Текст книги "Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936"

Автор книги: Эдуард Эррио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 53 страниц)

24 июля второй комитет представил свой доклад Макдональду. Этот доклад, единодушно составленный, устанавливал, что военные организации, если они будут сохранены, не должны ни в чем препятствовать свободному развитию экономической деятельности.

* * *

Вопрос о военной эвакуации Рура уже ставился на наших утренних заседаниях на Даунинг-стрит, и мне стоило большого труда отвести его как не входящий в компетенцию конференции. В сущности, эта проблема тяготела над всеми переговорами. В частном письме от 24 июля Макдональд напомнил мне обязательства, взятые французским и бельгийским правительствами во время оккупации. Эти обязательства были подтверждены, писал он мне, официальными сообщениями, адресованными правительству его величества, согласно которым оккупация Рура не имела своей целью безопасность, но должна была побудить немцев платить и выполнять условия Версальского договора. Макдональд заявил мне, что английское правительство не сможет поставить своей подписи под Лондонским соглашением, если из Рура не будут выведены войска. Против плана Дауэса была настроена целая партия, которая усматривала в нем причину обострения безработицы в Англии. Премьер-министр столкнулся с коалицией либералов и лейбористов. Речь Ллойд Джорджа свидетельствовала о резкости той оппозиции, с которой он встретился. Почти вся английская печать была недовольна оккупацией Рура.

Для Макдональда эта оккупация противоречила условиям Версальского договора, признания и выполнения которого требовали от Германии. Он ни в коей степени не допускал, чтобы она была бы превращена в операцию по обеспечению безопасности, или, как он писал мне, «экстрабезопасности». По его мнению, сохранение этой оккупации потребовало бы созыва новой мирной конференции. Молчание экспертов на этот счет нельзя было истолковывать как согласие. Военная эвакуация Рура была, по мнению британского правительства, с которым я спорил, «дипломатическим последствием плана Дауэса». Лондонский кабинет считал себя не вправе вмешиваться с целью разрешения этой проблемы, но он просил, чтобы французское и бельгийское правительства «ее ликвидировали». Он оставлял за собой право не согласиться с решениями, которые будут приняты. Затем он еще раз, как это делали предыдущие британские правительства, заявил протест против военной оккупации Рура и против утверждения, что эвакуация Рура могла бы дать повод для «торговли» и, например, быть связана с Кёльнским делом.

Легко себе представить, как я был озабочен этим письмом Макдональда. Моей первой мыслью было, что надо немедленно вызвать в Лондон маршала Фоша. В пятницу, 25 июля, я вызвал его начальника штаба генерала Детикера к себе в отель «Хайд-парк» для секретной беседы. Я ввел его в курс дела и сообщил ему о своем решении. «Нет надобности беспокоить маршала, – ответил он мне, – я знаю его мнение и сообщу вам его. Если бы вы могли сделать так, чтобы завтра вечером из Рура были эвакуированы войска, вы оказали бы Франции огромную услугу». Я не верил своим ушам. «Вы сейчас меня поймете, – продолжал генерал. – Оккупация Рура не имеет ничего общего с военной оккупацией. У нас там эшелонированы войска среди сложнейшей сети всевозможных промышленных предприятий, шахт, заводов, железных дорог. Если бы положение обострилось до такой степени, что можно было бы опасаться войны, нашей первой заботой было бы отозвать их. Безопасность Франции – в оккупации Рейнской области, а не в оккупации Рура». И я действительно понял; я смог оценить разницу между подлинным военным и стратегами газетных редакций, кафе и кулуаров.

30 июля я уточнил свое предложение об арбитраже. Если отбросить сложности текста, суть этого предложения сводилась к следующему: когда репарационной комиссии придется выносить решение по вопросу, относящемуся к плану Дауэса, в прениях должен участвовать американский гражданин; при отсутствии единогласия вопрос должен быть передан на решение Гаагскому трибуналу. В случае нарушения со стороны Германии и принятия репарационной комиссией своего решения большинством голосов любой член этой комиссии мог бы апеллировать к арбитражной комиссии из трех лиц под председательством американского гражданина. Мы точно так же применили принцип арбитража к режиму трансферта и товаропоставок. Мы добивались, чтобы поставки угля, кокса и красителей продолжались и после выполнения обязательств по Версальскому договору. Я считал чрезвычайно удачным то, что Соединенные Штаты стали играть значительную роль в осуществлении контроля. Впрочем, можно было заметить, что арбитраж уже фигурировал в плане Дауэса сам по себе, и, кроме того, как говорил г-н Лион, юрист репарационной комиссии, до этого не было предусмотрено, на кого будет возложена обязанность констатировать нарушения.

2 августа Макдональд предложил германскому правительству прислать в Лондон своих представителей, «чтобы обсудить с конференцией наилучшие методы (Sic!) претворения в жизнь плана Дауэса от 9 апреля 1924 года», целиком принятого союзными правительствами. Макдональд проявлял оптимизм. «Отныне, – говорил он, – нас может разъединить только сам сатана».

Мы встретились впервые с немецкой делегацией 5 августа. Ее возглавляли три полномочных представителя – канцлер Маркс, министр иностранных дел Штреземан и министр финансов Лютер. Маркс, глава партии, в которой преобладали жители Рейнской области, мужчина меланхолического вида, слыл за человека тонкого, осторожного и своевольного, но готового на любые уступки ради освобождения оккупированных территорий и главным образом Кёльна, его родного города. Штреземан, с лицом более оживленным, обнаруживал более сильный характер; стремясь сплотить народную партию вокруг себя и укрепить ее единство с помощью своего личного престижа, сообразительный, искусный изобретатель формулировок, способный на сделки, впрочем, тщеславный и обидчивый, блестящий импровизатор, он слыл за человека, легко поддающегося внешнему влиянию и способного даже на неосторожные начинания и на искажение мысли своего собеседника. Такое впечатление он произвел на английского посла в мае 1921 года; ему говорили, что Германия потеряет всю Верхнюю Силезию, если не примет Лондонский ультиматум; впоследствии он ссылался на это заявление, требуя всю Верхнюю Силезию. Лютер принадлежал к правой партии, враждебной Франции, и был чиновником старого режима, упрямым и трудолюбивым; и все же его национализм казался менее экзальтированным, чем его коллеги Ярреса. «Генеральным комиссаром» делегации был фон Шуберт, директор англо-саксонского отдела на Вильгельмштрассе, честный и вежливый дипломат, приятный в обращении, расчетливо умеренный. В числе тринадцати лиц, представлявших германские власти, находились: статс-секретарь Брахт, доктор Шпикер, заведующий пресс-бюро, бывший главный редактор газеты «Германиа», полномочный министр Риттер и Гаус, заведующий юридической секцией, тонкий законник. Германская делегация получила инструкции от кабинета, собравшегося под председательством Эберта[94]94
  Эберт Ф. – в 1919-1925 годах был президентом Германской республики. – Прим. ред.


[Закрыть].

В день нашей встречи с немецкими делегатами Макдональд произнес длинную речь в палате общин. Он разъяснил соглашение, достигнутое между союзниками, и вкратце изложил его основные положения. Основой доклада экспертов было заключение займа, который позволит Германии выполнить свои обязательства и вновь включиться в европейскую экономическую систему. В репарационной комиссии будет заседать американский гражданин; он должен быть назначен путем единогласного голосования комиссии, а в том случае, если это единогласие не будет достигнуто, – председателем международного трибунала; он будет выступать в качестве полноправного члена при разборе случаев нарушения. Союзники обязались не применять санкций, пока не будет установлено нарушение. Комитет шести, куда войдут представители союзников и Германии, имеющий право в случае надобности ввести седьмого, нейтрального члена, разработает необходимые мероприятия для обеспечения товаропоставок.

Макдональд перечислил затем меры, принятые для обеспечения системы арбитража и гарантий. Для констатации нарушения необходимо единогласное решение репарационной комиссии; в противном случае она может обратиться к группе из трех лиц, назначенных ею единогласно или, в случае отсутствия единогласия, председателем международного трибунала. Ллойд Джордж задал вопрос: «Считает ли премьер-министр, что Франция была вправе применить на основании договора самостоятельные санкции, или же он считает, как и предыдущее правительство и его советники, что Франция не имела никакого права прибегать к сепаратным действиям без согласия остальных союзников?.. Я хотел бы знать, консультировались ли с банкирами по поводу принятого соглашения и считают ли они его достаточно удовлетворительным, чтобы рекомендовать его своим клиентам и посоветовать им авансировать для этого необходимые суммы». Макдональд выступил в защиту позиции британского правительства по вопросу сепаратных действий и заявил, что рассчитывает на соглашение с банкирами.

9 августа, в самый день моего возвращения в Париж для представления доклада совету министров, Макдональд вручил мне второе письмо, еще более настоятельное, чем первое. Французский кабинет решил ограничить срок оккупации максимально одним годом.

* * *

Когда 11 августа я снова встретился со своими коллегами на Даунинг-стрит, чтобы изложить им решение совета министров, Макдональд занял колеблющуюся позицию, Тёнис молчал. Годичный срок был одобрен послом Соединенных Штатов; по его мнению, это тот максимум, на который соглашается Штреземан.

* * *

13 августа встретились бельгийская, французская и германская делегации – все, кроме англичан, которые не хотят принимать участия в дискуссии по поводу военной эвакуации Рура. Я заявил, что французский совет министров согласен эвакуировать вновь оккупированные области максимум в течение одного года. Я настаивал на том, что мы пошли на предельно возможные уступки. Сам канцлер Маркс признал невозможность немедленной эвакуации. Меня поддержал посол Соединенных Штатов, а также делегат Японии.

* * *

Конференция пережила еще несколько кризисов. 14 августа, во второй половине дня, немцы заявили о своем намерении уехать. Это известие рассердило Макдональда, который оставил меня в своем кабинете наедине с переводчиком Камерлинком и спустился вниз, в большой зал, чтобы пожурить делегатов рейха. К нему присоединился американский посол, также крайне возмущенный. В маленьком саду министерства Лютер объявил мне, что улетает самолетом. Он рассчитывает в тот же вечер быть в Бремене. Я прекрасно понимаю, что все это комедия и что немцы ограничатся тем, что будут на месте ожидать решения своего правительства.

Утром 15-го у меня произошло столкновение с Макдональдом, которому я отказал в постепенной эвакуации Рура. День прошел в ожидании. Вечером с 20 до 22 часов у меня состоялось решительное свидание с Марксом; оно вселило в меня надежду на благоприятный исход.

16 августа, в субботу утром, у Макдональда произошел инцидент между мной и представителями Бельгии, необоснованно обвинявшими меня в том, что я не держал их в курсе событий. Дело было урегулировано в результате дружественного объяснения.

Наконец вечером, в 18 часов 30 минут, открылось заключительное заседание. Макдональд заставил принять последние доклады, объявив, что в 21 час все соберутся, чтобы парафировать протокол, затем он поблагодарил и поздравил делегатов. «Те, кто придирается к разным мелочам, хмурясь или качая головой, должны вспомнить, прежде чем высказать свое мнение, перед какой альтернативой мы находились. Подумайте, какие бедствия повлек бы за собой провал этой конференции?.. Ныне мы даем нашим народам первое соглашение после войны, которое было достигнуто действительно путем переговоров. Эвакуация Рура произойдет не позднее чем через 12 месяцев». Макдональд заявил о своем намерении обсудить вопрос межсоюзнических долгов в соответствии с парижской декларацией. Он сделал также намек на вопрос о безопасности. Каждый из делегатов выразил в свою очередь благодарность. Посол Келлог, отдавая должное генералу Дауэсу и его коллегам, подчеркнул, что план экспертов пользовался дружественной и искренней поддержкой президента Соединенных Штатов; он особо остановился на положительном значении включения в соглашение принципа арбитража. Маркс выразил пожелание, чтобы этот принцип все более и более применялся при урегулировании отношений между разными народами.

Может быть, впервые за все это время я оглядел зал конференции. Все так же загадочны маленькие японские эксперты с проницательными глазами, сидящие позади своих руководителей – барона Хаяши и виконта Исии – и рядом с американцами – Логаном и славным послом с пунцовым лицом и белыми волосами. Облокотившись, сидит всегда невозмутимый сэр Роберт Киндерслей. Вот португалец, генерал Нортон де Матос, выступавший в защиту прав малых держав; однако Англия, несмотря на свой либерализм, была озабочена главным образом достижением согласия между великими державами. За нами, позади Макдональда и Сноудена, мощная группа британских экспертов. Делегаты доминионов словно образуют жюри. Представитель Италии задумался и все так же спокоен, как и в начале конференции. Я впервые слышу чей-то смех. Наступают сумерки: за этот месяц тяжелых переговоров прошло лето.

* * *

Отличительная и совершенно новая черта Лондонского соглашения – это добровольное принятие его Германией; теперь уже она не могла говорить о диктате. При изучении этого соглашения историю не будет интересовать, был я прав или нет, соглашаясь на план Дауэса, потому что, как это признал сам президент г-н Пуанкаре, он был принят его правительством 25 апреля 1924 года («Journal Officiel», p. 1295). Задача в том, чтобы решить, хорошо или плохо применил я этот план и прежде всего правильно или нет поступил я, соглашаясь на военную эвакуацию Рура, которая, как я неоднократно признавал, не входила в программу конференции. Я сделал все от меня зависящее, чтобы этот вопрос не был поставлен. Но, с того момента как он был поставлен и поскольку английское правительство после плана экспертов проявляло, как никогда, решимость не одобрять военную оккупацию Рура; поскольку оно возражало против нее всегда и к тому же знало, что французские избиратели только что высказались против этой меры, я должен был принять решение.

Я его принял после длительных размышлений по четырем основным доводам: 1) логическому; 2) моральному; 3) политическому и 4) военному.

1) Довод логический. Проблема, с которой я столкнулся, заключалась в том, что мы не могли совмещать общие и частные залоги. Нам нужно было выбрать между режимом, позволяющим нам добиваться частичных поставок силой, и режимом, ставившим план Дауэса под контроль Соединенных Штатов. 22 августа во время прений в палате депутатов даже оратор оппозиции г-н Ги де Монжу заявил следующее: «Если система платежей полностью изменится, если наши агенты не будут больше уполномочены получать в счет Франции и союзников налоги вроде угольного налога, получать товаропоставки, обеспечивать управление железными дорогами и таможенный кордон, – тогда, мне кажется, присутствие войск становится в принципе излишним, во всяком случае если мы будем смотреть на него сточки зрения, в свое время выраженной французским правительством». Говоря о Руре, он добавил: «Я не отрицаю, что мы можем быть вынужденными его покинуть».

26 августа в сенате Лемери доказывал, что проблема Рура представляет собой своего рода силлогизм. «Военная оккупация является следствием экономической оккупации Рура. Экономическая оккупация прекращается; следовательно, должна прекратиться и военная оккупация. Уже самим фактом принятия плана экспертов, принятием принципа, положенного в основу этого плана, а именно: что никакая иностранная организация, помимо контроля, предусмотренного экспертами, не будет препятствовать экономической деятельности Германии, – мы открыто и определенно подписались под экономической эвакуацией и скрыто, но неизбежно подписались и под военной оккупацией».

2) Довод моральный. Я оказался перед лицом принятых обязательств. Нотификация от 9 января 1923 года подчеркивала, что дело идет не об операции военного характера, не об оккупации политического характера; она уточняла, что французское правительство вводит в Рур «лишь войска, необходимые для обеспечения его миссии и исполнения его мандата». Поскольку отменяется миссия, как можем мы, честно говоря, объяснить, почему мы не отзываем свои войска? Мы заняли Рур в силу декларации о нарушении. Поскольку вопрос о нарушении был урегулирован, как оправдать с точки зрения права сохранение военной оккупации? Впрочем, сама репарационная комиссия определила, приняв единогласное решение 15 июля 1924 года, что нужно было понимать под «осуществлением» плана экспертов. Шарль Ребель оспаривал в палате смысл и ценность принятых обязательств, ссылаясь, в частности, на ноту председателя Пуанкаре послу фон Геш от 6 мая 1923 года. Конечно, имели место заявления разного смысла. Но 11 января 1923 года председатель Пуанкаре заявил в сенате: «Если бы Англия пошла вместе с нами, чтобы применить санкции и добиться залогов, не было бы надобности посылать даже одного солдата в Эссен или на восток Рура». 9 июля 1923 года он поручил послу Сент-Олеру особо указать на следующий пункт: «В настоящий момент дело идет о репарациях, а не о безопасности; мы никогда не рассматривали оккупацию Рура с точки зрения безопасности; эту безопасность нам обеспечивает оккупация линии Рейна, предмостных укреплений и железных дорог Рейнской области. Нам еще придется говорить о железных дорогах при окончательном урегулировании, касающемся одновременно залогов и безопасности. Но вопрос Рура совершенно самостоятельный». 29 августа 1923 года французское правительство ответило на английский меморандум: «Совершенно ясно, что оккупация Рура – это только средство добиться уплаты репараций». «Мы хотели, – заявляла французская нота от 29 июля 1923 года, – попытаться добиться того, чего мы не сумели добиться в течение четырех лет, то есть признания Германией своих обязательств, но не вообще и не в теории, а в практическом смысле».

29 июля 1923 года в своей ноте британскому правительству председатель Пуанкаре писал следующее: «Мы всегда будем очень счастливы обсудить с британским правительством вопрос о безопасности, но он не имеет ничего общего с военной оккупацией Рура, и представляется, что обе проблемы необходимо рассматривать в отдельности» (Livre Jaune de 1923, p. 82).

26 августа 1924 года в дружественном и вежливом споре со мной в сенате Пуанкаре обсуждал эти обязательства. Он указал, что сопротивление Германии узаконивало изменение текста от 9 января 1923 года. Он напомнил то, что он говорил в ноте от 12 июня 1923 года об эвакуации по этапам и позднее, 20 августа, о постепенной эвакуации. В остальном он ограничивался умеренными требованиями. «Осторожность требует остаться, по крайней мере до того момента, пока не начнется осуществление плана Дауэса, следовательно, до тех пор, пока не будут размещены облигации» («Journal Officiel», p. 1307). Я без труда смог доказать сенату, что оговорки, сделанные к ноте от 9 января, не изменяли характер оккупации, который был экономическим, а не политическим или военным. Доводы, основанные на пассивном сопротивлении, отпадали, поскольку сопротивление прекратилось. В Лондоне мне показали письмо, написанное английскому правительству после Франкфуртского дела, в котором французское правительство обязывалось не предпринимать изолированных действий. И Пуанкаре не отрицал этого письма («Journal Officiel», p. 1321).

Я усматривал в этом нечто большее, чем политическую проблему, – проблему моральную. Я не мог допустить, чтобы честь моей страны была поставлена под сомнение. Эта же мысль руководила мною впоследствии, когда речь шла об американских долгах.

3) Довод политический. Продолжение военной оккупации Рура – это сохранение изоляции Франции; это значило по меньшей мере оттолкнуть от нее Соединенные Штаты и Великобританию. В течение всей моей политической карьеры моей постоянной заботой было привлечь Соединенные Штаты к сотрудничеству с Европой. В своей внешнеполитической деятельности, с какой бы стороны ее ни судить, я всегда помнил о той помощи, в которой нуждалась Франция с 1914 по 1918 год, а также о том, что, если бы она снова подверглась нападению, она не смогла бы одна восторжествовать над своим жестоким врагом, численно превосходящим ее. Я считал узкий национализм некоторых моих сограждан ужасной опасностью. Позднее, в 1932 году, в деле о долгах я руководствовался в своих действиях теми же чувствами. Несомненно, само правительство Соединенных Штатов не принимало участия в разработке плана Дауэса, но это были авторитетные представители американского общественного мнения; роль, которую сыграли в Лондоне государственный секретарь Юз и посол Келлог, показала мне, какой поддержкой они пользовались.

22 августа в своем выступлении в палате депутатов Аристид Бриан энергично и со всем своим авторитетом заявил, что изоляция представляет для Франции наибольшую опасность; что было большой ошибкой отказаться от политики солидарности между союзниками; что изоляция в прошлом стоила нам Ватерлоо и Седана; что контроль над Германией становился невозможным при ослаблении единства союзников и что оккупация Рура очень беспокоила наших военных руководителей, встревоженных мыслью о том, что инциденты, подобные Пирмазенсскому, могли привести к пролитию крови, поставить на карту наш флаг и вызвать войну; именно на это указал мне в одной фразе генерал Детикер.

Более того. В разгар Лондонской конференции, 5 августа 1924 года, газета «Тан» напечатала статью «Годовщина войны», которую Пуанкаре опубликовал в лондонской газете «Дейли мейл». Она заканчивалась следующим образом:

«Несмотря на несомненную добрую волю людей, возможно, что в силу недостаточного приспособления к обстоятельствам, Антанта не смогла воспрепятствовать войне. Но она по крайней мере позволила нам ее выиграть и разбить империалистические и честолюбивые замыслы о гегемонии, которые вынашивала Германия Гогенцоллернов. Не будем же давать повода для упрека, который содержится в поговорке наших друзей итальянцев: «Passato il pericolo gabbato il Santo»[95]95
  «Миновала опасность – можно обмануть святого». (Смысл этой поговорки ближе всего передает наша поговорка: «Тонет – топор сулит, а выплыл – топорища жаль».) – Прим. ред.


[Закрыть]. Не следует думать, что победа разрешает нам теперь пренебречь Сердечным согласием. Оно сохраняет для наших двух стран все свое значение, и не только всю свою ценность в смысле чувств, но и весь свой практический интерес. Будь Антанта разорвана или даже ослаблена, все в Европе пойдет по воле случая. Будем же помнить об этом по обе стороны пролива и постараемся извлечь пользу из уроков прошлого».

4) Довод военный. Относительно связи военной оккупации Рура с вопросом безопасности Франции имеются исчерпывающие документы. 23 августа 1924 года Джемми Шмидт зачитал в палате речь маршала Фоша, произнесенную им двумя месяцами раньше при открытии памятника погибшим при Бове. Выдающийся солдат выступал в ней против политики изоляции, против сепаратных действий и за сближение с союзниками. Более того: в тот же день, во время вечернего заседания, было предоставлено слово генералу Детикеру, начальнику штаба маршала, председателю межсоюзнического военного комитета и правительственному комиссару.

Вот его заявление: «Как предыдущие правительства, так и нынешние всегда запрашивали г-на маршала Фоша по вопросам, касающимся безопасности. По тем вопросам, которые только что здесь поднимались, он высказался самым ясным образом, и я изложу сейчас его мнение. По вопросу военной оккупации Рура г-на маршала Фоша запрашивали, насколько мне известно, по крайней мере два раза. В обоих случаях он ответил, что, по его мнению, для обеспечения своей безопасности Франция ни в коей мере не нуждается в военной оккупации Рура. Его также спросили, считает ли он сохранение франко-бельгийского управления необходимым для безопасности Франций, – он неоднократно отвечал на этот вопрос отрицательно. Эти официальные отзывы имеются в министерстве иностранных дел… Вообще говоря, г-н маршал Фош всегда заявлял, что условия территориальной безопасности, установленные мирным договором, были необходимы и достаточны для обеспечения военной безопасности Франции. Доказательством является то, что эти условия оказались достаточно действенными, чтобы добиться от Германии подписания Версальского договора» («Journal Officiel», p. 3074, 3075). Тем самым генерал Детикер торжественно подтверждал то, что он мне говорил. Генерал Нолле выступил в свою очередь, чтобы заявить, что именно военная оккупация Рура нарушила операции по контролю, поскольку Германия на этот период закрыла перед комиссией двери своих учреждений.

23 августа Поль Бонкур комментировал заявления маршала Фоша; он привел мнение многих офицеров, опрошенных на месте, в Руре, и сильно озабоченных вводом туда войск. «Рур, – говорил он, – это одно; Рейн – нечто совсем другое. Рейн – это барьер, возможно недостаточный при современных формах воздушной и химической войны для защиты целой политики, но все же это барьер. Рур же – западня» («Journal Officiel», p. 3103). Если бы Франция после прекращения пассивного сопротивления решила, отказавшись от Лондонского соглашения, сохранить свою военную оккупацию, надо полагать, ей пришлось бы столкнуться с серьезными инцидентами. Другой солдат, генерал Буржуа, в свою очередь заявил сенату 26 августа: «С чисто военной точки зрения Рур не является и никогда не был элементом безопасности… Безопасность Франции – в Рейне и в трех предмостных укреплениях» («Journal Officiel», p. 1324).

Прения по поводу Лондонских соглашений открылись в палате 21 августа. Они закончились 23-го. Правительство получило 336 голосов против 204. Я выступил перед сенатом 26 августа. Я получил одобрение высокого собрания 204 голосами против 40. До голосования г-н Гуржю, мой лионский противник, пришел пожать мне руку, после того как сказал несколько слов в мою пользу. Пуанкаре воздержался. Луи Барту был в отпуске.

* * *

Я никогда не верил в искренность Густава Штреземана. Я разделяю мнение о нем г-на Андре Тардье, высказанное им в речи 4 мая 1932 года, когда только что опубликованная корреспонденция министра с кронпринцем обнаружила перед всеми намерения обоих собеседников в 1925 году, из которых один хотел договориться, а другой «хитрить». Когда «Ревю де Пари» опубликовал мемуары Штреземана, предупредив, впрочем, читателей, что этот документ был «уточнен» несколькими немцами, по крайней мере тремя, из которых один был доверенным лицом Штреземана, а два других – «историками», к моему великому удивлению, в мою защиту выступил Леон Баильби в «Энтрансижан» от 4 марта 1932 года, отрицавший ту роль, которую мне приписывали. Мне представился случай оценить характер Штреземана. Мой шотландский друг, сэр Даниель Стивенсон, попросил меня встретиться в его клубе с канцлером Марксом. Я согласился, но, придя на свидание, обнаружил, что вместо канцлера пришел его министр, который даже не подумал извиниться. Штреземан цинично предложил мне бросить англичан, чтобы сблизиться с немцами. Нужно ли говорить, что я отказался? Я тотчас же рассказал об этой сцене Макдональду.

23 августа 1924 года г-н Луи Дюбуа признал с трибуны палаты, что на это число Франция заплатила деньгами больше, чем получила, и что товаропоставки пошли на покрытие расходов нашей оккупационной армии («Journal Officiel», p. 3050).

* * *

Во время моего возвращения в Париж при переходе через пролив море было очень бурным. Я оказался на палубе вдвоем с генералом Детикером; я был все еще под впечатлением трудностей, с которыми столкнулся в Лондоне; Детикер очень здраво и благожелательно говорил мне о достигнутых результатах. При высадке и при моем прибытии в Париж народ встретил меня с невероятным энтузиазмом. Я был очень тронут, но не позволил себе опьяниться им. Я даже восхитился поступком женщины, которая пробралась в толпе ко мне, чтобы крикнуть «Да здравствует Пуанкаре!» Беседуя с одним журналистом, я высказал свою озабоченность тем, что будет думать о Лондонской конференции средний француз. Я не подозревал, что такое простое выражение обойдет всю страну и даже, в различных переводах, весь мир. Исторические слова – это те, которые произносишь, не подозревая об этом.