Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)

Британское правительство высказывалось не против целей протокола, а против его последствий. Остин Чемберлен признал обязательства Англии в отношении Франции и Бельгии, ее заинтересованность в их восточных границах и ее долг содействовать их безопасности. «Все самые большие войны, которые мы вели, имели целью помешать какой-нибудь одной большой державе господствовать в Европе и в то же время на побережье Ла-Манша и над нидерландскими портами… Это угроза для нашей безопасности; мы никогда не избегали этого вопроса и никогда не сможем позволить себе игнорировать его». Остин Чемберлен уточнил, что в силу статей 42 и 44 Версальского договора Англия взяла на себя обязательства относительно левого берега Рейна и демилитаризованной зоны.

Потом он рассмотрел немецкие предложения более свободно, чем до своего отъезда в Женеву; в свою очередь он создал себе иллюзии на их счет, так как видел в них гарантию Германией статус-кво на Западе и окончательное устранение войны. Здесь Ллойд Джордж прервал его, чтобы спросить, признала ли Германия одновременно свои западные и свои восточные границы. Остин Чемберлен ответил, что в отношении Востока Германия отказалась не вообще от изменений, а от изменений путем войны. Он сам отказался предложить Франции и Бельгии односторонний гарантийный пакт, но согласился изучить в соответствии с германским предложением вопрос об участии в оборонительных союзах. Эта политика предполагала вступление Германии в Лигу наций, разоружение и эвакуацию Кёльна.

При всем ее остроумии фраза Остина Чемберлена относительно купола св. Павла была неверной. В протоколе не было ничего такого, чего бы в принципе не содержалось в Уставе, ничего, что бы уже не было принято подписавшими державами. Протокол был, так сказать, официальным упорядочением положений Устава. Все подписавшие государства обязывались предоставить государству, ставшему жертвой агрессии, всю свою экономическую и финансовую поддержку, отказав в ней агрессору; они согласились обеспечить (в пользу жертвы агрессии и против агрессора) свободный пропуск через свою территорию товаров, продовольствия, военного снаряжения и войск как государства, подвергшегося нападению, так и тех, которые пришли бы к нему на помощь. В 1935 году, во время итало-абиссинского конфликта, Англия смогла оценить ошибку, сделанную ею в 1925 году. Памятная речь Сэмюэля Хора послужила (десять лет спустя) ответом на речь Остина Чемберлена.

Признание Советов

Я связываю со своей мирной политикой проявленную мною под градом тяжких оскорблений инициативу по восстановлению дипломатических отношений между Францией и Советским правительством. Это было последствием моего исследовательского путешествия в 1922 году.

Отсутствие каких-либо официальных отношений с правительством, фактически в течение семи лет сохранявшим власть в России, создавало ненормальное положение, идущее во вред нашим подданным, поскольку оно не позволяло французскому правительству действенно выполнять по отношению к ним свой долг защиты. Я вполне убедился в этом во время своего пребывания в Москве, когда я поставил себе задачей спасти молодого французского офицера, арестованного и приговоренного к смерти по обвинению в шпионаже. 19 июля 1924 года Чичерин телеграфировал мне:

«Советское правительство принимает к сведению с глубоким удовлетворением ваши дружественные заявления относительно предстоящего в скором времени разрешения вопроса о возобновлении нормальных отношений между нашими странами. Наше правительство приветствует также с удовлетворением ваше решение предоставлять в возможно широкой мере визы советским гражданам, желающим посетить Францию, и оно займется с той же дружественностью и благожелательностью этим вопросом, равно как и другими, могущими возникнуть вопросами, причем будет рассматривать отдельные частные случаи с теми же дружественными намерениями. Французские граждане будут поставлены в этом отношении в такое же положение, в каком находятся граждане других стран, которые, впрочем, обычно ведут переговоры экономического характера с нашими торговыми представителями за границей перед тем, как прибыть в Москву для их завершения. Замедления и затруднения в делах подобного рода в отношении к Франции являются лишь неизбежным результатом отсутствия сношений между нашими правительствами, за что советское правительство ни в какой мере не является ответственным»[100]100
  Печатается по тексту газеты «Известия» № 164 (2199) от 20 июля 1924 года, телеграмма Чичерина датирована 18 июля 1924 года. – Прим. ред.


[Закрыть].

Необходимость установления отношений с Россией была настолько настоятельной, что даже державы, не признавшие московского правительства, были вынуждены, например, допустить уполномоченных Советского Союза в качестве единственных правомочных представителей России при разрешении вопроса о проливах[101]101
  Имеется в виду Лозаннская конференция 20 ноября 1922 года – 24 июля 1923 года. Предложение Советскому правительству прислать своих представителей для принятия участия в обсуждении вопроса о проливах было направлено 27 октября 1922 года от имени правительств Франции, Великобритании и Италии. – Прим. ред.


[Закрыть]. Предыдущие французские правительства ставили признание де-юре Советского правительства в зависимость от следующих условий: 1) возобновление уплаты процентов по русским займам и погашение задолженности по ним; 2) взаимный отказ от каких-либо претензий в связи с понесенными убытками; 3) справедливая компенсация французских граждан, лишившихся своего имущества вследствие революции; 4) отказ от всякого вмешательства во внутреннюю политику Франции.

Однако, когда я пришел к власти, Италия и Англия уже признали Советское правительство. После консультации 20 и 30 июня с заинтересованными группами относительно необходимых мер предосторожности я учредил комиссию под председательством г-на де Монзи для изучения условий возможного признания; она предложила признание де-юре с рядом оговорок; над собственностью прежних русских правительств учреждалась администрация по секвестру.

28 октября 1924 года я направил следующую телеграмму Рыкову, председателю Совета Народных Комиссаров, и Чичерину, комиссару иностранных дел:

«В развитие министерской декларации 17 июня 1924 года и Вашего сообщения 19 июля правительство республики, верное дружбе, соединяющей русский и французский народы, признает де-юре, начиная с настоящего дня, правительство СССР, как правительство территории бывшей Российской империи, где его власть признана жителями, и как преемника в этих территориях предшествующих российских правительств.

Оно готово поэтому завязать теперь же регулярные дипломатические сношения с правительством Союза путем взаимного обмена послами.

Нотифицируя это признание, которое не может нарушить ни одного из обязательств и договоров, принятых и подписанных Францией, правительство республики хочет верить в возможность общего соглашения между двумя нашими странами, вступлением к которому является восстановление дипломатических сношений. Ввиду этого оно особо оговаривает права французских граждан, основанные на обязательствах, принятых Россией или ее подданными при предшествующих правительствах, соблюдение которых гарантировано общими принципами права, остающимися для нас основами международных взаимоотношений. Те же самые оговорки относятся к той материальной ответственности, которую Россия взяла на себя начиная с 1914 года по отношению к французскому государству и его подданным.

Руководствуясь этим и желая еще раз служить интересам мира и будущего Европы, правительство республики преследует цель найти совместно с Союзом справедливый и практический выход, который позволил бы восстановить между двумя нациями нормальные дипломатические и торговые взаимоотношения в случае, если французское доверие найдет справедливое удовлетворение. Как только Вы заявите о Вашем согласии начать переговоры общего характера и более специальные экономического характера, мы готовы принять в Париже Ваших делегатов, снабженных полномочиями с тем, чтобы они встретились для переговоров с нашими уполномоченными.

До благополучного исхода этих переговоров договоры, конвенции и соглашения, существовавшие между Францией или французскими гражданами и Россией, не должны иметь силы; правовые взаимоотношения между французами и русскими, возникшие до установления власти Советов, продолжают регулироваться прежними нормами; также будет отсрочена ликвидация всяких расчетов между двумя государствами, причем все меры для ограждения интересов России во Франции или уже приняты или будут приняты.

Наконец, следует считать, что отныне невмешательство во внутренние дела является правилом, регулирующим взаимоотношения между двумя странами.

Эррио».

* * *

29 октября 1924 года я получил следующий ответ:

«Всемерно приветствуя предложение Французского правительства о полном восстановлении нормальных дипломатических сношений между Союзом ССР и Францией с немедленным обменом послами и о безотлагательном открытии переговоров, имеющих целью установление дружественных отношений между народами Союза ССР и Франции, Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР выражает уверенность в том, что по всем вопросам, упомянутым в телеграмме председателя совета министров Французской республики от сегодняшнего дня, может быть достигнуто соглашение между обоими государствами к величайшей выгоде для народов Союза ССР и Франции при наличии доброй воли с обеих сторон и безусловного уважения к их взаимным интересам. Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР приписывает серьезнейшее значение устранению всяких недоразумений между Союзом ССР и Францией и заключению между ними общего соглашения с целью создания прочной основы для дружественных отношений между ними, руководствуясь при этом постоянным стремлением Союза ССР к действительному обеспечению всеобщего мира в интересах трудящихся масс всех стран и к дружбе со всеми народами. В частности, Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР подчеркивает значительную выгоду для обеих сторон от создания между ними тесных и прочных экономических отношений, содействующих развитию их производительных сил и торговле между ними и сближению их в хозяйственной области. Подобно французскому правительству, Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР точно так же считает взаимное невмешательство во внутренние дела обеих сторон необходимым требованием отношений с другими государствами вообще и, в частности, с Францией и приветствует заявление Французского правительства по этому вопросу. Соглашаясь на ведение переговоров между Союзом ССР и Францией в Париже, Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР доводит до сведения Французского правительства, что он поручил Совнаркому и Наркоминделу Союза ССР принятие всех мер для незамедлительного открытия этих переговоров и ведение их с целью дружественного разрешения стоящих перед обоими государствами вопросов, выражая твердую надежду на их полное урегулирование в интересах обоих государств и всеобщего мира».

Председатель Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР М. И. Калинин»[102]102
  Оба документа печатаются по русскому тексту, опубликованному в газетах «Известия» и «Правда» 29 октября 1924 года. – Прим. ред.


[Закрыть].

Внутренняя политика. Диктатура денег

На следующий день после выборов, в среду, 20 мая, Пенлеве, меня, Пуанкаре и Франсуа-Марсаля пригласили в Елисейский дворец, к г-ну Мильерану, чтобы рассказать нам об опасностях, которые нас ожидали.

* * *

Придя к власти, мы составили и опубликовали отчет о финансовом положении Франции к началу полномочий палаты тринадцатого созыва. Ни одна из цифр этого документа не могла быть опровергнута. Ни одно из его утверждений не оспаривалось.

* * *

Несомненно, что причиной финансовых трудностей Франции было огромное увеличение государственного долга между 1914 и 1924 годами и главным образом чрезмерная доля в нем текущего долга, состоящего из краткосрочных ценных бумаг (боны национальной обороны, казначейские боны, облигации, выпущенные для восстановления освобожденных областей), подлежащих погашению по номиналу в кратчайший срок. Цифры, взятые из опубликованного нашим правительством отчета, показывают этапы этого роста.

Согласно таблице, представленной финансовой комиссии сената 4 июня 1924 года ее генеральным докладчиком г-ном Анри Беранже, государственный долг Франции составлял в общем в мае 1921 года 262 миллиарда, в марте 1922 года – 283 миллиарда, в августе 1923 года – 305 миллиардов. Конечно, этот рост вызван был в значительной части восстановлением разоренных областей, но правительства покрывали с помощью займов как дефицит обыкновенного бюджета, так и дефициты бюджета расходов, подлежащих возмещению. До войны консервативная буржуазия яростно боролась против подоходного налога, принятого во всех соседних больших государствах. Она лишила Францию этого источника доходов, основанного на фискальной справедливости, который позволил бы нашей стране избежать нарастания бюджетных дефицитов и массовых займов.

Что касается текущего долга, то существовало два главных источника его роста, как это объяснили г-да Жан Монтиньи и Жак Кейзер в их брошюре «Финансовая драма и ее виновники»:

1. Боны национальной обороны, выпущенные во время войны. Их сумма достигала 24 740 миллионов на первое января 1919 года; 45 445 миллионов на 30 ноября 1919 года; 56343 миллиона на 1 июня 1924 года. Их выпуск был настолько беспорядочным, что не было возможности точно установить их сумму (с точностью до нескольких миллиардов), как сообщил об этом сенату в 1923 году в своем докладе по бюджету г-н Анри Беранже.

2. Облигации национальной обороны (выпущенные сроком на пять, шесть и десять лет), казначейские боны, эмиссии «Национального кредита» (10 миллиардов в 1922 году, 37 миллиардов к 31 июля 1924 года).

Сроки платежей по этим ценным бумагам были назначены как придется: 24 миллиарда – в 1925 году, 6 – в 1926 году, 6 – в 1927 году, 3 миллиарда 900 миллионов – в 1928 году, 9 миллиардов – в 1929 году, 117 миллионов – в 1930 году, 2 миллиарда – в 1931 году, 6 миллиардов – в 1932 году, 3 миллиарда – в 1933 году и 6 миллиардов – в 1934 году.

В своем отчете, представленном финансовой комиссии сената 4 июня 1924 года, генеральный докладчик г-н Анри Беранже сделал следующее заявление о «неотложном текущем долге»: «Этот долг состоит примерно из 60 миллиардов франков в бонах национальной обороны и в казначейских бонах сроком на три, шесть и двенадцать месяцев. Но, как явствует из статистических сведений, представленных управлению государственной отчетности, эти боны в среднем погашаются каждые шесть месяцев. Таким образом, для обеспечения нормального функционирования казначейства нужно возобновлять эти 60 миллиардов каждые шесть месяцев. Это составляет годичный оборотный фонд в 120 миллиардов франков, который должен получить одобрение народа. Если учесть, что, помимо этого годичного оборота в 120 миллиардов бон национальной обороны, казначейство должно будет осуществить платежи на сумму в 30 миллиардов для погашения облигаций, выпущенных сроком на 6 и 10 лет, по первому требованию держателей, а также по казначейским бонам, выпущенным сроком на 3, 6 или 10 лет, равно как и по внешним коммерческим долгам, подлежащим погашению (Япония, Уругвай, Аргентина, Великобритания и т. д.), то можно признать, что никогда еще положение казначейства не было таким тяжелым, каким оно будет в ближайшие месяцы, и что оно будет, как никогда прежде, нуждаться в вере населения в силу ресурсов и производительности нашей страны». Согласно частной и доверительной справке, врученной 19 апреля 1924 года г-ном Франсуа-Марсалем председателю финансовой комиссии сената, помощь, оказанная казначейству банками, достигла «за последние месяцы» суммы в 2 544 261 тысячу франков.

В заключение своего отчета г-н Анри Беранже заявил: «Финансовая проблема современной Франции является в значительно большей мере проблемой казначейской, чем бюджетной». Казначейство должно обеспечить постоянное движение более 150 миллиардов текущего или краткосрочного долга. А наши налоги составляют лишь 30 миллиардов, то есть одну шестую этой суммы. И он напомнил, что еженедельные сводки Французского банка без конца достигали потолка авансов и потолка обращения.

Немедленно началась кампания против «Левого блока». Начиная с 21 мая 1924 года «Тан» писала: «…как бы ни запоздало это предостережение, нужно объявить Франции, что она подвергается смертельной опасности. Большинство, расточительное из принципа, досаждающее частным состояниям, собирается повсюду посеять смуту… Деньги, которых нам все еще не хватает, оно будет щедро раздавать старым и новым монополиям, среди которых должно быть названо социальное страхование… Оно будет изыскивать эти недостающие средства в новых беспощадных и тиранических налогах, в конфискации капиталов, собственности, наследств, промышленной и торговой прибыли. Мы жалуемся на дороговизну жизни; вполне вероятно, что мы лишь завтра узнаем, до каких высот она может подняться. Мы должны ждать наступления невиданного финансового кризиса. Что будет представлять завтра кредит Франции? Что станется с нашим франком?» В газете «Энформасьон» от 22 мая я выступил против этого опасного для нашей национальной валюты маневра. 29 мая в той же газете я доказывал, что «на франке хотели отомстить за успех, одержанный республиканскими идеями». Я ссылался на статью, опубликованную в лозаннском «Ревю» г-ном Тьебо Сиссоном, писавшим о «крахе наших финансов, о режиме фишек, о тирании частных комитетов, об анархии в государственных учреждениях, о повсеместном беспорядке». 8 июня «Тан» снова выступила против социального страхования. 17 июня 1924 года директор Главного фондового управления вновь, заявил о своей тревоге. Он напомнил министру, что «с июля 1923 года от случая к случаю, а с начала 1924 года постоянно и в силу официозного соглашения, заключенного в то время между г-дами Ластейри и Робино, Французский банк предоставлял в распоряжение казначейства сверх авансов, предусмотренных действующими соглашениями, средства, получаемые от полного или частичного использования его свободных резервов. Для этого используется следующая процедура: подписываются боны сроком на один месяц». Высокопоставленный чиновник подсчитал, какую огромную помощь предоставлял Французский банк «сверх обычных операций по счету казначейства». Он уточнил, что к 17 июня 1924 года «не существовало никаких тайных обязательств по отношению к какому-либо учреждению, кроме Французского банка».

Подробная выборка из записей Французского банка относительно авансов, предоставленных казначейству в разных формах начиная с июня 1924 года, приложенная к письму банка г-ну Кайо от 29 апреля 1925 года, давала следующую картину, согласно еженедельной сводке на 19 июня 1924 года:

Прямые авансы – 23000 миллионов

Косвенные авансы – 1388 миллионов

Согласно этому же документу, в тот же день, 19 июня 1924 года, кредитовое сальдо текущего счета казначейства достигло 18 миллионов. А до конца месяца оставалось еще десять дней.

У г-на Клемантеля не было другого выхода, как обратиться к кредитным учреждениям. Он созвал 2 июля их представителей и добился от них авансов, необходимых для обеспечения платежей конца июня. На 3 июля положение было следующим:

Прямые авансы (в счет разрешенного максимума в 23 миллиарда 200 миллионов)	23 100 миллионов
Косвенные авансы	1 815 миллионов
Итого	24 915 миллионов

Кредитовое сальдо казначейства достигало 15 миллионов. Денежных знаков в обращении было на 40 миллиардов 416 миллионов при максимуме в 41 миллиард.

Помимо обязательств по текущему долгу (казначейские боны, боны национальной обороны, денежные вклады в казначейство, авансы Французского банка), достигавших более 90 миллиардов, в 1925 году предстояли массовые платежи по краткосрочным бонам. Цифра этих платежей на 1 июля 1924 года, согласно докладу, сделанному 17 марта 1928 года г-ном Клемантелем демократической левой сената, была следующая (в тысячах франков):

16 февраля 1925 года. Облигации национальной обороны 1915-1925 годов	333 671
1 июля 1925 года. Боны «Национального кредита», 2-й выпуск	3 290 000
25 сентября. Боны 1922 года, выпущенные сроком на 3 и 5 лет	8 236 934
8 декабря. Боны 1923 года, выпущенные сроком на 3, 6 и 10 лет, первая серия	10 090 088
Итого	2 950 693

Помимо этого, многочисленные платежи по внешним займам Англии, Соединенным Штатам, Голландии, Аргентине, Уругваю, Канаде, Египту, составлявшие во франках по курсу дня, за вычетом сумм, уплаченных в порядке бюджетных ассигнований, 950 миллионов франков.

Таким образом, общий итог достигал 22 900 693 тысяч франков.

Франция, выступавшая некогда везде кредитором, теперь была почти повсюду должником.

Когда мы пришли к власти, финансовое положение Франции было особенно тяжелым. Г-н де Муи, директор Главного фондового управления, обрисовал его министру финансов в пространной докладной записке от 27 июня 1924 года. Он писал следующее:

«Дебет авансового счета государства, открытого ему Французским банком и колебания которого показывают размер наличных средств казначейства, за последние месяцы все время удерживался на уровне, настолько близком к максимуму, предусмотренному для денежных авансов согласно условиям конвенции 14 декабря 1923 года, что, если бы не прибегали постоянно к тайным авансам банка, а изредка к различным казначейским операциям чрезвычайного характера, указанный максимум постоянно превышали бы. Я напомню, что баланс 3 января 1924 года показал, что авансы банка казначейству достигли цифры в 23 миллиарда 100 миллионов при максимуме в 23 миллиарда 200 миллионов, тогда как общая сумма тайных авансов на то же число, согласно устным сведениям, сообщенным банком, достигала приблизительно 600 миллионов. Таким образом, учитывая все элементы, превышение условного максимума, утвержденного законом, составляет 500 миллионов. С этого времени сумма авансов никогда не была ниже 22 миллиардов 600 миллионов, причем эта наиболее низкая цифра была достигнута лишь однажды – в балансе от 24 января, когда для казначейства в банке осталась еще свободная сумма в 600 миллионов, явно недостаточная для платежей в конце месяца, размер которых в среднем превышал один миллиард, а однажды, в конце мая, достиг даже 1400 миллионов».

Этот неоспоримый официальный документ показывает, что еще до нашего прихода к власти правительство постоянно прибегало к тайным авансам Французского банка. Директор Главного фондового управления сигнализировал о тенденции к ухудшению, которая должна была заставить министра обратиться за помощью к кредитным учреждениям. Одно из предшествовавших правительств добилось от парламента полномочий на увеличение с ведома государственного совета условного максимума авансов в промежутках между сессиями. Г-н де Муи рекомендовал прибегнуть к таким же мерам, поскольку общее экономическое положение, в силу повышения валютных курсов, привело к значительному увеличению количества банкнот в обращении (с начала 1923 года – 2 миллиарда). Размещение краткосрочных ценных бумаг было сокращено вследствие платежей по бонам, вызванных требованием наличных денег со стороны населения.

Г-н де Муи напомнил, что 15 апреля 1922 года он безрезультатно требовал пересмотра постоянной политики в отношении Французского банка, утвержденной соглашением от 29 декабря 1920 года. 16 октября 1923 года он требовал увеличения максимума авансов. 27 июня 1924 года он предложил довести этот максимум до 25 миллиардов. «Незачем скрывать, – добавил он, – неудобств подобной меры, и несомненно, что ее непременно сочтут за признак возвращения к политике инфляции. Однако нам кажется, что представленные ранее объяснения относительно изменений, которые были бы таким образом внесены в денежное положение, могли бы рассеять всякие сомнения; кроме того, нельзя не признать, что фактическая, если не юридическая, несостоятельность Германии и те последствия, которые это имело для равновесия французского бюджета, составляют вполне законную причину для пересмотра обязательств, которые казначейство, основываясь на обязательствах, принятых на себя Германией, сочло возможным взять на себя в 1920 году». Г-н де Муи предусматривал, что придется отказаться от маскировки положения казначейства путем тайных операций, как это сделали в 1923 году. Он надеялся, что и сам Французский банк откажется от политики дефляции, задуманной в период, когда можно было питать надежды, которые впоследствии не оправдались.

Могут спросить, почему мы не последовали советам г-на де Муи. Г-н Клемантель объясняет это в своем докладе от 17 марта 1928 года. Предложенное решение полностью развязало бы нам руки, но тогда сочли бы, что оно внушено партийными соображениями. Это не было национальным решением вопроса. Противники франка были начеку во всех уголках мира, «готовые ухватиться за малейший признак слабости, чтобы возобновить свою грозную кампанию. Если бы за границей узнали о положении казначейства и о займах у банков, доверие к нашей национальной валюте неминуемо было бы поколеблено». Мы находились накануне международной конференции, имевшей решающее значение для будущего нашей страны и особенно наших финансов. Управляющий Французского банка считал возможным сокращение авансов государству. В письме г-ну Клемантелю от 17 июля 1924 года он писал: «Опасность инфляции, в какую бы скрытую форму она ни была облечена, является смертельной опасностью, которой надо избежать любой ценой». Г-н Клемантель с одобрения совета министров вступил в борьбу. «Я считал, – заявил он, – что лучший способ борьбы – это защита первой линии окопов; ее нужно удерживать до конца, а не начинать сражение с отступления, хотя бы и стратегического».

Г-н Рене Рену высказался следующим образом: «Г-н Клемантель весьма искренне содействовал в прошлом великому делу фискальной справедливости, а именно в вопросе о подоходном налоге, чтобы его теперешние мероприятия и поправки не имели того двойного характера, который желателен для всех республиканцев: облегчить чрезмерное бремя налогов на потребление, полностью осуществить подоходный налог и одновременно закрыть все лазейки, через которые могли бы ускользнуть объекты обложения». Газете «Тан» подобные разумные заявления казались скандальными. «Самое страшное, – писала газета 24 сентября 1924 года, – это совершенное отсутствие ответственности, это великолепное спокойствие, с которым произносятся подобные угрозы».

21 октября 1924 года газета «Уэст эклер» писала: «Думало ли когда-нибудь правительство «Левого блока» о финансовой катастрофе, которая неминуемо произойдет, если французские католики перестанут открывать свои кошельки по призыву министра финансов, если они откажутся подписываться на займы, казначейские боны и боны национальной обороны, если они лишат французское государство своих капиталов, вкладывая их преимущественно в промышленные или заграничные ценные бумаги? В конце концов это их право, как и право конгрегации вкладывать в надежное место, за границей, капиталы, которыми они располагают».

Наше правительство предприняло два важных начинания:

1. Оно представило вполне сбалансированный бюджет, в который впервые был включен так называемый бюджет расходов, подлежащих возмещению, и который предусматривал на одни постоянные расходы 6305 миллионов, принимал в расчет платежи по плану Дауэса и не был рассчитан на займы. 2. Министр финансов добился в Соединенных Штатах займа на 100 миллионов долларов без всяких условий и залогов. Этот заем был перекрыт в несколько раз в течение немногих часов. Подписка на внутренний заем, против которого энергично возражали некоторые области, достигла почти 5 миллиардов, состоявших в основном из бон обороны, тем не менее остался излишек свободных денег, что позволило наполовину сократить косвенные авансы. На некоторое время положение улучшилось, но уже первый платеж в январе заставил вновь прибегнуть к помощи банков.

Декрет от 31 октября 1924 года разрешил министру финансов выпуск пятипроцентных казначейских бон.

* * *

Закон от 21 ноября 1924 года разрешил министру финансов выпустить в Соединенных Штатах в интересах казначейства семипроцентные погашаемые облигации на сумму 100 миллионов долларов. Доходы от займа передавались Французскому банку в возмещение его авансов по условиям конвенции, которую предстояло заключить. Эта конвенция, подписанная 22 декабря и ратифицированная законом от 31-го, устанавливала, что государство должно перечислить на счет Французского банка в Нью-Йорке доходы от займа в 100 миллионов долларов, заключенного на американском рынке. Французский банк откроет государству кредит во франках на сумму, соответствующую этому взносу, из расчета 5 франков 18 сантимов за доллар. Государство использует этот кредит во франках для уменьшения авансов, предоставляемых ему Французским банком, в счет суммы, подлежащей уплате к 31 декабря 1924 года, которая составила в 1924 году 1200 миллионов. В результате цифра разрешенных авансов на 1925 год была доведена до 22 миллиардов.

2 ноября 1924 года, в момент выпуска займа, газета «Уэст эклер» заявила: «Наша газета, озабоченная судьбой своих фондов, на этот раз не подпишется ни на сантим на заем г-на министра финансов. Из этих слов явствует, что она не может рекомендовать своим читателям операцию, которую она сама считает невыгодной для себя».

6 ноября она писала следующее: «Мы бы согласились, как и в прошлом, вновь отдать государству наши деньги, но отныне мы хотим знать, в какие руки они попадут и на что они будут употреблены. Однако нынешнее правительство внушает нам большие опасения». Г-да Жан Монтиньи и Жак Кейзер, перепечатавшие эти тексты, приводят и другие, аналогичные им, позаимствованные из «Пти бретон», у депутата Баланана, и из статьи в «Нувелист д'Альзас», принадлежащей перу аббата Хеги.

Кампания против правительства усилилась. Предсказывали революционные волнения, потому что мы публично отдали дань уважения Жану Жоресу, убитому фанатиком в начале войны. 4 декабря газета «Эклер» предсказывала в ближайшее время террористические покушения в Лувре, в Опере и в Мадлен. Г-да Жан Монтиньи и Жак Кейзер в своей брошюре ссылались на статью, напечатанную в «Ля Насьон бельж» от 2 декабря, на тему из «Ревью политик эпарлемантер», на статью г-на Пьера Берню в «Журналь де Женев» и на корреспонденцию из Парижа, опубликованную в «Морнинг пост», согласно которой коммунистическая революция должна была вспыхнуть в день рождества.

Узнав, что я болен, Макдональд прислал мне 14 декабря 1924 года дружественное послание. Он выражал пожелание, чтобы моя работа на благо Франции и Европы не прерывалась, и шутливо добавлял, что подобное пожелание, как он надеется, не будет истолковано как неподобающее вмешательство в наши национальные дела; он сообщал мне о своем отъезде в Индию и Панаму. При наличии всех моих трудностей я вынужден был целый месяц лежать из-за флебита.

Французский банк стремился придерживаться законного предела в 41 миллиард. 29 декабря 1924 года он направил министру финансов письмо: «Генеральный совет единодушен в своем глубоком убеждении, что увеличение законного максимума денежных знаков, находящихся в обращении, было бы самой роковой мерой. Она подорвала бы за границей доверие к нашей стране и открыла бы двери для прогрессирующей инфляции, которую ни правительство, ни банк не смогли бы потом приостановить. Нужно использовать все средства, чтобы избежать ее». Банк был охвачен тревогой и объяснял ее причины. «Не игнорируя результатов, которые могут быть достигнуты либо нашими собственными средствами, либо всеми средствами, к которым правительство уже прибегло и решило прибегнуть, генеральный совет все же чрезвычайно озабочен нынешним положением и продолжает опасаться, что их эффективности окажется недостаточно, чтобы непрерывно и постоянно сдерживать наше обращение в пределах узаконенного максимума. В самом деле, мы должны сейчас бороться с тезаврацией бумажных денег и с ростом кредитной массы, что является в значительной мере результатом роста цен. Этот рост в свою очередь, и безусловно в очень значительной мере, является результатом высокого уровня курсов, который помогает поддерживать широкий поток экспорта капиталов».