Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)

Репарационная комиссия снова занялась этим делом; 11 ноября она получила от премьера Пуанкаре поручение добиться учреждения комитета экспертов. Задача была трудной. Надо было преодолеть сопротивление британского делегата, который сначала ответил, что Франция «требует пилюль против землетрясения». Американец Логан оказывал Луи Барту самую активную и самоотверженную помощь. 30 ноября 1923 года репарационная комиссия решила назначить два комитета экспертов в составе представителей союзных и присоединившихся стран, поручив одному из них изучение вопроса бюджетного равновесия и стабильности валюты Германии, а другому – рассмотреть вопрос об утечке капиталов. Луи Барту создал оба комитета 15 января 1924 года. «Надо в конце концов к чему-то прийти, – сказал он. – Не только кредиторы Германии, но и сама Германия заинтересованы в урегулировании вопроса репараций. Не будет преувеличением сказать, что от этого зависит мирное равновесие во всем мире».

13 декабря 1923 года директор Главного фондового управления потребовал, чтобы – поскольку нельзя коренным образом изменить финансовую политику – был увеличен наличный авансовый фонд Французского банка. Это являлось, по его мнению, единственным средством спасения от дальнейшего увеличения текущего долга. Если к 1924 году применить ту же систему расчета, что и к предыдущему году, «заменяя тайный аванс в 500 миллионов, обещанный Французским банком кредитным учреждениям, то окажется, что казначейство в этом случае получило бы 23 300 миллионов, то есть сумму, превышающую на 100 миллионов максимум, предусмотренный предполагаемым соглашением с Французским банком. Значит, к тому времени у Французского банка уже просили тайного аванса в 500 миллионов. Директор Главного фондового управления добавляет: «…министр, без сомнения, убедится, что при всех обстоятельствах существует необходимость обратиться к кредитным учреждениям, хотя бы для того, чтобы частично скрыть безнадежное положение казначейства накануне займа «Национального кредита». Наконец, продолжая протестовать против выплаты авансов Французского банка казначейству, на которую согласился министр, он заканчивает свой доклад следующими словами: «Я считаю, наконец, необходимым привлечь внимание министра к тому факту, что решение, все неудобства и всю тяжесть которого я пытался доказать в последний раз, было вызвано не столько причинами технического порядка, сколько тем волнением, которое произвела в публике бешеная кампания в печати в последние дни. Между тем множество признаков позволяют мне думать, и я не боюсь писать об этом, что эта кампания была поднята и поддерживается административным персоналом Французского банка, назначение которого находится в руках правительства. Министр, чье право свободного решения было, таким образом, ущемлено по инициативе государственного чиновника, сочтет, без сомнения, необходимым прибегнуть к определенным санкциям. Я добавлю, что в том случае, если эта санкция не будет принята, престиж казначейства по отношению к Французскому банку будет подорван со всеми последствиями, которые может иметь в будущем подобное положение вещей».

Рапорт директора Главного фондового управления разоблачал не только безнадежное положение казначейства в конце 1923 года. Он вскрывал один из пороков в деле организации, от которого страдала Франция. Чтобы принудить министра принять решение, благоприятное банку, персонал этого учреждения, назначаемый правительством, «поднимает и поддерживает» кампанию в печати, возбуждает общественное мнение и вынуждает таким образом несчастного министра принять решение, хотя он и так благодаря размерам текущего долга целиком во власти общественного мнения.

* * *

Надо, впрочем, заметить, что г-н Андре Тардье со своими друзьями отнеслись гораздо суровее к правительству Пуанкаре, чем радикалы. Когда фунт внезапно поднялся до 96, а затем до 123 франков, когда паника охватила валютный рынок, «Эко насьональ» стала метать громы и молнии. «Идти за подобным правительством, – писал г-н Андре Тардье 18 января 1924 года, – так же глупо, как без причины высовываться из-за бруствера под огнем пулемета». Но самые жестокие удары были припасены для г-на Пуанкаре, который, «несмотря на четыреста или пятьсот речей на кладбищах», «ищет в карманах французских налогоплательщиков те миллиарды, которые он поклялся вывезти из Эссена» (19 января). Смеются над министром финансов г-ном де Ластейри, за то, что он не смог выдумать другого лекарства для бедственного положения страны, как поговорить по душам с полицейским комиссаром биржи.

Одно название статьи, появившейся в понедельник 21 января 1924 года – «Высокомерие банкротов», – говорило об усилении атаки. Г-н Пуанкаре только что дал объяснения финансовой комиссии; я помню эти трагические заседания, на которых мы, радикалы, если не поддерживали главу правительства, то избегали заявлений или речей, которые могли бы осложнить финансовое положение, и без того явно тяжелое. Г-н Тардье высказался без всяких околичностей:

«Я повторяю и буду повторять до конца дискуссии, что правительство, которое ошибалось во всем, которое ничего не предвидело и ничего не смогло предотвратить, не имеет права говорить таким языком… Министерство Пуанкаре само захотело взять на себя в финансовом вопросе всю ответственность и все полномочия… Первое лекарство от этого кризиса – это положить конец деятельности правителей, которые ничего не сделали для того, чтобы предохранить нас от него… Г-н Пуанкаре будет держаться еще более высокомерно и прикрываться смехотворным одобрением своих дипломатических или консульских служащих, но ему не удастся, по крайней мере я на это надеюсь, задушить эту неопровержимую истину».

Это уже не критика; это – оскорбление. Это непрерывная, ежедневно возобновляемая, волна за волной, атака на правительство, «которое всегда желало создания только ложной безопасности». «Франция страдает от ластейриосклероза»[87]87
  Игра слов. Ластейри – министр финансов в правительстве Пуанкаре. – Прим. ред.


[Закрыть]. Острота, позаимствованная, впрочем, у Гроклода. Правительство обвиняют в том, что оно предлагает своему большинству «брак на смертном одре». Г-н Андре Тардье, впрочем, ясно видел и превосходно объяснил, что опасность для национальной валюты связана с неосторожным увеличением страшного текущего долга. Он бичует правительство за «два года бездействия». «Безволие, непоследовательность» – это еще самые мягкие эпитеты. Все язвы французских финансов были обнажены. «Я готов, – говорил г-н Тардье премьер-министру, – умереть за родину, но никак не за правительство».

Подписка на заем «Национального кредита» дала полтора миллиарда вместо ожидаемых четырех. Валютная буря разразилась в феврале 1924 года. В своей брошюре «Финансовая драма и ее виновники» гг. Жан Монтиньи и Жак Кейзер приводят критические высказывания правых деятелей по адресу правительства, а также высказывания, взятые из газет. «Тан» пишет 21 января 1924 года: «Если справедливо, что управлять – это значит предвидеть, то правительство совершило тяжкую ошибку. Финансовая программа, кое-как состряпанная за двадцать четыре часа, свидетельствует о его растерянности». Г-н Тардье в «Эко насьональ» проявил не больше любезности: «Правительство дало такие доказательства бездарности, сначала беспечности, а затем лихорадочной деятельности, что невозможно думать об излечении кризиса доверия, от которого страдает страна, пока оно будет находиться у власти». Г-н Франсуа-Марсаль заявил финансовой комиссии сената 8 марта 1924 года, говоря о правительстве: «Серьезное положение, в котором мы оказались, объясняется его политикой. Ничего не было сделано, чтобы избежать кризиса доверия, от которого мы сейчас страдаем. Я, кроме того, был поражен тем, что правительство не выказало доверия комиссии и что оно не сказало ей того, что должно было сказать… Оно не было с нами откровенно и не доверяло нам; и оно не имеет больше права на наше доверие». 12 марта г-н Франсуа-Марсаль заявил по поводу доклада г-на Беранже: «Я нахожу… что выражения доклада недостаточно суровы в оценке внутренней и внешней политики правительства в течение 1923 года».

9 апреля 1924 года оба комитета экспертов представили свои доклады репарационной комиссии. Луи Барту поблагодарил их в следующих выражениях: «Ваша работа открыла новую эру в столь беспокойной истории неустойчивого мира, где человечество ищет своего равновесия».

В письме от 9 апреля 1924 года на имя председателя репарационной комиссии Чарльз Дауэс уточнил намерения первого комитета экспертов. «Глубоко сознавая свою ответственность перед вашей комиссией и совестью всего мира, комитет, – писал он, – придерживался в своем плане принципов справедливости и права и соблюдал взаимные интересы в том, что касается главенствующей роли, в чем жизненно и длительно заинтересованы не только кредиторы Германии, но и сама Германия и весь мир. Раз установив и приняв эти принципы с общего доброго согласия, являющегося прочной основой всех начинаний и лучшей защитой всеобщего мира, надо рассматривать рекомендации этого комитета не как карательные меры, но как средства, предназначенные помочь экономическому восстановлению всех европейских народов и торжественному открытию нового периода счастья, процветания и обеспеченного мира».

Германия должна платить налоги в пределах своих возможностей, так же как и ее кредиторы. С самого начала стремились увеличить поставки до максимума в соответствии с непрерывным ростом немецкого производства. Наличие охранных мер нисколько не препятствует выполнению контрактов. Комитет провел 54 пленарных заседания; валютный комитет провел 81 заседание и бюджетный подкомитет – 63.

11 апреля 1924 года репарационная комиссия единогласно одобрила решения доклада экспертов и рекомендовала его выводы заинтересованным правительствам. Однако она ставила свое окончательное согласие в зависимость от согласия правительства рейха. Штреземан дал его. 12 апреля председатель совета министров Пуанкаре выразил сожаление, что репарационная комиссия действовала с такой поспешностью, и сделал оговорки. 14 апреля Луи Барту защищал свою тактику как более «политичную». «Мне казалось необходимым, – писал он, – вернуть Франции ее настоящее лицо и использовать заключения экспертов, определенно принятые за основу для дальнейшей дискуссии, чтобы показать вопреки широко распространенной клевете, что «оккупация Рура является средством воздействия и не таит в себе никакой мысли об аннексии». Прием, оказанный во Франции, Европе и в Соединенных Штатах решению репарационной комиссии, позволяет мне думать, что я не должен сожалеть о своей позиции, ибо ни права Франции, ни права ее правительства не были принесены при этом в жертву, так как те и другие подтверждены в докладе первого комитета».

Расхождение во мнениях между Луи Барту и премьер-министром обнаружилось в этой переписке, достаточно кислой, несмотря на безупречную учтивость выражений. Луи Барту опасался изоляции Франции; он заявил об этом твердо и определенно. 16 апреля германское правительство прислало свое принципиальное согласие. 17 апреля репарационная комиссия вновь единогласно одобрила доклад экспертов. 25 апреля французское правительство сообщило, что оно с большим интересом ознакомилось с ним и требовало уточнений. Но в общем оно приняло его, как заявил об этом г-н Пуанкаре 26 августа в сенате. Также поступили бельгийское и итальянское правительства. 30-ого репарационная комиссия приступила к осуществлению предварительных мероприятий для введения в действие плана; она создала три организационных комитета (банков, железных дорог и промышленных залогов).

Правительство 11 мая

В поисках мира. Лондонская конференция

Выборы 11 мая 1924 года ознаменовались успехом «Левого блока».

1 и 2 июня 1924 года я от имени партии радикалов и радикал-социалистов обратился к съезду социалистической партии с двумя письмами. В первом я писал: «…что касается внешней политики, то существует долг, который доминирует над всеми остальными: построить мир. Чтобы добиться победы на выборах, которая сделала бы возможным осуществление этой задачи, социалисты и радикалы дружественно объединились… Страна явно желает, чтобы это сотрудничество продолжалось в правительственных советах, дабы провести в жизнь решения нации. Народ выполнил свой долг; теперь наша очередь. Поэтому от имени моей партии я прошу социалистическую партию о полной поддержке; мы готовы обсудить с вами необходимые средства и условия». Утром 2 июня произошло свидание делегатов радикалов с делегатами социалистов. Они быстро пришли к принципиальному согласию. От меня попросили лишь письма и более подробной программы, которые я в тот же день направил Леону Блюму. Но съезд социалистов решил отклонить участие в правительстве. Леон Блюм ответил мне: «Социалистическая партия знает, что мощное движение общественного мнения страны, движение, которое особенно легко понять на следующий день после борьбы, предпринятой сообща во многих департаментах, ожидало успеха от сотрудничества партии радикалов и социалистической партии в правительстве. Социалистическая партия отдает себе также ясный отчет в разочаровании, которое охватило бы большинство нации, если бы горячая надежда, которую породила победа 11 мая, оказалась неосуществленной. Партия учитывает серьезность всех последствий, которые это разочарование могло бы вызвать. И все же она не считает возможным в нынешних обстоятельствах принять сделанное ей предложение». Густав Тери изложил документы и ознакомил с фактами в газете «Эвр» от 1 февраля 1927 года.

6 июня 1924 года г-н президент Мильеран предложил мне сформировать новый кабинет «в целях осуществления идей, которые восторжествовали в результате всеобщего голосования во время недавнего опроса нации». Официальное коммюнике Елисейского дворца сообщало, что «состоялся обмен мнениями, который не выявил никакого разногласия относительно программы», но «поскольку депутат Роны коснулся вопроса о президенте», г-н Мильеран заявил, что не может рассматривать вопрос, «ставить который запрещает уважение к закону». Что касается русского вопроса, то, по правде говоря, мне показалось, что президент был более чем сдержан. Само собой разумеется, я не имел никакого права поднимать вопрос конституционного порядка; я мог лишь согласиться или отказаться. Я считал, что моральный долг запрещает мне брать на себя миссию, которую предлагал мне глава государства после того, как он публично выступил против моих друзей. Сведения, которые я дал прессе, вкратце излагали мою точку зрения во время беседы, очень для меня неприятной, но не позволившей мне колебаться в выборе долга. «Моя программа была опубликована. Г-н президент республики соблаговолил сказать, что он знает ее… После того как я в течение всей выборной кампании защищал «Левый блок», я ни на секунду не мог подумать о том, чтобы образовать министерство без участия этих левых партий, чье решение относительно конституционной роли президента было недавно опубликовано. Так как положение вещей не позволяло образовать правительство, опирающееся на левое большинство, я должен был отклонить предложенный мне мандат». Я надеюсь, что мне удалось это сделать в выражениях, достойных высокого положения пригласившего меня лица. Я настаивал на характере моего ответа, обязательного только для меня. В момент прощания, когда я извинялся за свой отказ, т-н Мильеран сказал мне: «Я сожалею об этом для вас, сударь».

Был сформирован кабинет Марсаля[88]88
  Победа на парламентских выборах 11 мая 1924 года «Левого блока» предрешала вопрос о досрочном уходе с поста президента республики А. Мильерана – одного из главных руководителей потерпевшего поражение «Национального блока». Вопреки ясно выраженному мнению парламентского большинства Мильеран пытался удержать свои позиции, поручив 10 июня 1924 года формирование кабинета Ф. Марсалю, составившему «президентский кабинет», то есть опирающийся не на доверие палаты депутатов, а на поддержку президента. Палата отказалась вступить в отношения с Марсалем, и тот должен был уйти в отставку. Вслед за этим ушел в отставку и Мильеран. – Прим. ред.


[Закрыть]. Президент Мильеран подал в отставку. Его заменил г-н Гастон Думерг. Теперь я мог сформировать правительство.

Я водворился в министерстве иностранных дел 15 июня 1924 года.

Наш кабинет представил свою программу палатам 17 июня 1924 года.

Мы заявили о нашем намерении осуществить на деле волю народа, выраженную всеобщим голосованием 11 мая; у нас была только одна цель: дать стране путем прогресса и труда мир, который она столь заслужила. И прежде всего духовный мир. Если мы решили не учреждать посольства в Ватикане и применить закон о конгрегациях, то лишь для того, чтобы обеспечить суверенитет республиканского законодательства, чтобы сохранить необходимое различие между областью верований и областью общественных дел, чтобы осуществить принцип светскости, который «кажется нам гарантией национального единства и братства» в стране, где много католиков, бесконечно почтенных, но где имеются также протестанты, иудеи, мусульмане и неверующие. Амнистия всем, кроме предателей и непокорных. Восстановление в правах уволенных железнодорожников, отмена чрезвычайных декретов – таковы будут наши первые шаги.

Но если республика уже придала демократии ее политическую форму, нужно идти дальше – увеличить местные свободы, предоставить государственным служащим право организации профсоюзов, обеспечивая при этом права правительства в случае коллективных выступлений. Мы высказались за голосование по округам.

Часть нашей программы, касающаяся Эльзаса и Лотарингии, дала повод для страстной полемики. Необходимо поэтому точно воспроизвести ее текст. «Правительство убеждено, что верно истолкует пожелания дорогого населения, возвращенного наконец Франции, ускорив наступление дня, когда будут стерты остатки различий в законодательстве между воссоединенными департаментами и остальной территорией республики. С этой целью оно упразднит верховный комиссариат и подготовит меры, которые позволят ввести в Эльзасе и Лотарингии республиканское законодательство во всей его полноте, уважая при этом существующее положение и оберегая материальные и духовные интересы населения».

Таков текст, который вызвал самую бешеную кампанию против правительства. Что было неподобающего в том, чтобы обратиться в таких выражениях к областям, чей духовный союз с Францией был осуществлен революцией и откуда начала свой полет «Марсельеза»[89]89
  Автор имеет в виду историю создания «Марсельезы». Ее автор Руже де Лиль сочинил ее под названием «Боевая песнь Рейнской армии» в Страсбурге, в Эльзасе, где она впервые и была исполнена. Отсюда она была занесена на юг, и летом 1792 года отряды марсельских добровольцев пришли с ней в Париж. По имени марсельских федератов ее и стали называть «Марсельезой». – Прим. ред.


[Закрыть]? Но мы говорили, что необходимо организовать демократию. «Истинные виновники беспорядков – это те, кто сопротивляется законным реформам. При демократии лишь движение может обеспечить устойчивое равновесие». Мы высказались за сохранение закона о восьмичасовом рабочем дне (возгласы справа); за охрану детей, женщин и особенно матерей; за помощь туземцам колоний, которых Франция рассматривает не как своих подданных, а как своих сыновей; за социальное страхование; за развитие образования. «Мы думаем, – говорили мы, – что демократия не будет полной до тех пор, пока доступ к среднему образованию в нашей стране будет обусловлен достатком родителей, а не достоинствами детей, как это должно быть». В области финансов мы будем придерживаться сурового учета; мы будем отстаивать равновесие бюджета; мы превратим подоходный налог, справедливо применяемый, в основу подлинно демократической фискальной системы. Мы постараемся сократить государственный текущий долг широкими мероприятиями по консолидации.

Мы высказались затем относительно внешней политики и безопасности Франции. Реорганизация армии на основе военного опыта и сокращение сроков действительной службы, однако так, чтобы ни в коем случае не ослабить нацию и не оставить ее беззащитной; защита наших прав, зафиксированных в договорах, и наших репараций; прием Германии в Лигу наций, когда она выполнит все обязательства; сохранение оккупации Рура, пока залоги, предусмотренные экспертами, не будут с надлежащими гарантиями учреждены и вручены соответствующим органам; контроль за разоружением Германии; гарантийные пакты; поддержка Лиги наций; укрепление союза с союзниками и друзьями – таковы были основные пункты нашей программы. Наше правительство приглашало Германию вступить на путь демократии и мира. Оно объявило о своем намерении восстановить нормальные отношения с Россией.

Приглашение в Чекере было первоначально адресовано г-ну Пуанкаре. Его переписка с Рамсеем Макдональдом была опубликована. 14 мая он, извиняясь, писал: «Возглавляемое мной правительство приняло без всяких оговорок и задних мыслей выводы доклада экспертов в том виде, как их ратифицировала репарационная комиссия, и объявило о своей готовности восстановить экономическое единство рейха, как только Германия начнет осуществлять программу, выработанную этой комиссией». В том, что касается военной оккупации, г-н Пуанкаре подтвердил готовность оставить Рур «по мере поступления платежей Германии», при условии сохранения всех гарантий и возможности всегда «обеспечить залоги». «Нечего и говорить, – добавил он, – что Франция всегда предпочтет мерам, принятым ею одной, меры, принятые совместно с союзниками». Г-н Пуанкаре коснулся также вопроса франко-бельгийского управления и проблемы безопасности. Г-н Макдональд выразил пожелание, чтобы до сформирования нового министерства г-н Пуанкаре продолжал изучение доклада экспертов (письмо от 14 мая). Г-н Пуанкаре дал согласие (письмо от 15 мая). Однако последующая переписка показывает, что далее между двумя премьер-министрами происходил лишь обмен любезностями.

Совещание в Чекерсе состоялось 21 июня, в 22 часа, и 22 июня. Меня сопровождали г-н Перетти де ла Рокка и г-н Бержери. Рамсея Макдональда сопровождали сэр Эйр Кроу и сэр Рональд Уоттерхауз. Г-н Камерлинк исполнял функции переводчика.

Эти переговоры подверглись большой критике. Мне не от чего отрекаться. Макдональд очень энергично начал дискуссию по докладу экспертов; я представил записку, подготовленную г-ном Барту, в целях обеспечения межсоюзнических гарантий; я желал, чтобы не были ущемлены права репарационной комиссии, и предложил поручить ей установление даты экономической эвакуации Рура. «Когда репарационная комиссия сообщит нам, что контрольные органы на местах и готовы приступить к выполнению своих функций, мы сможем начать экономическую эвакуацию; нам было бы трудно сделать это раньше. Таков наш минимум».

С самого начала переговоров я настаивал на том, чтобы прибегнуть к помощи американцев. Сэр Эйр Кроу хотел связать немцев подписанием документа, но не договора, а только протокола. «Если мы, – заявил он, – просим что-то, что выходит за рамки Версальского договора, необходимо, поскольку имеешь дело с Германией, чтобы она подписала письменное обязательство». Макдональд одобрил это. Мы приступили к рассмотрению двух важных вопросов: положение в Руре и режим железных дорог. «Мы знаем, – заявил британский премьер, – состояние общественного мнения во Франции, и я хочу совершенно открыто заявить, что в мои намерения не входит просить г-на Эррио сделать то, что для него было бы трудно. В этом вопросе не должно быть никаких неясностей. Я испытываю такую симпатию к г-ну Эррио, как если бы я был членом его кабинета, и глубоко убежден в том, что мы должны прийти к соглашению по поводу гарантий, если мы хотим добиться подписки американских заимодавцев».

По одному выражению Макдональда (экономическая и иная эвакуация) я понял, что будет поставлен вопрос о военной эвакуации. Я четко изложил свою позицию: «Мой предшественник говорил и писал, что мы начнем осуществлять военную эвакуацию Рура по мере того, как Германия будет вносить платежи. Иными словами, Рур будет полностью очищен, как только нам будет сполна заплачено. Если я правильно понял мысль г-на Пуанкаре, вся операция займет примерно 37 лет, не только согласно положению о платежах, но и согласно программе международного общества железных дорог; чтобы выполнить это и амортизировать капитал, понадобится примерно сорок лет. Я выдвигаю иной тезис. Чтобы приступить к экономической эвакуации Рура, нужно быть уверенным в том, что немцы будут платить. Г-н Макдональд как будто говорил о придании кредиту коммерческого характера. Я готов принять эту точку зрения и хочу попытаться вполне уяснить себе его виды. Но прежде чем связать военную эвакуацию Рура с коммерсиализацией кредита, я хотел бы спросить, что означают эти последние слова? Должны ли мы эвакуировать Рур, коль скоро немцы выдадут нам документ? Этого было бы недостаточно. Боны ABC никогда ничего не стоили. Я лично был бы склонен приступить к военной эвакуации Рура по мере того, как германский долг был бы коммерсиализован, то есть размещен приблизительно на 16 миллиардов в железнодорожных и промышленных облигациях. Мы были бы готовы осуществить эвакуацию, как только эти облигациях будут размещены среди населения, иначе говоря, проданы. Таким образом, Германии была бы предоставлена своего рода премия за быстроту размещения». Макдональд настаивал на важности залогов, которых требуют у немцев. «Мне показалось, – заявил он мне, – что г-н Пуанкаре, не думая отказываться от военной оккупации, пока он не будет уверен в том, что платежи будут внесены, намерен был свести оккупацию к невидимой оккупации, которая – после консультации с г-ном маршалом Фошем и военными экспертами – означала бы занятие нескольких узловых пунктов, в то время как большая часть войск был бы отведена. Я не стал бы возражать против принятия такой системы». Макдональд совещался с американцами относительно возможности получения займа в размере 40 миллионов фунтов стерлингов; они предоставят его лишь в том случае, если будут уверены, что экономическая жизнь Германии будет восстановлена и операция принесет прибыль. Я заявил, что готов изучить либо принципиальное решение, предложенное мною, либо решение о невидимой оккупации; мы еще не выработали окончательной формулы. «Мы лишь исследуем вопрос, – сказал Макдональд. – Заявления, сделанные нами сегодня вечером, ничем не связывают нас».

Я задаю вопрос. Ну, а если Германия откажется подчиниться, что тогда? «Я прочел в одном письме г-на Пуанкаре, что в этом случае г-н Макдональд был бы готов заключить своего рода гарантийный пакт солидарности между Францией и Великобританией».

Г-н Макдональд. «Совершенно верно».

Таким образом была восстановлена, по крайней мере в принципе, та франко-британская солидарность, которую нарушила рурская экспедиция. Следует признать этот результат немаловажным. Мы рассмотрели тогда проблему возможных санкций. Макдональд проявил склонность к большой точности. «Мы, не откладывая, сделаем Германии предупреждение, что в случае нарушения она окажется перед лицом того же блока союзников, что и в 1914 году». «Я постараюсь, – заявил я, – веря слову Великобритании, приблизиться к ее точке зрения, но необходима была бы письменная солидарная декларация общего значения, распространяющаяся на весь период платежей, который следует предусмотреть на 30-40 лет, и составленная в том смысле, на который указывал г-н Макдональд».

Г-н Макдональд. «Конечно, и я готов объявить об этом публично».

Г-н Эррио. «Я действительно считаю, что нужно как можно шире обнародовать наши обязательства, потому что Франция и Велиобритания несут ответственность не только перед будущими поколениями, но даже за будущее демократии. Чем яснее мы выскажемся и чем больше проявим решимости, тем больше мы будем содействовать развитию демократического духа. Однако я не могу взять на себя обязательство без консультации с французским парламентом. Я скажу ему: «Великобритания уже пришла на помощь Бельгии в силу простого обязательства, и я лично никогда не стану сомневаться в ее слове».

Затем мы изучали вопрос, как будут устанавливаться возможные случаи нарушения; как можно будет привлечь к этому Соединенные Штаты; должны ли будут случаи нарушения устанавливаться большинством или единогласно; какова должна быть участь франко-бельгийского железнодорожного управления; как может быть обеспечена безопасность наших войск. Я заявил, что связан мнением маршала Фоша, опасающегося измены немецких железнодорожников. «Я не могу обсуждать вопрос о безопасности войск помимо маршала Фоша и генерального штаба… Парламент никогда не пойдет за мной, если я пойду по иному пути». Было решено произвести экспертизу, прежде чем премьер-министры вынесут какое-либо решение.

Доклад экспертов накладывал на Германию обязательства, не предусмотренные Версальским договором. Поэтому необходимо было связать ее тем протоколом, которого с такой пунктуальностью требовал сэр Эйр Кроу. Я снова выдвинул два принципа. «Если Германия будет лояльной, ее не потревожат; если она окажется не лояльной, ее не пощадят… Очень важно, чтобы уже теперь было достигнуто соглашение на основе этих принципов между главами обоих правительств».

Г-н Макдональд. «Я полностью с вами согласен».

Оставалось обсудить второстепенные, но важные вопросы: разъяснение смысла подготавливаемого протокола; эвентуальное одобрение его малыми державами, заинтересованными в репарациях. Сэр Эйр Кроу требовал, чтобы Германия получила право участвовать в обсуждении, прежде чем ставить свою подпись. Я предложил два этапа переговоров: сначала совещание между союзниками; затем совещание с немцами.

Затем я поставил вопрос о межсоюзнических долгах. Макдональд заявил, что этот вопрос не связан с планом экспертов, и предложил назначить двух финансовых экспертов: одного француза и одного англичанина. Затем мы приступили к другой проблеме. «Перейдем, – сказал я, – к пакту о ненападении, к участию в котором я готов допустить Германию. Откровенно говоря, я хотел бы урегулировать этот вопрос в целом. Расположена ли Великобритания после урегулирования вопроса с репарациями и докладом экспертов заняться изучением взаимного гарантийного пакта в рамках Лиги наций, пакта, включающего и Германию, с взаимным обязательством не нападать? Это целиком соответствовало бы программе г-на Макдональда. Мне представляется, сначала пакт между союзниками, затем другой пакт, предложенный Германии, на условиях гарантий, предоставляемых Лигой наций. Дело идет о пакте, а не о договоре».

Макдональд согласился углубить вопрос безопасности. Он, впрочем, сделал интересное заявление, отчасти объяснявшее некоторые последующие события. «Что касается взаимного гарантийного договора, то я не стану от вас скрывать, что все мои эксперты, военно-морские, сухопутные и воздушные, как и министерство иностранных дел, против него. Это заставило бы нас увеличить наше вооружение, и мы не встретили бы поддержки».

Я ответил. «Я понимаю положение, в котором находится г-н Макдональд. Но, поскольку мы говорим как добрые друзья, я должен рассказать ему о положении Франции. Я полагаю, что мы сможем урегулировать денежные вопросы. Но что произойдет, если в один прекрасный день Германия заявит, что она не хочет платить, если она выгонит контрольные органы и реставрирует монархию? Что ожидает мою страну? Нужно иметь мужество и отдать себе отчет в том, что проблема репараций является не только финансовой, но политической и военной проблемой, и по вине Германии. Сведения, полученные нами от генерала Нолле, настоящего демократа и искреннего пацифиста, показывают, что Германия готовит армию нового типа. По мнению генерала Нолле, Германия сделает со стотысячной армией, которую ей оставили по Версальскому договору, то же, что удалось сделать Пруссии после Наполеона. Если через 10 или 15 лет Лига наций не даст нам организации для военной защиты и если Германия, даже республиканская, попытается избавиться от своих обязательств силой, что мы тогда будем делать? В грудь моей страны направлен кинжал, острие его в сантиметре от сердца. Совместные усилия, жертвы, принесенные во время войны, гибель людей – все окажется бесполезным, если Германия сможет снова прибегнуть к насилию. Поэтому я считаю, что не выполню своего долга перед родиной, если я не поставлю Германию в такое положение, когда она не сможет вредить. Франция не может рассчитывать только на международную конференцию, и, кроме того, Соединенные Штаты очень далеко. Как же вы хотите, чтобы в этих условиях мы добились сокращения срока военной службы и боролись, имея какой-либо шанс на успех, против сторонников увеличения вооружения? Я предпочитаю сказать сейчас же, что лучше, чтобы Франции не заплатили, чем она вынуждена была бы отказаться от своей безопасности. Если произойдет новая война, Франция будет стерта с карты мира. Г-н Макдональд, являющийся моим другом, поймет мое волнение. Принимаются же меры против уголовных преступников. Нельзя ли нам попытаться найти против опасности такого рода гарантийную формулу, которая сделала бы ненужным доклад экспертов? Я говорю от чистого сердца и заверяю вас, что не могу отказаться от безопасности Франции, которая оказалась бы не в состоянии вынести новую войну».