Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц)

II. Действовать! (30 ноября 1914 года – март 1917 года)

«Бюллетень французов, проживающих за границей», выходящий теперь регулярно, подводит итог событиям последних недель. Огромные усилия немцев, сначала для того, чтобы обойти наш левый фланг, а затем – чтобы прорвать его, не имели успеха. Германия признается в своих замыслах. Максимилиан Гарден пишет в «Цукунфт»: «Мы не перед судом Европы; мы не признаем подобной юрисдикции; наша сила создаст новый закон в Европе». Франции все еще противостоят пятьдесят армейских корпусов. Чтобы выжить – надо организовываться. Накануне зимы судьба наших пленных заботит нас так же, как и судьба наших солдат. Следует создать организацию, которая помогала бы им, посылала бы им теплую одежду и продукты. Мы уже знаем о существовании двух десятков складов; мы создаем постоянный орган для отправки посылок и должны также (об этом нас просит министр внутренних дел) помогать французским и бельгийским семьям, лишившимся своих очагов. Я принимаю г-на Блюменталя, бывшего мэра Кольмара. Наш дорогой профессор Анрижан прислал нам из Льежа замечательное письмо; он лечит французских раненых; он отказался снять свою ленточку Почетного легиона. Я наблюдаю вокруг себя следующую закономерность: люди, у которых настоящее горе, держатся превосходно, те же, у кого мелкие неприятности, – несносны. Масса анонимных писем.

Г-н Луи Пуле, служащий мэрии Лилля, рассказывает мне, что этот город занимали несколько раз. Сначала, 1 сентября, около одиннадцати часов во двор мэрии въехал на автомобиле офицер Ван Оппельс солдатом, объявив, что на следующий день подойдут 60 тысяч солдат. 2-го – никого; оба немца уехали. В среду, 3 сентября, в 10 часов 45 минут подъехали два автомобиля, в каждом сидело по шесть человек. Лейтенант Ван Оппель расположился во дворе мэрии и занял выходы. Между 12-ю и 13-ю часами прибыло еще полсотни солдат. Лейтенант сделал замечание мэру, что невежливо стоять, заложив руки за спину. 3 сентября служащие вынуждены были уйти; мэр остался. Немцы ушли 5 сентября и вернулись 10 октября.

Вице-президент администрации гражданских приютов написал мне 30 ноября из Реймса, что обстрел города обязывает его отправить детей в безопасное место; он спрашивает, могу ли я принять всех 400 воспитанников или часть их. Я тотчас же телеграфировал о своем согласии. Для эльзасцев и лотарингцев устроено постоянное представительство.

Г-н Жозеф Дени, преподаватель немецкого языка в лицее, встретил 26 июля в Инсбруке немецкого полковника, которого тогда призвали и который сказал ему: «Нейтралитет чего-то стоит лишь в мирное время».

Список убитых все удлиняется. Несколько счастливых ошибок: солдат Фенилль, числившийся убитым 25 августа, оказался у себя дома, на улице Вобан; солдат Жильбер, о котором мы получили похоронное извещение, оказался в своей резервной части. Организуется школа раненых; 16 декабря должны прибыть первые двадцать ампутированных.

Визит лионца Франсуа Ривье, прибывшего из Папеэте, где он находился во время бомбардировки 22 сентября, продолжавшейся с 6 часов 30 минут до 11 часов. Два корабля, «Гнейзенау» и «Шарнгорст», сделали 155 выстрелов: 102 – по форту и 53 – по «Зели». Китайский квартал был пощажен. Двое мужчин было убито. Форт, который защищали тридцать человек из судовых команд, ответил двумя выстрелами из пушек. Ривье, санитарный агент, сопровождал доктора Башимона в качестве санитара-добровольца. Мэр выдал ему такое свидетельство: «Под вражеским огнем направился на батарею и оставался там в течение всего боя, до ухода вражеских кораблей».

Возобновились заседания парламента. 22 декабря состоялось волнующее заседание сената. Все собрание встает, чтобы выслушать надгробное слово сенатору Реймонду. Мой коллега Фике, мэр Амьена, рядом с которым я сижу, очень спокоен, несмотря на все перенесенные им испытания: немцы были с ним вежливы, но очень надменны. Я сговариваюсь с Морисом Барресом относительно организации школ для раненых, которыми занимаются в Нанси доктор Гастон Мишель, профессор медицинского факультета, и банкир Жан Бюффе.

В день рождества к нам прибывают из Реймса эвакуированные дети, 243 человека.

Существуют пацифисты вроде добряка Шарля Жида, которые не желают слушать рассказов о зверствах немцев. Другие их отрицают. Я получил среди прочих свидетельств письмо от г-на Огюста Ватра, землевладельца из Лонжо (Верхняя Марна); у него призваны пять сыновей, самого младшего, раненного в бедро, прикончили ударом штыка. Он пишет мне: «Я трое суток ночевал в деревне Сен-Реми, расположенной в глубине Шипотского ущелья, у г-на Констана Ферри. Мадам Ферри видела своими глазами, как на улице, напротив ее дома, пруссаки добивали раненых ударами прикладов и штыков». Со своей стороны г-н Марсель Шофф, мэр Пфастата в Эльзасе, передал мне памятную записку о жестокостях, установленных им лично.

Наша организация по отправке посылок военнопленным начинает действовать. Военное министерство требует еще тысячу коек в Лионе сверх тех 15 тысяч, которые уже имеются, считая и места в военных госпиталях. В конце декабря к нам прибыло много больных и раненых.

Опасаются налетов дирижаблей на Лион. Военные власти предписывают мне принять некоторые меры.

Я не без труда составил городской бюджет на 1915 год. Доходы значительно уменьшились. Но наши столовые, наши рестораны для кормящих матерей, наши молочные пункты, наши госпитали, наши трудовые женские мастерские, наши посылки с бельем солдатам приносят большую пользу. Мы создали 28 муниципальных госпиталей и каждый день даем работу более чем 8 тысячам женщин. Мадам Жоссеран, человек с большим сердцем, воодушевляет наши женские организации, внося в это дело столько же порядка, сколько и рвения. Моя жена отдает этому делу всю себя.

* * *

В начале января 1915 года в общественном настроении Лиона наблюдается какой-то спад. Кажется, на солдат территориальной армии, которых держат в окопах, большое влияние оказывают те дни, которые они проводят в кругу семьи. Несколько офицеров, приехавших с фронта, уверяют, что наша линия обороны неприступна, но и немецкую было бы очень трудно прорвать. Председатель совета министров Вивиани сделал в парламенте важное заявление. Он напомнил о существенном факте. Когда по инициативе английского правительства всем заинтересованным государствам было предложено прекратить свои военные приготовления и начать переговоры в Лондоне, 31 июля 1914 года, то Франция и Россия поддержали этот проект. Мир мог бы быть спасен даже в этот решающий час, если бы Германия пошла навстречу этому предложению. Впрочем, она не замедлила с ответом и 1 августа объявила войну России. В конце декабря парламент единогласно проголосовал за утверждение испрашиваемых правительством кредитов. Но уже началась полемика. Г-н Ж. Клемансо направил нам свою статью «Синдикат бездарностей», предназначенную для «Л'ом аншене» («Скованного человека») от 4 января 1915 года и не пропущенную цензурой. «Я требую, – писал он, – от военных комиссий палаты депутатов и сената, чтобы они немедленно взяли в свои руки дело наших солдат, ставших жертвой бездарности…» Американская нота от 29 декабря 1914 года вызвала некоторое волнение. Президент Вильсон брал под защиту ущемленную и расстроенную американскую торговлю; он не оспаривал права осмотра судов, но заявлял, что воюющие стороны не должны вмешиваться, если нет налицо установленной ими презумпции вины. Правда, во второй ноте президент напоминал американским судовладельцам, что, если они хотят пользоваться защитой, они должны проявлять абсолютную лояльность и не скрывать военную контрабанду.

Я восхищаюсь безукоризненной честностью англичан в торговле. Из Лондона приехали страховые агенты, чтобы урегулировать со мной дело о выставке. За несколько часов они просмотрели все документы. Благодаря им Лион не пострадает от финансовых последствий тех событий, которые разбили наши начинания. При подсчете они даже ошиблись в ущерб себе на 25 тысяч франков; они не приняли в расчет валютного курса. Я известил их об этом по телеграфу уже после их отъезда. В ответ они сообщили, что передают эту сумму на наши организации помощи.

Неожиданно я узнал о том, что около Парижа умерла моя любимая сестра Мари, друг моего детства и юности.

Сколько она выстрадала! После смерти нашего отца именно ей пришлось взять на себя, при бедственном положении нашей семьи, воспитание наших младших брата и сестры и притом продолжать свое образование. Насколько у нее больше заслуг, чем у меня! Наша мать с трудом продолжает вести хозяйство на своей ферме в равнине Шелифф. Она жила в Оране в такой нужде, иногда совсем без денег, что ей как-то пришлось свести детей в виноградник после сбора урожая, чтобы поискать необобранные гроздья! Она вышла замуж за доброго малого, служившего в войсках алжирских зуавов, и потеряла первого ребенка, умершего потому, что у нее не было молока. И никогда ни одной жалобы, ни одного горького слова, ничто не омрачало ее ясного ума. Имею ли я право, когда люди так страдают, сказать, что у меня разрывается сердце? Моя бедная сестра! Тебя убили переживания окружавшей тебя войны; ее нашли мертвой в постели, хотя ничего не предвещало ее близкого конца. Траур повсюду. Я представляю себя на месте маленьких детишек из Реймса, которые более ста дней жили под обстрелом, среди огня, трупов, умирающих, раненых. Многие из них сироты. В их городе бомбардировки не прекращаются. Каждый день отправляем на фронт теплые вещи. Не надо обольщаться относительно той веселости, которой солдаты поддерживают свою храбрость. Один из них, капитан Жарико, пишет мне, что проволочные заграждения напоминают ему про теннис. Это война на измор. Сводки сообщают лишь об отдельных мелких операциях: в Аргоннах, «пожирателе людей», в снегах Арраса, на плато Лорет. Следует признать, что настроение населения мрачное. Распространяются гнусные доносы.

Наши муниципальные организации помощи очень расширились; семьи, кажется, оценили нашу организацию помощи военнопленным, которая уже в состоянии дать много справок и отправляет в лагери много посылок. Устраивается профессиональная школа для раненых.

29 января 1915 года – визит г-на Поля Гиманса, бельгийского министра. Он рассказал мне про ужасную ночь, с 2 на 3 августа, которую провел бельгийский совет министров в Брюсселе после получения немецкого ультиматума. Гиманс участвовал в составлении ответа. Он очень хвалил мне короля, который ни на минуту не утратил хладнокровия. Он описал мне его: застенчивый, физически немного неуклюжий, но сильный, с массивными руками, неразговорчив, но всегда выражается очень точно, чрезвычайно образован, силен, главным образом благодаря г-ну Ваксвейлеру, в экономических и социологических вопросах и, пользуясь выражением Поля Бурже, человек «героической честности». Г-н де Броквиль сыграл очень полезную роль; этот человек, чья рыцарская учтивость во время парламентских прений несколько раздражала, приобрел теперь героический ореол, поскольку его утонченные манеры выдержали испытание в самых тяжелых обстоятельствах. Бельгийская армия сейчас восстанавливается. Союзники сражаются на Изере в дюнах.

Судя по полученному мною списку, много лионцев, солдат 159-го пехотного полка, убито при Ауспахе 25 декабря.

Рене Базен описывает 7 февраля в «Эко де Пари» Лион военного времени, оживленный, как всегда, но в толпе преобладают солдаты всех родов оружия, здоровые и калеки. Много костылей; много рук на перевязи. «Но боевой дух не иссяк… Лион выглядит как укрепленный лагерь!»

Война продолжается в своем трагическом однообразии: каждый день сводка, впрочем довольно бессодержательная, и жуткий список убитых. Беженцы и беглецы рассказывают в ратуше об ужасах, свидетелями которых они были или которые они пережили. Они говорят бесстрастно, скорбно. Г-н Франсуа Лакруа, из Шарлеруа, с улицы Эгалите, д. № 76, был арестован немецким патрулем около Гента и увезен с эшелоном французских военнопленных. В поезде несчастных почти трое суток не кормили; лишь в Лакене, под Брюсселем, они получили немного пищи благодаря заботам Красного Креста. Когда они прибыли в Гёттинген, их встретила на вокзале двухтысячная толпа женщин и детей, угрожавших отрубить им всем головы; в лагере их поместили в полотняных палатках, на гнилой соломе. В полдень они получали суп, приготовленный из кормовой свеклы, или горячую воду, в которой была разведена картофельная мука; вечером на ужин – желудевый кофе. В самые сильные холода им выдавали на барак, на 120 человек, четыре кило угля в день. 1 декабря возле кухни застали нескольких английских солдат, поедавших картофельные очистки; двоих из них застрелили в упор. Русские солдаты умирают от холеры. «Я видел, – заявляет г-н Лакруа, – как некоторых из них хоронили, когда они еще дышали».

Пленные меняли на хлеб свои золотые обручальные кольца и шинели.

6 марта меня посетили шесть американских летчиков, приехавших служить Франции, – г-да Кертис, Коуден, Хоол, Бэч, Coy, Принс. В их эскадрилье добровольцев всего шестьдесят человек.

Г-н Ж. Кайо, депутат Сарты, бывший премьер-министр, подвергся нападкам определенной части прессы, несмотря на «Священное единение»[29]29
  «Священное единение» (Union Sacrée) – так называлась провозглашенная в первые дни войны французской буржуазией и поддержанная социалистическими лидерами, перешедшими на ее сторону, политика классового мира. Внешним выражением политики «Священного единения» явилось голосование 4 августа 1914 года социалистической фракции за военные кредиты вопреки решениям конгрессов II Интернационала и партийных съездов и затем вхождение социалистов Геда и Самба в состав буржуазного правительства. – Прим. ред.


[Закрыть]. Его обвиняют в том, что «он участвовал в дипломатических интригах, имевших целью заставить Францию заключить постыдный мир или побудить ее покинуть союзников и поступиться, таким образом, своею честью, которая как для личности, так и для целого народа дороже жизни!» Утверждают также, будто он задержал приказ о мобилизации на сорок восемь часов и при голосовании был против предоставления необходимых военных кредитов. Ему ставят в упрек и договор от 4 ноября 1911 года[30]30
  Договором 4 ноября 1911 года между Францией и Германией завершился второй марокканский кризис (так называемый агадирский кризис). Германия должна была отказаться от своих претензий на преимущественное положение в Марокко; она получала часть территории Конго, но много меньше, чем первоначально требовала. Соглашение 4 ноября 1911 года было компромиссом, но более выгодным для Франции. – Прим. ред.


[Закрыть], который, однако, означал для Германии дипломатическое поражение. Реакция никогда не складывает оружия; она использует все, даже страдания родины. Г-н Кайо ответил на все это в печати «Письмом к избирателям округа Мамер» от 14 марта 1915 года. Он мужественно и здраво утверждал, что дело Франции – это дело всех демократий и что ее победа будет их победой.

Цены на продовольственные товары поднялись по всей стране. Это неизбежно в силу увеличения потребления на фронте, роста числа потребителей, а также ошибок реквизиционных комиссий, которые платят слишком дорого. Мне необходимо позаботиться о снабжении Лиона мясом. В нормальное время потребление составляло 160 г в день на горожанина, то есть 57 кг в год, а на крестьянина 90 г в день, то есть 35 кг в год («Journal officiel», 14 mars 1915, p. 1354). Положение в Лионе с зерном в конце апреля было таким, что я должен был встретиться с премьер-министром и министром торговли. Они согласились немедленно передать мне на первый случай 15 тысяч центнеров американского зерна по 32 франка за центнер франко-вагон Бордо и затем предоставить 20 тысяч центнеров зерна «Хардвинтер» по 35 франков франко Лион.

В апреле военный министр Мильеран приезжает инспектировать наши организации помощи военнопленным, розысков пропавших без вести и помощи французским и бельгийским военнопленным. К несчастью, в Лионе цереброспинальный менингит: с 1 января по 1 апреля 1915 года имело место 22 случая заболевания гражданских лиц.

Мы надеемся на выступление Италии. В сенате г-н Бриан сказал мне: «Можете считать это дело решенным».

Мне удалось послать во французскую миссию в Сербии моего друга доктора Гарена, профессора Лионского университета. 22 апреля он написал мне из Грабоваца письмо, некоторые фразы которого вымараны цензурой. «Вот я и в Сербии, уверяю вас, в самом центре Сербии, в деревне, в двадцати километрах от Крагуеваца (ставка верховного командования). Я ждал прибытия сюда, чтобы поблагодарить вас за ваше содействие, так как обязан вам тем, что вошел в состав французской миссии в Сербии… Как наша, так и вообще все палатки миссии остались по ошибке в Салониках, и я был вынужден вместе с товарищем, моим помощником, остановиться в пустующем здании школы. Наши походные кровати и полы обильно смазаны керосином. Почти невозможно ничего достать в этой разоренной стране: яйцо стоит 4 су; литр вина – полтора франка; иногда бывают цыплята и свинина. Прибавьте к этому довольно много кукурузы, которой кормят лошадей и людей, и изредка картофель. Таково положение врачей с двумя нашивками, размещенных по деревням. Однако им еще повезло, так как население приходит к ним, восхищается ими и радо тому, что они здесь. Значительно хуже положение врачей кадровой армии в более высоких чинах; они остались в городах, так как им поручено направлять деятельность своих коллег из запаса. Этих сербы держат на расстоянии по нескольким причинам: они не привезли с собой необходимых материалов… дело в том, что мы (я имею в виду миссию) ничего не привезли с собой в Сербию, кроме наших мундиров и нескольких тысяч ампул с вакциной против оспы и тифа; а здесь умирают от сыпного тифа. Приходится все остальное просить у сербских властей: серу, дезинфицирующие вещества, дезинфекционную аппаратуру.

Англичане – те привезли все, даже продовольствие на три месяца; они получили от Сербии поезд с кухней, салон-вагонами, спальными вагонами и вагоном для гидротерапии. Они отказываются покидать свой поезд; население должно приходить к ним, чтобы делать прививки против холеры (английская вакцина превосходна, она давно уже зарекомендовала себя в Индии) и дезинфицировать свои вещи. Вот здесь мы доказали превосходство наших душевных качеств. Англичане отказываются заниматься тифом и жить среди сербов. У нас же, у нас нет ничего, но мы находимся в деревнях… мы войдем, мы уже входим в их дома; мы соприкасаемся с больными. Я все же должен вам сказать, что, для того чтобы избегнуть катастрофы или, вернее, неприятностей для тех, кто отвечает за нашу «шкуру», мы получили «приказ не приближаться к больным». Я убежден, что все мои коллеги так же, как и я, возмущены этим приказом и нарушат его. Таким образом, мы, как видите, несмотря на почти полное отсутствие медикаментов, поработаем во славу Франции. Крестьяне увидят, что мы находимся среди них. Они сохранят память о «французски». Я организую в деревнях санитарные команды для дезинфекции домов; они начнут с тех, где уже имели место смертельные случаи».

Молодой офицер прислал мне часть своего жалованья для нашей школы переобучения раненых. Он выбрал нас, так как не хочет, чтобы его имя фигурировало в большой парижской газете, где взносы носят характер церковных пожертвований: «1 франк 25 сантимов – пусть святой Агапит помирит меня с моим зятем; 5 франков – пусть бог займет во Франции место, которое ему подобает; 10 франков – от Тити, Коко и Нэнэ, чтобы святая Тереза покровительствовала кутенку Кики».

В Риме 11 мая состоялась большая демонстрация на площади Колонна за вступление Италии в войну. Толпа приветствовала премьер-министра г-на Саландра. Г-н Джолитти – сторонник нейтралитета. Г-н Соннино олицетворяет собой идейное движение за вступление в войну.

Немецкие подводные лодки производят неожиданные опустошения. Командир контрминоносца пишет мне с борта своего корабля 18 мая 1915 года:

«Высадка на Галлипольском полуострове – совершившийся факт. Операция оказалась очень трудной; все, что я узнал во время моего пребывания в Мудросе о грандиозных укреплениях, сооруженных немцами на полуострове, к несчастью, подтвердилось. Проволочки со стороны англичан позволили немцам осуществить эту подготовку и чрезвычайно затруднить продвижение на Константинополь. Несчастный генерал д'Амад, которого обвиняют в том, что он погубил слишком много людей и растратил чрезмерное количество боеприпасов, познал это на собственном горьком опыте. Но все эти затруднения ничего не значили бы, если бы не сообщение о приходе в Средиземное море больших немецких подводных лодок, которых должно быть пять. Эти опасные суда угрожают напасть с тыла на наши объединенные военно-морские силы перед Дарданеллами и сделать их совместные действия с сухопутными войсками весьма проблематичными; то же касается и пополнения людьми и снабжения боеприпасами. Пока что присутствие этих подводных лодок заставило эскадру адмирала Буэ де Лапейрера оставить якорные стоянки около берегов Греции и держаться в открытом море, где она вынуждена теперь находиться, подвергаясь тем не менее опасности встретиться с этими грозными противниками. Мы разыскиваем на всех островах Средиземного моря стоянки, где могли бы заправляться немецкие подводные лодки. Полагают, что, миновав Гибралтарский пролив, они, должно быть, нашли мазут на берегах Испании или на Балеарских островах. Одну подводную лодку заметили возле Мальты, другую – возле островов Греческого архипелага. Оказывается, уже удалось обнаружить два пункта снабжения подводных лодок и разрушить их; но, несомненно, немецкая изобретательность подготовила значительное число этих пунктов, и поэтому наша задача еще далеко не завершена.

Эти подводные лодки намного осложнили наши действия в Средиземном море, и теперь большому кораблю будет опасно останавливать торговое судно для осмотра. Следовательно, военная контрабанда будет процветать, если только Италия не присоединится к нам, и тогда можно будет интернировать все встречные торговые суда.

Ужасная катастрофа с «Леоном Гамбетта»[31]31
  Французский броненосный крейсер, потопленный германской подводной лодкой 26 апреля 1915 года в Отрантском проливе. – Прим. ред.


[Закрыть] произвела во флоте более сильное впечатление, чем потеря «Буве»; ибо последний погиб в бою, а первый попросту держал курс на Мальту. Кажется, адмирала де Лапейрера считают единственным ответственным за эту потерю; не желая бросить тень на память погибших, я все же считаю, что они совершили ошибку, не набрав полной скорости при спокойном море и полной луне, когда ночь казалась днем. Командир корабля всегда отвечает за меры предосторожности, которые он принимает для обеспечения своей безопасности. Вся беда в том, что во французском флоте нет боевых единиц, которые могли бы обеспечить выполнение лежащих на нем обязанностей. Министры военно-морского флота стремились расходовать свои кредиты на строительство броненосцев, броненосных крейсеров и контрминоносцев, то есть на те группы кораблей, единственной целью которых было послужить мощной боевой силой, способной противостоять австро-итальянской коалиции. При этом они думали, что морская битва произойдет в самом ближайшем времени. Но как у англичан, так и у нас получилось иначе; и в результате у нас нет кораблей, способных осуществить блокаду побережья в наилучших условиях и при наименьшей затрате средств. Иными словами, мы используем наших «Леонов Гамбетта» там, где было бы достаточно небольшого крейсера тоннажем в три раза меньше. У нас нет также достаточного количества больших контрминоносцев, способных осуществлять наблюдение над всем Средиземным морем и методически обследовать все острова и все бухты. Мне кажется, что в настоящее время адмирал де Лапейрер наилучшим образом использует силы, находящиеся под его командованием, и что никакой другой французский адмирал не обладает такими данными, как он, чтобы взять на себя такое важное командование и такую большую ответственность, с которыми он справляется так энергично».

Список убитых, поступивший 18 мая, показывает, что 159-й пехотный полк понес 17, 19, 20 и 22 апреля значительные потери.

Среди писем, получаемых мною с фронта, наиболее сердечными, быть может, являются письма моего ученика лейтенанта Лорана Вибера. Находясь в ста метрах от немецких траншей, он читает; во время сражения под Аррасом он вспоминает Шатобриана, слушавшего канонаду Ватерлоо. Он винит себя, что взял с разрушенных снарядами чердаков несколько книг, чтобы спасти их: подлинное издание «Вер-Вер», «Жиль Блас» Дидо[32]32
  Речь идет, по-видимому, о поэме «Вер-Вер» известного французского поэта XVIII века Луи Грессе (1709-1777), которого Пушкин называл «певцом прелестным», и о романе А. Р. Лесажа «История Жиль Бласа де Сантильяна». Дидо – известная издательская фирма во Франции. – Прим. ред.


[Закрыть], мемуары графа Рошфора. «Я обдумываю, – пишет он мне, – небольшую работу об окопной войне при Цезаре, с картами. И, сменив тогу на оружие, я остался, поверьте, вашим любящим и преданным учеником». Именно перечитывая это письмо и другие, еще более трогательные, я решительно отказываюсь верить оскорбительным словам на мой счет, которые г-н Шарль Моррас впоследствии приписал Лорану Виберу.

Генерал Лиоте просит моего содействия для организации выставки труда в Касабланке. Какой умный человек! «Вы понимаете, – пишет он мне, – что дело не в том, чтобы устроить показную выставку и поднять вокруг нее большую шумиху, а в том, чтобы использовать исключительный случай и свести французского импортера с марокканским экспортером и дать нашим соотечественникам возможность прочно занять здесь то преобладающее положение, которое занимала немецкая торговля и которое нельзя оставить за ней снова после заключения мира».

5 июня 1915 года Эдуард Даладье передал мне в свою очередь волнующий рассказ об атаке 9 мая, проведенной его 1-м иностранным полком к северу от Арраса. «Это была, – говорит он, – необыкновенная эпопея. Накануне и за два дня перед атакой наши волонтеры, стоящие лагерем у подножия холма, пели свои национальные песни и танцевали под звуки флейты. 9 утром по данному сигналу легион одним броском преодолел под пулеметным огнем две первые линии немецких траншей; за три четверти часа были захвачены укрепления на четыре километра в глубину… Если бы этой атаке оказали мощную поддержку, мы бы на следующий день были в Дуэ… Трудности, которых мы не знаем, но которые, очевидно, были непреодолимы, объясняют это опоздание, но это не может служить основанием для критики командования – оно было, напротив, замечательным». Затем Даладье с большой проницательностью комментировал вступление в войну Италии, его характер и его значение. «Я хотел бы, – заявляет он, – чтобы наш Делькассе, вдохновившись древней и великой идеей равновесия, которой руководствовались все наши государственные деятели, от Ришелье до Тьера, и которая коснулась даже Дантона, помог восторжествовать требованиям сербов и греков… До свиданья, до дня, когда будет основана новая Европа, организованная, насколько возможно, на разумной основе и, что бы ни случилось, сообразно с интересами Франции».

На заседании 1 июня 1915 года торговая палата Лиона проявила тревогу о судьбе Сирии; она требует, чтобы наши права там были обеспечены. Сирия, страна – производитель шелка, зависит от нашего большого лионского рынка, который со времени открытия Суэцкого канала стал самым важным мировым центром по операциям с шелком. Она посылает нам, в круглых цифрах, 500 тысяч килограммов шелка в год, стоимость которых в нормальный год составляет 25 миллионов франков. Наши сограждане сами основали в Ливане прядильни. Операции по закупке коконов, которые требуют каждую весну значительных капиталов, производятся на авансы. Лион и Марсель – вот два названия, которые для всей Сирии, как в горах, так и вплоть до границ пустыни, олицетворяют Францию. Портов Яффа, Хайфа и Бейрут недостаточно, чтобы открыть для нашей морской торговли глубинные районы страны. Богатая равнина Адана и плоскогорья к северу от Алеппо, если улучшить там методы орошения и обработки земли, дадут урожаи, для вывоза которых потребуется порт Александретта. Торговая палата Лиона требует для Франции преимущественного положения во всей Сирии. Она остается верной традиции, которая всегда побуждала наших сограждан устраивать торговые конторы и открывать отдаленные рынки. Видный адвокат Шарль Жакье написал мне 10 января 1916 года следующее прекрасное письмо:

«Господин мэр, сегодня утром газеты донесли до нас эхо слов – таких актуальных и патриотических, – которые вы только что произнесли в Сорбонне. Что от того, что эти слова не слышат и главное не понимают те наши сограждане, из-под пера и с уст которых с некоторых пор не исходит ничего, кроме призывов к розни и ненависти, и которые не боятся, даже стоя на краю окопов, говорить о братоубийственной каре и мести, стремясь превратить «Священное единение» в безбожную ложь, усугубленную кощунственной злобой. Мне лично ваша речь доставила истинную радость, которую, могу прибавить, разделяют все мои друзья. Надеюсь, что мои искренние и прямодушные заверения не покажутся вам навязчивыми. Мы будем всегда счастливы присоединить наши цвета к национальному флагу, и, я надеюсь, за нами последуют отныне. В самом деле, какое мы себе готовим завтра, если бы, закончив войну на границах, начали бы ее внутри страны, между собой! Нет, этого не должно быть, и, чтобы отвратить это, мы объединим и умножим свои усилия. Примите, господин мэр, мои искренние уверения в чувстве высокого уважения и действительной преданности делу, которое нам дорого».

Ожидают вступления в войну Румынии. Оно всецело зависит от урегулирования вопроса о Банате. Ведутся переговоры также с болгарами, которые требуют себе Скопле. Положение наших войск в районе Дарданелл чрезвычайно тяжелое. Г-н Рене Пинон из генерального штаба армии просит меня использовать мои дружеские связи в Румынии, в то время как «Швейцарская Ассоциация изучения основ договора о длительном мире» (Association suisse pour l'étude des bases d'un traité de paix durable) просит меня присутствовать на встрече, организуемой в Женеве или Лозанне. Я остерегаюсь действовать без согласия нашего министра иностранных дел, которое я считал бы несвоевременным. Дипломатическая ситуация еще так запутанна! Итальянское правительство хранит в тайне свои связи с Германией. В злободневной пьесе Анни Виванти «Захватчик», премьера которой только что состоялась в Милане, цензура изъяла все сцены, где появляются немецкие мундиры, и вычеркнула само упоминание Германии. Что это значит? Итальянские германофилы не сложили оружия, и тяжелое положение на фронтах способствует их пропаганде.

Наша школа для раненых работает теперь регулярно. В ней обучаются следующим профессиям: счетоводству плюс стенография и печатанье на машинке, сапожному делу, портняжному ремеслу, мелкой столярной работе, переплетному мастерству и брошюровке. Ученики, обучающиеся этим ремеслам, вечером проходят курс начального обучения. Бельгийский беженец г-н Базег, бывший преподаватель в Шарлеруа, руководит заведением, а медицинское наблюдение осуществляет доктор Карл. Г-н Морис Пикар, профессор права, руководит в ратуше справочным бюро, помогающим в поисках родных, потерявших друг друга. Г-н Анри Фосийон, профессор словесности, занимается устройством беженцев на работу. Г-н Люсьен Пади наводит справки о пропавших без вести.

* * *

В эти дни, над которыми тяготели, как похоронная мелодия, жуткие списки убитых, затянувшаяся война заставляла нас (лишенных информации, но находящихся в Лионе, в этом прекрасном наблюдательном пункте, где визиты и письма, получаемые нами, позволяли составить себе хотя бы частичную картину того, что происходило на различных театрах военных действий) размышлять и изучать. Нам надо было трезво взглянуть на проблемы внешней политики, которые ставило перед нами развитие военных действий. Именно Лион принял у себя и приютил на длительное время изгнанный черногорский двор. Благодаря своей поездке в Цетинье я настолько заслужил доверие короля, что его премьер-министр поручил мне составить телеграмму на имя президента республики, чтобы отблагодарить его за французский прием. Я имел честь познакомиться с г-ном Лаховари, румынским посланником в Париже. Когда его страна решилась выступить на стороне Франции, он попросил меня сейчас же негласно уведомить об этом г-на Делькассе. Вновь всплыли столь знакомые французам имена Братиану, Ионеску; вновь изучают историю Трансильвании, терзаемой Венгрией.