Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Нет, нет, – сказал Феликс, – ваша искренность заставляет меня уважать и любить вас.

Эти неловкие слова весьма польстили Джорджете, она сжала щеки Феликса ладонями, мягкость которых привела юношу в трепет.

– Вы очень милы! J'en suis йmue! [13]

Феликс опустил голову, его одолевали противоречивые чувства. Близость Джорджеты волновала его. Это было совсем не похоже на задушевную дружбу с Отилией. Он сознавал себя взрослым мужчиной, но его мучила совесть, что он предает Отилию.

– Моя история проста, – начала свой рассказ Джорджета.– После смерти матери папа женился вторично. У нас имелось кое-какое состояние. Мачеха была большая щеголиха и довольно откровенная кокетка. Думаю, именно это обворожило папу, который был восхищен, что его видят рядом с такой изящной женщиной. Она сразу привлекала внимание мужчин и заводила блестящие знакомства. Эта женщина испортила меня. Она с детства приучала меня к роскоши, одевала в шелка, обходилась со мной как с куклой, без которой не может появиться в свете. Я узнала, что она раньше была актрисой. Она была ко мне внимательна не как мать, а как искусная портниха. В лицее мое богатство приводило в ужас учительниц. Белье шуршало под моим платьем, и комната наполнялась ароматом дорогих духов. Особенно терзалась любопытством одна преподавательница, старая дева с закрученными на макушке в жидкий пучок волосами. Однажды, чтобы посмотреть, как я одета, она заставила меня в классе снять платье, и все девочки столпились вокруг меня. На мне была великолепная вышитая комбинация. Мачеха позволяла мне засиживаться до позднего часа, если приходили гости, и мне стало нравиться, когда за мною ухаживали. Я сама протягивала мужчинам руку для поцелуя. Я флиртовала. Дошло до того, что если в начале сезона я не получала нового платья, это являлось для меня истинным несчастьем и я была способна покончить с собой. Я люблю музыку, люблю читать, говорю по-французски (мачеха возила меня на год в Париж), мне хотелось бы учиться. Я с удовольствием стала бы, например, студенткой медицинского факультета. Но я сошла бы с ума, если бы слишком долго не выезжала, была лишена шума света, тонких кушаний. Спать ночью я не умею. Я училась пению в консерватории, но скоро бросила занятия, оттого что это было чересчур серьезно. Работа, работа и опять работа! Благодаря моей дорогой мачехе светская жизнь у меня в крови, она сделалась моим пороком. И все же как бы мне хотелось иметь мужа, ребенка, делать что-нибудь полезное! Я не легкомысленна от природы, не развратна, я только испорчена.

– Вы не преувеличиваете? – солидно, как врач, спросил Феликс. – Ведь вы можете перевоспитаться! Можете любить!

– Не думаю. Со мною произошло нечто настолько мелодраматическое, что невозможно было не сделаться циничной. Вы даже не представляете себе! Я подросла, мне было уже лет шестнадцать-семнадцать, когда я стала замечать, что мачеха обманывает моего бедного отца. Он разорился из-за ее безумного мотовства, а она продолжала жить на широкую ногу, но теперь на средства других. Она начала коситься на меня: я была достаточно красива, чтобы стать ее соперницей, – так по крайней мере она пола-! гала. Она не давала мне денег на платья, а у отца я просить не смела, и это причиняло мне ужасные страдания. Тогда я решилась на нечто героическое... по своей банальности. О, не воображайте, что я гонкуровская девица Элиза, только более высокого сорта. Я законченная буржуазна, которая мечтает о замужестве. Итак, я хотела выйти замуж. Я познакомилась с одним молодым офицером, он был, подобно многим другим, немножко бесцветен, немножко самовлюблен, но он мне нравился. Мне даже показалось, что я его люблю. Я пригласила его к нам. Мачеха приняла его с энтузиазмом, начались ужины, затягивавшиеся до поздней ночи. Мой жених – так его официально называли – заставлял меня пить вино, пил со мной на брудершафт, на глазах у всех обнимал меня за талию. Однажды ночью он, воспользовавшись тем, что я опьянела, вошел ко мне в комнату и, клянясь в любви, в том, что он на мне женится, что дело лишь за формальностями, сделал то, что благоразумная девушка позволяет не иначе, как после свадьбы. На другой день, придя в себя, я со слезами созналась во всем мачехе. Она как-то странно засмеялась, и в результате уважаемый жених торжественно просил у отца моей руки. Заказали даже обручальные кольца, приданое. Жених почти поселился у нас в доме и все больше и больше сближался с мачехой. Знаете, чем все это кончилось? Мачеха развелась с папой и вышла за моего офицера. Папа от огорчения заболел и умер, а я, я... Вы медик, стало быть, я могу вам сказать: я сделала аборт. С тех пор я – «первоклассная девушка», которую трудно заполучить, почти честная, но все-таки в той или иной степени продажная. И тем не менее – вероятно, это курьезная наследственность – я желала бы выйти замуж. Я вышла бы за генерала, но он слишком стар. Мне не хочется так скоро остаться вдовой.

Этот рассказ произвел на Феликса сильное впечатление. Его поразило сходство между судьбой Отилии и Джорджеты. В конце концов и сам он находился в таком положении. Все они были дети, лишенные настоящей семьи. Он с сочувствием, молча, взял руку Джорджеты, а она в благодарность за этот братский жест снова погладила его по щеке, чем Феликс в глубине души был не слишком доволен. Отчего девушки ласкают его, как маленького ребенка? Разве они не видят, что он уже мужчина?

– А ты... ах, извините... А вы... у вас тоже нет родителей? Вы чувствуете себя одиноким, да? Я слышала, что у Отилии отчим? Скажите мне прямо, что за девушка эта Отилия? Мне кажется, вы ее любите. Как она ведет себя? Вы, молодые, готовы поставить на карту все на свете. Надо более трезво смотреть на все.

– Отилия – восхитительная, чудесная девушка, – доверчиво сказал Феликс, радуясь, что может поговорить о том, что его тревожило. – Она чудесная девушка, но я ее не понимаю. – И он начал с такой горячностью исповедоваться в своих сомнениях насчет Отилии, насчет ее отношений с Паскалополом, отъезда в деревню, что от чрезмерного напряжения у него выступили слезы. Феликс попытался незаметно вытереть их, но сделал это так неловко, что глаза еще больше наполнились слезами. Джорджета с таким видом, словно Феликс действительно плакал, принялась утешать его.

– О, какой вы ребенок, – сказала она с нежностью, и ее округлое, фарфоровое личико стало особенно привлекательно,– какой вы ребенок! Не надо плакать! Может быть, и она вас любит. Мы, женщины, всегда таковы – капризные, взбалмошные. Я прекрасно ее понимаю. Ей надоели все эти неприятности, и она не захотела портить вам будущность. На ее месте я поступила бы точно так же. Я пощадила бы вас. Вы так молоды! Почему вам все представляется в мрачном свете?

Феликс не сумел удержать невольные слезы, и они покатились по его щекам. Эти слезы принесли юноше истинное утешение, он почувствовал себя точно ребенок, которого приласкали. Боясь снова заплакать, он встал.

– Вы уходите? – спросила Джорджета. – Мне жаль, что я занимала вас пустяками. Молодой человек приходит к «первоклассной девушке» не для того, чтобы слушать подобные исповеди. Повторяю, вы мне очень симпатичны. Но я не хочу вас соблазнять, не хочу вредить вашей любви. Я уважаю Отилию хотя бы потому, что вы так говорите о ней.

Благодарю вас, – сказал Феликс, долгим поцелуем приникая к ее руке.

– Однако можно быть преданным одной женщине, даже если допускаешь маленькие неверности ей с другой. Это – способ оценить ее при помощи сравнения. Я вам сказала, я девушка в известной мере благоразумная, но отнюдь не святая. Откровенно говоря, согрешить с симпатичным юношей – для меня теперь единственное развлечение в жизни. Я позволяю вам прийти когда угодно, чтобы попытаться увлечь меня на путь грехопадения.

Феликс понял намек девушки, но непреодолимая застенчивость парализовала его. Он чувствовал себя глупо. Он от всей души желал простую и грациозную Джорджету и сознавал, что его сдержанность оскорбительна для женщины, которая заходит так далеко. Он взял обе руки Джорджеты и поцеловал ладони и пальцы.

Они стояли у входной двери. Джорджета улыбнулась.

– Ах, какой вы застенчивый! – сказала она.

И обхватив голову Феликса, крепким, долгим поцелуем прижалась к его губам.

Феликс вышел, как в тумане, он был счастлив и в то же время досадовал на свою неумелость, на плачевное положение мужчины, которого обольщает женщина.

XII

Через несколько дней Феликс получил почтовую открытку, при виде которой его сердце сперва затрепетало, а потом наполнилось еще более глубокой печалью. На открытке с видом Парижа (вечная Эйфелева башня) он узнал почерк Отилии. Девушка посылала ему привет из Франции, но не сообщала, с кем она там находится, спрашивала о дяде Костаке и о нем, Феликсе, и просила написать ей, указав какой-то номер дома на улице Мишодьер. Феликс даже представить себе не мог ничего подобного. Что делает Отилия в Париже, а главное – с кем она там? Несомненно, с Паскалополом. Горечь захлестнула душу Феликса. Если бы Отилия уехала в имение, это еще куда бы ни шло. Ее отъезд можно было объяснить тем, что она здесь скучала, да кроме того, весной в деревне очень хорошо. Но Париж – дело другое. Отилия развлекается, веселится, возможно, спит в одной комнате с Паскалополом, ее считают его женой, если только она уже не жена его – законная или незаконная. В Париже Паскалопол перестает быть покровителем, питающим отеческие чувства. Пожилой человек, который увозит за границу несовершеннолетнюю девушку, – это развратитель. Феликс ненавидел Паскалопола. «Но все-таки что за бессердечная девушка эта Отилия! Так давно уехала из дома и ни строчки не написала дяде Костаке, а говорит, что любит его». Феликс взял фотографию Отилии и долго смотрел на нее. Странно, его наивные выводы рассыпались в прах под ясным взглядом девушки. Какая непонятная семья, он их совсем не знает. Быть может, существовали еще и другие причины для такого поведения Отилии. Дядя Костаке никак не заслуживал признательности девушки. Да разве его, Феликса, он опекал иначе, разве он не спекулировал имуществом сироты? Ну а слишком нежные отношения Отилии с Паскалополом? Феликс пал духом и сознался, что ничего не понимает. Он любил Отилию, но она не оставляла ему ни малейшей надежды. Напрасно было и дальше обманываться на этот счет.

Феликс сообщил о письме дяде Костаке, который ответил неопределенным хриплым «Да-а-а?» и, казалось, даже очень возгордился всем этим. Старик рассказал новость Марине, а та понесла ее дальше. Бледная, расстроенная Аурика подозвала Феликса к калитке:

– Домнул Феликс, правда, что вы получили письмо от Отилии?

– Да, она пишет мне из Парижа.

Аурика замерла с открытым ртом. Затем помчалась домой и сдавленным голосом, словно узнала о катастрофе, проговорила:

– Мама, вы знаете, Отилия в Париже!

Лицо Аглае передернулось, но она даже не шевельнулась на стуле и, только помолчав немного, излила всю свою ненависть в одном слове:

– Мерзость!

– Умная девушка! – отозвался Стэникэ, когда до него дошла эта весть. – Она умеет устраиваться.

– Уехать без всякого стыда с мужчиной за границу – это, по-вашему, умно? – спросила Аурика.

– Да, – объявил Стэникэ. – По-моему, умная женщина – это та, которая кружит головы мужчинам. В этом назначение женщины.

Потрясенная этим аргументом, Аурика уставилась в пол. Отразившаяся на ее лице душевная мука доказывала, что она и сама придерживалась того же мнения.

Расстроенный Феликс с видом человека, собирающегося покончить с собой, отправился к Джорджете и держался так, что смышленая девушка поняла его растерянность и тайное желание и ловко пришла ему на помощь.

Феликс воспользовался дарами, которые могла предложить ему девушка. Но несмотря на исключительную красоту Джорджеты, циничная грация и простота, с какою она переходила от самых смелых ласк к дружеской беседе, отталкивали юношу. Он был благодарен ей и в то же время сознавал, что любит только Отилию. Перед Отилией он испытывал мистический страх, она, по его глубок кому убеждению, никогда не могла бы вести себя так, чтобы вызвать брезгливость. Его склонная к восторженности душа была несколько оскорблена пресыщенным равнодушием, с каким Джорджета предложила ему себя, и тем, что она не придавала происшедшему значения. Она глядела на него с любопытством и дружелюбно, поправляла падавшую ему на глаза прядь волос, целовала его, но все это с профессиональной отрешенностью женщины, которую каждая новая победа лишь тешит – и больше ничего.

– Ты мне очень нравишься, – заявила Джорджета, – можешь приходить, когда захочешь, но только не вечерами и не по субботам. Не надо, чтобы ты встречался с моим генералом. – Феликс сидел немного смущенный, и Джорджете показалось, что она угадала причину его внутреннего смятения. – Ты будешь для меня символическим женихом. Мне тоже хочется испытать волнения честной девушки. И не делай мне никаких подарков, а то я рассержусь. Зато я дарю тебе вот эту булавку для галстука, чтобы ты не забывал обо мне! Не беспокойся, ее владелец умер. Ты должен знать, что я относительно – о, относительно!– честна, и ты можешь гордиться своей победой. Я позволяю тебе разглашать о ней, так как мой генерал ничему не верит. Не будь глупым,– прибавила она, еще раз целуя Феликса, на лице которого выразилось легкое недоверие,– если услышишь от кого-нибудь, будто он бывает у меня, будто я, мол, такая и такая, – знай, он хвастает. Это может показаться невероятным, но так оно и есть, я не...– она шепнула на ухо Феликсу какое-то слово. – Но, пожалуйста, не влюбляйся в меня, я не хочу отягощать свою совесть. У меня всякие сумасбродные планы о замужестве, но я не простила бы себе, если бы от этого пострадал ты. В конце концов, лучше веди себя со мной так, как вел бы с... – и она снова шепнула ему на ухо то же самое слово.

Прощаясь с Феликсом, Джорджета вдруг вспомнила

– Послушай, обязательно зайди в ресторан к Иоргу! Он хочет сказать тебе что-то важное, не знаю что именно. Непременно окажи мне эту услугу, Иоргу – человек, в котором мы, «артистки», нуждаемся.

Феликс ушел от Джорджеты в радужном настроении, обретя крепкую веру в жизнь. Он ощущал гордое спокойствие, его сердце билось ровно. Джорджета была первой женщиной, которую он познал, хотя из самолюбия он постарался скрыть это от нее. Феликс и не представлял себе, что покорить женщину так просто, – искренность Джорджеты не вызывала у него никаких сомнений. Он сразу, бесповоротно излечился от своей прежней застенчивости и чувствовал, что если встретится теперь с другой женщиной, то уже будет знать, как себя вести. Как ни странно, но он снова стал считать поступок Отилии простительным и винил себя за несправедливые подозрения. Паскалопол—человек здравомыслящий и не может настолько не уважать дядю Костаке, чтобы похитить у него дочь, словно какую-то содержанку. Он представил себе лицо Отилии, откинутые назад локоны, ее смех и понял, что между ней и Джорджетой нет ничего общего, хотя обе очень умны и утонченны. Манеры и речи Отилии были смелыми, но невинными, как у сестры. Если бы она снова очутилась рядом с ним, он стал бы на колени, прижался головой к ее ногам, не посмел бы сказать ей ничего хоть немного двусмысленного. Шаловливость Отилии была такой чистой, что он сейчас ясно видел, насколько смешны его подозрения. Приключение с Джорджетой, вместо того чтобы пробудить в нем цинизм зрелости, сообщить ему большую опытность в поисках удовольствий, наоборот, просветило его, сделало более способным к любви —он и сам подметил это странное явление. Он решил немедленно ответить Отилии. Взял бумагу и написал следующее:

Дорогая Отилия!

Твой неожиданный тайный отъезд сперва подорвал всю мою веру. В моей жизни был смысл, и я свято исполнял свой долг. И именно ты меня обманула, по крайней мере так мне показалось. Я боюсь спрашивать, любишь ты меня или нет, боюсь спросить, почему ты в Париже и как я отныне должен тебя называть. Но я снова верю в тебя и хочу сдержать слово, то есть стать достойным тебя, если ты когда-нибудь пожелаешь на меня взглянуть. Дядя Костаке здоров.

Феликс.

Феликс опустил письмо в ящик и направился в ресторан Иоргу. Тот принял его крайне торжественно, провел в комнату, представлявшую собой нечто вроде кабинета, спросил, не желает ли гость чего-нибудь поесть, и в ответ на смущенный отказ юноши велел принести сиропов и пирожных, уверяя, что все это самого лучшего качества. Феликсу было интересно узнать, по какой причине Иоргу пригласил его, но он не мог догадаться. Иоргу, отдуваясь, потирая руки и с трудом подыскивая слова, потому что стремился выражаться изысканно, изложил суть дела.

– Домнул Феликс, я пригласил вас – простите, что я позволил себе это, но я пригласил вас потому, что знаю, какой вы порядочный человек, я знаю, что вы родственники домнула Джурджувяну, – от волнения Иоргу спутал единственное число с множественным. – Домнул Феликс, если б вы захотели оказать мне услугу, я почитал бы вас, как брата. Мы вложили в это дело большой капитал, и нельзя сказать, чтоб оно шло плохо, бога гневить нечего, – Иоргу суеверно склонил голову, – но коммерция наша – вещь крайне деликатная, ей может повредить все что угодно. Самое важное заключается в том, что здесь бойкое место, люди знают, что у меня могут встретить кого надо. Если я перееду отсюда, я конченый человек. Вам известно, что владелец ресторана – домнул Джурджувяну. Не могу на него пожаловаться – я добросовестно платил ему и оставался здесь. Но, как я узнал, ваш дядюшка продает свои дома. Сюда все время ходят маклеры. Что я буду делать, если дом перейдет к другому владельцу? Увеличится арендная плата, это и говорить нечего, да я дал бы и еще больше, хоть и нынешняя высока. Но у меня есть конкуренты. Кое-кто хотел бы вытеснить меня отсюда и сам открыть ресторан. Домнул Феликс, вы не смотрите на то, что мы кажемся состоятельными людьми, в нашем деле много риска. Вот у меня взрослые дети, один, храни его господь, тоже студент, как и вы, он на юридическом факультете. Я хотел бы, чтобы вы с ним познакомились, для нас это будет большая честь. Мне необходимо остаться здесь, – Иоргу сложил руки и смотрел

на Феликса так, как будто бы именно с ним собирался заключить сделку. – Домнул Феликс, мы купим дом, дадим сколько спросят, в конце концов влезем в долги, сделаем что возможно, мы честные румынские купцы, вы Иоргу знаете. Почему дом должен достаться другому, когда мы внесли столько денег за аренду?

– Я бы с величайшим удовольствием... Но дядя Костаке со мной об этом не говорит, – попытался оправдаться Феликс.

– Домнул Феликс, я прошу у вас не бог весть чего – еще более горячо продолжал Иоргу. – Видите, как получилось... Пожалуйста, не сердитесь на то, что я сейчас скажу. Я просил об этом домнула Стэникэ и денег ему дал. Он сулил мне золотые горы, но не принес никакого ответа, все водит меня за нос... А мой кельнер говорил, что видел его с дружком, который под меня подкапывается. Знаете, вы не сердитесь, но домнул Стэникэ – человек, как бы вам сказать...

– Я не сержусь, – с улыбкой возразил Феликс,– но что я должен сделать?

Иоргу повеселел.

– Вы скажите домнулу Джурджувяну... Я подозреваю, что домнул Стэникэ ничего ему не говорил... Скажите, что я хочу купить дом, заплачу, сколько он просит. Пусть он позволит мне прийти, мы побеседуем. Я пошел бы и сам, но не хотел, чтобы меня видели, и поверил домнулу Стэникэ.

Феликс обещал поговорить с Костаке. Иоргу очень довольный, стал предлагать ему всевозможное угощенье, сунул в карман конфеты и заграничные сигары.

– Я буду считать вас за отца родного, пардон, за брата!

На углу улицы, как из-под земли, вырос Стэникэ.

– Ха-ха, хитрец вы этакий! Ожили, посещаете злачные места! Браво, поздравляю. А что вы здесь делаете в такой час? Я видел, вы были у Иоргу. Ну-ка, что он вам говорил? Вы молоды, наивны, а он, старая лиса, обделывает с вашей помощью свои делишки. Скажите мне прямо, – Стэникэ взглянул в глаза Феликсу, – он зондировал почву относительно ресторана, говорил что-нибудь о контракте, может быть, о продаже?

– Нет, – солгал Феликс, инстинктивно становясь на сторону Иоргу,

Стэникэ недоверчиво посмотрел на него.

– Даете слово? Но он на это способен. Вы его не слушайте... Это жулик, который миллионы нажил на мне, на вас, на каждом, кто оставляет здесь свои деньги. Чего он хочет? Задаром получить великолепный ресторан! Дядя Костаке не продаст, он говорил мне, клянусь честью. Зачем он станет продавать? Для того чтобы промотать состояние? Это было бы нелепостью. Послушайте меня, все, что у него есть, он оставит Отилии, – Стэникэ схватил Феликса за руку. – Это в ваших интересах. Вы женитесь на Отилии, само собой разумеется, но не возьмете же вы ее без гроша! Не будьте глупцом! Мы заинтересованы в том, чтобы дядя Костаке ничего не продавал. Не проболтайтесь об этом старику, он страшно рассердится. Он не любит, ^когда ему морочат голову. Все это плутни Иоргу, который воображает, что ему повезет и он, внеся арендную плату за несколько лет, станет домовладельцем. Если дядя Костаке захочет так поступить, то вы, честный юноша, будущий зять, скажите ему: нет, дядюшка...

Продолжая говорить, Стэникэ увидел что-то в кармане Феликса и запустил туда руку.

– Вот мошенник! Это он вам дал? Контрабандные сигары! Я устраивал ему эту сделку.

И Стэникэ сунул одну сигару в рот, оставив другие в кармане Феликса. Но затем передумал:

– Вы, кажется, не курите?

– Нет...

– Тогда отдайте их мне. Жаль добро зря переводить.

Феликс заверил его, что ничего не скажет старику, и хотел идти, но Стэникэ удержал его за полу.

– Постойте, куда вы так спешите? Вы уже были у Джорджеты?

Это фамильярное «уже» доказало Феликсу, что Стэникэ в курсе его визитов к девушке. Солгать он не мог.

– Был один раз, мимоходом!

Стэникэ еще крепче, обеими руками, вцепился в его пиджак и заговорил доверительным тоном:

– Дружок, я виноват перед вами. Да, виноват! Я вел себя нелояльно. Познакомил вас с Джорджетой, подзадоривал, знаете... Я поступил очень худо. И несу за это ответственность. Прошу вас, избегайте этой девушки. Говорю ради вашей репутации, ради вашего счастья! Что вы знаете о ней? У меня самые отрицательные сведения. Мне рассказывали ужасные вещи, что она из шантана в Брэиле, шантана для матросов. Нынче никому нельзя доверять. Эта девушка может оказаться роковой для вас, может вам передать, понимаете... Вы малый умный, черт возьми, будущий доктор. Вы должны беречь себя для Отилии, как берегут цветок. Погодите, я найду вам другую девочку, получше. Между нами говоря, Джорд-жета мошенница. У нее есть генерал, которого она обирает...

Забыв то, что он сам только что говорил об Отилии, Стэникэ прибавил:

– Эх, и дурака вы сваляли... Будь я на вашем месте, Отилия теперь была бы моей метрессой, и преспокойно обнимал бы ее я, а не Паскалопол.

Не желая слушать его больше, Феликс убежал, хотя Стэникэ отчаянно вопил ему вдогонку:

– Погодите, мне надо вам кое-что сказать...

Вечером Феликс сообщил дяде Костаке о желании Иоргу и просто из добросовестности, ибо не обольщался относительно своего влияния на дядю Костаке, обрисовал ресторатора в самых лестных красках. Старик вытаращил глаза:

– Он сказал тебе, что купит дом? Нет, вы только послушайте! И сколько же он даст?

– Даст, сколько потребуете. Он хочет поговорить с вами!

– Да разве, когда я его спрашивал, он на днях через Стэникэ не передал, что за этим не гонится? Он сказал, что купил другое помещение.

– Так это все неправда. Домнул Иоргу посылал Стэникэ к вам именно для того, чтобы просить продать ему дом. Он и заплатил ему за это. И еще раньше, в моем присутствии, дал двести лей, чтобы вы продлили контракт.

Дядя Костаке сразу охрип и простер руки к Феликсу, как будто виноват во всем этом был именно он:

– Обманщик, негодяй, чтоб ноги его больше не было в моем доме! Я ему дал пять лей, понимаешь! Дал ему пять лей на извозчика, чтобы он привез Иоргу ко мне! Три дня ждал! Осел! Он продает меня моим врагам. Сейчас же пойдем туда. Ты пойдешь со мной.

– Куда?

– К Иоргу!

Феликс с радостью принял предложение, довольный, что может оказать услугу тому, в ком видел отца Отилии. Он надел другой костюм, поправил на дяде Костаке обтрепанный галстук, и они отправились. Так как идти надо было довольно далеко, Феликс предложил старику сесть в трамвай или взять извозчика. Но дядя Костаке не согласился:

– Ты устал? Я нет! Дойдем потихоньку.

Всю дорогу старик брюзжал, вполголоса ругая Стэникэ: жулик, обманщик и так далее. Чтобы доставить Феликсу удовольствие, дядя Костаке купил по пути пакетик американских орехов и сам сгрыз почти все. Дойдя до ресторана, дядя Костаке послал Феликса вперед, предупредить хозяина. Феликс пробирался между столиками слегка сконфуженный, так как уже начинала собираться публика (было десять часов вечера), и оглядывался по сторонам, не подкарауливает ли его здесь Стэникэ. Он разыскал Иоргу, и тот, ликуя, поспешил вместе с Феликсом к двери. Они нашли щелкающего орехи старика на тротуаре.

– Домнул Костаке, я всю жизнь буду благословлять вас и вашего племянника!

Ресторатор втолкнул их в длинный темный коридор и по извилистым лесенкам и неожиданным переходам привел в свой кабинет. Из-за двери доносился резкий женский смех и тяжелое шарканье. Там был «отдельный кабинет». Дядя Костаке жевал орехи и удовлетворенно ощупывал стены, деревянные панели, засовы.

– Я вложил в ремонт целое состояние, домнул Джурджувяну, – сказал Иоргу, – заботился о вашем доме, как о своем собственном. Неужели теперь он перейдет в руки моих недругов?

Феликс чувствовал себя неловко. Он находил неудобным присутствовать при разговоре, тем более что дядя Костаке, очевидно, немного стеснялся его. Феликс даже сказал себе, что вмешиваться в эти дела ниже его достоинства. Ему хотелось есть, так как, прибежав домой, он не успел пообедать, а дядя Костаке слишком торопил его. Услышав об этом, Иоргу тотчас же приказал сервировать стол в одном из отдельных кабинетов и предложил Феликсу все, что тот пожелает. Два кельнера терпеливо и с явным расположением объясняли Феликсу качества всех кушаний, спорили между собой, посылали один другого по очереди на кухню и кормили юношу тем, что считали гордостью фирмы, наливая в стоявшую перед ним батарею бокалов всевозможные вина. После этой одинокой пирушки Феликс охмелел, по всему его телу разлилось блаженство и он стал припоминать все события этого дня. Сегодня у него был особый день, день нового существования, он познал радости жизни. Неожиданно для себя он услышал свой вопрос:

– А домнишоары Джорджеты здесь нет?

Кельнер выбежал за дверь и вскоре вернулся с известием, что домнишоара минуту назад приехала и сейчас поправляет прическу в комнате экономки. В душе Феликса пробудилось тщеславие мужчины, обладающего состоянием и красивыми любовницами. Ему сказали, что домнишоара, услышав о нем, велела передать, что немедленно придет. И правда, в комнату вошла, распространяя запах духов, Джорджета, одетая в чернее шелковое платье, а кельнер скромно удалился.

– Это ты, дорогой? Что случилось? – спросила она. – Ты начинаешь развращаться? Ах, какие вина!

Джорджета сжала ладонями голову Феликса и внимательно посмотрела ему в глаза. Потом отведала вина нескольких сортов.

– Вина крепкие, – ответила она. – Нечего сказать, хорошему же ты учишься. А я-то думала, что Феликс уже давно спит! Вот как ты занимаешься! Так и знай, если начнешь кутить, я тебя разлюблю. Мне Стэникэ кое-что сообщил.

Поучение слегка рассердило Феликса. Его раздражал материнский тон Джорджеты – ведь он чувствовал себя мужчиной в полном смысле слова. Он объяснил девушке, что пришел сюда с дядей Костаке по делам и просто-напросто поужинал.

– Ах, так? Ну, тогда извини меня. Я знала, что ты умный мальчик. Понимаешь, не могу же я создавать себе иллюзию, что я невеста, если мой жених станет завсегдатаем шантана. Но ты и представления не имеешь, что у тебя за родственники! Твой Стэникэ просто сокровище! Я едва избавилась от него. Он явился после твоего ухода и прочел мне суровую проповедь. Прежде всего он заявил, что я тебя развращаю, что он за это отвечает, что ты отдан дядей Костаке под его наблюдение. Увидя, что я смеюсь, он переменил тактику. Он сказал, что ты распутник, что ты обольстил Отилию, которая из-за тебя уехала куда глаза глядят, и еще его свояченицу, Аурору, Аурику, что-то в этом роде, и не захотел на ней жениться. И, наконец, что в Яссах тебя исключили из лицея за всякие амурные истории. Понимаешь? Ты, как говорят на нашем жаргоне, водяной жук, тот, кто водится только с содержанками, чтобы выманивать у них деньги. У Отилии есть Паскалопол, а у меня – генерал. Как тебе это понравится?

У Феликса голова пошла кругом, и он, шатаясь, поднялся со стула.

– Домнишоара Джорджета, – сказал он дрожащим от гнева голосом, – я сегодня спал с вами, это правда, но я уважаю вас и прошу, чтобы и вы в свою очередь уважали меня.

Джорджета тут же зажала ему рот унизанной кольцами рукой.

– Молчи, ради бога, тебя услышат. Уф! Как я волнуюсь! Наконец-то я – предмет романтического негодования. Феликс, милый, но я не хотела тебя обидеть, я не верю ничему этому, ты прекрасный мальчик. Я пересказала тебе слова Стэникэ для того, чтобы ты знал, каков свет.

Джорджета прижалась щекой к щеке Феликса, обхватила его за талию и баюкала, как ребенка, шепча:

– Глупенький ты! Я понимаю, за что тебя любила Отилия! Стэникэ – редкий негодяй, разве это для меня новость? Теперь он вбил себе в голову, что ему надо оставить жену и жениться на другой, более светской женщине. Он предложил мне выйти за него, а генерал пусть подарит мне дом, но запишет на его имя. Он говорил всякие глупости: уедем в Аргентину, не знаю куда еще, в конце концов просто бредил. Я вышла бы за кого угодно, разумеется, не за такого мальчика, как ты, которому я лишь испортила бы жизнь, а за кого угодно, только для приличия, даже если бы потом развелась. Но Стэникэ – это несерьезно, и кроме того, я не простила бы себе, что заставила страдать бедную женщину. Негодяи эти мужчины, канальи!

Джорджета настояла на том, чтобы Феликс отправился домой и не попадался на глаза Стэникэ. Для большей безопасности она отвела его в кабинет Иоргу, где очень довольный дядя Костаке грыз орехи, которыми была

доверху наполнена тарелка. Иоргу, по-видимому, был в полном восторге и бросал на Феликса благодарные взгляды. Он проводил дядю Костаке и Феликса до самой двери и усадил их в экипаж, приказав знакомому извозчику отвезти за его, Иоргу, счет.