Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)

В декабре 1926 года умер Жан Ришпен. От имени правительства я провожал в последний путь писателя, другом которого я был, последнего романтика, ученика и литературного наследника Гюго, старого трубадура, певца униженных и страдающих, певца маленьких детей, убаюкиваемых в корзинках, и калек, просящих милостыню под дождем. Это был истый француз, несмотря на его некоторые словесные крайности периода юности; он был гидропатом и, как Борель (Петрюс), страдал ликантропией. Автор «Ласк» и «Богохульств», на которого так часто нападали за его смелость, умилялся нашим пейзажам, умирающему дереву, пересохшему ручейку, его всегда трогали все эти отверженцы природы, пустыри в пригороде, которые он сравнивал с ржавыми озерами. Он предпочел ярмо ремесла рабству в роскоши и жил вольным кочевником земли и морских просторов. На морском берегу на его столе Франциск Ассизский стоял рядом с Вийоном. Он был первоклассным лектором и блестящим рассказчиком, особенно когда делился своими воспоминаниями школьных лет, своими приключениями партизана в армии Бурбаки или театральным дебютом вместе с Андре Жилем; он живо рассказывал о том осуждении, которое вызвала его «Песня босяков», и о своих матросских скитаниях. Он начал свою карьеру в тюрьме Сент-Пелажи и закончил ее во Французской академии. Он рассказывал, как ему довелось видеть Наполеона, когда его отец – военный врач захватил его с собой, отправляясь к управляющему Дома инвалидов, в тот день, когда императора перекладывали в новый гроб.

Он знал массу театральных анекдотов. Не играл ли он сам в театре предместья Сан-Мартен вместе с Саррой Бернар в собственной драме «Нана Сагиб»? Его верность в дружбе была безупречна. Я видел, как рыдал у его смертного одра его старый товарищ Рауль Поншон.

* * *

Несколько месяцев спустя, в августе 1927 года, я воздал должное Роберу де Флер, тонкому насмешнику, честному человеку в высоком смысле этого слова, остроумному и блестящему автору произведений «Любовь бодрствует», «Тропы добродетели», «Зеленая одежда», «Король», «Священный лес». Он напоминал мне ту женщину в одной из его пьес, которая, желая похвалить любимого супруга, называла его солнечным человеком и сравнивала с теми славными французскими караваями хлеба, которые режут, прижав к груди. Он был так же благороден, как и умен, так же верен в дружбе, как изобретателен в своих творениях. В своем «Воспоминании о Робере де Флер» Франсис де Круассе восхищался его даром и главным образом тем обаянием, которое удерживало возле него и привлекало к нему тех, кому довелось хоть раз познать его сердечность, старомодную учтивость, разносторонность его ума, его безошибочный вкус и доброе сердце. Его беседа ослепляла, как и его пьесы. В начале войны он был прикомандирован в качестве военного шофера к г-ну Далимье, товарищу министра изящных искусств. Однажды этот министр отправился в Реймс, чтобы осмотреть подвергшийся бомбардировке собор. При въезде в военную зону автомобиль остановил солдат и спросил пароль. Де Флер, не знавший его, отправился на соседний пост. Там он встретил офицера-парижанина, представился ему и, естественно, тотчас покорил этого воина. Офицер проводил его до автомобиля и, увидев Далимье, закутанного в свое пальто, приветствовал его как знакомого. «Это, конечно, г-н де Кайаве?» Когда Робер де Флер рассказывал это приключение, его славные детские глаза искрились. Прежде чем ехать дальше, он обратился к остановившему его солдату. «Ну, так скажи мне теперь пароль». – «Пароль, – признался грозный часовой, – но я его не знаю».

Перед смертью де Флер работал вместе с Франсисом де Крауссе над пьесой, два первых акта которой последний сохранил для нас; она называлась «Женевские жеманницы». Это была остроумная, но не злая сатира на Лигу наций. Баронесса Грегуар, которой перевалило уже за сорок, увлекается международными делами. Ее называют музой Леманского озера; она с нетерпением ожидает и добивается при помощи дипломата Марселя де ла Вьевиль официального назначения делегаткой пятой комиссии. Ей поручают все вопросы, относящиеся к общественной морали, к запрещению продажи наркотиков и торговли женщинами, помощи падшим женщинам, надзору за гаремами и упорядочению волокитства во всем мире. Де Флер довольно остро посмеялся над дипломатами. «Наш великий закон на Кэ д'Орсе – принудить наш ум никогда не вмешиваться». Барон Грегуар был философом пьесы. «Женева, – говорил он своему другу ван Петерсбому, – была вначале предметом веры, а затем стала предметом моды; прежде говорили о сессии в Женеве, а теперь сессия сделалась сезоном». Робер де Флер уважал Лигу наций, но потешался – и не без основания – над тем, что происходило за кулисами.

С 26 по 31 марта 1927 года Вена отмечала сотую годовщину со дня смерти Людвига ван Бетховена. Я представлял французское правительство.

* * *

По своей должности мне пришлось в декабре 1927 года участвовать в праздновании в честь Огюста Родена; это был день, когда открыли для посетителей сады его музея.

* * *

В мае 1927 года правительство поручило мне передать кардиналу Люсону ключи собора в Реймсе, в основном восстановленного. Это было волнующим событием для уроженца Шампани. Собор был сожжен в сентябре 1914 года, подвергся бомбардировке в феврале 1915 года и разрушен в 1917 году. Этот памятник, представлявший одно из лучших творений французского возрождения XIII века, воплощал лучшие традиции нашего народа, как и самые сокровенные тайны нашего искусства; это творение, отражавшее жизнь целой эпохи и целой страны, украшенное столь одухотворенными образами, эта живая библия смогла быть реставрирована благодаря искусству изумительного мастера, г-на Дене, усилиям французского правительства и подписке за границей. Один г-н Рокфеллер дал нам до 6 миллионов на восстановление кровли. Ко времени моей поездки в Реймс реставрационные работы еще не были закончены; еще не было возможности вернуть церковнослужителям хоры, часовню и боковые приделы; но знаменитый ангел уже вновь улыбался, и достигнутый результат свидетельствовал о способности омоложения, о жизненной силе нашей страны.

В ноябре на конгрессе радикалов в Анжере министры-радикалы успешно защищались по вопросу конгрегации миссионеров за границей. Но после нашего отъезда г-н Жозеф Кайо заставил проголосовать решение, обязывающее нас выйти из правительства. Так мы расстались с г-ном Пуанкаре.

* * *

В апреле 1928 года избиратели были призваны к избирательным урнам. Эти выборы принесли поражение нашей партии.

В оппозиции (ноябрь 1928 года – 1932 год)

Лион продолжал процветать, несмотря на тяготы, принесенные войной. Обыкновенные расходы муниципального бюджета 1929 года достигли суммы в 131 миллион, в то время как в 1914 году они составляли 19 миллионов. И все же это увеличение было ниже, чем увеличение, вытекающее из учета индекса стоимости жизни. Финансовое положение было удовлетворительным: в конце каждого отчетного года мы регистрировали значительные доходы. Несмотря на отсутствие всяких городских пошлин, Лион меньше страдал от дополнительных налогов, чем большинство других крупных французских городов.

Заканчивалась постройка новой больницы. Были сданы в эксплуатацию новые бойни Ла Муш, которые обошлись в 80 миллионов франков. Был открыт стадион, учреждены новые школы, и среди них – большая школа ткачества, также построенная талантливым архитектором Тони Гарнье. Постройка крупных жилых блоков улучшила жилищные условия рабочих. Мы предприняли также постройку величественной биржи труда, достойной рабочего населения Лиона. В 1927 году наша знаменитая школа Мартиньер была преобразована в национальную школу. Процветала и ярмарка, несмотря на конкуренцию многочисленных подражателей; мы строили для нее дворец.

Необходимо было предоставить Лиону современную санитарную организацию. В течение ряда лет меня чрезвычайно беспокоили антигигиенические условия работы на частных скотобойнях. С начала 1929 года была пущена в ход скотобойня, организованная на строго научных началах. Помимо изготовления мясной муки, сала и костяной муки, было налажено дробление раковин устриц, идущих на корм домашней птице. Трудности вывоза кухонных отбросов представляют для больших городов одну из самых важных задач. Я поручил специально обследовать крупнейшие кремационные устройства для сжигания отбросов во Франции и за границей. Вслед за этим обследованием была выработана программа и объявлен конкурс. Был принят проект берлинской фирмы Бамаг Меген, включающий печи Хеенана и Фруда с двойными решетками. Для установки выбрали место на берегу Роны, к югу от Лиона, в конце проспекта Леклерка. Она примыкала к муниципальным скотобойням и должна была снабжать их паром. Был предусмотрен участок для постройки центральной дезинфекционной станции. Все три завода составили, таким образом, единую группу санитарных установок. Кремационная установка обошлась около 23 миллионов. Печи зажгли в ноябре 1931 года. Этот завод, уничтожавший ежегодно 75 тысяч тонн отбросов, послужил прототипом для аналогичных установок в Бордо, Руане, Марселе, Нанси и в некоторых других городах.

17 июля 1929 года от имени своей партии я принял участие в дебатах по поводу возмещения французского долга Соединенным Штатам. 29 апреля 1926 года в Вашингтоне было заключено соглашение. Нас просили его одобрить. Мы не оспаривали законность долгов; мы считали, что необходимо платить и уважать подписи, ибо мы были сторонниками замены системы военных гарантий и грубой силы системой международных договоров. Мы признали долг в тех размерах, в которых он был установлен соглашениями в Лондоне и в Вашингтоне, но я высказал опасения, что план Юнга не будет выполнен. Я настаивал на том, что ратификация соглашения о долгах должна сопровождаться оговоркой о платежеспособности. Я требовал для Франции, «многострадальной матери победы», того же преимущества, которое Великобритания предоставила Австрии по Венскому договору, исходя из того, что эта страна была главным полем битвы в войне с Империей.

Мне пришлось во время моего выступления говорить об эвакуации Рура и напомнить, что она была проведена с полного согласия маршала Фоша; я напомнил и о роли, которую сыграл генерал Детикер. Привел я также и ноту лорда Бальфура от 1 августа 1922 года[111]111
  В ноте Бальфура от 1 августа 1922 года, обращенной к должникам Англии, заявлялось о готовности Англии согласиться на снижение долгов, но не ниже той суммы, которую сама Англия была должна США. – Прим. ред.


[Закрыть], в которой он желал достижения общего урегулирования, и план Бонар Лоу от января 1923 года. Эти экскурсы в прошлое понадобились мне для того, чтобы показать палате, как подписание конвенции Меллон – Болдуин в январе 1923 года нарушило финансовую солидарность союзников и помешало общему соглашению с Соединенными Штатами, лишив ноту Бальфура действенности. В заключение я потребовал, чтобы подписанию соглашений предшествовало принятие некоторых оговорок.

Эти оговорки были вотированы палатой депутатов на втором заседании 20 июля 1929 года и сенатом на заседании 26 июля. Оговорки палаты были сформулированы следующим образом:

«Оказавшись перед лицом ратификации соглашений, заключенных в Лондоне и Вашингтоне, и находясь накануне того дня, когда правительство примет участие в работе международной конференции, палата вновь выражает свои братские чувства народам, сражавшимся во время мировой войны бок о бок с Францией, и, считая, что Франция не сможет изыскать, не расстроив серьезным образом свою национальную экономику, необходимые средства для выполнения соглашений от 29 апреля и 12 июля 1926 года, если Германия не будет регулярно выполнять свои обязательства, заявляет, что обязательства, возложенные на страну в силу указанных соглашений, должны быть покрыты исключительно за счет сумм, которые Германия должна уплатить Франции, помимо тех, которые предназначены для репараций».

Но правительство не допустило, чтобы оговорки парламента были включены в текст закона, изданного в форме одной статьи, составленной в следующих выражениях:

«Президент республики уполномочен ратифицировать соглашение, заключенное в Вашингтоне 24 апреля 1926 года между правительством Соединенных Штатов Америки и правительством Французской Республики в целях консолидации и выплаты в течение 62 лет путем ежегодных взносов долгов Франции Соединенным Штатам Америки».

На нашем съезде в Реймсе в октябре 1929 года наш председатель Даладье заклеймил «род нового феодализма, стремящегося заменить прежний воинственный национализм империализмом бизнеса, чье могущество проявляется в тех привилегиях как денежного, так и социального порядка, которые он вырывает для себя у всех правительств; новую олигархию, которая наводнила континенты, пересекла моря, которая располагает всем могуществом кредита и завтра поработит крестьянина, потому что она одна имеет право дать ему удобрение и машины, необходимые для механизированного сельского хозяйства; которая заставит рабочего рационализированных заводов не только работать, но и подчиниться некоей предпринимательской опеке, знаменующей конец индивидуальной свободы; это феодализм, который стремится поработить все демократии». Господин Даладье высказался за единую школу, за программу ВКТ, за государственную реформу и за создание левого правительства в связи с разразившимся двумя днями раньше министерским кризисом. Г-н Бержери энергично выступил против концентрации[112]112
  Под концентрацией здесь подразумевается политика так называемого «национального единения», то есть блокирование всех буржуазно-республиканских партий, осуществлявшаяся под руководством реакционных правых сил при правительстве Пуанкаре (1926-1929). – Прим. ред.


[Закрыть] и за союз с социалистами. Партия требовала, чтобы с 5 февраля 1930 года был введен в действие, несмотря на бешеную кампанию консерваторов, закон о социальном страховании, принятый в апреле 1928 года.

Г-н Жан Монтиньи, чье выступление вызвало министерский кризис, радовался открывшейся надежде составить левое большинство при помощи демократической внешней политики. «Оставаясь по-прежнему верными, – говорил он с одобрения г-на Кайо, – дружбе с Англией, в которой мы видим одну из главных основ нашей внешней политики, мы хотим работать над проблемой франко-германского сближения и оказать доверие республиканской Германии». Г-н Монтиньи энергично атаковал националистическую правую, «барахтающуюся между своим желанием главенствовать и властвовать и своими предрассудками и антипатиями»; он упрекал ее в отступничестве. Подняв кампанию против ревалоризации, она провела стабилизацию по низкой ставке, чтобы остаться у власти; после кампании против ратификации долгов она ратифицировала их без включения пункта о гарантии, без каких-либо серьезных оговорок.

Какой великолепный порыв! Какие бичующие слова! «Когда мы занимаем места в парламенте, – воскликнул г-н Монтиньи, – то делаем это для того, чтобы послужить своим принципам, в то время как вы, господа правые, цепляясь за власть, отказываетесь и отрекаетесь от своих убеждений». Подобная суровая мораль импонирует. Оратор с полным основанием упрекал правительство в том, что оно скрыло тот факт, что принятие плана Юнга влекло за собой эвакуацию Рейнской области. В Гааге г-н Бриан был вынужден отказаться от тезиса коммерциализации долгов, произведенной до эвакуации Рейнской области. Изложив внешнюю политику партии радикалов, Монтиньи закончил следующим образом: «Ее осуществление не только нуждается в объединении левых сил, но настоятельно требует его. Мы имеем право сказать нашим противникам: с вашим присоединением к политике мира обстоит точно так же, как и с вашим присоединением к республике. Вы примкнули к этой политике мира только для того, чтобы погубить ее… Объединение левых сил стало неотложной необходимостью». Г-н Монтиньи умолял г-на Леона Блюма пойти на это объединение. «Дорогой Леон Блюм, я прошу вас об этом; если вы пропустите этот случай, ставший международным[113]113
  Здесь, по-видимому, имеется в виду тот факт, что в 1929 году в ряде западных стран (Германия, Англия, Швеция и др.) социал-демократические партии либо возглавляли правительства, либо входили в их состав. – Прим. ред.


[Закрыть], когда еще представится вам другой! Может быть, никогда!»

Я выступил в свою очередь и напомнил, что план Дауэса дал Франции 25 миллиардов франков, затем я подверг рассмотрению проблему Европейской федерации, предложенную Аристидом Брианом. Я указал, что магнаты ведущих отраслей промышленности Европы (сталь, поташ, азот, лампочки накаливания, труболитейная), не дожидаясь сближения государств или опережая его, организуют картели для защиты собственных интересов в ущерб интересам народов. Я предлагал Европе попытаться достичь того, что только что осуществила Америка на конференции в Гаване[114]114
  На VI панамериканской конференции, происходившей в Гаване с 16 января по 20 февраля 1928 года, среди прочих решений была принята конвенция о статуте Панамериканского союза и его Руководящего совета как постоянных органов панамериканских конференций, хотя и с ограниченными правами. Именно это, видимо, имеет в виду Эррио. – Прим. ред.


[Закрыть]. Г-н Дюмениль потребовал, чтобы моя речь была напечатана, хотя, быть может, впоследствии упрекал себя за свою благожелательность. К концу этого заседания г-н Даладье сообщил нам, что президент республики поручил ему формирование нового правительства.

На 27 съезде моей партии в Гренобле в октябре 1930 года я говорил о том, что радикалы должны трудиться для мира, не забывая ни на минуту о безопасности страны. Я выразил пожелание увидеть Германию и Францию примиренными, приветствовал республиканцев за Рейном, однако высказался против пересмотра договоров, потому что, сказал я, «я не верю в то, чтобы при удобном случае приняли в соображение этот пересмотр», и потому что впервые в истории договор 1919 года был дополнен Уставом Лиги наций, статья 19 которого открывала путь для разрешения трудностей, могущих «поставить под угрозу мир во всем мире». Я напомнил три принципа моей неизменной доктрины: безопасность, арбитраж, разоружение. После провала протокола я предложил, чтобы Франция приняла участие в конференции по разоружению и даже проявила инициативу. «Необходимо, – заявил я, – чтобы она делала это искренне, но со своей стороны я соглашусь на разоружение лишь в той мере, в какой оно будет одновременно проведено всеми нациями, и в той мере, в какой эти нации согласятся взаимно гарантировать себя от всех случайностей, с которыми мы должны считаться даже при беглом взгляде на карту». «В этой проблеме, как говорят математики, есть два фактора, из которых один – безопасность, должен расти по мере уменьшения другого – вооружения». Я настаивал на проблеме вооружения. «Мы не хотим, чтобы в случае чего страна оказалась безоружной и могла прикрыться лишь грудью своих сынов».

В октябре 1930 года маршал Петен прибыл в Лион на открытие памятника солдатам-лионцам, погибшим за Францию. В ночь с 12 на 13 декабря 1930 года страшная катастрофа потрясла наш город. Несколько последовательных оползней в Фурвьере разрушили ряд домов и погребли под развалинами 19 пожарников, в том числе одного капитана, одного полицейского, трех стражников и 16 гражданских лиц. Провал достигал 300 метров глубины.

* * *

Организация работ на Роне налаживалась очень медленно. Закон, утвердивший программу, был обнародован 27 мая 1921 года; устав общественной администрации был введен в действие лишь десять лет спустя, 13 января 1931 года. Участвовать в «Национальной компании Роны» было разрешено: а) следующим департаментам: Эн, Ардеш, Буш-дю-Рон, Дром, Гар, Эро, Изер, Луара, Сона и Луара, Рона, Савойя, Верхняя Савойя, Сена, Воклюз; б) коммунам, входящим в эти департаменты; в) профсоюзам этих коммун, торговым палатам и сельскохозяйственным палатам, чьи округа находятся, полностью или частично, на территории этих департаментов. К участию в «Национальной компании Роны» могли быть допущены промышленники, предприятия которых нуждались в электрической энергии и воде, акционерные общества и частные лица.

9 июня 1931 года на трибуну поднялся г-н Шассень-Гуайон, уполномоченный группы республиканского демократического союза. Послушаем его. «Господа, во время последних обсуждений бюджета важную роль сыграл страх перед избирателем… И все же он не заставил огромное большинство из нас… обратиться к мудрости… Я хотел бы признать теа culpa[115]115
  Меа culpa (лат.) – моя вина. – Прим. ред.


[Закрыть], смиренно повиниться и, если позволите, распространить этот акт на возможно большее число моих коллег… Мучимые угрызениями совести, некоторые мои друзья и я считаем, хотя мы, может быть, и не являемся самыми виновными, что в течение почти 18 месяцев, чувствуя приближение выборов, мы совершали, множили и нагромождали ошибку на ошибку, неосторожность на неосторожность, мотовство на мотовство… Мы растратили значительную часть средств, сэкономленных под руководством г-на Пуанкаре, нашего великого национального казначея, и большую часть созданных им резервов… Мы истратили все эти суммы без ощутимой и существенной пользы для того или иного класса наших сограждан… Потому что все эти безрассудные щедроты, способные ввести в заблуждение большинство, имеют скоропреходящий характер и вскоре не столько обогатят, сколько принесут несчастье тем, кто стал их объектом». Г-н Шассень-Гуайон критиковал затем бюджет, поистине «бюджет предвыборной пропаганды», сохраняющий равновесие только с виду.

Я продолжал следить за эволюцией Советской России. Сталин с каждым днем все более проявлял себя как дальновидный и сильный государственный деятель. 23 июня 1931 года он произнес на совещании хозяйственников речь, в которой проанализировал результаты выполнения плана индустриализации. Он выражал беспокойство по поводу отставания некоторых отраслей промышленности, особенно угольной промышленности и черной металлургии, и требовал изменения старых методов работы. Крестьянин, видя, что его положение улучшается, говорил он, оседает в деревне. Нужно, следовательно, механизировать наиболее тяжелые процессы труда и набирать рабочую силу в порядке договоров с колхозами. Нужно также ликвидировать текучесть рабочей силы в эпоху, когда сложное техническое оборудование приобретает все большее значение. Сталин ясно высказался против уравниловки в области зарплаты, которая не может вызвать у неквалифицированного рабочего желание стать квалифицированным рабочим. «Надо, – мужественно заявляет он, – организовать такую систему тарифов, которая учитывала бы разницу между трудом квалифицированным и трудом неквалифицированным… Нельзя терпеть, чтобы каталь в черной металлургии получал столько же, сколько подметальщик. Нельзя терпеть, чтобы машинист на железнодорожном транспорте получал столько же, сколько переписчик. Маркс и Ленин говорят, что разница между трудом квалифицированным и трудом неквалифицированным будет существовать даже при социализме, даже после уничтожения классов, что лишь при коммунизме должна исчезнуть эта разница, что, ввиду этого, «зарплата» даже при социализме должна выдаваться по труду, а не по потребности»[116]116
  Текст дан по оригиналу – см. И. В. Сталин, Соч., т. 13, стр. 57.


[Закрыть]. Итак, в то время как во Франции, которая информирована хуже всех в Европе, пристрастная пресса печатает о советском режиме все глупости, которые требуют от нее ее хозяева, государственный деятель Кремля устанавливает закон разума для хозяйственников, профсоюзов, предприятий и мастерских, дабы обеспечить русскую промышленность кадрами, справиться с текучестью рабочей силы, дать рабочему возможность улучшить свою участь в процессе труда. Я видел очень часто в нашей стране, как профсоюзные организации боролись за уравнение зарплаты в угоду пожеланиям большинства, то есть чернорабочих. Сталину нужны квалифицированные рабочие; он хочет дать своему народу удовлетворение всех его материальных и, как он говорит, культурных потребностей, хорошие жилища, хорошее питание, то есть те условия жизни, которые позволили бы требовать от него строгой дисциплины и «ударничества»; он хочет также правильной организации труда на предприятиях и ответственности, на которой он особенно настаивает.

Безответственность причинила России огромный ущерб, особенно при перевозках по железным дорогам. Чтобы добиться роста производительности труда, Сталин кладет конец этому беспорядку, – он устанавливает ответственность на всех ступенях производства. Благодаря гигантскому росту своего производства Советской России в 1931 году уже недостаточно тех ресурсов металла и угля, которые ей дает Украина. Она создала новые каменноугольные и металлургические базы на Урале и в Кузнецком бассейне, она собирается открыть их и в Сибири, обрабатывать цветные металлы в Туркестане и Казахстане. Ей, следовательно, нужны новые инженеры, новый командный состав. Поэтому Советское правительство распахнуло перед рабочим классом двери высших учебных заведений по всем отраслям народного хозяйства; в них поступили сотни тысяч молодых рабочих и крестьян. С другой стороны, производственно-техническая интеллигенция будет формироваться из инициаторов социалистического соревнования, вдохновителей трудового подъема, вожаков «ударных бригад».

И в другом вопросе. Сталин проявляет свою твердость. «Среди этих товарищей имеется не мало беспартийных. Но это не может служить препятствием к тому, чтобы смелее выдвигать их на руководящие должности. Наоборот, именно их, этих беспартийных товарищей, следует окружать особым вниманием, следует выдвигать на командные должности, чтобы они убедились на деле, что партия умеет ценить способных и талантливых работников[117]117
  Текст дан по оригиналу – см. И. В. Сталин, Соч., т. 13, стр. 68.


[Закрыть]. (Курсив мой. – Э. Э.) Поступать иначе значило бы вести «реакционную и глупую» политику. «Наша политика состоит вовсе не в том, чтобы превратить партию в замкнутую касту. Наша политика состоит в том, чтобы между партийными и беспартийными рабочими существовала атмосфера «взаимного доверия», атмосфера «взаимной проверки» (Ленин). Благодаря этому мудрому либерализму Сталин положил конец «саботажу» старой технической интеллигенции. «Спецеедство» «всегда считалось и остаётся у нас вредным и позорным явлением». Наконец, он отказывается от коллегиального управления предприятиями и заменяет его управлением единоличным.

20 июня 1931 года президент Гувер опубликовал свою знаменитую декларацию. Он предложил приостановить на год все платежи по межправительственным долгам, по так называемым репарационным долгам и по займам помощи. При условии утверждения конгрессом американское правительство отсрочит все платежи по задолженности иностранных правительств на один фискальный год начиная с 1 июля при условии, что все крупные державы-кредиторы также отсрочат на год все платежи по межправительственным долгам. Г-н Гувер объяснял, что цель этого мероприятия – посвятить следующий год задачам экономического восстановления мира. Он рассчитывал этим путем облегчить подъем Соединенных Штатов, ослабить последствия снижения цен на иностранные товары и неверия в политическую и экономическую стабильность за границей, развить американский экспорт, уменьшить безработицу и бороться со снижением цен на продукты сельского хозяйства в Соединенных Штатах. Он предлагал американскому народу быть в своих собственных интересах мудрым кредитором и хорошим соседом.

Однако президент Гувер добавил: «Я хочу воспользоваться этим случаем также для того, чтобы откровенно высказать свой взгляд на наше отношение к германским репарациям и к задолженности нам европейских союзных правительств. Наше правительство не участвовало в определении репарационных обязательств и не высказывало своего мнения при их установлении. Мы намеренно не участвовали как в установлении общих репараций, так и в распределении колоний или частной собственности. Погашение задолженности нам союзников по военным ссудам и по долгам на восстановление было урегулировано на основе, не предусматривающей германские репарации и не связанной с ними. Вследствие этого репарации представляют полностью европейскую проблему, к которой мы не имеем отношения.

Я ни в каком смысле не одобряю аннулирования причитающихся нам долгов. Это мероприятие не способствовало бы созданию в мире обстановки доверия. Ни одна из стран, являющихся должниками в отношении нас, никогда этого не предлагала. Но так как основой урегулирования этих долгов была платежеспособность должника в нормальных условиях, то мы будем лишь следовать своей собственной политике и принципам, если примем во внимание ненормальные условия, существующие сейчас в мире». И далее: «Мы не вовлекаемся в обсуждение чисто европейских проблем, к которым принадлежит уплата германских репараций. Мы лишь проявляем нашу готовность содействовать быстрому восстановлению мирового благосостояния, в котором так сильно заинтересован наш собственный народ….»[118]118
  Текст дан по «План Юнга и Гаагская конференция 1929-1930 гг.» Документы и материалы, М. – Л., 1931 г., стр. 233-234.


[Закрыть]

В своем ответе от 24 июня 1931 года французское правительство заявляло, что оно целиком разделяет возвышенные чувства, которыми руководствовался Гувер в своем предложении. Оно напоминало о том, что доказало свое желание сотрудничать в деле экономического восстановления мира, согласившись на последовательные сокращения немецкого долга и осуществив досрочную эвакуацию третьей зоны Рейнской области в обмен на полное и окончательное урегулирование системы репараций, достигнутое в Женеве 16 сентября 1928 года. Оно заявляло о своей готовности передать предложение Гувера на рассмотрение французских палат, требуя одновременно сохранить безусловный ежегодный взнос, не подлежащий отсрочке по плану Юнга. Оно соглашалось передать в распоряжение Банка международных расчетов сумму, эквивалентную французской доле в годовом взносе, не подлежащем отсрочке. Переданные таким образом суммы могли бы быть использованы для расширения кредита в Германии, а также в странах Центральной Европы. Правительство напоминало, что французский государственный долг превышал примерно в четыре раза долг рейха. Та часть декларации Гувера, в которой он отказался признать малейшую связь между проблемой репараций и проблемой долгов, была оставлена без ответа.

Франко-американское соглашение от 6 июля 1931 года содержит следующие положения: 1) приостановка выплаты межправительственных долгов с 1 июля 1931 года по 31 июня 1932 года; 2) несмотря на это, рейх обязан сделать свой безусловный ежегодный взнос, но французское правительство согласно, чтобы эти суммы были помещены Банком международных расчетов в гарантированные облигации германских железных дорог. Прочие положения касались исчисления процентов, а также мер, которые следовало принять в интересах стран Центральной Европы, подпадающих под мораторий Гувера. Франция оставляла за собой право потребовать от германского правительства необходимых гарантий относительно использования исключительно в экономических целях тех средств бюджета рейха, которые высвободятся благодаря этим мерам.

25 октября 1931 года было опубликовано коммюнике о результатах переговоров между Гувером и Лавалем в Вашингтоне. «Мы рассмотрели, – заявляли они, – мировое экономическое положение и связанный с ним весь комплекс международных проблем; проблемы будущей конференции по ограничению и сокращению вооружений; влияние депрессии на платежи по межправительственным долгам; стабилизацию международных валют и другие финансовые и экономические вопросы…» Что касается межправительственных обязательств, то мы признали, что до истечения моратория Гувера может понадобиться дополнительное соглашение, охватывающее период экономической депрессии, соглашение, относительно пределов и условий которого наши два правительства делают необходимые оговорки. Инициатива этого соглашения должна будет исходить от наиболее заинтересованных европейских держав, в рамках соглашения, действующего до 1 июля 1932 года. В вопросах золотого паритета, стабилизации валюты и восстановления доверия этот документ был очень туманным.