Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 53 страниц)

В меньшинстве (16 ноября 1919 года – 11 мая 1924 года)

16 ноября 1920 года я выступил в палате против возобновления дипломатических отношений с Ватиканом. Я изложил свою точку зрения в выражениях, которые, мне кажется, следует привести здесь, так как они определяют мою постоянную точку зрения на религиозную проблему. «Я хочу уважать все убеждения, и в частности, поскольку дело идет о них, католические убеждения. Статья 10 Декларации прав человека[54]54
  Имеется в виду Декларация прав человека и гражданина, принятая 26 августа 1789 года Учредительным собранием. – Прим. ред.


[Закрыть] провозглашает, что никого нельзя преследовать за его воззрения, даже религиозные, если только их проявление не нарушает общественного порядка, установленного законом… Закон об отделении церкви от государства[55]55
  Закон об отделении церкви от государства был принят во Франции в 1905 году. – Прим. ред.


[Закрыть], который я буду защищать, подтвердил эти принципы, обеспечив свободу всех верований, всех религий… Разве я не признаю величия института католицизма? Ничего подобного. Пока римская церковь, следуя воле своих основателей, ставила своей целью защиту принципов добра и милосердия против вечных фарисеев; пока она оставалась верной мысли Того, кто сказал, изгоняя торгующих из храма: «Дом мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников»; пока христианская община, переступив границы, в которых замыкались нации, исповедовавшие культ силы, посвящала себя установлению царства справедливости и защите прав духа; пока она устанавливала правила человеческого братства, борясь против догмы государственной религии, первой жертвой которой была она сама; пока она объявляла, что раб равен господину и что рабы не нужны; пока она, в период крушения империи и в ночи варварства, собирала первые элементы гражданской жизни, защищала культуру и искусство, открывала больницы и давала приют человеческой мысли под защитой каменных сводов римской церкви; пока она не так давно говорила устами Ламенне, Монталамбера или Лакордера – даже ее противники отдавали католической церкви дань уважения, к которому я присоединяюсь». Я выразил свое уважение к поступку Льва XIII, признавшего факт демократии и обратившего свои взоры к нищете обездоленных. Я отдал должное сестрам милосердия.

Но проблема, поставленная в 1920 году, не является религиозной проблемой, это вопрос внешней политики. Я нисколько не хотел совершить антиклерикальный поступок. Мое противодействие восстановлению посольства объясняется четырьмя причинами. Первая причина. Поведение папы во время конфликта. В интервью, данном г-ну Латапи из «Либерте» в июне 1915 года, когда Италия только что вступила в войну, Бенедикт XV отказался осудить нарушение бельгийского нейтралитета, поджог Лувена и бомбардировку Реймса. Он ограничился тем, что послал кардиналу Люсону банальнейшее письмо с выражением соболезнования. «Тан» квалифицировала его поведение как «недоброжелательный нейтралитет»; г-н Альфред Капюс объявил его неприемлемым для любого француза. Газета Ватикана «Оссерваторе романо» осмелилась писать, что война, объявленная Австрии, является войной агрессивной, и заявить, что это происки масонов. Епископы Флоренции, Лекко и Анконы прилагают все усилия, в то время как папа остается нейтральным. В Бельгии убивают священников, а отец всех верующих по-прежнему нейтрален. Среди жестокостей VI века великий папа Григорий, простой монах, которого против его воли вытащили из его кельи на Авентинском холме и посадили на престол Петра, взошел на стены Рима, чтобы защитить свой город от ломбардцев, чтобы восстать против увековечивания рабства и потребовать возвращения евреям их синагог. Он приказал своим священникам: «Обуздайте насилие; ибо обуздать насилие мирян не значит идти против закона; это значит помогать закону». Бенедикт XV остается нейтральным. И мой патриотизм восстал против его поведения.

Вторая причина. Статья 2 Закона об отделении церкви от государства гласит: «Республика не признает, не оплачивает и не субсидирует ни один культ». Между тем ничто не налагает на государство таких внешнеполитических обязательств, как назначение посла, представителя его суверенитета. Согласно международному публичному праву, это назначение уже само по себе порождает юридические узы. Но Ватикан не признает культовых ассоциаций, предусмотренных французскими законами. Кардинал статс-секретарь не признал, по ходатайству некоторых епископов, режима отделения церкви.

Третья причина. Говорят: надо учредить посольство, хотя бы для того, чтобы обеспечить эльзасцам применение конкордата или пойти навстречу их пожеланиям. Но в письме от 3 января 1872 года статс-секретарь, кардинал Антонелли, заявил епископу Страсбургскому, что «конкордат 1801 года потерял силу с того дня, как Эльзас стал частью Германской империи». Фактически муниципальный совет города Страсбурга выразил пожелание, чтобы французская республика не посылала посла в Рим. Муниципальный совет Мюлуза «видит в возобновлении разорванных дипломатических отношений первый шаг к отмене одного из основных законов республики: Закона об отделении церкви от государства». Да и сама Сирия, для управления которой будто бы необходим конкордат, является не более как перекрестком, где встречаются и сталкиваются религии и расы. Нам же нужно все ее население. Вообще же говоря, у Франции нет вне ее границ другого права, как права глубоко уважать все свободы и даже, в некоторых случаях, религиозные разногласия народов. «Мы, люди Запада, направили все наши усилия к тому, чтобы отделить понятие нации от понятия расы, так же как духовной власти от светской». «В глазах этих народов Франция больше себе повредила, чем принесла пользы, отказавшись предстать перед ними в качестве великой державы свободы, демократии и эмансипации».

Меня, наконец, беспокоила возможность обоснования в Париже при отсутствии конкордата нунция (на что, впрочем, г-н де Монзи не соглашался). Но даже при гарантиях конкордата постановление в период Консульства от 18 жерминаля X года предусматривало в отношении легата-кардинала самые строгие меры предосторожности. Вступая в должность, он должен был сделать следующее заявление: «Генерал первый консул, ваше желание определит продолжительность моего пребывания при вас. Я удалюсь отсюда не раньше, чем передав в ваши руки вещественные результаты этой важной миссии, при исполнении которой – вы можете быть в этом уверены – я не позволю себе ничего, что противоречило бы правам Правительства и Нации». Прежняя монархия, ее министры и парламент всегда принимали на этот счет самые тщательные меры предосторожности.

Заканчивая свою речь, я сослался на авторитет г-на Аристида Бриана, объявившего 21 марта 1905 года, что отношения с Ватиканом не будут возобновлены, и на г-на Луи Барту, высказавшегося в том же смысле. Я искренне оставался верен этим обязательствам. Я привел памятные инструкции Ришелье Шомбергу: «Интересы государства, которые связывают монархов, отличны от интересов спасения наших душ». «Мы верим, – обратился я к большинству, – в идеи, которые вы отказываетесь признать в своем понимании внешней политики. Мы верим в справедливость тех либеральных идей, тех социальных идей, которые начертаны в программе нашей республики… Когда Французская республика обращается к народам мира, она разговаривает с ними не на коленях, а стоя».

Программа работ по преобразованию Роны, от швейцарской границы до моря, с тройной целью – использования ее энергетических ресурсов, судоходства и для нужд сельского хозяйства – была наконец одобрена законом от 27 мая 1921 года. Это был результат усилий пятнадцати лет. Река была разделена на шесть участков. Вся совокупность намеченных работ должна была стать объектом единой концессии, предоставленной декретом на 75 лет. В программу работ входило: во-первых, переустройство реки в целях использования ее гидроресурсов и одновременного оборудования судоходного пути; во-вторых, усовершенствование и в случае необходимости строительство речных портов, связанных с железными дорогами; в-третьих, разграничение орошаемых периметров, определение необходимого для них количества воды и энергии, разбивка точек забора воды и сооружение первичных каналов, отводящих воду, и насосных станций; в-четвертых, определение запасов энергетических ресурсов для будущего использования их на иные нужды (помимо орошения); в-пятых, сооружение распределительной сети, обеспечивающей связь генераторных подстанций между собой и присоединение созданной таким образом сети к Парижу. Общие расходы будут покрыты выпуском акций и облигаций. Акционерный капитал, полностью выпущенный по подписке, будет покрыт заинтересованными группами населения или общественными учреждениями, местными промышленными предприятиями и отдельными лицами. По меньшей мере две трети административного совета должны состоять из представителей государства, департаментов и коммун, а две пятых – только из представителей государства. В случае заключения департаментом Сены соглашения с прибрежными коллективами Роны ему будет предоставлено право первому использовать полученную энергию, но не свыше 200 тысяч киловатт. Работы будут организованы таким образом, чтобы устройство гидроэлектростанций, судоходного пути и сооружение первичных ирригационных каналов и насосных станций всегда велись параллельно.

С другой стороны, мы были озабочены оказанием помощи русским ученым, интеллигентам и артистам, пострадавшим от революции[56]56
  Речь идет о русских белоэмигрантах. – Прим. ред.


[Закрыть], и поддержкой комитета, возглавляемого Николаем Чайковским, бывшим председателем северного правительства. Во Франции, и особенно в Париже, находились мужчины и женщины самой высокой культуры, с достоинством переносившие положение поистине трагическое. То были Гронский, профессор права, бывший депутат Думы, левый кадет; Метальников, биолог, питомец нашего Пастеровского института; священник Константин Бальмонт[57]57
  Бальмонт не был священником. – Прим. ред.


[Закрыть], энциклопедически образованный, король современных русских лириков, и, сверх того, превосходный переводчик Шелли, Кальдерона, Бодлера; романист Куприн, автор знаменитой повести «Поединок»; Иван Бунин, тоже писатель; поэт Толстой, нечто вроде славянского Анри Ренье.

Из этой группы смелостью и широтой мысли выделялся один человек: Дмитрий Мережковский. Образованные французы и раньше знали по переводам и исследованиям Сержа Перского этого ученого-писателя, последователя самого чистого гуманизма, влюбленного в красоту, обновившего основные темы античности и создавшего знаменитую трилогию: «Смерть богов», «Воскресшие боги», «Петр и Алексей». Он был одержим одной идеей: борьба язычества и христианства, богочеловека и человекобога, радостная жизнь в свободе и жертва во имя веры. Он сумел в форме широких фресок воссоздать вокруг Леонардо да Винчи весь лиризм Возрождения. Вылепив фигуры Петра Великого и его сына Алексея, с воображением, выходящим за пределы исторической правды и часто ее видоизменяющим, он противопоставил два направления, между которыми билась Россия на протяжении нескольких веков. Эрудиция и вымысел сочетались в мозгу этого дерзновенного творца, в манере, присущей ему одному, без строгого порядка, но с богатством вымысла, разнообразием красок, с роскошью деталей и образностью выражений, которые придают его произведениям подлинную зримость. Умышленно парадоксальный, обобщающий до предела, превосходно образованный, этот русский, не признававший некоторых своих великих предшественников, но походивший на них своей отвагой, был, конечно, в то время писателем, наиболее способным воодушевить всякую благородную и любознательную душу. Г-н Дмитрий Мережковский был женат на Зинаиде Гиппиус, поэтессе и прозаике со своеобразным талантом, горячем друге Франции. Именно она писала 3 июня 1918 года в «Новых ведомостях»: «Может случиться, что немцы искалечат «Город-Светоч». Но они его никогда не победят».

Нам удалось создать вокруг г-на Поля Буайе, великодушного директора Национальной школы живых восточных языков, общество, чье название говорит о его цели – «Комитет снабжения русских ученых, литераторов и артистов в Петрограде». Мы прочли волнующий призыв Максима Горького: придите к нам на помощь. Пошлите нам побыстрее все, что можно есть. Через некоторое время будет слишком поздно; последний из нас, наверное, умрет с голоду. Уэллс видел невзгоды этих русских интеллигентов; за исключением драматических артистов, все они, собранные в приютах вроде Дома науки, в бывшем дворце великой княгини Марии Павловны, терпели крайние лишения. Павлов, лауреат Нобелевской премии, продолжал работать, сидя в рваной одежде в своем кабинете, где были свалены картофель и морковь, выращенные им самим. Композитор Глазунов упорно работал, невзирая ни на что. В колонии большая смертность. Меня давно привлекала личность Максима Горького, за чьим столом на его загородной даче я имел честь сидеть впоследствии. Какую роль он сыграл в революции? Я не мог ее ясно понять. По словам Уэллса, Максим Горький работал над спасением «детей солнца», аристократов духа, которым он посвятил одну из своих драм. Не примыкая к коммунизму, сохраняя полную свободу мысли и высказываний, он держал себя очень свободно по отношению к крайним и как будто пользовался уважением большевиков, старался расширить культурные связи с Западом. Он опубликовал свои замечательные «Несвоевременные мысли» против непримиримых из Смольного, против массовых убийств и репрессий. Мои друзья и я ответили на его призыв. Я думал, что Разум поможет необходимому сближению Франции и России.

Летом 1921 года я отправился в Швецию. Стокгольм не очень приветлив, особенно если там высадишься в воскресенье, когда улицы безлюдны и обширные набережные пустынны. Только ритмичный звон колоколов, нескольких добрых больших крестьянских колоколов, немного оживляет этот пейзаж, омраченный торжественной неподвижностью монументов. Королевский дворец, на бесконечном фасаде которого, по уверению немецкой критики, можно найти следы стиля Возрождения, подавляет своей тяжестью остров Стаден; там можно еще созерцать, при наличии скверного вкуса, парад в прусском духе. Бронзовые изображения славы загромождают сады, где медленно прохаживается несколько пехотинцев в треуголках. В Женеве веселее. Здесь же дома напоминают казармы, несмотря на дорогой материал, из которого они построены; их желтые или красные фасады лишены грации. «Рыцарский дом» со своим маленьким цветником во французском стиле осмеливается напоминать о том времени, когда ценили наше искусство; но мюнхенская школа декоративного искусства породила подражание без красоты и скульптуры в духе Конго.

Подобная страна не лишена холодного великолепия. Улицы печальны, унылы; повсюду вода, которая отражает все оттенки небес; она почти кольцом окружает город, сопровождает вас всюду в дороге, обрисовывает острова, бухты; густая зелень сосен, берез, буков, возникающая среди глыб гранита, напоминает о том, что эта столица – творение человеческой воли и центр труда и обмена – стоит на месте, отвоеванном у природы, которая долгое время была дикой. Конечно, никакого очарования; но сила и величие. Здесь я понял Стриндберга[58]58
  Стриндберг, Август (1849-1912) – известный шведский романист и драматург. – Прим. ред.


[Закрыть], его суровые усилия, смысл того колорита, который он придавал переделанным им формулам Бальзака и Золя, эту концентрированную чувствительность, эту упрямую гордость, всю совокупность качеств, за которые его прозвали Жиль Бласом без веселости.

Швеция представляется мне одним из самых важных наблюдательных пунктов Европы. Стокгольм смотрит и наблюдает за Финляндией, за еще закрытой Россией, за балтийскими городами: Ревелем, Ригой, Либавой, Мемелем, которые все еще ищут свою судьбу. Я встретил здесь комиссара большевистской делегации г-на Керженцева. После нескольких минут ожидания в вестибюле, озаряемом глазами Ленина, среди мебели, заваленной изящными дорожными вещами, – признак недавней поездки, – среди приходящих и уходящих машинисток я беседую с человеком лет тридцати, одетым с тщательностью, доходящей до утонченности, тщательно выбритым, за исключением крохотной полоски над губой, с мягким лицом, мягким голосом и мягкими жестами. Г-н Керженцев убедительно говорил мне о страданиях в Поволжье, но неизменно любезно, с улыбкой. Если он и жаловался на Францию, которая была «не слишком добра» к России, то в очень сдержанных выражениях; он выразил свое желание, чтобы наши отношения стали более «любезными». Он еще не принят в дипломатических кругах; когда он недавно устроил обед, его посетил только делегат Эстонии, что уменьшило как его расходы, так и надежды.

19 января 1922 года из Дижона мне написал Жозеф Кайо, сообщая, что он согласен встретиться со мной в воскресенье 29-го. «Существует только одна трудность: я не могу приехать в Лион. Постановление Верховного суда и его истолкование, в котором глупость спорит с беззаконием, запрещает мне доступ в великий город, мэром которого вы являетесь. Но я могу встретиться с вами в Вильфранше, куда я приеду ночевать вечером в субботу 28-го и где я буду в вашем распоряжении весь день 29-го. Я попросил бы извинения за причиняемое вам беспокойство, если бы меня не вынуждала к этому непроходимая глупость остракизма, которому я подвергнут…» И действительно, мы встретились с ним в Маконе, в снежный день, в гостинице «Англия», где он предавался размышлениям в темноте, сидя перед скудным маленьким очагом.

На пасху, угрюмую пасху 1922 года, я видел в Генуе собрание правительств[59]59
  Речь идет о Генуэзской международной конференции по экономическим и финансовым вопросам, заседавшей с 10 апреля по 19 мая 1922 года. – Прим. ред.


[Закрыть]. Город, посвятивший себя миру, был, казалось, на осадном положении. Карабинеры охраняли двери отелей и выходы из тупиков, из глубины которых кротко смотрели мадонны с руками, полными свежих цветов. Почти непрерывно лил дождь. Крохотные садики, поднятые итальянской изобретательностью почти на все этажи, сникли; неумолимый ливень обрывал листья камелий и орошал слезами склоненные колокольчики лилий. На конференции так же, как и в природе, разразилась гроза. Русская делегация включала наряду с благородным Чичериным инженера ультрасовременных взглядов Красина; Литвинова, очень осведомленного во всех тайнах дипломатии; Раковского, который, говорят, по происхождению болгарин или румын; экс-министра Колчака Ключникова, бывших царских генералов вроде Новицкого; Верховского, бывшего министра Керенского, и француза Паскаля – «левит» большевизма. Брошюра, распространяемая в Генуе русским комиссариатом юстиции, стремилась показать, что советское правительство больше не борется с частной собственностью; в ней даже утверждалась необходимость идеи родины. Русские уже эволюционируют к нормальной республике[60]60
  И в освещении вопроса о составе советской делегации и в характеристике документов советской делегации, распространяемых на конференции, автор допускает неточности и ошибки. – Прим. ред.


[Закрыть].

В одно воскресное утро набожный г-н Вирт[61]61
  Вирт, Карл Иосиф (1879-1956) – германский канцлер с мая 1921 по ноябрь 1922 года; возглавлял германскую делегацию на Генуэзской конференции. – Прим. ред.


[Закрыть] приехал в Сан-Лоренцо; перед отделанным черным и белым мрамором фасадом, обнаруживающим влияние французской готики, между спящими львами, под тимпаном, с которого Христос XIII века благословляет с трогательной искренностью, его принял и поздравил генуэзский архиепископ, немного утомленный старец, которого я видел несколькими часами позднее умиротворенно спящим на своем троне, в то время как какой-то проповедник изливал на толпу поток напыщенных слов. Благословленный, поздравленный, освященный таким образом, набожный канцлер подписал свое соглашение с русскими[62]62
  Имеется в виду Раппальский договор между Германией и Советской Россией, подписанный 16 апреля 1922 года. Раппальский договор предусматривал немедленное восстановление нормальных дипломатических отношений между двумя странами на основе двустороннего отказа от взаимных претензий. Заключенный во время Генуэзской конференции Раппальский договор означал большой успех советской дипломатии и прорыв единого фронта капиталистических держав. – Прим. ред.


[Закрыть]. Бумагу ему протянул г-н Ратенау[63]63
  Ратенау, Вальтер (1867-1922) – крупный германский капиталист и политический деятель; с января 1922 года – министр иностранных дел в кабинете Вирта; подписал со стороны Германии Раппальский договор. – Прим. ред.


[Закрыть]; он побил Ллойд Джорджа. Союзники, чтобы отомстить, приняли после семичасового совещания «великое решение»: они решили, что немцы будут «исключены из комиссии»; они стегают г-на Ратенау палкой из проскурняка.

Я не понимаю. Социалисты вроде г-на Даниеля Рену и г-на Поля Луи радуются, что Версальский договор в тупике. Я еще раз констатирую неудачу этой конференции, собиравшейся торжественно установить новое право. На подходах к королевскому дворцу я заметил, что «Улица мира» – самая извилистая и самая узкая изо всех уличек. Этот символ показался мне исполненным жестокой правды. Союзников обвели вокруг пальца. Германия и Россия сотрудничают. Какая опасность для будущего! Я указываю на это в «Энформасьон» от 21 апреля 1922 года; а начиная с 19 мая 1922 года я в этой же газете требую «политики примирения с Россией».

2 июня 1922 года с трибуны палаты я защищал тезис европейской солидарности; я требовал положительной программы реконструкции, публичного подтверждения принципов и доктрин Франции. Я напомнил следующую фразу из замечательных инструкций, данных нашим полномочным представителем во время заключения Венского договора[64]64
  Речь идет, по-видимому, о решении Венского конгресса 1815 года. – Прим. ред.


[Закрыть]. «Франция находится в счастливом положении, позволяющем ей желать, чтобы справедливость и польза не были разделены, и не искать своей особой пользы вне рамок справедливости, которая представляет пользу для всех». Я уточнил свои позиции. «Мы желаем, – сказал я, – работать с английской демократией на равных началах». Это был отказ от тезиса изолированных действий. Считая, что германская республика рождена не революцией, а восстанием, и заявляя, что пангерманизм всегда существует там в «латентной форме», я требовал вовремя сделать усилие, чтобы не дать целому народу объединиться вокруг идеи реванша и чтобы вовлечь Германию в европейскую экономическую солидарность. Я также коснулся русской проблемы.

Это была самая трудная часть моей задачи. «Я бы хотел, – сказал я, – видеть Францию протягивающей руку России, чтобы помочь ей подняться». Осуждая ужасы большевистской революции, посягательства на личную свободу, разоблачая отсутствие писаного правового кодекса, я хотел, чтобы Франция «проявила все свое хладнокровие, весь свой ум, чтобы направить Россию к той либеральной демократии, которую она бессознательно ищет». «Французская революция – это драма, но это классическая драма. Нам кажется, что русских большевиков мучает невозможное для нас сочетание восточного мистицизма и немецкой метафизики». Я полагал, что Франция имеет средство восстановить свое положение в России – помочь опустошенным голодающим районам, следуя программе Нансена и примеру миссии Гувера[65]65
  Нансен, Фритьоф – известный полярный исследователь; был уполномоченным Женевского комитета Лиги наций по оказанию помощи пострадавшим от голода в России в 1921 году; в августе 1921 года заключил соответствующее соглашение с советским правительством. Комиссия Гувера – так называемая АРА (Американская администрация помощи), также заключившая 20 августа 1921 года соглашение с Советским правительством, использовала предоставленные ей возможности для подрывной деятельности и поддержки контрреволюционных элементов, что вызвало протест трудящихся Советской России, и работа АРА в РСФСР была прекращена с июня 1923 года. – Прим. ред.


[Закрыть]. «В скорби этой русской ночи я вижу умоляющие глаза детей». Г-н премьер-министр Пуанкаре слушал меня с той учтивой корректностью, которую я сам охотно проявлял по отношению к нему. Правые не давали мне покоя; они пообещали, что будет шумно, и сдержали слово. Настала минута, когда председатель был вынужден надеть головной убор и покинуть заседание. Г-н Андре Тардье выделялся неистовством своих нападок. Я ограничился, однако, защитой той политики европейской солидарности, которой, как мне хотелось, придерживалась бы Франция вместо политики отрицания и изоляции. Меня преследовал страх увидеть Францию, оставшуюся в одиночестве.

Я совершил свое первое путешествие в Россию осенью 1922 года. Я хотел сам составить себе представление о положении страны, о которой распространялись самые различные сведения. Мне хотелось провести свое исследование без официального мандата; я повез с собой Эдуарда Даладье в надежде, что эта информация может быть для него полезной. Предупредительный посредник достал мне паспорта. Г-н Эли-Жозеф Буа, главный редактор «Пти Паризьен», просил привезти ему серию статей.

Нас поселили на Софийской набережной, на берегу Москва-реки, в доме, который Советское правительство превратило в своего рода платную гостиницу для иностранцев. Из моих окон я вижу угол Кремля, три старых кирпичных башни, ощетинившиеся зелеными стрелами, Большой дворец, восхитительный Благовещенский собор, одетый в белое с золотом. Красное знамя развевается на ветру. В этом огромном кирпичном городе повсюду видны следы революции: изрешеченные шрапнелью дома, разрушенные здания, нагромождения. Значительный гарнизон охраняет в Кремле помещения народных комиссаров; артиллерийский парк занимает обширное пространство около бывшего здания синода. Старая стена, над которой местами поднимаются варварские башни над куртинами, имеет цвет засохшей крови. В Большом дворце, символе императорской России, революция только что разместила свои архивы, издания, фотографии, пропагандистские брошюры. Она оставила как кресты, так и орлов, сохранила личные царские покои, в которые свет проникает через слюдяные окошки; но в огромном Георгиевском зале она записывает историю наиболее суровых моментов своей борьбы. Мрачные картины напоминают о покушении на Ленина, об убийстве комиссаров, о подавлении крестьянских восстаний, о суде над колчаковскими министрами, о расстрелах, о трупах, грудами нагроможденных вдоль стен. А в Андреевском зале происходят конгрессы Коммунистического Интернационала.

«Икона» Маркса встречается повсюду в административных учреждениях, в казармах, в школах. Новая религия заняла место традиции, которую все еще олицетворяет, в начале Красной площади, маленькая Иверская часовня. Манифест 1848 года – евангелие нового режима; из него взят текст призыва, который раздается по всякому поводу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Советы организовали диктатуру, которую поддерживает армия, созданная Троцким. Конституция 10 июля 1918 года учредила Советскую Республику рабочих, солдат и крестьян; она ставит своей целью «беспощадное уничтожение эксплуататоров» и «победу социализма во всех странах». Только один пролетариат по крайней мере, по-видимому, пользуется свободой мысли и свободой собраний. Эти принципы коробят до глубины души последователя Французской революции, которая зиждилась на совсем иных понятиях и особенно на правах личности. Свободного голосования на самом деле не существует. Закон исчез, юридическая власть должна подчиняться политической власти. Нет, я не пожертвую для этого режима своими убеждениями демократа; я не отрекусь от них, даже если бы подобная тирания над свободой мысли должна была бы установиться во Франции другими средствами. Однако я замечаю, что первоначальный режим, повинный в стольких насилиях, в 1922 году уже эволюционировал. Ему пришлось подчиниться законам, стоящим выше всех других, законам жизни. В ноябре 1921 года Ленин сформулировал новую экономическую политику – нэп[66]66
  Начало проведения нэпа было положено переходом от продразверстки к продналогу. Этот переход был произведен по решению X съезда партии (март 1921 года), на котором с докладом выступал В. И. Ленин, Нэп был рассчитан на допущение капитализма при наличии командных высот в руках пролетарского государства, на победу социалистических элементов над капиталистическими элементами, на ликвидацию эксплуататорских классов и создание экономической базы социализма. – Прим. ред.


[Закрыть]; он признал, что торговля путем обмена не удалась, что нужно вернуться назад и восстановить мелкую собственность. Он создает государственный банк для возрождения кредита, передает некоторые предприятия частным лицам, восстанавливает квартирную плату. Богданов объявил съезду, что надо сотрудничать с заграницей. Декрет от 22 мая 1922 года уточняет и подтверждает новые уступки; он предоставляет крестьянам право выбирать между разными формами: коммунальное пользование с распределением продуктов или предоставление надела каждому обрабатывающему. Отныне имеется индивидуальное владение, если не индивидуальная собственность.

В то время как во Франции необузданные полемисты с жаром высказывались, руководствуясь своими политическими страстями, за или против большевизма, мне казалось более полезным и, если мне будет позволено так выразиться, более умным изучить эти переходные формы. Революции сами по себе эволюционируют, это мы хорошо видели у себя начиная с 1789 года. Я вспоминаю изречение Анатоля Франса о политических партиях. «Все они, каковы бы они ни были, настолько видоизменяются в борьбе, что после победы от них самих не остается ничего, кроме названия и нескольких символов их утраченной идеи». Рынки теперь кишат, как муравейники; монополия внешней торговли умеряется контрабандой и все более и более тяготеет к тому, чтобы превратиться в контроль. По декрету от 7 июля 1921 года была восстановлена свобода мелкой промышленности, государственные предприятия могут быть сданы в аренду даже иностранцам. Решением от 13 апреля 1922 года наблюдение за трудом, ранее доверенное Всероссийскому Центральному Совету Профессиональных Союзов, теперь передано Народному Комиссариату Труда. Нормальный рабочий день – восемь часов днем и семь часов ночью. Трудящиеся должны заслужить свою заработную плату под угрозой ее снижения. «Ремесленники, чей труд требует специальных знаний или особой подготовки, получают заработную плату по самой высокой расценке».

Таким образом, понятие качества труда проникает в эту систему, по адресу которой французская политическая пресса позволяет себе так много глупых разглагольствований. Мне хочется иметь точные сведения, я прошу дать мне датированные документы; я проверяю их применение во время моих посещений заводов, мастерских старого общества «Динамо», Трехгоркой текстильной фабрики, Путиловского завода. Рабочие страдают от последствий экономического кризиса, но их мужество восхитительно.

Я, естественно, желал познакомиться с вождями, с людьми, которые руководили этим внушительным движением. Больного Ленина нельзя было видеть. В то время Каменев считался самым значительным лицом в республике. Это он нанес решающий удар режиму Керенского, требуя передачи земли крестьянским комитетам; он входил в делегацию, посланную в Германию для подписания перемирия. Я нанес ему визит в бывшем дворце губернатора Москвы. Я упрекнул его за Брест-Литовский мир. Он заявил мне, ссылаясь на четырнадцатый том произведений Ленина, что Советы предложили Франции возобновить борьбу, если им помогут восстановить армию, которой более не существовало; он уточнил, что в феврале 1918 года в Петрограде Троцкий в его присутствии предложил Центральному Комитету просить помощи Франции и Англии. Я спросил Каменева относительно Раппальского договора; он утверждает, что этот договор не содержит тайных статей. «Наш народ, – говорит он мне, – был доволен им, потому что он разбил блокаду. Но эту радость диктовал ему холодный рассудок. В тот день, когда Россия установит отношения с Францией, радость будет глубокой; она будет идти от сердца… Нас называют коммунистами! Да. Но есть коммунизм прежний и коммунизм теперешний. То, что мы делали, это всего лишь политика спасения революции и ничего больше».

После такой беседы я поспешил встретиться с Троцким. В Брест-Литовске он требовал от Германии искупить свои прошлые преступления, имея определенно в виду Эльзас и Лотарингию, и, не добившись удовлетворительного ответа, прервал переговоры. В значительной книге генерал Деникин описал развал армии в 1917 году. Историк, который захотел бы когда-нибудь описать без предвзятости эту эпоху, должен будет отдать должное ошибкам царизма, роли, сыгранной министрами вроде Штюрмера и Протопопова, предшественникам большевиков. Будет честным признать, что знаменитый приказ № 1 совершенно развалил дисциплину, позволив войскам выбирать своих офицеров и следить за ними, и что декларация прав солдата датирована 26 марта 1917 года. Временное правительство показало себя ужасно слабым. Некоторые люди, например Милюков, тщетно пытались противодействовать. Эти факты не уменьшают ответственности Троцкого, когда он на открытии парламента 20 октября бросил призыв, на который откликнулась вся народная Россия: «Да здравствует немедленный мир! Вся власть Советам!»