Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)

Впрочем, атака велась довольно искусно, энергично и открыто. Партия радикалов ждала ответа своего председателя. Я напомнил, что пришел к власти в тот момент, когда бюджетный дефицит составлял 12 миллиардов франков, и что мне пришлось изыскивать средства для покрытия этого дефицита за счет сокращения ряда бюджетных расходов. Я не ограничился легкими заверениями. Еще до утверждения бюджета 1933 года, несмотря на опасность конфликта с парламентом, я предпринял первые мероприятия по оздоровлению финансов, частично за счет подоходного налога. Благодаря этим мерам, а также конверсии мы сэкономили более 4 миллиардов франков. В своих планах на будущее я обязался уважать людей труда. «А вы? – обратился я к Бержери. – Что предлагаете вы? Не на будущее, не исходя из предположения о победе революции, о которой все говорят, но которой никто не хочет, а на сегодняшний день? Какие немедленные решения предлагаете вы?»

Перейдя к вопросу внешней политики, я остановился на Лозаннской конференции, на плане Гувера и на вопросе о разоружении. Лозанна. Я заявил, что ко мне перешли обязательства предшествующих правительств и что я считал необходимым сохранение обязательств, взятых на себя Германией, так как убежден, что соблюдение договоров является основой сохранения мира. При этом Соединенные Штаты предупредили нас, что, если Германия не выплатит нам свой долг, наш отказ не будет принят во внимание. План Гувера. Я не отклонял его. Я лишь оговорил право Франции изучить этот план. Я отказался высказываться на основании информации, полученной по телефону. К тому же план Гувера предусматривает запрещение всей тяжелой артиллерии и всех танков. В нем имеется следующая фраза: «Я предлагаю одобрить все представленные Женевской конференции проекты, предусматривающие полное изъятие танков и тяжелой артиллерии».

«Я не являюсь фанатиком войны, – сказал я, – но дело в том, что надо знать, в какой мере можно отказаться от так называемой политики техники, которая является политикой экономии живой силы… Нас волнует вопрос о том, можно ли вообще отказываться от политики техники, необходимость которой была доказана в прошлом. Вспомните, что произошло в Моранже и в Шарлеруа, когда наши несчастные солдаты были вынуждены буквально грудью встречать удар врага, потому что в свое время никто не позаботился об их защите… Тревога, которую я испытал в Лозанне, несравнима с тем, что было пережито мною в период, когда решалась судьба не денег, а человеческих жизней; в этом деле одна ошибка может привести к гибели множества людей». По плану Гувера Франция с ее 40 миллионами жителей должна иметь армию в 62 тысячи человек. Было предложено сократить эту цифру еще на одну треть. Было бы легкомыслием немедленно взять на себя такое обязательство; я предложил американцам работать вместе с ними. От имени Франции я выдвинул свой план обеспечения мира. «Я заявляю вам со всей определенностью, – сказал я, – что не соглашусь отрывать вопрос о разоружении от вопроса о безопасности». Кстати, это совпадает с содержанием статьи 8 Устава Лиги наций. Я горячо защищал Францию от обвинения в нежелании разоружаться, и это в то время, как она заменила трехлетний срок воинской службы полуторагодичным, а затем годичным сроком.

В заключение я сказал; «Я стою за международную организацию безопасности, но хочу, чтобы были обеспечены справедливые интересы Французской республики, и я не мог покорно согласиться с рядом возражений и предвзятых мнений; я оставил за собой право обсудить их, исходя при этом не из каких-либо эгоистических соображений, а из требований разума… Я призываю вас идти за мной по тяжелому и мучительному пути долга». В этом месте своего выступления я напомнил слова английского поэта; «Мы долго жили в счастливых долинах. Пусть же и наши дети поживут в них хоть несколько дней. А сами мы должны взбираться вверх, пока не достигнем вздымающейся в небо вершины жертв».

В ходе работы съезда мне пришлось вновь подтвердить наше желание уважать внутренний строй всех иностранных государств и рассеять все недоразумения между Францией и Италией. Я выразил сожаление по поводу ряда неосторожных высказываний, сделанных в адрес этой соседней с нами страны. Позднее г-н Тамбурини, бывший тогда консулом Италии в Тулузе, а затем генеральным консулом в Лионе, сказал мне, что мое выступление не оказало тогда полезного воздействия по тому, что он полагал, что съезд не поддержал меня в этом вопросе, в то время как официальный отчет о съезде свидетельствовал об обратном. Позднее, 20 марта 1933 года, наш посол в Риме г-н Анри де Жувенель писал мне: «Итальянцы помнят ваше выступление в Тулузе, хотя они и не доказали вам этого. Они считают, что это выступление возродило перспективу дружбы. Не проходит и дня, чтобы мне об этом не повторяли. Они сознают ошибки, которые совершили по отношению к вам, и будут счастливы случаю исправить эти ошибки». Я дал также объяснения относительно переговоров с Россией о заключении пакта о ненападении, говорил об Англии, похвалив ее за верность своей подписи, о составленном Поль Бонкуром и мною проекте, о политике Лиги наций и высказался против соглашений между группами держав. Моя внешняя политика была всегда неизменной: требовать обеспечения законных интересов Франции в системе всеобщей безопасности, в рамках которой я соглашался на равноправие Германии; причем я всегда выступал против ее скрытого перевооружения. Я продолжал придерживаться своей формулы: арбитраж, разоружение, безопасность. Эта же формула легла в основу плана, предложенного мною в Женеве, плана, который поддерживал Поль Бонкур.

* * *

29 ноября 1932 года я и посол СССР в Париже Довгалевский подписали Пакт о ненападении между Францией и СССР, основные положения которого сводились к следующему:

Статья 1

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется перед другою не прибегать ни в коем случае против нее, ни отдельно, ни совместно с одной или несколькими третьими державами, ни к войне, ни к какому-либо нападению на суше, на море или в воздухе и уважать неприкосновенность территорий, находящихся под ее суверенитетом, или тех, в отношении которых ею приняты на себя внешнее представительство и контроль администрации.

Статья 2

Если одна из Высоких Договаривающихся Сторон явится предметом нападения со стороны одной или нескольких третьих Держав, то другая Высокая Договаривающаяся Сторона обязуется не оказывать в течение конфликта, ни прямо, ни косвенно, помощи и поддержки нападающему или нападающим.

Если одна из Высоких Договаривающихся Сторон прибегнет к нападению против третьей Державы, то другая Высокая Договаривающаяся Сторона будет иметь возможность денонсировать без предупреждения настоящий Договор.

Статья 5

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется уважать во всех отношениях суверенитет или господство другой Стороны на совокупности ее территорий, определенных в статье I настоящего Договора, никаким образом не вмешиваться в ее внутренние дела, в частности, воздерживаться от всякого действия, клонящегося к возбуждению или поощрению какой-либо агитации, пропаганды или попытки интервенции, имеющей целью нарушение территориальной целостности другой Стороны или изменение силой политического или социального строя всех или части ее территорий»[137]137
  Цитируется по газете «Известия» № 330 (4900), 30 ноября 1932 г.


[Закрыть].

К пакту была приложена конвенция о согласительной процедуре.

8 декабря 1932 года государственный секретарь Соединенных Штатов сообщил нашему послу в Вашингтоне, что правительство США тщательно изучило ноту французского правительства с предложением о новом рассмотрении всего вопроса межправительственных военных долгов и с просьбой об отсрочке платежа, назначенного на 15 декабря. «Президент Соединенных Штатов, – писал он, – готов через посредство любого органа, который окажется в данном случае целесообразным, рассмотреть совместно с французским правительством всю ситуацию в целом и обсудить возможные мероприятия, имеющие целью восстановление устойчивости валют и курсов, оживление торговли и подъем цен… При всем том, мое правительство не считает, что отсрочка платежа… предстоящего 15 декабря, является необходимой, по причине своего влияния на проблему экономического восстановления. Хотя мы признаем серьезные бюджетные трудности, переживаемые ныне французским правительством, как и всеми другими правительствами, сумма, о которой идет речь в данном случае, и ее трансферт не является, по мнению моего правительства, слишком тяжелой и трудной с точки зрения мировой экономики и восстановления процветания…»

13 декабря 1932 года совет министров принял следующее решение: «1. Правительство Французской республики принимает к сведению ответ г-на государственного секретаря от 8 декабря 1932 года, которым правительство США признает возможность «всестороннего рассмотрения предложения Франции о пересмотре долгов и принятия во внимание ее просьбы конгрессом и американским народом». 2. В связи с этим оно предлагает немедленно начать переговоры с целью пересмотра режима платежей, который отныне является несовместимым с юридическим и фактическим положением, созданным мораторием президента Гувера, а также последовавшими за ним актами, приведшими к приостановлению выплат по репарациям. 3. 15 декабря 1932 года французское правительство внесет 19 261 432 доллара 50 центов. Оно просит, чтобы этот взнос был учтен в новом соглашении, которое предстоит заключить. 4. Правительство Франции имеет честь сообщить правительству США, что отныне, пока существует положение, созданное мораторием, и не достигнуто новое общее урегулирование вопроса о международных долгах, Франция фактически и юридически не сможет выносить тяготы режима платежей, который может быть признан справедливым лишь в случае уплаты репараций».

Анализируя наш план 1932 года, г-н Бенуа Мешен пишет в своей «Истории германской армии» (том II, стр. 511):

«Этот план, предусматривающий замену рейхсвера милицией с кратким сроком службы (которая менее пригодна для нападения, чем профессиональная армия), является превосходным со всех точек зрения. Он напоминает первоначальный проект маршала Фоша на Парижской конференции и, возможно, принес бы миру мир, если бы был включен в Версальский договор в 1919 году. Однако, предложенный в 1933 году, он имел только один недостаток: он запоздал на 14 лет. В то время, когда государства стремились прийти к соглашению, он откладывал конкретные шаги на неопределенное будущее и поднимал трудный вопрос о международном контроле».

16 июня 1933 года г-н Жозеф Кайо писал мне из Руайя: «Прошу вас верить, что я глубоко тронут теми чувствами, которые вы выразили мне в вашем письме от 4 июня и о которых свидетельствует статья, помещенная за вашей подписью в последнем номере «Марианны». Вы слишком снисходительны к этим сделанным наспех ежедневным записям, единственным достоинством которых является то, что они определенно свидетельствуют о несомненной честности ума. Дело в том, что нас объединяет именно безукоризненная честность ума. Эта черта является для нас общей, она всегда нас увлекала, должна была увлекать и будет увлекать ввысь, ставя нас над болотом презираемых нами аппетитов.

Вы пишете, что «несчастье политики состоит в том, что искренность и лукавство пользуются в ней одним языком». Вы правы, вы совершенно правы, предостерегая таких людей, как я, слишком доверчивых, слишком непосредственных, как и слишком склонных к стихийному выражению впечатлений момента от, двуличия. Но разве вы, прочитавший все, что можно прочитать, вы, чьей неистощимой чудесной эрудицией я восхищаюсь в такой мере, что мне трудно это выразить, разве вы забыли слова Сент-Эвремона[138]138
  Сент-Эвремон, Шарль (1610-1703) – французский писатель, – Прим. ред.


[Закрыть] о духе суетности и о страсти первенства, царящих в республиках и овладевающих «самыми порядочными людьми».

Пользуясь выражением друга Нинон Ланкло, «самые порядочные люди» должны всеми силами стремиться к обузданию этого зла, постоянно добиваться, презрев мелкие выгоды, единства, необходимого для здоровья их страны и прогресса человечества. Нам случалось, как вы справедливо указываете, расходиться во взглядах. Это может случиться и в дальнейшем. В нашем мышлении и натурах имеются различия, стереть которые не в нашей власти. Но разве разнообразие не является богатством свободных характеров? Разве оно не благотворно даже для людей, не похожих один на другого, но уважающих друг друга и одинаково стремящихся к общественному благу, к взаимному откровению сердец? Дорогой председатель, вы обладаете не только превосходным умом, но печетесь об общественном благе и имеете то сердце, о котором Вальдек-Руссо сказал мне, что оно должно быть отличительной чертой государственных деятелей. «Вести за собой людей может только человек с сердцем», – говорил мой учитель. В своем письме, написанном с предельной искренностью, я счел приятным долгом выразить вам не только свою глубокую благодарность, но и заверить вас в высоком уважении, которое внушают мне ваши великолепные качества, а также в своем желании сохранить с вами прочную дружбу, которую, я надеюсь, вы не отвергнете».

Выступив в палате депутатов, я изложил итоги Лозаннской конференции, о которой сенатор Бора заявил, что она является «предвестником мира, надеждой человечества и важнейшим этапом на пути длительных усилий, предпринимаемых после окончания войны для восстановления доверия не только в политической жизни, но вообще». Я объяснил палате также мотивы, которые побудили меня принять решение об уплате нашего долга США. «Я не хочу быть человеком, отказывающимся уважать подпись Франции», – заявил я. Наш военный долг США не был простым займом казначейства казначейству. Речь шла об облигациях стоимостью в 100 долларов каждая, распространенных среди 61 миллиона американцев. По этому трудному вопросу, в котором моральные принципы были затронуты в такой же степени, как и политические, Леон Блюм выступил, к сожалению, против меня. 12 декабря 1932 года мое правительство было свергнуто весьма значительным большинством. Это нисколько не огорчило меня. Я считаю и по сей час, что падение моего правительства, вызванное моей верностью подписи Франции, было самым прекрасным моментом в моей жизни государственного деятеля.

6 февраля 1934 года

Мое выступление в палате депутатов в защиту Австрии принесло мне трогательные изъявления благодарности. 10 января 1933 года венское правительство выразило мне свою благодарность. Венское музыкальное общество также выразило мне свою признательность за то, что я подчеркнул самобытность австрийской культуры и ее роль в европейской цивилизации. Это общество обладало для этого должным авторитетом: со времени своего создания в 1812 году оно объединяло цвет интеллигенции страны. Почетный член этого общества Бетховен написал для него свою Торжественную мессу, Франц Шуберт входил в его правление. Обществом была основана всемирно известная Венская консерватория. В его архивах хранятся исключительные ценности: дары эрцгерцога Рудольфа, переписанное от руки первое полное издание сочинений Бетховена, дарственное завещание Иоганна Брамса. В знак благодарности Венское музыкальное общество прислало мне рукопись великого композитора, чья славная и скорбная жизнь была описана мною: это был черновик скерцо до минор Пятой симфонии. Музыкальные темы выступают в этой бесценной реликвии в почти законченной форме, причем мелодическая линия произведения легко прослеживается, несмотря на поспешность и порывистость записи. Увлеченный вдохновением композитор записывает в фа диез только диез, но везде ощущается первоначальная идея скерцо, которая сверкает, как молния.

11 февраля 1933 года наш посол в США Поль Клодель писал мне:

«Вчера я имел дружескую беседу с сенатором Бора, которому я сказал, что вы были глубоко тронуты его высокой оценкой Лозаннских соглашений и его мужественным выступлением в защиту Франции в ходе недавних дебатов в сенате. Я сказал ему, что в трудных условиях настоящего момента все сторонники мира и свободы должны помогать друг другу; я обрисовал ему все трудности, против которых вы вели героическую борьбу, и добавил, что, по вашему мнению, спасение мира может быть обеспечено только путем тесного союза трех великих демократических держав: Франции, Англии и Америки. Таков основной принцип вашей политики. Г-н Бора отнесся к моим словам с самым сердечным и горячим одобрением. Он поручил мне передать вам выражение своей искренней симпатии и подлинного восхищения. Я чувствовал, что его слова были проникнуты глубокой искренностью.

В связи с этим позвольте мне, дорогой председатель, сказать вам все, что я думаю по вопросу о долгах, который в ближайшее время вновь встанет в повестку дня. Имеется два вопроса о долгах – малый и большой. Малый вопрос – это вопрос о платеже 15 декабря, от взноса которого мы столь бестактно отказались. Большой вопрос – это вопрос окончательного урегулирования, и именно этот вопрос будет вскоре поднят. Он настолько важен, что поглощает и лишает интереса все предшествующие разногласия. Поговорив с людьми, близко стоящими к г-ну Рузвельту, я пришел в этих условиях к заключению, что если бы вы вновь пришли к власти, даже не добившись предварительного урегулирования, а вы, по-видимому, выдвигаете это требование в качестве условия sine qua non, то это отнюдь не вызовет недовольства в Америке. Напротив, усиление вашего авторитета было бы выгодно и для Америки и для Франции; это позволило бы вам с большим успехом выступить в роли посредника и, возможно, арбитра, которую придется играть Франции. В самом деле, если по вопросу о долгах мы солидарны с Англией, то по вопросу о валюте, без конца подрываемой операциями Обменного фонда для уравнения валютных курсов («Exchange Equalization Fund»), мы солидарны с Америкой.

Что касается вопроса о международной безопасности, то за последнее время в Америке наблюдается огромный сдвиг. Идея консультативного пакта фигурирует теперь в программах обеих партий. Законопроект, уже принятый в сенате и ныне представленный г-ном Стимсоном[139]139
  Стимсон, Генри (род. 1867) – американский государственный деятель, член республиканской партии. В 1929-1933 годах, при президенте Гувере, был государственным секретарем США; в 1930 году возглавлял американскую делегацию на Лондонской конференции. В 1940-1945 годах был военным министром в администрации Ф. Рузвельта. – Прим. ред.


[Закрыть] конгрессу, включает пункт об эмбарго на торговлю оружием с агрессором. В связи с событиями в Маньчжурии Стимсон лично сказал мне, что он сторонник финансового эмбарго в отношении «государства-агрессора». Он допускает теперь (без сомнения, в связи с событиями на Дальнем Востоке), что можно дать юридическое определение понятия государства-агрессора. Америка готова сотрудничать с европейскими государствами в международных комиссиях и координировать свою политику с их политикой (на Дальнем Востоке и в Южной Америке). Все это является большим достижением по сравнению с тем, что было два года тому назад. Действия Японии изменили американскую точку зрения, и позиция, занятая Лигой наций, способствует укреплению авторитета и престижа этой организации в США.

Крупные пацифистские ассоциации США, которые многое сделали для осуществления Парижского пакта, ставят перед собой в качестве основной задачи добиться вступления США в Международный суд, причем этот пункт включен в платформу обеих партий. Если это будет осуществлено, любое государство, считающее, что ему угрожает опасность скрытой или явной агрессии, сможет обратиться в суд с просьбой о расследовании. Если государство, на которое указывает жалобщик, согласится на такое расследование, то в действие вступит положение о гарантии; если нет, то это создаст против него презумпцию. По мнению моих собеседников, эта процедура является более осуществимой, чем создание Постоянной международной контрольной комиссии.

Искренне поздравляю вас с тем, что вы возглавили Комиссию по иностранным делам, и мечтаю о том дне, когда смогу вновь работать вместе с вами».

17 февраля 1933 года. Г-н Поль Клодель снова пишет мне:

«… Через несколько дней начнутся переговоры с г-ном Рузвельтом по вопросу о долгах. Мне пишут, что впредь до возможного прибытия в США одного из «политических деятелей», ведение переговоров будет поручено моему атташе по финансовым вопросам г-ну Монику. Следует ли считать, что речь идет о вас? Если да, то, говоря со всей откровенностью, мое мнение о целесообразности вашей поездки основывается на следующих двух соображениях.

Вопрос долгов остается крайне трудным вопросом. Позиции Франции и Америки еще очень далеки друг от друга и в настоящий момент кажутся мне непримиримыми. Даже с Англией дискуссия будет весьма тяжелой, так как ее валютная политика вызывает недовольство. Во время недавней беседы с полковником Хаузом, о которой я вам писал, я старался объяснить ему, что в настоящее время единственным желанием США должно быть ваше возвращение к власти и что решение вопроса о долгах, как и всех других вопросов, может явиться успешным следствием этого факта.

Но с точки зрения общей политики ваша встреча с г-ном Рузвельтом будет, безусловно, весьма желательна. Ваши характеры сходны, и вы как бы созданы для того, чтобы договориться с ним. Соглашение Франции с Америкой, обусловливающее соглашение с Англией, является непременным условием возрождения мира. Око явится необходимым предупреждением для империалистических держав. Только вы, дорогой председатель, имеете должный авторитет для обсуждения этого вопроса.

В этом деле вам поможет огромная популярность, которую вы снискали себе в США. В этом конверте вы найдете отчет о моем визите сенатору Бора. Он поручил мне в очень теплых выражениях передать вам его чувства симпатии, уважения и восхищения вами. Обращение этого государственного деятеля в сторонника Франции, огромная польза, которую представляет это для нашей политики, – все это ваша заслуга. Как публично заявил Бора, именно Лозаннская конференция помогла ему понять, вопреки тому, что он думал раньше, что соглашение с Европой возможно.

Как видите, благодаря вашему вмешательству, позволившему предотвратить самые тяжелые последствия совершенной ошибки, имеются все возможности для франко-американского сотрудничества. Вам предстоит ныне использовать их».

* * *

20 марта 1933 года посол Франции в Риме Анри де Жувенель писал мне:

«Позвольте мне сказать вам, что вы должны быть удовлетворены результатами вашего дипломатического маневра в отношении Италии – относительно нерешенных вопросов, как вы сами говорили. Надеюсь, что и я со своей стороны способствовал этому успеху. Во всяком случае, в настоящее время фашизм и его вожди в глубине души весьма недовольны той политикой, которую они проводили по отношению к вам. Г-н Муссолини заметил прежде всего, что он был исключительно плохо информирован, в связи с чем собирается принести вам в жертву руководителя своего отдела печати. Он отнюдь не менее разгневан и на своего парижского посла, что весьма забавно, так как на деле он сам не хотел иметь полноценного посла в Париже, поскольку в его намерения входило проводить все переговоры в Риме, и Гранди сумел дать понять это Макдональду. Но теперь он видит, что никчемность также имеет свои опасные стороны, и упрекает своего бедного представителя в Париже за «антипатию» по отношению к вам (я взял это слово в кавычки, так как оно принадлежит самому г-ну Муссолини). Эти сожаления и угрызения совести во многом объясняют то действительное старание, с которым он стремится в настоящее время угодить нам.

С другой стороны, он упрекает Гитлера за проявление слабости в отношении Гугенберга; он против Аншлюса; он чувствует, что экономическая экспансия Италии неизбежно натолкнется на Востоке на сопротивление Германии, промышленность которой оснащена неизмеримо выше итальянской. Г-н Макдональд недавно продемонстрировал ему выгодность союза с западными державами. Мне кажется, что Муссолини действительно хотел бы иметь некоторое доверие к послу Франции, во всяком случае, он по любому поводу публично оказывает мне это доверие; и, наконец – позвольте мне высказать до конца свою мысль, – это единственный итальянец, с которым вы могли бы легко договориться при личной встрече, так как он не похож на остальных своих соотечественников.

Я счел полезным информировать вас о всех благоприятных изменениях, происшедших за последние две недели в настроении г-на Муссолини. Быстрота, с которой произошла эта эволюция, может, конечно, вызвать у нас сомнение относительно ее длительности. Но отъезжая в эту страну, я имел основания опасаться, и вы сами опасались, что уже слишком поздно и что Италия имеет обязательства перед другими странами. Между тем представляется вполне очевидным, и британские дипломаты вновь подтвердили мне это вчера вечером, что Италия не связана никакими определенными обязательствами с Германией и Венгрией. Именно Венгрия делает непрестанные авансы, стремясь связать Италию обязательствами, но это совсем иное дело. В настоящий момент Италия свободна. Она склоняется к нам постольку, поскольку чашу весов перетягивает Англия, а также, надо сказать, из-за давней симпатии к Франции. Конечно, ни один более или менее влиятельный итальянец никогда не преминет упомянуть в беседе об обиде, полученной им от того или иного француза, приведет то или иное высказывание Клемансо или Пуанкаре, сошлется на ту или иную статью адмирала Доктера или Пертинакса; однако подобная обидчивость также свидетельствует об особом отношении к Франции.

Итальянцы помнят ваше выступление в Тулузе, хотя они и не доказали вам этого. Они считают, что это выступление возродило перспективу дружбы. Не проходит и дня, чтобы мне об этом не повторяли. Они сознают ошибки, которые совершили по отношению к вам, и будут счастливы случаю исправить эти ошибки.

Я счел полезным рассказать вам об этих настроениях и повторить еще раз: «Нет, вы не потерпели поражения, и только время помешало вам использовать до конца ваш успех. И если в настоящее время отношения между Францией и Италией не столь напряженные, то это в большой степени является вашей заслугой, и вполне естественно, что посол Франции в Риме особенно благодарен вам за это».

Весной 1933 года я узнал, что президент Рузвельт пригласил меня в Вашингтон вместе с премьер-министром Англии Макдональдом. У меня сложилось впечатление, что во французских политических кругах не особенно торопились с вручением мне этого приглашения. Информация, переданная в прессу, была туманной, и в ней даже проскальзывало чувство некоторой неловкости. Но в конце концов приглашение было сделано, и 17 апреля 1933 года я выехал из Гавра. По прибытии в Вашингтон я был глубоко тронут, увидев президента Рузвельта, который, несмотря на свою болезнь, вышел встретить меня у входа в Белый дом. Мне была оказана честь быть принятым в семье Рузвельта. После обеда нам показали небольшой кинофильм. Затем мы перешли для беседы в просторный кабинет, стены которого были увешаны моделями различных кораблей, что свидетельствовало о пристрастии хозяина дома к морскому делу. В один из вечеров, встретившись на приеме с членами американского сената, я смог убедиться в том, что все они, даже наиболее расположенные к Франции, возмущены нашей позицией, справедливо считая ее нечестной. В другой раз г-жа Рузвельт устроила концерт негров – учеников одного из флоридских колледжей, концерт, явившийся свидетельством ее бесконечной доброты. Робкие, сдержанные, и как бы охваченные скорбью, эти юноши поразили меня не только безупречностью своих голосов, но и грустной поэзией своих песен, в которых, казалось, нашли отражение долгие страдания этой расы. Я не улавливал нюансов, но ощущал эту скорбь.

В беседах с президентом затрагивались самые разнообразные вопросы. Однажды целый вечер он обсуждал с Макдональдом и мною положение на Дальнем Востоке, которое глубоко его тревожило. Я рассказал ему о наших трудностях с Германией. Он проявил такое понимание наших тревог и опасений, которое оказало бы честь любому французу. Из сотрудничества с нами в период войны он вынес искреннюю и прочную привязанность к нашей стране.

Как-то днем, к концу моего пребывания в США, когда я сидел напротив него, за его рабочим столом, он вдруг неожиданно предложил: «А что, если мы поговорим о долгах!» Прибыв в США именно для того, чтобы обсудить этот вопрос, я старался облегчить ему при его деликатности этот разговор. Тогда терпеливо и мягко он объяснил мне, почему наш отказ от платежей нанес Франции такой ущерб в США. «Долг, который вы взяли на себя по отношению к нам и который мы сократили до минимума, оставив только ваши займы на восстановление и отказавшись от собственно военных долгов, не является межгосударственным, межказначейским долгом. Франция получила возможность свободно выступить на американском рынке. Она осуществила свой заем так, как если бы он был проведен ею у себя дома. 60 миллионов наших соотечественников с энтузиазмом подписались на этот заем. Разумеется, среди заимодавцев были и банкиры и богатые капиталисты, но вы воспользовались также плодами экономии служащих, рабочих, фермеров. Отказавшись платить, вы подорвали веру во Францию у всех тех, кто подписался на заем. Нам пришлось покрыть хотя бы материальные потери этих простых людей и взять на себя выплату вашей задолженности. Поэтому мы были вынуждены изыскивать необходимые средства по линии налогов, национального бюджета, что обременительно для американских граждан. Представьте себе настроение выборных лиц, депутатов конгресса и сенаторов, которым пришлось взять на себя эту ответственность».

Я пытался найти извинение для своей страны или хотя бы объяснить недоразумение. На самом же деле я был унижен, оскорблен до глубины души в своих понятиях о чести. Было ли известно французской общественности, что мы, например, бесплатно получали американские товары, а затем с выгодой перепродавали их, что на специальном языке называется барышничеством (carambouille)? Я получил от одного гражданина письмо, в котором говорилось: «Я потерял сына на полях сражения во Франции. До сих пор я гордился этим, теперь же мне стыдно». Я был возмущен не только демагогией, толкнувшей палату депутатов на этот пагубный путь, но и теми, с позволения сказать, юристами, которые старались найти правовое оправдание нашему бесчестию, как позднее они пытались оправдать циничное нарушение нашего договора с Чехословакией. Будь проклято право, лишенное всего того, что сделало его великим, и превращенное в арсенал мошеннических уловок на службе у недобросовестности!

Между тем президент Рузвельт не примешивал к своим объяснениям никаких упреков. Он излагал мне факты, только факты. «Вы не можете ссылаться даже на мораторий Гувера; предлагая вам ратифицировать его, мы заявили, что он не должен наносить никакого ущерба расчету по долгам, и когда ваш посол от имени Франции подписал ныне отвергаемое соглашение, он полностью отдавал себе в этом отчет, о чем свидетельствуют его собственные заверения».