Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Паскалопол, чтобы скрыть волнение, выпил рюмку ликера и повернулся к Феликсу, давая понять, что не хочет больше его задерживать. Феликс горячо пожал ему руку, помещик ответил еще более сильным пожатием, и они расстались, каждый с преисполненным великодушия сердцем. Когда юноша дошел до лестницы, Паскалопол крикнул ему из дверей:

– Я попытаюсь зайти к вам завтра. Может быть, окажут честь принять меня.

Глаза его смотрели просительно.

– Знаешь, я встретил Паскалопола, – сказал Отилии Феликс. – Кажется, он огорчен, что мы его не принимаем. В конце концов, возможно, я был неправ. Если ты меня любишь, то зачем мне бояться его, ведь правда?

Отилия широко раскрыла глаза.

– Феликс, я знала, что ты хороший мальчик. Ну, конечно же! Что тебе сделал бедный Паскалопол? Ведь я люблю тебя!

– Он завтра приедет. Я думаю, надо его принять.

– Неужели? Бедный Паскалопол! Как я соскучилась по нем! – в восторге воскликнула Отилия.

И, обхватив голову Феликса, она крепко поцеловала его в губы – в первый раз. Целых два дня дом оглашался сумасшедшими концертами на рояле. Когда появился Паскалопол, у дяди Костаке от волнения дрожали губы, а помещик, после минутной робости, бросился целовать руки Отилии. Она, присев к нему на колени, легонько поцеловала его в щеку и поправила ему волосы. Паскалопол был на верху блаженства. Феликс созерцал эту сцену, сам не понимая, что с ним творится. Сердце его сжималось от ревности и в то же время было полно странной симпатии к помещику. В семье Туля все остолбенели, узнав об этом событии. Аурика заявила, что Отилия приворожила Паскалопола, а Стэникэ, весьма решительный в суждениях за глаза, дал всему следующее толкование (о чем Феликс узнал позднее):

– Юноша (то есть Феликс) – плут, он использует положение. Живет с Отилией и вымогает деньги у помещика. Вот увидите, он далеко пойдет. И наследником дяди Костаке окажется.

Тем временем в соседнем доме возникла, развернулась и быстро пришла к концу другая история. Главным действующим лицом в ней оказался Тити Туля. После инцидента с Отилией эротическое беспокойство Тити нисколько не улеглось, и он, ничуть не скрываясь, искал другое, менее гордое существо женского пола. Это было нелегко, потому что застенчивый Тити не имел своего круга знакомых, а девушки, которых он встречал в Школе изящных искусств, не обращали на него внимания. Но там же, в Школе, Тити подружился с неким Сохацким, тучным, словоохотливым, добродушным студентом примерно одних с ним лет. Он тоже не имел особого призвания к искусству, писал копии, и целью его было стать преподавателем рисования и каллиграфии. Он учился в том же лицее, что и Тити, хотя классом старше, и поэтому у них оказалось много общих воспоминаний. Сохацкий шумно высмеивал преподавателей и никогда не высказывал ни единой мысли, ограничиваясь простыми фактами. Благодаря природной смышлености, он располагал кое-каким запасом общих мест, и речь его звучала как речь культурного человека. Он был нагловат, подчеркнуто вежлив и считался лишь со своими интересами: на занятиях он старался не выпачкаться мелом, а когда ему становилось душно от запаха масляных красок, он открывал окна, с опозданием спрашивая разрешения остальных. Он вмешивался в чужие разговоры, отвечал на вопросы, которые не ему задавали, всегда имел наготове всевозможные практические советы и полезные адреса. Одним словом, если Сохацкий и не был талантлив, то, во всяком случае, казался малым порядочным и у всех вызывал улыбку симпатии. Сохацкий вскоре заметил, какой кризис переживает Тити. Это было не так уж трудно, потому что Тити самым наивным образом сводил разговор на то, что его занимало. Говоря о женщинах, он задавал свой стереотипный вопрос:

– Вы думаете, с ней можно?

– Э, надо тебя женить, – благодушно сказал как-то раз Сохацкий. – Погоди, я найду тебе девушку. Да и мне надо жениться, я тоже хочу зажить своим домом.

Однако прежде всего Сохацкий попытался проникнуть в дом Туля, чтобы познакомиться с семьей Тити. Ио Тити никогда его не звал, так как Аглае приучила сына никого не принимать у себя дома. Тогда приятель удовольствовался тем, что пригласил Тити к себе, и таким образом на второй день рождества Тити попал на одну из улиц, расположенных за Северным вокзалом. Отыскав невысокий дом под нужным ему номером, он остановился. Было похоже, что здесь раньше помещалась лавка, а потом витрины заделали. Тити, не имевший ни малейшего представления ни об архитектуре, ни о политической экономии, ничего не подозревая, вошел во двор, где его встретили лаем две большие собаки. Сохацкий принял Тити с громкими изъявлениями радости и не отходил от него, пока тот снимал в прихожей боты. В прихожую доносились взрывы смеха и громкие голоса. Сохацкий, крепко держа Тити под руку, ввел его в длинную, с низким потолком комнату, где несколько мужчин сидели на высоком, как кровать, диване за придвинутым к нему столом. Здесь было по-мещански опрятно, на стенах висели обычные украшения: проволочная рамка с фотографиями и картины на стекле, изображавшие сцены из «Отелло» и «Женитьбы Фигаро». Сами по себе картины были довольно приличные, но так как их изготовляли на фабрике, они имели дешевый вид. Из печки шел аромат печеных яблок. Чахлая, высохшая пальма торчала из цветочного горшка с морской травой, а в углу поблескивала покрытая бронзой уродливая композиция из желудей, сосновых шишек и других лесных плодов. Своей чистотой и порядком комната понравилась Тити. Двое мужчин были сравнительно молоды, немного старше Сохацкого, один – высокий, широкоплечий, другой – с глубоким шрамом на щеке, худощавый и поэтому казавшийся хилым, но в действительности сильный и мускулистый. На почетном месте сидел лысый, с закрученными кверху усами пожилой человек, а на стуле возле печи – румяный старик с подстриженной бородкой. По его акценту Тити решил, что он иностранец. Рядом с ним, на другом стуле, сидела неприметной внешности старуха в домашних туфлях с помпонами. Крепкая девушка, которую скорее можно было принять за замужнюю женщину, прислонившись к печи, оглядывала всех нахальными глазами. В переполненной комнате находилась еще женщина средних лет в шляпе с перьями и двое юношей. Слегка опешившего Тити представили всем, и он узнал, что двое из сидевших на диване мужчин – братья Сохацкого, девушка – его сестра, а старики – родители. Хотя все были в штатском, но разговор шел на военные темы и в комнате даже появлялся денщик.

– А ты когда едешь в полк? – спросил господин с закрученными усами.

Поданный в ликерных рюмках глинтвейн подбодрил Тити, и началась, или, вернее, возобновилась, шумная беседа.

Более тонкий, чем Тити, наблюдатель понял бы, что попал к людям, которые лишь совсем недавно покинули городскую окраину благодаря занятиям молодого поколения, представители которого стали кто чиновником, кто даже учителем или еще кем-нибудь в этом роде. Все они говорили общими, заимствованными из газет фразами, расспрашивали друг друга, вспоминали какое-либо происшествие, но, как и Сохацкий, не высказывали никаких мыслей. Это тотчас же успокоило Тити, которому не нравились всякие рассуждения. Сохацкий вкратце изложил историю своего знакомства с Тити, затем стал рассказывать о происшествиях в школе; Тити расхрабрился и тоже припомнил некоторые случаи. Сохацкий перешел к пантомиме и, надев свою лицейскую фуражку, изобразил одного хромого преподавателя, чем вызвал всеобщее веселье. Девушка неестественно громко хохотала, забавно прижимая руки к груди. Вскоре Тити передали группе у печки, которая встретила его пирожными, вином и вопросами. У судорожно смеявшейся девушки были широкие ноздри, чуть заметные усики, толстые икры, а главное развязные, вульгарные манеры. К удовольствию Тити, она смеялась в ответ на его самые пустячные замечания, кладя руку ему то на плечо, то на колени, и громко объявляла одобрительно смотревшим на нее старикам, что ей нравится домнул Тити. Старуха в домашних туфлях с помпонами, мягко, но настойчиво выспрашивала у Тити о его семейном и общественном положении: живы ли родители, есть ли у него еще братья, сколько лет каждому из членов семьи, какое у них имущество и так далее. Тити не находил это любопытство неуместным, однако из-за робости не умел толком ответить на вопросы.

– Полковник, – крикнула девушка, – вы слышите, он живет на улице Антим, там же, где и ваш зять.

– Да что ты? – удивился усач. – Туля, Туля... Как будто я что-то слышал!

Все громко переговаривались между собой, и стоял адский шум. Сохацкий крикнул Тити с противоположного конца комнаты:

– Ты смотришь на стены? Расписывал их я.

Это была правда. Позднее он продемонстрировал и другие образцы своей работы – шкафы, сундуки. Сохацкий посвятил себя не столько высокому искусству, сколько прикладному. Он утверждал также, что может есть яичницу-глазунью, только если сам ее приготовил, и что никто, кроме него, не умеет приправлять соленья.

Тити ушел, опьяневший от вина и очарованный Аной Сохацкой (так звали девушку), которая, дружески положив ему руку на плечо, настойчиво просила бывать у них почаще. Тити так и поступал, а Аглае не усматривала ничего подозрительного в том, что он приходит домой позднее обычного. Впоследствии стало известно, что Сохацкий лично собрал информацию о семье Туля. Решив в случае неудачи своего маневра сказать, что ошибся адресом, он храбро вошел во двор, принадлежавший, по его мнению, Аглае (в действительности он попал во двор к Джурджувяну), и неожиданно наткнулся на Марину, которая обрадовалась случаю всласть поболтать с кем-нибудь и за умеренную мзду выложила ему все сведения о семье Туля.

Тити никогда не мог толком рассказать, как складывались отношения между ним и Аной. Несомненно было только то, что после нескольких визитов, во время которых все остальные, как по волшебству, исчезали из дома, Ана так ободрила Тити, что он сумел наконец с ее помощью познать причинявшую ему столько тревог физиологическую тайну. Он очень гордился своими подвигами и по наивности не считал, что несет какую-либо ответственность. Во время одного из свиданий тяжелые шаги и сильные удары в дверь заставили его оледенеть. Улыбаясь, но с торжественным видом появились Сохацкий и еще три офицера, в которых Тити узнал двух его братьев (капитана и лейтенанта) и господина с закрученными усами, на сей раз облаченного в полковничий мундир.

– Дорогой домнул Тити, – взял слово капитан, – мы счастливы, что наша сестра понравилась вам. Насколько нам известно, дело зашло слишком далеко. Что сделано – то сделано. Но вы понимаете, что наша семья пользуется уважением и не может позволить выставить сестру на посмешище. Вам надо пожениться.

Тити остолбенел.

– Но я... – заикался он. – Нужно спросить маму, хочет ли мама.

Лейтенант от души расхохотался.

– Ну, дружок, а почему вы не спрашивали маму, когда преуспевали тут?

Ваша мама не имеет оснований не разрешить вам жениться, – с некоторым пафосом, но примирительно сказал полковник, разглаживая усы тыльной стороной руки. – Ведь домнишоара Ана – красивая девушка, с приданым, из хорошей семьи.

– Сомневаюсь, что ему позволят, – не глядя на Тити доложил, как на военном совете, свое мнение Сохацкий. – Судя по сведениям, которые я собрал, они не разрешат. У них есть дочь, которая бежала из дома и только позднее обвенчалась.

– Мама не позволит, – простодушно подтвердил Тити, как будто в этом увидел спасительный выход.

– Ах чтоб вас, – усмехнулся капитан, – что же тогда будет с моей сестрой, если доамна Туля не даст вам разрешения? Шутник вы, однако! Вы совершеннолетний, свободны, никому не обязаны отдавать отчет. Сколько вам лет?

– Двадцать три, – смущенно ответил Тити.

– Ну вот видите!

– Вот что, ребята, – предложил полковник, – будем считать, что домнул Тити – мой сын. Я беру его под свою защиту. Знаете что? Я вас женю, я все устрою. Дома ничего не говорите до самой свадьбы, которая, разумеется, состоится в семейном кругу, а затем я побеседую с доамной Туля. Ничего, все наладится. Домнишоара Ана имеет кое-какое приданое, домик, в котором вы будете жить. А я потом пристрою вас куда-нибудь на службу.

Сказано – сделано, Аглае верила в рассудительность Тити, и ее не беспокоило, что сын под разными предлогами отлучается из дому. Тити объявили женихом и всем семейством весело проводили до самых ворот его дома, а Сохацкий даже заглянул со двора в окно. Так как Тити немножко подвыпил, он сказал, будто развлекался с приятелями, и проспал сном праведника свою первую брачную ночь. Невеста и гости пировали без жениха и отпускали такие шутки, о которых Тити не узнал до конца своих дней. Истинную цель этого фарса так и не удалось вполне выяснить. Возможно, что Ана еще раньше совершила неосторожный поступок и теперь хотела искупить его в глазах людей, возможно, что она просто-напросто желала выйти замуж, хотя бы ненадолго, чтобы избежать прозвища старой девы (ей было тогда лет двадцать пять). Однако до Стэникэ дошли слухи, которые делали более правдоподобным другое предположение. Старики Сохацкие, поляки по национальности, прежде содержали трактир и имели некоторое состояние в наличных деньгах и в недвижимости. Но дома были старые и ценились очень низко. Сыновья-офицеры нуждались в деньгах и требовали раздела, старики же откладывали это до устройства судьбы дочери. На семейном совете братья пришли к выводу, что если бы Ана вышла за человека без особых претензий, который удовольствовался бы частью дома, то старики сохранили бы за собой другую часть, а им остались бы деньги. Сохацкий взялся осуществить этот замысел. В результате в приданое Ане дали квартиру из двух комнат с подсобными помещениями. Деньги же старики разделили между сыновьями, и те на глазах у всех кутили напропалую.

В течение нескольких недель Тити удавалось обманывать бдительность Аглае. Он почти весь день проводил у жены и возвращался домой только ночевать. Но в конце концов Ане это надоело, и она сердито объявила, что не понимает, почему они должны прятаться от людей. Сохацкий предложил открыть Аглае тайну. Но Тити перепугался и пообещал сообщить ей сам. Однако на это у него не хватило духу, и, несмотря на неприятный инцидент, который у него произошел в свое время с Отилией, он отправился к ней и Феликсу и рассказал им все приключение. Отилия не могла удержаться от смеха:

– Хорош же ты, Тити, каких дел натворил!

Но так как она не разговаривала с Аглае, то в этой комедии роль вестника выпала на долю Феликса. Когда он сказал, что Тити женился, Аглае не захотела ему верить и приняла его слова за шутку.

– Это что еще за балаган! Чему только вас в университете учат!

Для того чтобы ее убедить, пришлось сходить за Тити. Аглае не рассердилась, не накричала на сына, а заплакала и стала его ласкать. Аурика не отставала от нее.

– Да как же ты мог позволить, сынок, чтобы мошенница насмеялась над тобой? Погоди, я пойду в полицию, если понадобится – доберусь и до префекта.

Аглае считала обстоятельства женитьбы сына простым жульничеством, против которого можно применить полицейские меры. Тити не понравился такой подход, и хотя он не умел это выразить, было видно, что он чувствует себя оскорбленным подобными суждениями об Ане, короче говоря, обладает самолюбием супруга.

– Она не мошенница, мама, я должен жить там. Если вам угодно, приходите к нам сами...

– Как? Чтобы я туда пошла? Бедный мальчик совсем запутался, мошенница одурманила его. Поди, милый, ложись и поспи, пока не придешь в себя. Я поговорю со Стэникэ.

Вскоре, действительно, явился Стэникэ. Когда Аглае начала рассказывать ему о случившемся, он, сразу приняв профессиональный тон, прервал ее:

– Погодите, погодите, прошу вас. Надо действовать по определенной системе. Где Тити?

Привели Тити, и Стэникэ подверг его длительному допросу.

– Будь добр, я хочу знать, сделал ли ты какое-нибудь заявление при свидетелях или же, прежде чем вступить в сожительство, вручил ей письмо, в котором содержалось обещание жениться на ней?

Хотя Тити оторопел, услышав термин «вступить в сожительство», он все же ответил:

– Нет!

Аурика жадно впитывала в себя этот разговор, и в ее выпуклых глазах, окруженных синими орбитами, сияло странное наслаждение.

– Значит, ты ничего не обещал, не вручал никакого документа? Превосходно. Но скажи, пожалуйста, ты предложил ей сожительство сам или она тебя на это вызывала, НУ. скажем, обнимала или, наконец, ввела в заблуждение непристойными жестами?

Тити колебался. Вне всякого сомнения, допрос раздражал его. Ана вовсе не была для него шантажисткой, и, кроме того, он так давно хотел познать женщину, что честность не позволяла ему назвать то, что давало ему счастье, намеренной попыткой ввести его в заблуждение. Впрочем, он не слишком хорошо понимал, куда клонит Стэникэ, ибо сам он просто выполнял желание Аны; сообщил матери о своей женитьбе, только и всего.

– Она меня не вызывала на это, мы оба хотели,– простодушно сказал он.

Стэникэ запустил руку в свою пышную шевелюру, точно адвокат, которого затрудняют противоречия в показаниях клиента. Аглае в бешенстве вскочила:

– Стэникэ, зачем ты его слушаешь? Ты что же, не видишь, в каком он, бедняжка, состоянии? Разумеется, она и ее семья завлекли его, а там и прижали к стене.

– Пожалуйста, давайте все выясним, – настаивал Стэникэ. – Когда члены семьи вошли в комнату, они застигли вас случайно или у тебя было впечатление, что они давно подстерегали вас? Они тебе угрожали, запугивали тебя?

– Они мне сказали, что я совершеннолетний, – обошел уязвимое место Тити, – и могу делать, что хочу, даже если мама не соглашается.

– Вот как, они полагают, что если ты совершеннолетний, то я допущу, чтоб над тобой всякая развратница шутки шутила? – с упреком сказала задетая Аглае. – Нет, сынок, ты останешься дома, а я посмотрю, что следует предпринять.

Стэникэ был в достаточной мере адвокатом, чтобы отдавать себе отчет в истинном положении вещей, он и вообще-то вмешался в эту историю только из любви к пышным фразам и мелодраматическим ситуациям.

– Что ж, если бы Тити подал жалобу, что его заманили в ловушку – дали понять, будто он имеет дело с женщиной легкого поведения, а потом угрозами принудили согласиться на брак, – то это явилось бы отправным пунктом для возбуждения дела о разводе. Но это должен сделать он сам, только он сам, ибо он совершеннолетний. Ну, молодой человек, ты как, потребуешь развода?

Тити хмуро, но решительно ответил:

– Я не разведусь.

Аглае схватилась за голову и запричитала:

– Ай-ай-ай!

– Мама, зачем им разводиться? – словно ее вдруг осенило, изрекла Аурика. – Может быть, они счастливы!

Аглае махнула рукой, точно желая сказать: «все это чепуха».

– Если он меня любит и хочет, чтобы я устроила его жизнь, то сделает так, как скажу я! – И прибавила, словно Тити уже согласился и надо было смягчить слишком тяжелый для него укор: – Не грусти, сыночек, я избавлю тебя от авантюристки.

– Предположим, что Тити, повторяю, Тити, потребует развода по вышеизложенным мотивам, – продолжал юридическую консультацию Стэникэ. – Дело может принять неприятный оборот. У нее братья – офицеры, нельзя утверждать, что их сестра проститутка. Они могут привлечь к ответственности за клевету.

– Подумаешь, офицеры, – презрительно сказала Аглае. – Просто какие-нибудь жулики. Надели мундиры, чтобы запугать его.

– Они офицеры, мама, – разъяснил несколько обиженный Тити, – я хорошо их знаю. У них и дядя полковник, тот самый, который меня женил.

– Как видите, вопрос сложный, – подвел итоги Стэникэ. – Лучше всего сперва попробовать договориться миром. В самом худшем случае – чего хотела девушка? Выйти замуж, может быть, скрыть от людей свой грех...

– Неправда, – запротестовал Тити.

– Став «дамой», она может легко пойти на развод. Надо ей сказать, что родители не соглашаются и отказывают Тити в средствах. Поскольку у него нет определенных занятий, то как они будут жить?

– Полковник сказал, что найдет мне место,– сознался Тити.

– Найдет, как же, – отозвалась Аглае. – Сказал, чтобы тебе глаза отвести.

В конце концов порешили на том, что надо попытаться вступить в мирные переговоры, и Стэникэ взял эту миссию на себя. В один неожиданно теплый для конца февраля день Стэникэ, предварительно оглядев указанный ему Дом, вошел во двор. Его несколько озадачило множество входных дверей, так как по обе стороны двора тянулись низенькие жилые флигели с маленькими навесами. Полный, бритый молодой человек в докторском халате, с бумажным кивером на голове сидел верхом на лестнице-стремянке. Насвистывая и напевая, он любовался собственным произведением – гирляндой фантастических фруктов, изготовленной, очевидно, при помощи самодельного шаблона и прикрепленной к верхней части стены. В ответ на вопросы Стэникэ живописец вежливо отрекомендовался. Это был Сохацкий. Он быстро соскочил вниз, взял Ст-никэ под руку, повел в дом и тотчас же позвал Ану. «Насильница» Тити произвела на Стэникэ прекрасное впечатление. Ее пышная фигура, нахальные глаза, веселый, звонкий и немного грубоватый голос – все это ему понравилось. Ана нисколько не смутилась и встретила Стэникэ так же шумно и развязно, как обычно встречала мужчин. Словно невзначай, явились и другие братья, которых вызвал Сохацкий. Все сделали вид, будто понимают визит Стэникэ как начало сближения обеих семей и изъявляли сожаление, что Тити не пригласил родителей, с которыми они жаждут познакомиться. Ана заявила, что лицо Стэникэ сразу показалось ей знакомым, но она не может припомнить, где ей приходилось видеть этого «симпатичного домнула».

– Вы артист? – спросила она.

Нет, нет, – ответил плененный ею Стэникэ. – Я примирился с адвокатурой.

Сохацкий исчез, и через минуту вновь появился с бутылкой вина – остатком свадебного пира, – которую поставил на стол, для того чтобы Стэникэ видел, какое у них водится вино. Стэникэ сразу пришел в хорошее настроение и решил, что за дело надо приняться деликатно. Он объявил, что виной всему недоразумение, чрезмерная застенчивость Тити, что родители были вправе рассердиться на сына за то, что он женился без их ведома. Все признали справедливость этого, чем обезоружили Стэникэ.

– Я советовала Тити рассказать дома обо всем, – сказала Ана. – Мне тоже неприлично было скрываться от людей, точно я зачумленная. Я не вешаюсь ему на шею. Вы сами прекрасно знаете, что это было бы бессмысленно. Если он желает, я верну ему свободу.

Братья возражали, они уверяли, что Тити добрый малый и что свидетельство Стэникэ, без сомнения, убедит его родителей в порядочности семьи, в которую вошел их сын. При таких обстоятельствах всякое адвокатское красноречие оказывалось излишним, и Стэникэ незаметно перешел к темам, вовсе не касавшимся возложенного на него поручения, хотя и связанным с ним по ассоциации. Он восторгался супружеской любовью, рассказывал о своих первых амурных переживаниях, пел хвалы Олимпии и изложил биографию вознесшегося в небо ангелочка Аурела. Ана подошла к нему и взяла его под руку.

– Мы ведь теперь родственники, не так ли?

– Вот именно! Мы свояки!

Стэникэ быстро докопался, что оба офицера и их дядя полковник пользуются большим влиянием как раз в его призывном пункте, где у него создались затруднения (прибегая ко всяким малообоснованным отсрочкам, он не отбывал воинскую повинность).

– Не беспокойтесь, мы вам все устроим, – заверили его братья Сохацкие.– Мы займемся этим вопросом. А вы приготовьте документ для оправдания вашей неявки. Найдите врача, который объявил бы вас чахоточным.

– Есть такой, – подумав о Василиаде, тут же ответил Стэникэ. – Впрочем, я действительно болен.

От винных возлияний к полному лицу Стэникэ прилила кровь, и предположение, что он может сойти за чахоточного, вызвало дружный смех.

Стэникэ доложил Аглае, что семья Сохацких показалась ему вполне приличной и он не думает, чтобы Тити принуждали, ибо, в конце концов, любовь проявляется внезапно, ведь и он сам тоже, будучи не в силах жить без любимой женщины, не захотел считаться ни с чем в мире и бежал с нею. Аглае немного успокоилась, тем более, что видела, как настроен Тити.

– Ладно, ладно, – с некоторым пренебрежением сказала она, – я сама посмотрю, что она собой представляет. Пусть придет, как полагается невестке, и скажет: «Добрый день, я такая-то».

Аглае считала, что свекровь своей властью должна держать невестку в постоянной тягостной зависимости. Невестке полагается целовать свекру и свекрови руку, повиноваться им, быть «благоразумной», на каждом шагу доказывать, что она умеет беречь здоровье их чада. В свою очередь сын в ответ на неусыпные материнские заботы обязан не выходить из-под опеки родительницы. у сущности Аглае сердилась не на самую женитьбу Тити 1в душе она была даже довольна этим), а на то, что ее лишили возможности выбрать ему жену или хотя бы дать свое согласие.

Ана проявила большой такт. Когда Стэникэ ввел ее в дом, она поцеловала руку Аглае и Симиону, приведя его этим в восхищение, и чмокнула в обе щеки Аурику.

– Я и не знала, что сестра Тити такая молодая и красивая,– сказала она.

Польщенная Аурика, улучив удобную минуту, отвела Ану в сторону и тревожно спросила:

– Дорогая, вы счастливы? Ах, как вы оба должны быть счастливы!

Ана была воплощенное внимание. Подчеркнуто восторгаясь, она осмотрела дом, хвалила все, чем ее угощали, и почтительно выслушивала наставления Аглае. Она прикинулась очень встревоженной тем, что не знает как следует вкусов и привычек Тити, и просила «maman» сказать ей обо всем, что та считает необходимым для ухода за ним. Она была весела без всякого цинизма, и ей ловко удалось выразить полное согласие со всеми мнениями Аглае. Тити, по-видимому, был на верху блаженства и принялся показывать Ане свои альбомы с рисунками, в том числе копии с гравюр к роману Стендаля, которого он так и не прочел. Ана покорно слушала мужа, проверяя мимоходом пуговицы на его одежде, поправляя ему воротник и время от времени прерывая вопросами в таком духе:

– Извини, Тити, что я тебя перебиваю, но, кажется, прохладно, не наденешь ли ты пиджак? Я не хочу, чтобы ты простудился!

Или:

– Воротничок тебе тесен, я завтра куплю другой. Ты все время вертишь головой, от этого может сделаться тик.

Аглае настойчиво добивалась подробностей о семье невестки, подобно судье, задавая вопросы прямо в лицо: живы ли родители, чем занимаются, где служат братья, где они учились, есть ли в доме все необходимое и так далее. Ана отвечала совсем просто, без тени досады, и все остались в убеждении, что она вполне искренна.

Предстояло разрешить важную проблему. Тити должен зажить своей семьей. Дома, разумеется, ему негде было поместиться. Аглае не без основания спрашивала себя, на какие средства он будет существовать, не имея дохода.

– Не следует жениться, прежде чем устроишься, но раз уж вы поступили, как вам в голову взбрело, то нельзя же теперь сидеть на чужой шее.

Ана возразила и дала понять, что Тити не может быть обузой, но, угадывая намерения Аглае помочь им, не препятствовала ей.

– Кто знает, – заметила после ухода Аны Аглае, – может быть, она девушка рассудительная, ведь она не такая уж зеленая. Если Тити она нравится, что ж, это его дело. Посмотрим, как она себя поведет.

Вскоре Аглае сделала вылазку в квартиру Тити. То, что она увидела, повергло ее в злобное отчаяние. Она резко высказала свое впечатление в присутствии родственников невестки:

– Но ведь у вас в доме ничего нет! Девушке из порядочной семьи надо дать не такое приданое.

– Мы, матушка, в спешке сделали, что было возможно, – кротко ответила сватья.

В самом деле, две комнаты, которые Сохацкий недавно расписал пестрыми красками, были почти пусты. По составленному на семейном совете списку братья на скорую руку обставили их чем попало из своей мебели. С чердака принесли старую кровать,– на железных спинках которой были изображены стершиеся от времени ангелы. Дряхлая продавленная кушетка служила раньше местом отдыха денщику. Сохацкий извлек из сарая выброшенный туда и находившийся в самом плачевном состоянии умывальник и выкрасил его белой краской. Сосновый стол был покрыт скатертью, представлявшей собой смесь заплат и вышивки. Шифоньер с разбитым зеркалом притащили из комнаты стариков. Тити сам заменил зеркало куском желтого сатина, прикрепив его кнопками. В углу стояла обитая плюшем топорная этажерка, которую украшали: пустой флакон из-под духов, коробка от конфет, фотографическая карточка, – все это должно было играть роль безделушек. Неумолимая Аглае пожелала увидеть и кухню, которая существовала лишь теоретически: в сарае стояла дешевенькая хромоногая плита, на которой с трудом помещались две уже побывавшие в починке кастрюли. Немного побледневшая Аглае вернулась в спальню и села на кровать, чтобы испробовать ее мягкость. Но с кровати упала одна из досок, увлекая за собой и соломенный матрац, – постель устроили только для проформы, на ней никто не спал.

– Ну, здесь вы и будете спать? – с отвращением сказала Аглае. – Вам даже приткнуться негде! От двери сквозняком тянет! Тити еще простудится. А когда он встает, он, что же, должен становиться босыми ногами на пол? Нужно было положить коврик. Печка никуда не годится! Вот что выходит, когда молодые люди поступают как хотят и не спрашивают старших. Если бы вы попросили моего согласия, как требует приличие, я поговорила бы вот с ними (она метнула иронический взгляд в сторону стариков Сохацких) и устроила бы все, как полагается у порядочных людей.

На следующий же день Аглае с необычайным рвением занялась хозяйством сына, но все ее заботы были направлены исключительно на Тити, к Ане же она относилась почти враждебно. Она купила матрац, ковер, привезла простыни, подушки, белье, навела в шкафу такой же порядок, как у себя дома, аккуратно сложила широкие, большие рубашки Тити («мальчик еще растет») и демонстративно отшвырнула смятые, грязные вещи Аны. Аглае давала невестке строгие наставления:

– Вот эту рубашку пусть надевает в холодную погоду, и следи, чтобы ночью он непременно спал в колпаке, он так привык. И хорошо, если бы он затыкал уши ватой, потому что здесь сквозит. Фуфайку, что я привезла, он должен носить под рубашкой до самого июня. И чтоб он не ходил без пуговиц на рубашке, это нехорошо. Пусть меняет белье два раза в неделю.

Аглае купила Тити материал на костюм и велела сшить его по своему вкусу, то есть посвободнее. В носки хромовых ботинок, которые были велики Тити, она сунула вату.

– Лучше, если ботинки велики, ногам будет спокойнее.

Она привезла тарелки, кастрюли, столовые приборы и, наконец, каждые два дня присылала провизию с указаниями, какие кушанья надо из нее стряпать. Ана, проявляя похвальное терпение, хранила умиленный вид. Аглае часто устраивала осмотры, рылась в буфете и на кухне, чтобы поглядеть, как они питаются, расспрашивала Тити, хорошо ли о нем заботятся. Тити всегда отвечал утвердительно. Аглае старалась предупредить малейшие желания сына и никогда не приходила с пустыми руками, очень часто приносила даже пирожные. Прожорливая Ана бросалась на еду и все пробовала, пока Аглае не осаживала ее: