто стал места менять, тебе не кажется? Сейчас же вернись обратно.

– Я близко с доски не вижу. У меня дальнозоркость. – Последовал вызывающий, даже грубый ответ. Виталик, кажется, сейчас был готов на всё, лишь бы не возвращаться ко мне. Тон его учительнице не понравился, и она сама неосознанно повысила голос:

– Да что ты говоришь! Это с каких же пор она у тебя развилась?

– На днях. К врачу сходить за справкой?

По-моему, Виталик спятил. Он откровенно хамил ни в чём не повинной Лидии Сергеевне и непонятно было, действительно ли раздражает его учительница или же он таким образом изливает наружу скопившийся в душе негатив? В любом случае, вёл себя Виталик неприлично. Слава богу, у Лидии Сергеевны хватило ума и такта не разжигать конфликта. Догадавшись, что лучше было бы сейчас не трогать распоясавшегося подростка, она не стала больше спорить. Правда, спустя минут десять вызвала Виталика к доске, пытаясь хотя бы таким педагогическим образом проучить своего ученика.

Месть удалась. Виталику, конечно же, некогда было вчера изучать творчество Тургенева, и он, естественно, схлопотал пару. Вторую, после той злополучной географии. Я представила себе, как сегодня вечером он покажет отцу свой дневник, и в ужасе содрогнулась. Сердце сжалось в маленький, тугой комок… Виталик… Сейчас ему как никогда нужна моя поддержка, и я безумно хотела его поддержать. Только он не примет моей помощи. Не поверит в искренность моего желания. Где же этот Вадим со своими обещаниями? Почему он нас не мирит?!

Самого Вадима я, кстати, в течение дня так ни разу и не встретила. То ли он нарочно меня избегал, то ли его просто в школе не было – о нём я боялась кого-либо расспрашивать. Да и потом, главным объектом моего внимания оставался всё-таки Виталик. Вот он меня точно избегал – открыто и демонстративно. На каждом уроке неизменно садился на заднюю парту, ссорясь по этому поводу со всеми учителями. Едва звенел звонок на перемену – тут же вставал, на ходу сгребая учебник и тетрадь в пакет, и быстро, чуть ли не бегом выходил из класса. Даже если бы я рискнула первая пойти на мировую, он не дал бы мне такой возможности. Я словно не существовала для него, была пустым местом. От обиды и горечи хотелось плакать. Я чувствовала, как все мои одноклассники наблюдают со стороны за мной и за Виталиком, кожей ощущала на себе их сочувственные взгляды, и от сознания этого становилось ещё хуже.

На одной из перемен, например, ко мне подошла Маринка Фадеева. Сегодня она мне уже не завидовала и не считала меня своей конкуренткой. Да и вообще, считала ли она меня ею раньше? Может, я слишком много о себе тогда возомнила?

– Слушай, круто он с тобой…

Кто такой «он» пояснять не было нужды. Марина открыто жалела меня, как маленькую девочку, однако это почему-то не оскорбило меня, а даже напротив, странным образом утешило.

– Ага. – Всхлипнула я доверчиво, обиженным голосом.

– А мы ведь вчера к нему ходили, ты знаешь?

Вот это было уже интересно. Сердце моё бухнуло и упало куда-то в область живота. Я во все глаза уставилась на Маринку:

– К кому? Кто ходил?

– Да мы с Татьяной Евгеньевной. К Витальке.

– Ну и…? – Я затаила дыхание.

– Чего – ну и? Глухо как в танке. Он сперва сразу же хотел дверь закрыть перед нами, но потом, видно, совестно стало. Всё-таки Воронину-то он уважает. Только дальше прихожей всё равно нас не впустил, прямо там слушал. Мы ему все как есть рассказали. Как ты плакала там, в гримёрке. И про Вадьку сказали, какой он разгильдяй беспутный.

– Ну? А он? – Я себе уже места от волнения не находила. Маринка привычным своим, характерным движением откинула с широкого лба обесцвеченную чёлку.

– А он молчит. Ни соглашается, ни возражает. Всё выслушал и попрощался. А глаза холодные, неживые. Они у него и сегодня весь день такие, ты заметила?

– Заметила. Его как будто вчера и в самом деле Снежная Королева заколдовала. Учителям грубит, ни с кем не разговаривает. Ладно я, но другие-то в чём перед ним виноваты?

– Да ладно, не бери в голову, Ксюш. Это стресс. Он скоро пройдёт, я надеюсь. Виталька по тебе с ума сходит, это дураку видно. Не сможет он долго дуться…Блин, Вадьке голову бы оторвать, а!... Это ж надо было так людям в души наплевать!

Разговор происходил в одном из коридоров, напротив кабинета физики. Мы с Маринкой сидели на подоконнике, обнимая свои пакеты с учебниками. Мимо нас гурьбой торопились по своим классам школьники самых различных видов и мастей. От пестроты одежд рябило в глазах. И додумался же кто-то отменить школьную форму! Я бы, наверное, очень мило смотрелась в коричневом платье и белом фартучке. Именно в белом, а не в чёрном. Этакая маленькая комсомолочка. А Маринка?...Ну Маринка и в форме была бы самой сексапильной ученицей школы. Интересно, почему я раньше считала её дешевой смазливой куклой без мозгов? Сейчас, когда она меня так сердечно утешала, я думала о ней совершенно по-другому. Не такая уж, в самом деле, Маринка и глупая. А то, что путается с Канарейкой в физкультурной раздевалке, так это её личное дело. Мне ли не знать, как тяжело противиться чарам этого змея-искусителя? Сама чуть было не попалась в ловушку. А Маринка, в отличие от меня, никому не изменяла. И не её вина в том, что матушка-природа дала ей столько всего соблазнительного. Высокий рост, стройность, хорошенькую мордашку. И нрав у Маринки, видно, беззлобный. Не ревнует она, кажется, Вадима ко мне нисколько и даже защищает меня перед Виталиком. Хорошая она девчонка, одним словом, что тут говорить?

Сделав для себя такой вывод, я с неожиданной откровенностью вдруг призналась:

– А ко мне вчера Вадим заходил.

Маринка изумлённо вскинула на меня прозрачные глаза, густо накрашенные ресницы быстр-быстро захлопали:

– Да ты что? Серьёзно?!

– Серьёзно.

– И чего он хотел?!

Нет, в голосе её никакой ревности я опять же не услышала – одно только чистое любопытство. Я пожала плечами:

– Да так, ничего. Поговорить хотел.

– О чём ему с тобой говорить после того, что он натворил?

– Именно об этом. Он, кажется, очень раскаивается, но как исправить ситуацию – не знает. И от этого мучается.

– Вадька? Мучается? – Маринка иронично усмехнулась. – Никогда бы не подумала.

А я подумала о том, что она, наверное, знает натуру Канарейки гораздо хуже его друзей-пацанов. Оно и понятно, встречаясь с Вадимом, Марина, должно быть, меньше всего копалась в его внутреннем мире, предпочитая физическую потребность – духовной.

– Может, ты ещё скажешь, что он перед тобой извинился?

– Нет, не извинился. Сказал только, что не хотел всего этого. Само собой получилось.

– Само собой…– Маринка опять усмехнулась, теперь уже с какой-то затаённой грустью, отодвинувшись чуть-чуть назад, к окну, подняла и вытянула перед собой безупречные длинные ноги – свою гордость и своё самое большое достоинство. Я заметила, что сама она любуется, глядя на них, но это не вызвало в моей душе ни капли раздражения или насмешки.

– Знаешь…– Помолчав, продолжила Маринка. Она по-прежнему разглядывала свои ноги и вроде бы как и не ко мне обращалась, а беседовала сама с собой. – У Вадьки всегда всё выходит случайно. Я вот тоже никогда не думала, что опущусь до такого…Наспех, как попало, в раздевалке…Для тебя это, конечно, не секрет. Все знают. Да и не я одна там бываю. Много таких дурочек, как я… Но я не обижаюсь, нет. Я вообще никогда ни на что не претендовала. Да и можно ли ему предъявлять претензии?

С необъяснимым волнением смотрела я на поникшую Маринку, чувствуя, что вот именно сейчас, в эти минуты, творится с её душой что-то серьёзное. Что-то, спрятанное глубоко внутри, постепенно всплывало на поверхность, обнажая истинное лицо этой бесстыжей и ветреной на первый взгляд девчонки. Она не обращала внимания на то, что рядом, возле соседнего подоконника толпятся одноклассники, и мне, если честно, не было сейчас до их присутствия никакого дела. Став на этот короткий срок духовником Марины, я даже смогла забыть о собственной беде.

– А ты… Скажи, ты его любишь?

Марина взглянула на меня, словно внезапно очнулась от забвения:

– Кого?

– Его. Вадима. Ты его любишь?

Маринка снова уставилась на свои ноги, изучая теперь носки изящных кремовых туфелек на тонких каблуках.

– Ой…Здесь всё так сложно, Ксюшка… Вадька всегда был заметным. Всегда выделялся, всегда умел к себе внимание привлечь. Знаешь, дети обычно с годами меняются как-то. Кто больше, кто меньше. Из гадких утят лебеди вырастают, или наоборот. А Вадька… Он с детства был такой как сейчас. Яркий, красивый… Его даже в семь, в восемь лет девчонки замечали. Хотя он их, как все остальные мальчишки, так же за косы дергал. Но на него никто почему-то не обижался. Мы даже нарочно на его эти гадости напрашивались, старались выделиться лишний раз, чтобы внимание обратил. А я маленькая была не такая, как теперь. Типичный пример гадкого утёнка. Меня Вадька никогда за косы не таскал, не замечал даже. А мне он так нравился… И я его сама доводить начала. То линейкой сзади подкрадусь, тресну, то ластик в него запульну. Ну и он, ты же знаешь, особой скромность не страдает. Тогда тоже… Начал мне отвечать. Взаимностью… Теми же ластиками и линейками… Подножки, бывало, ставил неожиданно. Падаю, больно так – то коленку расшибу, то локоть… А самой так радостно, что смеяться хочется…

Однажды так здорово с ним портфелями подрались, и я случайно своим ранцем с подоконника горшок с геранью опрокинула. Он вдребезги, конечно, на полу – куча земли. Я в ужасе, стою плачу. Вадька надо мной смеется: «Ну что, доигралась? Влетит тебе сейчас!» И тут звонок как раз, учительница в класс заходит. Увидела бардак на полу – и в крик. Злая у нас была бабка, все её боялись, по струнке ходили. Так вот, она и орёт: «Кто это сделал?! Опять ты, Канаренко?!» Он уже тогда хулиганом был ужасным, поэтому подумать можно было сразу только на него.

У меня – душа в пятках от страха, тошнит даже. А Вадька спокойный такой стоит, будто ни в чём не бывало. «Я, Антонина Ивановна» – говорит. И глазом не моргнул, артист… Антонина его тут же за шиворот – и к директору… Помню, потом я ещё сильнее плакала, только не от страха уже. Стыдно очень было и Вадьку жалко. Ему опять велели родителей в школу вызвать. И всё из-за меня… Я на следующей перемене к нему подошла, начала извиняться… Опять плакала… А он смотрит на меня насмешливо. Взгляд у него этот… Что тогда был, такой и сейчас, совсем не поменялся. Глаза синие-синие, ресницы длинные, на солнце золотятся…Смотрит он на меня, слушает мои слова… А потом вдруг перебивает: «Ладно, ладно. Раз ты у меня в долгу, значит, после школы будешь моей женой, поняла?» И не спросил будто, а приказал, перед фактом поставил, прикинь? Это мы первый класс тогда заканчивали…

Всё это время Маринка говорила тихо, с печалью в голосе, а тут вдруг рассмеялась, прижимая ладони к порозовевшим щекам.

– А я… У меня коленки от счастья задрожали… Стою перед ним – и поверить не могу в такое чудо. «Зачем же, – кричу, – так долго ждать?! Я и сейчас согласна!»…

Господи, мы с ним до сих пор тот случай вспоминаем и смеёмся. Шутка у нас даже между собой такая осталась:

«Ну что, Марин, в ЗАГС-то когда пойдём?»

«Ты же сам сказал – после школы. Дай хоть образование получить!»

Но это всё шутки. А на самом деле… Позови он меня серьёзно замуж – помчусь, не думая, сломя голову. Хотя и понимаю прекрасно, что муж из Вадьки будет никудышный. И сейчас, и потом, сколько бы лет ни прошло, он всю жизнь будет гулять. Даже, может, и не желая того, будет изменять. Потому что не одна я такая умная. Такой парень нарасхват, всем его получить хочется. Я уже привыкла. Смирилась. Чего мне, в принципе, обижаться? Сама такого счастья захотела, добровольно. Хотя обычно он сам берёт то, что ему нужно, разрешения ни у кого не спрашивает.

Маринка умолкла, задумавшись о чём-то, и мне показалось, что говорить она больше не будет. Однако пауза длилась недолго. Вспомнив нечто очень важное и сокровенное, Маринка снова подняла голову, пристально взглянула на меня:

– Скажи, он классно целуется, да?

Не ожидавшая такого вопроса, я растерялась и ничего не ответила, а Маринка, вроде бы и не нуждаясь в моей оценке способностей Канарейки, продолжала захлёбываться восторгом:

– По себе знаю, когда он целует – сопротивляться смысла не имеет и отказать невозможно. Я после пары таких вот поцелуев голову напрочь потеряла и отдалась ему. Это на дискотеке было в Звёздном Городке. Мы тогда ещё со звёздновскими дружили, каждую субботу к ним в Дом Космонавтов ходили. Теперь вот не ходим, жалко… Дурацкая эта война… Так вот, о чём я?.. А, ну да… Там он меня и затащил в мужской туалет. Такая романтика вроде бы… И больно так… Он, правда, особо и не интересовался, как я себя чувствую. Знал, что не откажу. С тех пор и понеслось. Теперь уже не больно, теперь здорово. В сексе Вадька просто супер, такие вещи вытворяет – уму непостижимо. Это, я слышала, его Анжелка Алексеева научила, шлюха звёздновская. Вадька с ней до начала войны путался, ему тогда, по-моему, и пятнадцати-то не исполнилось.

Маринка опять ненадолго замолчала. Я боялась нарушить в её душе лирический настрой и сидела, почти не дыша. Чувствовалось, что Маринка ещё не выговорилась до конца, что-то беспокоило её, не давало закрыть тему.

– Меня за глаза, наверное, тоже шлюхой считают, как Анжелку. Но я не такая, Ксюш. Вадька у меня первым был. И я ни с кем, кроме него, никогда не спала. А ведь была возможность и не раз. Но я не хочу. После него никого нормально не воспринимаешь. Он такой… Необыкновенный… Хотя, по сути, типичный бабник. Ни одной юбки не пропустит, ни одной мало-мальски хорошенькой мордашки без внимания не оставит. И, что самое горькое, ему все легко, без боя сдаются, так же как и я. Ты вот сильнее. Ты молодец. У вас было что-нибудь с Виталькой?

Неожиданный переход от собственной судьбы к моей скромной персоне опять же поверг меня в растерянность. Но после Маринкиных откровений было бы нечестно скрытничать, тем более, что стыдиться мне было нечего.

– Нет, не было.

– А с кем-нибудь? Ну, до него, раньше?

– Нет. Ни разу.

– Вот это да…– В светло-зелёных, почти салатовых глазах Маринки блеснуло что-то похожее на сострадание. Но тут же погасло, и теперь она смотрела на меня с грустной улыбкой взрослой, всё на свете познавшей женщины. И я сама себе под этим покровительственным взглядом показалась вдруг наивной маленькой девочкой, играющей в куклы и переживающей по пустякам.

– Ты прямо антиквариат. – Непонятно, то ли комплиментом была эта фраза в устах Маринки, то ли насмешкой. – Просто тебе повезло в своё время – не встретился на пути такой вот… плейбой.

– Теперь зато встретился. – Хмуро заметила я.

– Не поддавайся, Ксюш. – Очень серьёзно вдруг попросила меня Марина (А может быть совет дала?). – Я понимаю, вижу – Вадька тебя влечёт. Как меня, как многих других девчонок. Но это мираж. Если ты когда-нибудь ему уступишь, долго потом будешь страдать. Ты только сердце себе разобьёшь, а взамен ничего ровным счётом не получишь. Если решишь в один прекрасный день лишиться девственности, делай это с Виталькой. Он тебя любит по-настоящему и больно никогда не сделает. А Вадька… Он только берёт. Как Наполеон. И ничего не возвращает, никакой отдачи от него не дождёшься. Он, конечно, классный, умеет многое…Но думает в основном только о себе. Не знаю, как бы Виталька себя повёл на его месте, но с ним, Ксюш, мне кажется, ты была бы счастлива.

Вот так… Казалось, наша интимная беседа длилась несколько часов, а уложилась она на самом деле в одну-единственную большую перемену. Поняла и усвоила я для себя многое, а самое главное – лишний раз убедилась в том, что парня лучше, чем Виталик мне никогда не встретить. И верх безрассудства – бросать его без борьбы, даже не объяснившись с ним как следует, не сказав ни слова в своё оправдание.

Вся беда заключалась в том, что Виталик бегал от меня как от чумы. И в этот и в другие, последующие дни, он так и не дал мне возможности объясниться – приходил в школу раньше всех, однако в класс заходил только со звонком и выбегал на перемену сразу же по окончании урока. Искать его по многочисленным коридорам было бесполезно, да я и не пыталась уже этого делать.

Острая боль в груди постепенно сменилась тупой, хронической. Казалось, теперь она поселилась во мне навечно и с ней вполне можно было существовать: двигаться, разговаривать с окружающими и даже учиться кое-как. Именно кое-как, потому что оба мы – и я, и Виталик словно договорились и задались целью в скором времени превратиться в законченных двоечников. Если я ещё хоть как-то держалась, пытаясь усвоить текущий материал программы, то Виталик словно ополоумел – на моих глазах из урока в урок он систематически хватал пару за парой, и мне казалось, что это ни что иное, как расчётливая месть с его стороны. Ловкий, болезненный удар по моей совести. Что ж, способ отомстить мне был выбран весьма удачно – я невольно представляла, что творится теперь каждый вечер в несчастливой семье Павлецких, и к горлу подкатывался горький комок. Застревал в нём и стоял долго-долго. Это была настоящая пытка. Желая прекратить её, я собиралась духом и начинала бегать за Виталиком. Мне даже удавалось иногда задержать его на несколько мгновений, но не больше. Любая моя фраза, заранее продуманная и отрепетированная, сходу обрывалась коротким, сплюнутым сквозь зубы словом: «Отстань…»

И после этого уже не имело смысла что-либо говорить и оправдываться абсолютно не хотелось. Виталик замкнулся в себе. В эти дни он отдалился не только от меня, но и от всей нашей компании в целом. Этот его поступок ещё можно было понять – как-никак, лидером тусовки являлся Вадим, а все отношения с ним Виталик так же безжалостно разорвал после того злополучного спектакля. Но то, что Виталик, поссорившись с другом, начал вдруг общаться с Толяном Шумляевым, повергло всех нас в шок.

Тем не менее, это было правдой. И в школе, и на улице их всё чаще и чаще видели вместе. Ребята негодовали, возмущались, открыто стали называть Виталика предателем. А я слушала это и сжималась, будто ждала удара в спину, будто оскорбляли меня, а не его. Ведь именно я была во всём виновата. Моя слабость, моя проклятая несдержанность… Ведь стоило мне дать Вадиму отпор с самого начала – там, в подъезде, когда он прижал меня к щитку. Стоило бы дать ему пощёчину и, может быть, он бы не осмелился повторить свой поцелуй в этом проклятом ящике. А так, что его обвинять во всех смертных грехах? Сама хороша. Спровоцировала… И теперь вот, как итог – полная карусель. Всё переставлено с ног на голову. Виталик – в стае шакалов-ренегатов, я вообще сама по себе. Только Канарейка как всегда на высоте. Всё случившееся его словно и не коснулось ни коим образом.

Изредка встречая Вадима то тут, то там, я замечала, что ведёт он себя по-прежнему непринуждённо. Все его привычки остались теми же. Он как будто не замечал меня, только проходя мимо коротко, вежливо здоровался и мне всякий раз хотелось вцепиться ему в рукав, дернуть изо всех сил: «Ты же обещал помирить меня с Виталиком! Когда же ты это сделаешь, чёртов трепач?!»

Однако приходилось сдерживаться. Не хватало ещё привлекать внимание окружающих и снова становиться притчей во языцех. Голова шла кругом. Ворочаясь с боку на бок бессонными ночами, я без конца задавала себе один и тот же Чернышевский вопрос: «ЧТО ДЕЛАТЬ?» Как вернуть Виталика – пусть даже не к себе, а хотя бы в компанию. Ведь то, что он сделал, было ужасно. Шумляев с двумя своими дружками – Генкой Ковальчуком и Викингом, на полном серьёзе, оказывается, считались отморозками, лишёнными самых простых человеческих качеств – честности, порядочности и справедливости. От того-то было всем дико видеть в их обществе Виталика Павлецкого, обладающего вышеперечисленными достоинствами в полной мере. Это больше всего мучило меня, лишало покоя и аппетита, медленно сводило с ума.

Мама, с первого же дня заметив моё состояние, теперь не отставала от меня, требовала объяснений, и я, совершенно неожиданно для самой себя, вдруг рассказала ей всю правду. Терять мне, в конце концов, было уже нечего. Исповедь моя была долгой и красочной. Я описала маме своё знакомство с Вадимом и Виталиком в тот памятный ноябрьский день, каждому из них дала подробную характеристику, а потом переключилась на историю междоусобицы со Звёздным Городком. Здесь имела место несчастная любовь некоего Севы Пономарёва к сестре Вадима – Варваре Канаренко. Здесь была страсть Толяна, похотливая и порочная – к ней же. С глубоким чувством я доказывала маме, что Виталик, эталон доброты, больше всех мечтает о прекращении боевых действий, однако волей судьбы вынужден был идти вместе со всеми. И, наконец, безжалостно и решительно я сорвала с Вадима ширму золотого юноши, поведав ошарашенной маме о том, как он, пьяный, затащил всех нас в Звёздный Городок и как вёл себя в милиции.

– А Виталик спас меня! – Почти кричала я, задыхаясь от переизбытка эмоций, и мама слушала меня, не перебивая. – Он взял мою вину на себя, когда я окно разбила! За это его родители платили штраф, и отец его за это дома избил! Виталик – самый лучший парень на свете, он за меня жизнь отдаст, не задумываясь!

Во мне действительно пропадал талант профессионального адвоката. Удивительно, где он был раньше, и почему я только теперь решилась амнистировать Виталика в маминых глазах? Ведь вполне могло так случиться, что встреч у нас с ним больше не будет. И, тем не менее, именно сейчас мне больше, чем когда бы то ни было хотелось очистить репутацию Виталика от всей той грязи, в которую он вляпался во имя дружбы и любви.

Я была очень убедительна – кажется, мама мне поверила. По мере того, как я говорила, выражение её лица менялось словно картинки в калейдоскопе. Она не проронила ни слова, однако её мысли и отношение к ситуации я легко могла угадать по глазам – то изумление вспыхивало в них, то растерянность, то откровенный укор. А я была рада тому, что теперь мне нечего скрывать. Я упивалась извергающейся из меня правдой так, будто где-то внутри моего существа лопнул, прорвался, наконец, долго нарывающий гнойный абсцесс. Даже не подозревала я до сих пор, насколько приятно иногда говорить правду. Конец моей повести, правда, дался мне тяжелей, но, взяв себя в руки, я преодолела и этот барьер.