Текст книги "Симфония чувств (СИ)"

Автор книги: Екатерина Голинченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

– Только посмей их тронуть! – Джон подскочил на месте, потом подошел к открытому окну, всматриваясь в облака, – Если я соглашусь – что будет с моей семьей?– спросил он, даже не поворачиваясь к собеседнице.

– Сразу к делу? Вот такой разговор мне больше по душе, – добродушно улыбнулась она, – Твою семью не тронут, если ты не будешь устраивать лишних проблем, понимаешь, о чём я?

– Мне нужны гарантии, – хладнокровно продолжил Джон, но чувствовал себя сейчас зверем, угодившим в капкан – Лаура имела сейчас над ним неоспоримое превосходство.

– О! Не испытывай моё терпение, – девочка от раздраженно топнула своей маленькой ножкой, – Тебе мало моего слова?

– Твоему слову, разве, можно верить? – бросил мужчина, всё так же не оборачиваясь к ней.

– Ты не в том положении, чтобы ставить условия, – холодно улыбнулась она, упиваясь своим преимуществом над ним, – Ты идешь со мной и, пока кто-нибудь не согласится добровольно заменить тебя, ты останешься в Каличах.

– Если ты вздумаешь обмануть меня, то, ни какая Преисподняя не остановит меня, – наконец, он удостоил её пугающего взгляда своих чёрных глаз.

– И ты не хочешь попрощаться с семьёй?– Лаура подошла и взяла его за руку.

– Если уж мне не суждено их больше увидеть, то пусть лучше ненавидят меня – так будет легче и им, и мне... – Джон отдернул свою ладонь.

– Ладно, оставим сантименты, – она указала в дальний конец комнаты, – А сейчас отойди в сторону – небольшая формальность, – Лаурита в своей ладошке раздавила карманное зеркальце и подула на осколки, которые колющим ураганом впились в глаза мужчины, опекая и прорезая чувствительную роговицу.

Он же более не сказал ни слова, и только слёзы, смешивавшиеся с кровью, выдавали всю ту боль, что разрывала сейчас всё его существо.

– Я предлагала тебе попрощаться с ними – ты уже не сможешь больше их увидеть, – девочка подошла к нему, взяла под руку и проводила до кресла, – Твой смертоносный взгляд мне теперь не страшен.Ты знал, что в бесконечной тьме твоих глаз, такие как я,видели свою истинную сущность? Это очень нервирует, знаешь ли... Эта темнота проникает в самые сокровенные уголки души, и это пугает не по-детски...

А мужчине уже было все равно – что-то надорвалось в нем, надломилось и умерло. Что ему жизнь без тех, чьи образы он будет представлять перед собой и которыми сможет продолжать любоваться даже потеряв способность видеть? Так, возможно, будет даже лучше, ему легче будет смириться... Впрочем, нет, мириться он не собирался. Но это будет несколько позже, а пока же он привыкал к окутавшей его темноте, которой теперь суждено будет стать его спутником. Сейчас он пожалел, что остался жив – мертвые не чувствуют боли, у мертвого не болит душа.

– Ещё на один вопрос я хотел бы знать ответ, если позволишь, – негромко спросил мужчина, на что девочка благосклонно кивнула, и продолжил, – Все те люди, что летели со мной, – голос Джона заметно дрогнул, – они все погибли?

– Я по-твоему, чудовище? – возмущенно повела плечом Лаурита, – Их час пришел, они все были уже обречены, уж ты-то должен понимать. Случай свел их в одном месте … и случилось то, что и должно было произойти... – и Джон с удивлением заметил в её глазах некоторое подобие сожаления.

За окнами забрезжил рассвет, а Маргарита так и не ложилась, не смогла заснуть. Заперев дверь спальни на щеколду, она вытерла мокрое от слез лицо салфеткой и уверенным шагом направилась к шкафу. В одну руку она сгребла упаковку свечей, после резко захлопнув дверцу. Быстро убрав всё лишнее со стола, нервно трясущимися руками она расставила свечи в круг. Достав из косметички маникюрные ножницы, она уколола палец и окропила кровью каждую свечу. Шмыгнув носом и утерев рукой набегающие слезы, Маргарита в одно касание заставила свечи ярко вспыхнуть:

– Кровь от крови моей, прошу услышать мой зов, полный скорби и боли. Заклинаю, ветра времени, что кружат над землей – верните мою утраченную любовь. Пусть предстанет перед моими глазами и держит ответ, как посмел он бросить своих детей.

Ожидаемо, ничего не произошло.

Маргарита бессильно опустила голову на стол и снова зарыдала:

– Почему? Почему… Неужели после всего, я обречена на отчаяние и одиночество? Моё сердце не выдержит этого, и разорвется от боли. Жан, где бы ты ни был, я знаю, что ты слышишь меня. Мне плохо…Господи, как же мне плохо…Тащи свою задницу сюда, когда твоя жена зовет, черт тебя побери! Ты нужен мне... Ты нужен нам.

Внутри ощущалась огромная черная пустота…Маргарита затушила свечи и, завернувшись в плед, забилась в угол кровати, пугавшей теперь своим размером для неё одной, не в силах остановить слез.

– Марго, с тобой всё в порядке? Откуда запах дыма? – в дверь комнаты уже стучала златовласая.

Маргарита заставила себя подняться и открыть дверь. На неё невозможно было смотреть без содрогания: на её опухшие воспаленные глаза, спутанные волосы, трясущиеся руки.

– Ты что, так и не ложилась? – Даниэлла обняла её, потом подошла к детскому столику и начала собирать вещи близнецов, – Так, я забираю девочек в свою комнату, а ты постарайся отдохнуть. Можешь даже таблетку выпить, если сама уснуть не сможешь.

«В жизни, как и в шахматах, короля определяет его королева.»

Маргарита послушно вернулась в постель, всё ещё находясь в состоянии спутанного сознания, с трудом реагируя на окружающую действительность и мечтая только о том, как забудется спасительным целебным сном.

– Марго, ну как ты? – за шторами в темной комнате появился мужской силуэт, и девушка подскочила с кровати на такой до боли знакомый его голос.

– И у тебя ещё хватает совести спрашивать? – Маргарита дрожала от внутреннего холода, кутаясь в плед и усиленно моргая, силясь разглядеть его сквозь пелену подступивших слез.

Его лицо смутно было видно в полумраке комнаты.

– Я спрашиваю, как ты справляешься? – его рука бережно коснулась её щеки, и движение это было каким-то робким и неуверенным, точно на ощупь, а её от этого накрыла новая волна истерики.

– Как видишь, не очень, – Маргарита отстранилась, размазывая кулачками по лицу слезы, – Как ты мог? Как ты мог бросить нас? Ты обещал, что не оставишь нас. Лжец ты, лжец и сволочь! Я ненавижу тебя…и всё так же продолжаю безумно любить, – она уже не помнила, сколько пощечин отвесила ему, всё ещё продолжая колотить по его груди, выплескивая свои боль и гнев, но теперь уже больше по инерции, – Скажи, Жан, я – дура? – прошептала она, успокоившись и устало опустив голову ему на грудь.

– Ты – самое лучшее, что было в моей жизни, – стоило его рукам лечь ей на талию, как она начала плавиться от его горячего дыхания на своей коже. Насколько же глубоко они успели проникнуть под самую кожу друг друга, в самую сущность.

– Не говори так… Ничего не говори…– она накрыла своей ладонью его губы, – Лучше обними меня крепко-крепко и поцелуй, как умеешь целовать только ты, – в висках отчетливо отбивался пульс собственного сердца, а тело само потянулось к нему, – Пусть это всего только сон, пусть я проснусь и снова окажусь в одиночестве, пусть…Но – сейчас ты мой, только мой…

– Марго… – прохрипел Джон, бессознательно, но с таким упоением, отвечая на её поцелуи, – Ты смерти моей хочешь? Если ты сейчас не остановишься, то я умру.

– Ничего, тебе полезно, – заметила Маргарита, пока она одну за другой расстегивала пуговицы на его рубашке, – Замолчи. Я всё сделаю сама, – и он не нашел в себе сил противостоять ей, когда его губы скользили по изгибу её шеи, по плечам, спускаясь всё ниже.

Они и не заметили, как дальше переместились на постель, утонув в прохладном шелке простыней и покрывал, пока оба обессилив, не уснули в крепких объятиях друг друга.

И без зрения, он совершенно ясно мог представить себе её образ – как и тогда, когда он вот так мог целую вечность смотреть, как она просто спит рядом, когда её темные волосы рассыпались по подушке, сомкнутые ресницы прикрытых глаз слегка подрагивают, на губах застыла легкая улыбка, а грудь вздымается в такт размеренному дыханию, что почти забыл, для чего он здесь – само её присутствие рядом лишало его разума и силы воли:

– Прости меня, Марго, прости и пойми, – он провел рукой по её волосам и наклонился поцеловать – теперь его глазами стали руки, коснувшись пальцами её лица, прислушавшись к её дыханию, он мог считать все её эмоции, – Ты не должна продолжать жить с этой болью. Позволь мне унять её и забрать с собой. У тебя впереди вся жизнь, не лишай себя права на неё. Я дарую тебе свободу от всех клятв и освобождаю твоё сердце для новой любви, и пусть она принесет тебе счастье. Моя душа, моя печаль... – он снял с её пальца обручальное кольцо и поцепил его на цепочку на шее, отметив, что Фродо Беггинса из него, пожалуй, не выйдет, ибо тяжесть этого кольца для него несоизмеримо сильнее любого Кольца Всевластия.

«Слишком мало сказать – „Прости“. Слишком много ответить – „Прощаю“. Очень страшно сказать – „Отпусти…“. Невозможно сказать – Отпускаю…»

Мужчина тяжело поднялся с постели и, одевшись, исчез. А утром эта ночь покажется ей лишь сладким сном, что призван заглушить печаль.

В пылу страсти Маргарита не заметила, что он слеп, а он ни чем не выдал себя, наизусть помня каждый сантиметр её тела и каждый изгиб.

Проснувшись поутру, Маргарита выглядела странно спокойной и была полна энергии. Она сама приступила к готовке завтрака и уже распланировала себе на день сотню дел.

Глядя на неё в таком состоянии, златовласая только недоуменно вздернула бровь:

– Марго, ты хорошо себя чувствуешь?

– Лучше, чем когда-либо, – киношно улыбнулась Маргарита, поправив выбившийся локон.

– А как же Джон? Ты же только вчера так убивалась по нему.

– Это было вчера, как ты верно заметила, дорогая, – Маргарита деловито отрусила ладошки от муки и щелкнула златовласую по носу, – Надо жить дальше. Надеюсь, Жан сейчас в лучшем мире и порадуется за нас, видя, что я не опустила руки. Нашим детям нужна счастливая мать.

– Но, с тобой что-то не так – ты патологически счастлива.

Маргарита только хмыкнула на это замечание и принялась доставать из духовки очередную порцию печенья.

"Опустела без тебя земля, как мне несколько часов прожить,

Так же падает листва в садах, и куда-то всё спешат такси.

Только пусто на земле одной без тебя, а ты, ты летишь и тебе

Дарят звёзды свою нежность..."

С. Гребенников, Н. Добронравов «Нежность»

И только когда по радио зазвучала одна из композиций в исполнении Джона в память о погибших в авиакатастрофе, её наконец прорвало, не могло не прорвать – настоящую боль и настоящую потерю не унять и не возместить одним взмахом руки. Сначала она стояла не шелохнувшись, потом медленно опустила руки, так что выронила поднос, и всё печенье рассыпалось по полу. Затем она сняла фартук, высморкнувшись в него, и села на колени, заходясь судорожными всхлипами:

– Как ты мог? Как ты мог так со мной поступить? никогда не прощу тебя, слышишь, Жан!

Господи, хотя, кому я вру? Прощу, конечно, как и всегда прощала и прощать буду, только вернись. Вернись, слышишь! Где бы ты ни был, я всё равно отыщу тебя – и плевать, на земле ты будешь или под землей. Я не сдамся! Никогда не сдамся...

И снова по нервам ударила музыка, от которой Маргарита чувствовала, что лишается рассудка. Девушка резко поднялась на ноги и обрушила весь свой гнев на радиоприемник, разможжив его об пол.

В таком невменяемом состоянии её и застал Ондзи, с трудом прорвавшийся через столпившихся у дома репортеров:

– Да вы совсем обезумели в погоне за сенсацией?! – азиат захлопнул дверь прямо перед самым их носом, – У людей горе. Да как вы можете? Быстро убирайтесь, пока я не вызвал полицию!

– Нет! Это просто безумие какое-то, – Маргарита нервно расхаживала туда-сюда по комнате, обхватив голову руками, – Я не одену черное и не пойду на похороны. Нет-нет-нет! Господи, мы же говорим о Джоне! Если я пойду, то это будет означать, что я смирилась. Это будет значить, что он на самом деле умер, а я никогда... Никогда... Господи, я же просто не выдержу этого! Неужели он теперь будет приходить ко мне только во снах? Он так и не узнает, что у него будет сын? Этого просто не может быть. Ведь это – Джон, так же: он не может просто взять и умереть!

А с улицы продолжали доноситься взволнованные голоса журналистов:

– Всего несколько вопросов для прессы – ответьте на них. Что вы чувствуете? – и так далее, и в том же духе, – Что вы намерены дальше предпринять? Будете ли вы и дальше продолжать дело супруга? Кто теперь возглавит модный дом, основанный вашим мужем и сохранит его традиции?

Наконец, не выдержав, Маргарита, обойдя Ондзи, открыла дверь и вышла на крыльцо:

– Да что с вами, люди? Дайте мне его спокойно оплакать! – от беспокойства накатили слабость и тошнота, – О, Боже, меня сейчас вырвет...

Девушка согнулась пополам и спешно вернулась в дом:

– Утренняя тошнота? Вы в положении? Какой у вас срок? Вы уже знаете, кто у вас будет: мальчик или девочка? – с микрофонами и диктофонами в руках, корреспонденты принялись трезвонить, и этот звук сводил с ума, – Ваш муж знал? И всё равно отправился в поездку? Вы пытались его отговорить? Вы собираетесь рассказать детям о гибели отца?

Внезапно развернувшись в противоположном направлении, Маргарита вернулась с служителям прессы, и вид у неё был более, чем сердитый, а глаза её горели гневом:

– Вы, что – оглохли?! Убирайтесь вон, мерзкие стервятники! Сейчас же! – растолкав людей с крыльца, она отняла у нескольких газетчиков их микрофоны и разбила пару фотоаппаратов, – Пошли прочь, пока я не испепелила вас к чертовой матери!

Её действия привели толпу в замешательство, и пока люди не опомнились, азиат поспешил вернуть девушку домой:

– Представление окончено! Вам лучше удалиться, комментариев не будет, – он снова успел закрыть дверь, прежде чем они успели что-либо сообразить, и передал девушку в руки златовласой подруге, – Дэни, уведи её в комнату, пожалуйста.

– Да-да, конечно, – златовласая недовольно шикнула у самого её уха, – Ри, что на тебя нашло? Я никогда ещё тебя такой не видела... Ты бы в них ещё огненным шаром зарядила. В прошлый раз мы слишком дорого заплатили, чтобы сохранить нашу тайну. Вспомни занятия медитацией и постарайся расслабиться.

– Это не я... Я бы не... – Маргарита виновато замотала головой, сильнее сжав её руку, – Словно что-то внутри меня взбунтовалось. Они не имели права так говорить о Жане! – тут её снова скрутил приступ острой боли, – Боже правый, это ребенок! Ему не понравилось, как они отзывались о его отце, – девушка старалась глубоко дышать, поглаживая живот, пытаясь утихомирить плод внутри себя, – Успокойся, малыш. Мама никому не позволит плохо говорить о папе. Потерянная душа, и всё такое... Обещаю, что ты больше не услышишь такого.

– Детка, что с тобой? – в прихожей появилась мать Маргариты.

– Мне предстоит хоронить мужа, мой ещё не рожденный сын только что прогнал из дома докучливых репортеров – а так ничего, всё просто отлично, – усилено жестикулируя, Маргарита выплеснула эмоции, девушка разразилась рыданиями на груди у матери, – Мама, мамочка! Мне так страшно... Что же теперь будет?

– Мегги, что происходит? – по лестнице спустился Питер.

– Так, похоже, что нужно звать тяжелую артиллерию, – заключила златовласая и позвала доктора, – Джек, нужна твоя помощь. У тебя есть в аптечке успокоительное?

– Господи, как же я скажу его матери? – Маргарита присела на диван и слабыми руками взяла протянутый ей стакан воды, – А что мне сказать детям?

– Идем, Марго, тебе нужно отдохнуть, – молодой хирург с братской заботой взял её под другую руку и вместе с матерью провел наверх в её спальню, – Давай, попытайся уснуть сама, чтобы мне не пришлось колоть тебе лекарство.

Мне говорили: увидишь, и в горле затихнет звук, кудри черные обволокут плечо, и дракон, что живет в позвоночнике, тут же расправит крылья и опустит голову на твои ключицы. Мне говорили: в глазах тех не сыщешь дна, пропадешь и не вынырнешь – и погубит она тебя, и беда с тобой приключится. Что любовь – это дар, книги, конечно, лгут: тысячи брошенок ищут твой стылый след, но когда ты заносишь над ними свои слова – сердце за сердцем падает в талый снег. Падает, угасая. Оставляя горькие полыньи. Я стою ближе всех обожженная и босая, прикрывая подолом кусочек живой земли: мы случились однажды – больше мы не смогли, и весна отказалась просить за нас. Платье мокнет в студеной твоей воде, не пуская под кожу смертельных фраз, губы бережно повторяют:

все рассветы творятся только в живой душе, остальное лишь тени, лишенные Божьих глаз.

Остальное – лишь тени, лишенные Божьих глаз...

И твоя вода меня накрывает.

Солнце жжёт мою медную кожу,

И стучится мне болью в висок...

Одинокое ждёт меня ложе -

Вечной горести острый клинок.

Ты ушёл, о безумец мой страстный!

Между жизнью и смертью – лишь миг -

Помню только удар тот ужасный

И мой полный отчаянья крик...

Те черты, что в мечтах вспоминаю,

Всё, что было любовью моей,

Как во сне, я теперь созерцаю

Только в ликах твоих дочерей.

Ты ушёл, безвозвратно, бесследно...

Одинок ты, иль счастлив ты там?

Ты не первым был, нет – но последним,

Кто к моим припадал волосам.

Остригу их... По бархатной коже

Ниспадут водопадом в песок...

Одинокое ждёт меня ложе -

Вечной горести острый клинок...

«Ladies of Westeros» – «Плач Элларии по Оберину»

Маргарита приложила максимум усилий, чтобы постараться уснуть, но спала плохо и беспокойно. Ей снился ОН. Присутствие любимого супруга Маргарита ощущала каждую минуту, каждую секунду... Его присутствие, аромат его парфюма, его голос, звук его шагов – это чувствовалось кругом, и всё напоминало о нем, и бередило кровоточащие раны. Маргарите даже казалось, что она сама представляет собой одну сплошную рану. Каждый раз, думая о муже, она мучительно умирала, с трудом находя силы смотреть на рожденных от него дочерей. Всем своим видом, каждой черточкой своих маленьких личиков, своими улыбками и ужимками, своей смуглой кожей, огромными карими глазенками и завитками непослушных черных волос – напоминали ей о безвозвратно ушедшем. Маргарита, порой, ловила себя на мысли, что ей больно даже смотреть на них. Было стыдно, но ничего с собой поделать не могла.

Проспала девушка более тринадцати часов и проснулась только утром следующего дня. Глядя на свое бледное осунувшееся лицо, темные круги под глазами, опухший нос и потрескавшиеся губы, мерзкий червь внутри внушал, что именно в ней причина гибели любимого. Невозможно и невыносимо было свыкнуться с такими соображениями. Она обмоталась покрывалом и рванула в ванную, открыв душ и с ожесточением растирая губкой тело до покраснения и ссадин. Её снова мутило, и частично – от самой себя.

Маргарита провела трясущейся рукой по своим волосам цвета темного горького шоколада – Джон так любил её длинные волосы... А теперь какой в этом смысл? Она никому больше не позволит прикоснуться ни к своим волосам, ни к своему телу.

На глаза ей попались маникюрные ножницы, и она с каким-то маниакальным упорством принялась остригать ими свои волосы, совершенно не заботясь о конечном результате. Слезы на влажных ресницах делали взгляд мутным и мешали ясно видеть. Появившись на кухне перед изумленными домочадцами в столь непрезентабельном виде с плачевным результатом своего нервного приступа на голове, Маргарита, казалось, не замечала их вопросительных взглядов.

– Господи, дочка, что за вид у тебя? – мать провела по короткому ежику темных волос на голове дочери, это все, что теперь осталось от некогда шикарных каштановых локонов, которыми так гордилась Маргарита, – И в таком вот виде ты собираешься выйти на улицу?

– Мне все равно, – отрешенно буркнула девушка и опустила голову, пряча воспаленные красные глаза.

Впервые за более, чем девятнадцать лет своего материнства, Валентина подняла руку на дочь и вдруг испугалась своего действия не меньше самой Маргариты:

– Не смей говорить таких слов! – девушка вздрогнула от пощечины и пришла в чувства, точно проснувшись от глубокого кошмара, – Тебе есть ради кого жить, тебе не может быть все равно.

– Мама! Мамочка, – Маргарита снова разразилась рыданиями на груди у матери, захлебываясь собственной истерикой, горькой и неукротимой, как плачут маленькие дети.

И чувствовала себя Маргарита той маленькой птичкой, что раз за разом напарывается на терновый куст, в кровь раня свою грудь.

– Тебе есть ради кого жить, – тихо повторила Валентина, – твои дочери нуждаются в тебе. Они лишились отца, так не лишай их ещё и матери.

И Маргарита понимала, что не имеет права опускать руки и бросать на произвол судьбы беззащитных созданий, только начинающих жить и так напоминающих ЕГО. И того, кто только готовится появиться на свет, подрастая в её чреве, сейчас полностью зависимый от матери.

Вместе с детьми мы получаем уникальный шанс прожить жизнь заново. Кто сказал, что невозможно вернуться в детство? Впереди – детский сад, рисунки гуашью и акварелью, первый класс, первая любовь и выпускные экзамены. Уникальный шанс заново учиться и познавать окружающий мир, который судьба может подарить человеку.

– Конечно, мама, – Маргарита шмыгнула носом.

– Тогда, для начала, принеси ножницы, будем спасать твою прическу, – велела мать.

Потом девушка, продолжая шмыгать, сидела на кухонном табурете, пока мать пыталась совладать с тем кошмаром, что остался на голове после её стрижки. Маргарита молча опустила голову, пытаясь понять, где ей взять сил, чтобы донести страшную правду семье мужа, особенно когда сама она в неё решительно отказывалась верить. Хуже будет, если они узнают из газет или выпуска новостей. Как сказать матери, что её единственный сын погиб? Есть ли в мире такой язык, что способен утешить? Как ребенку объяснить, что его отца больше нет? На каком языке?

– Ты – мое все, моя любовь, моя улыбка, мой свет, моя боль, мое утешение и мой грех...

Посреди полумрака комнаты, практически не освещавшейся через плотно зашторенные окна, в кресле старинной работы устало откинулся смуглый мужчина. Несколько длинных прядей его темных волос прилипли на вспотевший лоб, а иногда подрагивающие ресницы выдавали, что его сон был беспокойным. Даже во сне Джон с трудом сдерживал стон, из последних сил держась не поддаваться гнетущим мыслям.

Неужели такова расплата за то, что один-единственный раз не подчинился правилам? Но он просто не смог... не смог в тот день дать умереть этой девочке. А стоило ему потом взглянуть в её огромные, влажные от слез глаза – и уже не было ни единого сомнения в том, что он поступил верно... единственно верно. И он снова готов отдать свою жизнь в обмен на её. За что он полюбил эту девочку? За её удивительные большие глаза? За её свет? Что же в ней было такого, что заставляло биться его сердце, спрашивал он себя порой, но смесь в ней детской чистоты и невинности, женственности и чувственности сводила его с ума. Да разве любовь задается такими бессмысленными вопросами? Любят не за что-то, а потому что. Любовь не приемлет ни причин, ни обоснований – они ей попросту не нужны. Она заполняет собой, не оставляя места для сомнений и пространных рассуждений.

Пусть ненавидит, если ей так будет легче, он переживет и смирится – только пусть продолжает жить. У неё впереди вся жизнь, а у него уж нет будущего. Ради неё и ради детей, он должен отпустить... Думал, что мертвому будет всё равно, но отчего тогда такая боль затопляет, что невозможно дышать?

А ещё он переживал за мать. Женщина уже похоронила одного любимого мужчину, как она перенесет весть о гибели единственного сына? А его собственные сыновья и дочери? Сможет ли он когда-нибудь искупить свою вину перед ними? Да и возможно ли подобное оправдать? Простить, что его нет рядом с ними... Он так точно не сможет простить самого себя. Отец его в гробу бы перевернулся, глядя на сына теперь.

Теперь же он вынужден оставить их – это всё, о чем мужчина мог думать сейчас, едва выдерживая натиск всех этих чувств. Его чувства больше никогда не достигнут небес.

Нет, Лаура не зрения его лишила, она забрала у него саму жизнь. Свеча отдавая свое тепло, сгорает, а звезда, прежде чем упасть, освещает своим светом тьму... Он был сейчас этой свечой, этой звездой...

– Ваша Милость, проснитесь, ваша милость, – мягкая женская рука аккуратно легла ему на плечо, и приятный голос грудного тембра продолжил, – Я принесла вам ужин.

Не самое худшее пробуждение из возможных, чего греха таить.

Ему помогли подняться, и мужчина уловил тонкий аромат женского парфюма, а руки, помогавшие ему, были нежными и ухоженными и пахли сандалом.

Расположившись за обеденным столом, дальше мужчина хотел уже самостоятельно обслужить себя, но все те же руки продолжали его ненавязчиво направлять.

– Меня зовут Тристана, господин, – голос не был вкрадчивым и льстивым, он лился ровно и свободно, в нем звучало искреннее участие, – Я здесь для того, чтобы служить вам.

Мужчина негромко усмехнулся, повернув лицо на звук ее речи:

– Сейчас мне более необходим друг, а не слуга, – Джон кивнул, приглашая собеседницу присесть рядом с ним за стол, – Не желаешь разделить со мной ужин? Тристана, верно?

– Но... Господин уверен в том, что хотел бы видеть меня рядом за своим столом? – голос женщины дрогнул, – Никто и никогда не предлагал мне ничего подобного... Мое дело – исполнять желания господина.

Мужчина на секунду задумался, потом улыбнулся:

– Тогда представим, что я желаю, чтобы ты разделила со мной этот ужин. Тем более, что мне бы действительно этого хотелось.

– Слушаюсь, господин, – женщина поклонилась и робко присела на самый край соседнего стула. Он не мог видеть её, но слышал мягкое шуршание её одежд.

– Не господин – друг. Мы оба теперь одиноки и растерянны, так почему бы нам не поддержать друг друга, не скрасить это одиночество, – и чувствовалось, что он нуждается в этом гораздо больше, чем она сама, – Повтори: друг.

Мужчина настаивал, и она послушно повторила за ним, точно пробуя на вкус это слово:

– Друг... – задумчиво протянула джинния, дивясь тому странному теплу, что оно вызывало, – Марк, наверное, тоже мог бы стать мне другом... Он первый, ещё до господина, интересовался моей судьбой...

Она хотела было погрузиться в созерцание собственных дум, но оживившийся при упоминании Марка мужчина отвлек её внимание своими расспросами:

– Марк? – Джон ухватился за упоминание этого имени, как утопающих хватается за тоненькую соломинку, – А как же выглядел знакомый тебе Марк? Это был высокий, худой и бледный сероглазый юноша?

– Это определенно он, – от удивления Тристана даже отложила в сторону столовые приборы, – Но откуда господину известно?

С интересом наблюдала она за изменившимся его лицом.

– Я знаю его, славный молодой человек, сильный и надежный, – мужчина немного помедлил, прежде, чем продолжить, – Мне нужна будет твоя помощь. Поможешь мне, Тристана?

– Как другу? – с опаской и некоторым недоверием чернокожая джинния посмотрела на него.

– Мне нужна твоя помощь. Помоги мне, прошу тебя, – Джон накрыл её руку своей теплой ладонью, и что-то в его словах заставило поверить, а его тепло согревало и успокаивало, – И я не забуду твоей доброты, я сделаю всё, чтобы ты стала свободной – даю слово. Мне нужно убедиться, что близкие в безопасности, и передать послание Марку.

– Госпожа не одобрит этого, Ваша Милость, – слабо возразила Тристана, густо покраснев.

– А мы не скажем ей, – мягко шепнул мужчина, – И она ничего не узнает.

– Я подумаю, что смогу сделать для вас, Господин, – осторожно, расплывчато произнесла женщина.

– Расскажи мне пока о себе, – попросил Джон. И она поддалась потребности быть откровенной с ним, поведав о своей жаркой родине, где дуют горячие ветры, где вода ценится дороже богатств, где некогда, среди каменных дворцов и храмов, её народ жил в гармонии с окружающей природой, следуя древним традициям, бережно хранимым и передаваемым из поколение в поколение. Сейчас уже от её народа, бывшего когда-то довольно многочисленным, остались считанные представители – в том числе, и она сама.

Таким образом началась их вынужденная дружба, которая, тем не менее, помогала обоим спасаться от тоски и одиночества. Стражи, неусыпно дежурившие у его дверей, строгие и суровые, следили за тем, чтобы никто не беспокоил господина. Но это больше походило на стражу, а не охрану – и фактически, они с чернокожей джиннией были друг для друга единственными собеседниками. И беседы их были долгими и содержательными, и всё больше проникались они друг у другу, взаимная дружба и взаимное уважение крепли с каждым проведенным в обществе друг друга днем. Тристана обещала мужчине рассказывать обо всем, что происходило в жизни близких ему людей, но новости чаще были тревожными.

А время неумолимо летело вперед, и так прошло шесть месяцев, в течении которых ни Джон, ни Маргарита ни на минуту не забывали о существовании друг друга. Маргарита упрямо твердила, что сердце подсказывало ей, что любимый человек не погиб, а сумел выжить в катастрофе. Она отказалась присутствовать на похоронах и не давала интервью. Впрочем, надо заметить, что ей было совершенно не до внимания папарацци – беременность девушки протекала очень тяжело, приходилось все чаще посещать клинику, борясь с ежедневной тошнотой, головной болью и отеками. Спокойствия не добавляли заботы вступления в права наследования всего бизнеса считавшегося покойным супруга, сопровождающиеся тщательнейшей ревизией состояния дел со стороны многочисленных служб, начиная налоговой и пожарной инспекцией и заканчивая инспекцией санитарно-эпидемиологической. И Маргарита была благодарна азиату, взявшему на себя труд разбираться со всеми сложными вопросами аудита. Здоровье отбирало все её силы, и их не оставалось, чтобы вести дела с бесчисленными проверяющими комиссиями. Несколько недель Маргарита даже вынуждена была провести в стационаре под особо тщательным наблюдением со стороны медицинского персонала. Благодаря связям брата пациентке был обеспечен самый лучший уход и наблюдение. Несмотря на все усилия врачей, опасность преждевременных родов всё ещё оставалась.

Маргарита чувствовала себя виноватой, что не могла в достаточной степени проявить участие родственникам супруга, которые также тяжело переживали потерю близкого человека.

Полгода – это много или мало в человеческом понимании? Для Маргариты они прошли как в кошмарном сне, включая визит родственников почившего любимого супруга, которым она не смогла уделить должного внимания, как они того заслуживали. Тяжелое физическое самочувствие и непроходящая душевная тоска. Она продолжала существовать на автоматизме и просыпалась каждое утро больше потому, что так надо, а не так хотелось. И никто не мог подсказать ей, как жить дальше, когда саму жизнь у неё безжалостно отобрали. В ответ на состояние матери и ее настроение, ребенок развивался плохо, а беременность сопровождалась осложнениями. Стиснув крепче зубы, Маргарита продолжала жить дальше скорее по инерции, чем от сознательного желания. Делами бизнеса всё это время занимался Танака-сан, единственный из её знакомых, кто имел опыт ведения подобного рода предпринимательства. То был, видимо, один из редких случаев за последнее время, когда Маргарита проявила хоть какие-то эмоции, разрыдавшись на груди опешившего азиата, когда тот предложил свою посильную помощь, уверив, что из уважения, что он испытывал к Джону, сделает все возможное, чтобы не дать отобрать бизнес у молодой неопытной вдовы. С момента этого разговора Маргарита словно очнулась от тяжелого сна. Всласть наревевшись, ей стало вдруг заметно легче. Если даже он понимает, чего хотел бы сам Джон, и как важно не сдаваться, то какое она право имеет опускать руки? Как смеет так себя вести? И стало легче, словно открылось второе дыхание. И в будущем ей пригодятся все её силы, когда точно черные тучи нависли над её семьей.